Татары и русская культура

Как разные народы учились жить в одном государстве

Автор Андрей Беляков

9 января 1724 года в Архангельске произошел занимательный случай. На празд­новании именин секретаря Архангелогородской губернской канцелярии при­сутствовал правнук хана Кучума — сибирский царевич Василий Алексеевич. Услышав, как императора величают большим, то есть полным, титулом, в том числе и «царем Сибирским», он не утерпел и крикнул: «Это я и есть царь Си­бирский». Дело в Петербурге замяли, так как слова были сказаны при «такой компании, в которой изветчики и ответчик были все шумны» (то есть пьяны). После этого сибирских царевичей стали именовать только князьями. Хотя до этого на протяжении трех столетий все потомки Чингисхана в России име­но­вались царевичами и царями, если до выезда занимали тот или иной пре­стол. А за 10 лет до этого Петр отказал служилым людям мусульманского веро­испо­ведания во включении их в наро­ждаю­щееся дворянство, переведя их в ста­тус государственных крестьян. В правление Петра I закрепился миро­воззрен­ческий слом. Отношение к иному, непра­вославному, резко изменилось в нега­тивную сторону. А что же было до этого, в XVI–XVII веках?

Существует расхожая фраза: «Потри любого русского и получишь татарина». Понятно, что она далека от действительности. Но вклад татар, точнее сказать тюркских народов, в русскую культуру значителен. Многие высказывают мне­ние, что все носители фамилий с тюркскими корнями имели своими предками татар, забывая при этом, что процесс имятворчества достаточно сложен. Мож­но привести в пример православ­ного крестьянина XVI века, зафикси­рован­ного в писцовых книгах с име­нем Шигалей, и мусульман Семена, Ивана, Алек­сандра.

Многие ранние генеалогии леген­дарны и не могут быть подтверждены архив­ными данными. Это, скажем, случай с историком Карамзиным, происходящим якобы от некоего Кара-мирзы (Черного мирзы). Но тюрк­ское происхождение части русского дворянства подтверждается: это князья Юсуповы, Урусовы, Тени­шевы, Енгалычевы. В XVII веке вчерашний татарин при крещении мог стать Ивашкой Петровым и дать начало русскому дворянскому роду татарского про­исхождения — Петровым.

Но почему «вчерашний татарин»? Дело в том, что в России XVI–XVII веков этническая принадлежность была вторична и определялась по веро­испо­веда­нию. Если мусульманин — значит, татарин, хотя это мог быть сарт (оседлое население Средней Азии), грузин, араб, турок. Православный — значит, рус­ский. Язычник — мордвин, черемис и другие. Со сменой веры менялась и этни­ческая принадлежность. При этом полноценным подданным москов­ского госу­даря мог быть исключительно православный человек, остальные находи­лись на положении «полуподданных» и в документах назывались инозем­цами. Хотя законодательно они практически ничем не отличались. Мы можем выде­лить только два значительных отличия: первое — неправослав­ный не имел права держать в домашнем услужении православного, дабы не создавать пред­посылок для «порухи право­славия» (смены веры), что было тягчайшим пре­ступлением; второе — неправославные служилые люди не могли стать членами государева двора, то есть имели ограниченные карь­ерные возможности. Одна­ко при смене вероисповедания многие из них полу­чали значительные служеб­ные и экономические преимущества.

Когда количество подобных «полу­под­данных» стало значительным в Русском государстве? Традиционно мы связываем это со стремительным продвижением на Восток — от взятия Казани до выхода к Тихому океану.

Предпосылки для интеграции мусуль­манского и языческого населения в жизнь Московского царства были заложены еще в Киевский период. Древняя Русь отличалась этнической и религиоз­ной веротерпимостью. Для верховной власти было важнее, чтобы ее под­дан­ные, независимо от вероиспо­ведания, хорошо выполняли возло­женные на них государственные повинности: слу­жилые люди — несли военную службу, податное насе­ление — уплачивало налоги.

Нерусское население жило анклавами в окружении русских людей или же за­ни­мало значительные массивы на окраинах государства, как в Меще­ре (северо-восток современной Рязанской области и Республика Мордовия). Наиболее известным образованием было так называемое Касимовское царство (город Касимов Рязанской области), где с середины XV по XVII век фикси­руются та­тар­­ские цари и царевичи. При этом в местах компактного прожива­ния «полу­подданных», в особенности если эти территории были значи­тель­но удалены от центра и слабо освоены русским населением, существовала опреде­ленная автономия в судопроизводстве. О касимовском царе Ураз-Мухаммеде восточ­ный автор говорил: «Он пра­вой рукой действовал по шариату, а левой рукой — согласно высочайшему указу государя Бориса Федоровича-хана  То есть Годунова., бил кнутом воров, разбойников и неблагоче­стивых». В других местах тюркское и язы­ческое население по своим законам судили их старейшины, сотники, голо­вы и хафизы (абызы в русских документах). Хафизами первоначально назы­вали тех, кто знал наизусть весь Коран. Позднее же хафиз, или абыз, — это просто грамот­ный человек. Они были учителями, выполняли культовые обряды.

Но вернемся к судопроизводству. Так решалось большинство гражданских и уго­ловных дел. Но если стороны не могли примириться или дело касалось жителей других сел или уездов, то истцы шли к назначаемым из Москвы вое­водам. Постепенно значение воеводского суда возрастало. Само местное насе­ление било челом, чтобы его судили воеводы, а не по селам. Долгое время даже на воеводском суде сохранялись судебные поединки, а шертование (прине­се­ние присяги мусульманином или язычником) приравнивалось к кре­стоцелова­нию православного человека. Так, на рубеже XVI–XVII веков шерто­вавший на осину мордвин Темниковского уезда становился победителем в су­дебном разбира­тель­стве с русским крестьянином. А упавший с осины (разно­вид­ность судеб­но­го поединка у мордвы), безусловно, проигрывал дело. Покляв­шийся своей душой мордвин не был умален по отноше­нию к совер­шив­шему анало­гич­ный обряд православному.

Подобное положение дел в настоящее время наиболее хорошо исследовано на примере Мещеры. Так происхо­дило и на иных присоединенных или завое­ванных территориях. Для этого, однако, требовалось одно существенное усло­вие: местное население должно быть лояльным по отношению к Москве. В про­тив­ном случае власти прибегали к жестким репрессивным мерам. Но да­же на территории Казанского ханства, где неоднократно поднимались восста­ния, мы можем наблюдать более чем крупные поместья знатных татар, сохра­нив­ших верность исламу, подобно мещерским мирзам и князьям. Получается, что репрессивные меры опять-таки применялись выборочно.

После присоединения новых территорий требовалось заручиться поддержкой местной родоплеменной верхушки, а также приучить коренное население обра­щаться со своими проблемами к русской администрации. Для этого новые местные власти настоятельно требовали от коренного населения регулярно посещать уездный город и сообщать обо всех своих трудностях, а также доно­сить о возможных изменах своих соплеменников и рассказывать о ситуации на пограничье и территории сопредельных государств. Определенным стиму­лом для местного населения были награждения сукном и деньгами, а также угощение для местной верхушки и ценных информаторов от имени москов­ского царя или же воеводы. Подобная практика изве­стна в Сибири конца XVI — первой половины XVII века и Астрахани второй половины XVI — начала XVII века. Для этих целей в города специально привозили запасы еды и питья.

В наказах и грамотах воеводам сибир­ских городов регулярно встречается фор­мулировка «и во всем им Сибирские земли людем ласка и привет держати и приводити их ко государеву жалованью ласкою, ни в чем их не жесточить, чтоб их не отогнать». Другое дело, что благие намерения центральных властей зачастую разбивались о человеческую жадность. Именно злоупотребления на местах, и далеко не обязательно воевод (это могли быть рядовые стрельцы, толмачи и казаки), приводили к волнениям среди местного населения. Нужно помнить, что Сибирь осваивали более чем специфические люди, подчас ссыль­ные преступники. И тем же самым воеводам было очень трудно держать их в своем послушании.

К середине XVI века система управления неправославным населением во мно­гом была уже отработана. В Москве уже 100 лет жили Чингисиды (татарские цари и царевичи, потомки Чингисхана). В Россию регулярно выезжала знать из Ногайской Орды, Казани и Крыма. Татар было много в русской армии, да и во взятии самой Казани служи­лые татары московского государя прини­мали самое непосредственное участие. В татарских военных подразделениях было если не обязательно, то по крайней мере желательно присутствие абызов, которые на Коране могли принимать шерть (присягу) у служилых татар. От­дель­­ные абызы в местах компактного проживания мусульман, возможно, вы­пол­­­няли функцию привлеченных служителей в воеводских приказных из­бах: принимали шерть, в том числе и на суде, прикладывали руку (ставили подпись) на официальных документах вместо своих неграмот­ных едино­вер­цев. Без на­личия Корана и абыза принять шерть было невозможно. В России про­дол­­жали функционировать мечети. Инте­ресно, произноси­лось ли во время хутбы — пятничной молитвы, где упоминается имя правителя, — имя москов­ского государя?

В XVI–XVII веках татары проживали на территории большинства уездов Рус­ского государства, где имелось поместное землевладение. Суще­ствовали уезды — Шацкий (Мещера), Романовский, Ярославский, Новго­род­ский и не­ко­­торые другие, — где их было по-настоящему много. На других территориях их было несколько меньше.

Как происходило движение Москвы на Восток? Захват Казани в 1552 году и Астра­хани в 1556 году были заранее спланированы и продуманы. Но по­сто­ян­но возникавшие новые обстоятельства приводили к некоторым кор­ректи­ров­кам. По-видимому, первоначально планировалось только введение русско­го протектората с сохранением подконтрольных мусульманских правителей. Если бы процесс протекал мирно, эти два ханства, Казанское и Астраханское, могли существовать еще как минимум полвека. Захват Сибири не планиро­вал­ся. Это была полная неожидан­ность для Москвы. Возможно, кажущаяся лег­кость выхода за Уральские горы и рисовавшиеся в головах сказочные богат­ства подтолкнули правительство начать колонизацию этих территорий. При этом началом присоединения Сибирского ханства следует считать не дату похода Ермака — 1582 год, а начало строительства русских городов — 1586 год, когда была заложена русская крепость Тюмень. А завер­шился этот процесс толь­ко в 1598 году с окончательным разгромом сибирского хана Кучума. И вновь Москва стремилась опе­реться на местную элиту. Но до­го­вориться с Кучумом, как позднее и с его потомками, не получилось. Проект по созданию зависимых национальных объединений на территории Сибири также провалился.

Во взаимодействии с вновь присо­единенными народами встречалось и непо­ни­мание особенностей психологии местных жителей. С 80-х годов XVI века Москва начинает использовать институт аманатов (заложников). Эта практика отраба­тывалась в Астрахани, где мирзы из Большой Ногайской Орды отдавали в город своих детей, тем самым хоть как-то гарантируя свою лояльность. В Си­бири же это рабо­тало далеко не всегда. Подчас, привыкшие к свободной коче­вой (или полукочевой) жизни, заложники в условиях замкнутого пространства впадали в депрессию и накладывали на себя руки.

Часто взятие Казани интерпрети­руется как крестовый поход. Но пра­вомер­но ли его считать таковым? Последние исследования показывают, что для большин­ства участников этих событий это была простая рутинная борьба государств за превосходство в регионе. Внутри русской правящей элиты по от­ноше­нию к покоренным мусульманам наметилось определенное разно­гласие. Одни пред­ла­гали царю, чтобы он «до конца выгубил бы воинство бусорман­ское». В свою очередь, противники такой политики предлагали опереться на предста­ви­телей национальных элит. Решения о покоренных территориях принима­лись при цар­ском дворе непросто, а сторонников насильственной христианиза­ции было меньшинство. Они проиграли. Впрочем, ставка, сде­ланная на ме­стную элиту, не все­гда себя оправдывала. Уже в 1554 го­ду ряд представителей казанской зна­ти переходят на сторону восстав­ших. После этого последовали репрессии.

Политики бескомпромиссной хри­стианизации не было ни в Астрахани, ни в Си­­­бири, ни в Мещере вплоть до 1680-х годов. Даже указ 1681 года лишал мирз и татар низовых городов (междуречье Оки и Волги), поместий и вотчин, в которых проживали православные крестьяне. Но оставал­ся выбор: потерять землю и крестьян, но сохранить веру — или же сохра­нить землю и православ­ных кре­стьян, но отказаться от ислама. Крещение или смерть — так вопрос никогда не ставился. На протяжении XVI–XVII веков мы видим постоян­ные напоминания центральных властей о недопустимости насиль­ственных креще­ний. Этот акт должен быть добровольным и осо­знанным, а ни в коем случае не «от нужи». Конечно же, случались и злоупотребления на местах. Отдельные протопопы в середине XVII века стремились обратить татар в православие не проповедью, а вымучивали согласие в тюрьме, а порой и под пыткой.

Бывали и отдельные случаи, вызван­ные политической целесообразно­стью: к при­меру, крещение пленен­ных казанских царей. Приняв православие, они уже не могли стать знаменем для мусульман региона в борьбе за политическую независи­мость. Но в целом государство XVI–XVII веков требовало искренно­сти и добровольности при принятии православия.

Веротерпимость, существовавшая в государстве длительное время, в опреде­лен­­­ной мере подчеркивала связь с Чингисханом и его идеями. Принцип тер­пимого отношения к иноверцам закреплен и в верховном законе монголов — Ясе. Среди первых Чингисидов можно увидеть язычников, буддистов, христиан несторианского толка, мусульман. Папский легат Антонио Поссевино искренне недоумевал: как христиан­ский царь может терпеть в своем государстве невер­ных? Иван же Грозный отвечал ему, что неверные делятся на своих, внутрен­них, и чужих.

Вопрос о взаимном культурном влиянии довольно сложен. Безусловно, русские переселенцы не могли выжить на новом месте, не заимствуя навыки коренных жителей. Их знания климатических особенностей, особенностей местной фло­ры и фауны были бесценны. Однако со временем наблюдается обратный про­цесс. Коренные народы заимствуют инструменты у русских. Народы Сибири пытаются приучить к более активному возделыванию хлеба — главной сель­ско­­­хозяйственной культуре и долгое время основе экономики Русского госу­дар­­ства. Стоимость сибирского меха, собираемого в виде дани — ясака, оста­ва­лась значительно ниже стоимости хлеба, необходимого для прокорма слу­жи­лых людей и ружников (людей, работавших на государство за фиксиро­ван­ную плату зерном). Только значительное развитие пашенного земледелия позволило Сибири перестать быть убыточной территорией.

Первые десятилетия после покорения Сибири затраты Москвы на освоение но­вых земель были значительно больше налоговых поступлений оттуда. Даль­нейшие продвижения на Восток после разгрома Кучума отчасти были вызваны потребностью найти территории, пригодные для земледелия. Это, в свою оче­­редь, еще более усложняло полиэтническую картину государства.

Что касается прямого влияния ислама на русскую культуру в XVI–XVII веках, то в настоящее время это одна из наименее разработанных тем. Русский чело­век давно познакомился с изысканными изделиями восточ­ных мастеров, по­кры­тых замысловатыми узорами. Стеклянная и керамическая посуда, оружие, ткани, ковры (паласы) привозились купцами и послами в качестве диплома­ти­ческих даров. Со временем русские мастера стали копировать отдель­ные во­сточ­ные образцы, в частности доспехи, и помещали на них кора­нические надписи (скорее из подражания), рассматривая их как элемент декора. Подоб­ные надписи мы можем наблюдать даже на цар­ских инсигниях (знаках власти), таких как походный шлем Ивана Грозного. Другие регалии: держава, жезл (посох), саадак (футляр для лука и стрел), бармы царя Алексея Михайловича — специально были заказаны стамбульским мастерам. Известны случаи, когда холодное оружие, привезенное с Востока и сделанное специально для хри­сти­ан­ского потребителя, на клинке имело выгравированное изобра­же­­­ние креста и одновременно прославляющую Бога надпись на арабском языке. Однако до сих пор до конца не выяснено, воспринималось ли это как надписи или же только как причудливый узор. На Востоке закупали и украшения для царских и церковных одежд.

А вот в массовом обращении исламское (восточное) культурное влияние про­следить значительно сложнее. Конечно же, в обращении находились предметы, позаим­ствованные на Востоке, такие как кумганы — сосуды для воды с длин­ным носиком. Восточные языки подарили нам такие слова, как «колпак», «кол­чан», «халат», «сундук» и другие. Но в целом археологические раскопки памят­ни­ков XVI–XVII веков за пределами Москвы нечасто обнаруживают предметы восточного происхождения или их подражания. Это же относит­ся и к археоло­гическим изысканиям на территории двора касимовских царей и царевичей в городе Касимове этого периода.

Русские и казанские предметы быта XVI века типологически похожи. Так, в от­четах археологических раскопок города Казани регулярно отмечается керамика русского типа. Одним из объяснений может быть большое количе­ство русских по происхожде­нию ремесленников. В Касимове, по данным XVII ве­­ка, на Чин­ги­си­дов работали исключительно русские мастера. Это не означает, что они не могли изготавливать изделия, ту же одежду, обувь и отдельные предметы утвари, по восточному образцу. Не до конца понятны и различия между рус­ской и татар­ской одеждой. Сигизмунд Герберштейн в «Записках о Московии» пишет: «Одежда их и телесное убранство у всех оди­наковы… при этом христи­ане носят узелки, которыми застегивается грудь, на правой стороне, а татары, одежда которых очень похожа, — на левой». Подобное заявление, однако, сле­дует принимать с долей осторожности: для имперского посла экзотичными были наряды как первых, так и вторых. На гравюрах, сопровождающих издание «Записок о Московии» Герберштейна, одежды татар изображаются несколько более короткими.

Однако последние археологические изыскания позволяют нащупать отдельные точки культурного влияния. Во время раскопок на терри­тории Спасо-Преобра­­женского мужского монастыря, находящегося на территории Казан­ского крем­ля, было обнаружено православное каменное надгробие. Украшаю­щий его рель­­еф явно восходит к восточным образцам. Близкие аналогии в оформлении можно увидеть в декоре мусуль­манских надгробий эпохи Казан­ского ханства и во второй половине XVI века в Закавказье. Надгробные камни с раститель­ным орнаментом с более простыми формами встречаются в Москве и Подмо­сковье. В частности, надгробие князя Воротынского в Троице-Сергиевом мона­стыре, поновленное в 20–30-е годы XVII века.

Можно привести обратный пример, когда русская архитектура влияла на вкусы тюркского населения. Вдова хивинского царевича Авган-Мухаммеда ибн Араб-Мухаммеда, сибирская царевна, перевезла тело супруга из Москвы в Касимов. На старом посадском кладбище она построила для него текие (мавзолей). Зда­ние имеет вид типичного богатого русского дома: построено из красного кир­пича, украшено изразцами и наличниками. Однако это единичный пример. Другие сохранившиеся в Касимове текие (середины XVI и рубежа XVIII–XIX ве­ков) имеют типичные восточные черты. Возможно, в случае с хивинским царе­вичем свою роль сыграло долгое проживание в столи­це, где возникли свои представления о красоте и престижности. Через несколько десятилетий в мос­ков­ском Златоустовском монастыре был построен родовой склеп сибир­ских царевичей, не сохранившийся до на­стоя­щего времени. Судя по всему, склеп выглядел как увеличенная копия палатки, в которой был похоронен каси­мов­ский царевич Яков Васильевич, кстати местночти­мый святой. А его склеп по ар­хитек­ту­ре напоминал несколько видоиз­ме­ненное мусульманское текие. Таким образом, мы видим, что заимствования происходили со сто­роны носителей как православ­ной культуры, так и ислама.

Исламский мир подарил нам несколь­ко православных святых. Однако их исто­рия подчас более чем темна. Так, некто Турсас (Сергий), плененный войсками Ивана Грозного в Казани в 1552 году, родич астраханской царицы, постригся в Кожеозерском монастыре с именем Серапион в 1556 или же 1566 году. Позд­нее он стал настоятелем монастыря. Бросается в глаза тот факт, что монастырь имел земли в Каргопольском уезде, в Турча­совском стане. Сравните с именем святого — Турсас. Этот факт может свидетельствовать о частичном искажении данных о святом его агиографом. Интересно другое. Ику-Турсо — морское бо­же­ство в карело-финской мифологии, сын бога-громовержца Укко. Созвуч­ность имени святого, названия стана, где находился монастырь, и финского божества явно неслучайны. Здесь смешалось сразу несколько традиций.

Таким образом, мы наблюдаем картину взаимного влияния русской (право­слав­ной) культуры и куль­туры народов ислама, постепенного взаимопроник­новения и обогаще­ния. Можно ли говорить о рели­гиозном мире? До конца XVII века — пожалуй, да. Хотя, конечно же, время от времени происходили отдельные трения, но они скорее носили эконо­мическую, нежели рели­гиоз­ную природу, хотя и рядились под последнюю. Это были чаще всего обвинения в религиозных пресле­дованиях и осквернении через запрещенные (табуиро­ванные) продукты (чаще всего конина), призванные изменить социальный статус человека в лучшую сторону. Подобные обвинения чаще всего встреча­ются от холопов татар, стремящихся получить таким образом свободу. В Мос­кве это прекрасно понимали, однако выну­ждены были лавировать и делать поправку на то, что Россия офици­ально считалась христианским (православ­ным) царством. Но при этом русский царь являлся и государем для носителей иных религий.

Перелом наметился в начале XVII ве­ка. Его причины до конца не установ­ле­ны. Отмечены отдельные акции против носителей ислама, проводи­мые патри­ар­хом Филаретом (в том числе сокращение прерогатив касимовского царевича и романов­ских мирз). В середине века их проводили сторонники Никона и «бо­го­любцы» (члены кружка ревнителей благочестия, собравшиеся вокруг духов­ни­ка молодого царя Алексея Михайловича Стефана Вонифатьева). При па­три­архе Иоакиме церковь смогла добиться от государства проведения отдельных ограничительных мер. Но только при Петре они оконча­тельно сложились в определенную государственную политику. С прежней веротерпи­мостью было покончено. На ее место пришла унификация. Скорее всего, здесь можно гово­рить о европейском влиянии. В Кремле живо интере­совались евро­пейскими рели­гиоз­ными известиями. Подобные сведения регулярно фикси­руются в пер­вой русской рукописной газете «Куранты», создаваемой специаль­но для ца­ря и его ближайшего окруже­ния. Поэтому, пожалуй, мы не погре­шим против истины, когда скажем, что отказ от веротерпимости следует рассма­тривать в общем русле пет­ров­ских преобразований.