

Наши представления о самих себе неизбежно включают элементы, которые были выработаны бюрократией. Например, мы привыкли к тому, что каждый человек знает свой точный возраст, и может показаться, что так было всегда. В действительности подобного рода знание является продуктом бюрократии Нового времени, то есть появилось и стало привычным в России сравнительно недавно, только в XVIII веке, но вплоть до XX века далеко не все знали свой возраст.
Развитие бюрократии означало появление новой реальности, в которой человек предстает в другой, официальной версии. Ему приписываются те характеристики, которые считаются бюрократическим аппаратом необходимыми для того, чтобы «видеть» человека и осуществлять учет и контроль. Однако многие из этих характеристик были настолько освоены и усвоены, что постепенно были включены в представления людей о самих себе.
Любой документ, удостоверяющий личность, начинается с записи о фамилии, имени и отчестве. Если другие сведения о человеке (например, социальное положение или национальность) появлялись, исчезали или менялись местами, то «заглавное» место этих сведений оставалось неизменным. Между тем очевидно, что идентификационная способность паспортного имени в принципе невелика, поскольку оно, как правило, не уникально. Во всяком случае, нельзя утверждать, что имя однозначно указывает только на данного человека. Лишь в совокупности с другими признаками имя позволяет в необходимых случаях определять личность.
И все же почему именная формула входит в число непременных идентификаторов и в состав персональных данных? Вероятно, объяснить это можно скорее традицией «определения» личности, чем реальной идентификационной способностью имени. Имя оказывается необходимым как для номинации (и тем самым выделения человека из числа подобных), так и для регулирования социальных и правовых отношений, поскольку человек может вступать в правовые отношения только под своим именем.
Строго говоря, имя не является специфическим для письменных документов знаком — в отличие, например, от подписи, поскольку практики определения человека по имени или прозвищу возникли задолго до появления документов. Однако документное имя имеет свои особенности. Прежде всего имя становится воплощенным в письменной форме. Если устное имя изменчиво, подвижно, предрасположено к трансформациям, то письменное (документное) становится фиксированным и уже поэтому считается более достоверным. Кстати, принадлежность имени к документной реальности делает возможным его официальное изменение.
Перевод устного имени в письменную форму вовсе не автоматическая процедура. Она предполагает хотя бы минимальную рефлексию над его визуальным обликом и значением, а это совсем другое восприятие имени, открывающее новую форму его существования. Будучи зафиксированным, имя отрывается от человека и начинает жить своей жизнью — по правилам, которые устанавливаются бюрократическим производством. Вместе с тем фиксированное имя так или иначе указывает на своего носителя даже после его смерти, и в этом смысле имя — одно из средств сопротивления времени, что особенно характерно для документной реальности.
Другая важная черта документного имени заключается в том, что оно всегда полное, включающее все составляющие именной формулы («фамилия — имя —отчество»). Такое имя, как правило, не используется в повседневном общении, и эта особенность функционирования имени создавала и создает определенный разрыв в восприятии двух практик именования, а включение в состав официального именования отчества и фамилии подчеркивает специфику документного образа человека, его нарочитую искусственность. Можно сказать, что имя, используемое в повседневном общении, так и не породнилось с документом. В документе присутствует его особая, официальная версия. В результате сам носитель имени не всегда принимает документную версию и даже не всегда считает ее своим именем.
Особенность функционирования имени в русской традиции заключается в том, что у человека было, как правило, не одно имя, а минимум два. Ситуация двойного именования для России исторически привычна: на протяжении многих веков использовались крестильное и мирское имя. Мирское имя, в отличие от крестильного, могло иметь разное происхождение. Чаще всего оно являлось прозвищем, характеризующим именуемого человека. Об этом свидетельствует и то обстоятельство, что такое имя человек мог приобрести не сразу после рождения, а несколько позже, когда становились явными те или иные его особенности, и дать его могли не только родители, но и улица. Вместе с тем в роли мирского имени могло выступать и календарное имя, то есть из святцев. Например, в старообрядческой среде: «Александр по паспорту, а по крещению Софроний», «Валентина по паспорту, а по крещению Василиса». В любом случае мирское имя не случайно: оно, как правило, мотивировано либо семейной традицией (например, называть по имени деда или бабки), либо
«В русской деревне «уличные» фамилии были настолько употребительнее паспортных (которых иногда никто и не знал), что даже казенные документы конца XIX века вынуждены были использовать их — иначе немыслимо бывало разобраться, о ком идет речь».
Устойчивость двойного именования можно, вероятно, объяснить не только традицией, но и тем, что крестильные и мирские имена имели разные функции: крестильные объединяли носителя имени со всеми носителями этого имени, а мирские имели в большей степени различительный характер, хотя бы потому, что их список был более разнообразным и принципиально открытым.
На протяжении десяти веков официальное имя человеку могла дать только Церковь. Имя определялось по святцам, причем мальчикам давалось имя того святого, день памяти которого отмечался на восьмой день после рождения, а девочкам — имя святой, чей день памяти отмечался за восемь дней до рождения. Эта архаическая практика (она сохранилась у некоторых групп старообрядцев) сменилась обычаем присваивать имя святого, чей день приходится на день рождения или крещения, а нередко и между ними. В любом случае имя не выбиралось, а определялось календарной последовательностью поминовения святых, и такой принцип установления имени «по совпадению» не мог не осмысляться в категориях судьбы и доли. Любопытно, что такая практика установления имен не носила канонического характера и, следовательно, вопреки распространенному мнению, не была обязательной Каноническими называются правила, которые содержатся в сборнике «Каноны православной церкви», куда вошли постановления Вселенских соборов с I по IX век..
Формально Церковь, которая на протяжении ряда столетий неустанно боролась с народным (уличным) именником, одержала над ним верх, поскольку только церковное имя с появлением метрических книг в XVIII веке стало считаться официальным и «правильным». Ей же стало принадлежать право осуществлять контроль над именованием, то есть регистрировать имя и вносить его в метрические книги. В реальных практиках обе системы так или иначе уживались. Метрические книги были введены Петром I в 1722 году, с них и начался повсеместный учет населения. В этих книгах записывались акты гражданского состояния — рождение, брак и смерть. Они и состояли, соответственно, из трех частей (записи о рождении, браке и смерти) и заполнялись священником, который венчал, крестил и отпевал прихожан своего прихода. Запись о рождении включала следующие сведения: дата рождения и крещения, имя и фамилия (если она имелась), место жительства и вероисповедание родителей и крестных родителей, законность или незаконность рождения. В книге о браке, кроме стандартных сведений о супругах, записывались данные о свидетелях и тех, кто венчал этот брак. В книге об умерших — дата смерти и погребения, место захоронения, кто из священников принимал исповедь и совершал погребение. Метрические книги просуществовали до 1918 года, после чего их заменили актовые книги в органах ЗАГС — записи актов гражданского состояния.
Распространение документов и, как следствие, появление официального имени означало кардинальное изменение отношения к имени. Документное имя стало единственным именем, под которым человек известен в своих отношениях с внешней, официальной сферой. Собственно, и о самой категории официального имени можно говорить только со времени появления документного (единственного) имени. Не случайно введение паспортного имени влекло за собой необходимость создания системы персональной документации, что было реализовано опять-таки в метрических записях.
В состав полной именной формулы, кроме имени, входят отчества и фамилии. Отчество в официальных документах становится компонентом полного имени лишь с петровского времени. Собственно, с тех пор можно говорить об идентификационном смысле отчества, которое является указанием на ближайшего родственника по мужской линии — отца. Разумеется, и прежде оно могло использоваться в целях идентификации, но к нему прибегали либо для прояснения родственных отношений, либо для отделения от другого лица в случае совпадения имен. При Екатерине II были узаконены разные формы отчества. В вышедшей при ее правлении «Чиновной росписи», составленной в соответствии с петровской Табелью о рангах, указывалось, что особ первых пяти классов (высший класс; для гражданских чинов это означало от действительного тайного советника до статского советника) следовало писать с отчеством на
Появление отчества в составе документных реалий означало не только бóльшую полноту описания личности, но и отход от практик повседневного именования, где отчество использовалось только в особых случаях или в специальных регистрах общения. Тем самым документы создавали параллельную реальность.
Фамилии как указание на принадлежность семье, роду в разных социальных слоях появляются в разное время. Начиная с XVI века их приобретают представители высших слоев — бояре и дворяне. В XVII–XVIII веках фамилии появляются у служивых и торговых людей. Духовенство стало наделяться фамилиями лишь с середины XVIII века. В середине XIX века и особенно в пореформенное время фамилии получают крестьяне. В 1888 году был издан сенатский указ об обязательном наличии фамилии и необходимости ее указания в документах, но и через десять лет, по данным переписи 1897 года, лишь около 25 % населения России имели фамилии. Процесс обретения фамилий затянулся до 30-х годов, а у народов Средней Азии и Кавказа и до начала
Фамилии чаще всего образовывались от крестильных имен (например, Денисов от имени Денис, Парфенов от Парфен); от прозвищ (Тучков — жирный, Тараторкин — болтливый), от профессий (Ключников, Свечников, Масленников), от географических и топографических названий (Вяземский от «Вязьма», Шуйский от «Шуя», Дубровский от «дубрава») и так далее.
Особенно интересна ситуация с незаконнорожденными. Для них нередко использовалась особая фамилия — Богданов. Иногда вместо этой фамилии им давалось имя Богдан (это имя не было крестильным). Считается, что у носителей фамилии Богданов был в роду
Полное паспортное именование, в отличие от одного имени, давало двойной эффект: оно не только выделяло данного человека и отделяло его от других, но и связывало через отчество и фамилию с определенным кругом родственников — семьей, родом. Тем самым появлялась возможность говорить как о его принадлежности этому кругу, так и о его происхождении. Эти два принципа (принадлежность и происхождение) будут иметь особое значение для формирования бюрократического портрета человека.
При выдаче первых советских удостоверений личности оказалось, что, несмотря на почти двухвековую традицию существования официального полного имени, далеко не все граждане СССР обладают таковым. В инструкции № 370 «Об удостоверениях личности и прописке граждан в городских поселениях» от 6 июля 1925 года говорится: «В графе „фамилия, имя и отчество получателя“ может быть обозначено и прозвище гражданина, если у него не имеется определенной фамилии». Не вполне благополучной была ситуация с отчествами. Например, в дореволюционных метрических книгах у детей, родившихся от незарегистрированных браков, в графе «отец» ставился прочерк, и, соответственно, у «незаконнорожденных» не было официального отчества. По Кодексу законов о браке, семье и опеке РСФСР 1926 года матери предоставлялось право в период беременности или после рождения ребенка подать заявление об отце ребенка в орган записи актов гражданского состояния. О поступившем заявлении этот орган извещал лицо, названное в заявлении отцом. Если от последнего в течение месяца со дня получения им извещения не поступало возражения, этот мужчина записывался отцом. Обратиться в суд с заявлением об установлении отцовства можно было только после рождения ребенка. В неясных случаях отчество записывалось по указанию матери (нередко — по своему отчеству), как и сейчас.
Как уже сказано, важнейшей чертой документного имени является его неизменность. Собственно, именно неизменность делает имя официальным, документным. Не случайно любое изменение паспортного имени всегда жестко регламентируется государством.
С введением паспортов и регистрации в метрических книгах перемена официального имени практически не допускалась, ибо только под зарегистрированным именем человек «известен» властным органам, для которых главное — чтобы в случае необходимости он был на виду, а изменение имени, естественно, чревато всякими сложностями. Известно, что имена менялись, например, при изменении духовного статуса — пострижении в монахи, а в некоторых случаях и при епископской хиротонии Хиротония — то есть рукоположение, священство.. Например, был Владимир, а в монашестве стал Василий: у него появился второй небесный покровитель. Но, строго говоря, это не перемена имени, а ритуальное приобретение другого имени. Показательно, что при выходе из монашеского чина такое лицо лишалось и полученного имени. Имя, записанное в метрическом свидетельстве и в паспорте, оставалось прежним. Имя могло меняться и в связи со сменой социального окружения — например, при записи в солдаты, при поступлении в семинарию, при поступлении на театральную сцену или в цирк. Однако во всех случаях крестильное (документное) имя оставалось прежним.
Между тем антропонимический фонд, исторически основанный на прозвищах, требовал своего рода чистки. В 1825 году вышел указ «О замене непристойных фамилий у нижних чинов». Многочисленные Пердуновы, Жопкины и Худосраковы получили возможность заменить свои «фамильные прозвища» на более пристойные. На крестильные имена указ, естественно, не распространялся. Да и фамилии дворян, почетных граждан и высшего купечества могли быть изменены лишь с высочайшего позволения. Известна почти анекдотическая история о том, что, когда купец Синебрюхов обратился к государю с просьбой изменить свою фамилию, тот издевательски ответил: «Разрешаю поменять на любой другой цвет». Исключение делалось только для инородцев, принимающих православие: в таком случае они могли менять имена и фамилии на русские. Однако законом 1850 года было запрещено изменение фамилии даже в случае крещения (в частности, евреев).
Советская эпоха началась с разрушения прежней системы регистрации имен. Церковь лишилась права давать имя и контролировать процедуру имянаречения. На первых порах эту роль взяли на себя производственные коллективы и родители, а регистрация имени стала осуществляться государственными органами ЗАГС. Соответственно, вместо священника действовали партийные и комсомольские вожаки. Они вели церемонию и зачитывали «постановление» о включении новорожденного в число граждан Страны Советов. Родители нового гражданина получали «общественный наказ». Вот один из них, хранящийся в краеведческом музее уральского города Серова:
«…мы осеняем тебя не крестом, не водой и молитвой — наследством рабства и темноты, а нашим красным знаменем борьбы и труда, пробитым пулями, порванным штыками… Родителям новорожденной наказываем: воспитывать дочь преданным борцом за освобождение трудящихся всего мира, сторонником науки и труда, врагом темноты и невежества, пламенным защитником власти Советов».
В результате голосования новорожденную назвали Октябриной.
Изобретением новых имен — таких как Даздраперма (Да здравствует Первое мая!) или Владлен (Владимир Ленин) — дело не ограничилось. Не иначе как в пику прежним порядкам советская власть одним из первых декретов предоставила гражданам право «изменять свои фамилии и прозвища». Обращает на себя внимание тот факт, что этим декретом разрешалось менять фамилии и прозвища, но никак не имена. Насколько было сложно поменять наследственную фамилию в прежнее время, настолько просто это стало в новых условиях (и это притом что не все к этому времени обзавелись фамилиями). И многие воспользовались наступившей свободой.
В 1924 году специальным постановлением ВЦИК и СНК РСФСР было разрешено менять не только фамилии и родовые прозвища, но и имена. По времени это постановление совпало с началом движения за новый революционный именник, которое стало важнейшей составной частью борьбы с Церковью за нового человека. Новыми и даже «идеологически правильными» стали древнерусские имена, запрещавшиеся прежде православной церковью (Рюрик, Святослав, Лада, Руслана и другие).
Разрешение менять имена и фамилии вовсе не означало отмену контроля в этой сфере. НКВД тут же издает подробную «Инструкцию о порядке перемены фамилий (родовых прозвищ) и имен», где содержится форма заявления о перемене фамилии и/или имени, устанавливается уголовная ответственность за дачу ложных сведений, предписывается публикация в местной официальной газете объявления о перемене. Например, «Бюллетень Ленсовета. Постановления и распоряжения Ленсовета и его отделов»:
«9 февр. 1938 г. Куйбышевск. РайЗАГС сообщает, что гр-ка Васильева, Марфа Степановна, рождения 1904 г., происходящая из гр[ажда]н Ленингр. области, Новосельского района, дер. Адамово, проживающая в Л[енинграде], по пр[оспекту] 25 Октября, д. 74, кв. 70Б, меняет имя Марфа на имя ОЛЬГА. С протестами просят обратиться…»
Это значит, что к этому человеку, известному как Марфа,
Несмотря на всю бюрократическую аранжировку, разрешение менять имена и фамилии было воспринято как смягчение ситуации с именами. В этой связи нельзя не вспомнить стихотворение Николая Олейникова:
Пойду я в контору «Известий»,
Внесу восемнадцать рублей
И там навсегда распрощаюсь
С фамилией прежней моей.Козловым я был Александром,
А больше им быть не хочу!
Зовите Орловым Никандром,
За это я деньги плачу.
В послевоенные годы
Бюрократический контроль над именем коснулся даже того, в какой последовательности должны фиксироваться три части именной формулы. При рассмотрении советских документов это не может не бросаться в глаза. Прежняя устойчивая последовательность «имя — отчество — фамилия» меняется на новую: «фамилия — имя — отчество» (ФИО). В документах 1920–30-х годов встречаются оба варианта. Но начиная с Положения о паспортах 1940 года последовательность становится неизменной: ФИО одержало безоговорочную победу.
Это, казалось бы, незначительное изменение первой графы отражало, как мне кажется, кардинальную перемену отношения к самому человеку. В дореволюционной стилистике официальное обращение к человеку по фамилии было возможно только в дружеском общении или при обращении «сверху вниз» — например, учителя к ученику. В официальном обращении это считалось недопустимым. Нормой признавался порядок, при котором первым называется и пишется имя, которому может предшествовать лишь указание на чин. Произошедшая в первые десятилетия советского времени инверсия была вызвана, видимо, тем, что на смену индивидуальности, единичности пришли списки. В ставших обычными ситуациях перечислений и перекличек люди различаются не столько именами, сколько фамилиями, на которые был перенесен акцент, не говоря уже о том, что в списках и картотеках обычно принят алфавитный порядок перечисления по фамилиям. Можно сказать, что появилось своего рода «списочное именование». Эта последовательность в бюрократической сфере принята до сих пор. К сожалению, она распространилась и за ее пределы и мы привычно пользуемся ФИО даже там, где этого от нас не требуется.
Документы создаются бюрократическими инстанциями, но с нашим участием. Человек оставляет в них свои следы, к числу которых относятся фотография и подпись. В этой лекции речь пойдет о фотографии для документов, образцом для которой чаще всего является паспортная фотография.
Специфичность паспортной фотографии вполне осознается, о чем свидетельствуют разговорные клише вроде «Есть фотографии, а есть фотографии на паспорт». Если обычные фотографии делаются главным образом на память, то у паспортной фотографии вполне определенная прагматика: она предназначена для идентификации личности.
В службах, имеющих дело с идентификацией по фотографиям, считается, что для этих целей лучше всего подходят фотографии, на которых человек выглядит по возможности естественно. С этой точки зрения фотографии на документы оказываются менее всего пригодными, поскольку их владельцы, осознанно или нет, прилагают все усилия для того, чтобы выглядеть на них иначе, чем в обычной жизни. Считается, что для фотографии, предназначенной для документов, нужно как минимум принять определенную позу, сделать серьезное выражение лица и замереть, к чему их призывают и фотографы. Результат оказывается на удивление единообразным.
Мы провели целый ряд интервью с людьми разного возраста. И вот, по словам одного информанта, женщины 1945 года рождения, «
Характерно, что фотографирование без изменения своего облика (то есть его, условно говоря, улучшения) даже не обсуждается — во всяком случае, среди женщин. При этом собственно идентификационные возможности фотографий мало заботят владельцев документов. Предполагается, что эта проблема относится на первой стадии к компетенции фотографа, а затем — тех, кто проверяет паспорт и «устанавливает личность». Забота «оригинала» — выглядеть в соответствии с теми социально значимыми образцами, на которые он или она ориентируются. Как сложилась эта своеобразная практика создания особого облика для «главного документа» и каким образом создавался этот «документный другой»?
Как известно, паспорта в 1918 году отменили, ибо они считались символом «проклятого прошлого», но в них и фотографий не было, была графа «Приметы». Паспортная система была благополучно возвращена в 1932 году, но фотографии введены только в 1937 году. До этого времени фотографирование для документов не было распространено, точнее не было обязательным. Единственным документом, на котором требовалась фотография, был так называемый заграничный паспорт. Логично было бы видеть в этой фотографии своего рода прообраз фотографии на внутренний паспорт, но, видимо, это не так, поскольку никаких специальных требований не было и в заграничные паспорта наклеивались фотографии самой разной формы и размеров (не говоря уже о том, что заграничный паспорт могли получить буквально единицы).
Формальных требований к паспортной фотографии, введенной в 1937 году, было совсем немного: она должна быть размером 3 на 3,5 см, четкой и анфас. В инструкции «О введении фотографических карточек» есть только одно примечание: «В местностях, где по сохранившимся обычаям не принято фотографирование без головного убора, разрешается в порядке исключения прием для паспортов фотографических карточек с изображением получателя паспорта в головном уборе». При этом характер прически, выражение лица, направление взгляда, цвет одежды и прочие детали никак не регламентировались.
Ближайшим аналогом были, видимо, требования к фотографиям объявленных в розыск и осужденных, сформулированные еще в царское время: фотографируемый должен быть без головного убора, волосы не должны закрывать лоб и уши. Однако фотографировать их полагалось не только в фас, но и в профиль, да и размер фотографии был гораздо крупнее.
Так или иначе, отчетливого прототипа советской паспортной фотографии не было, и традиция формировалась практически на пустом месте, особенно если учесть беспрецедентный масштаб нововведения: за два года, 1937-й и 1938-й, сфотографироваться должны были около 50 миллионов человек, и для многих это была первая и единственная фотография. Наклейка фотографий в паспорта имела характер всесоюзной кампании. В связи с проведением этой работы в совхозах и новостройках, удаленных от райцентров, было решено предоставить право районным отделам милиции иметь дубликат гербовой печати для использования на выездах. Поскольку фотографов было мало, организовывались выездные бригады. Кампания шла не очень гладко. Было даже выпущено специальное Постановление СНК СССР от 5 сентября 1939 года «О взыскании за уклонение от наклеивания фотографических карточек на паспортах». На лиц, уклоняющихся от вклеивания фотографий, следовало «составлять протоколы и налагать штраф».
Отсутствие официальных требований к внешнему виду и правилам фотографирования расценивалось, видимо, как результат недостаточной осведомленности, чреватый возможными неприятностями. Естественно, никто не знал какими, но бюрократическая машина приучила остерегаться малейшего несоблюдения ее предписаний. Следует иметь в виду, что отсутствие необходимой официальной информации — привычное состояние советского человека. Достаточно сказать, что ни одно из положений о паспортах, принятых в советское время, не было полностью опубликовано в открытой печати, но в то же время предполагалось их неукоснительное соблюдение. В СССР не было закона «О государственной тайне» (он был введен только в 1993 году). Вся информация делилась на «открытую» и «закрытую» на основе подзаконных нормативных актов, то есть секретных инструкций, разработанных разными ведомствами. Их нигде не публиковали, а потому понятие государственной, или военной, тайны трактовалось абсолютно произвольно. В результате появился огромный массив ничем не мотивированной секретности, как это и случилось с паспортными документами.
Воображаемый пробел в знаниях компенсировался на ходу создаваемыми неписаными правилами, которым придавался характер полуофициальных инструкций. Вот что рассказывает еще один информант, женщина 1940 года рождения:
«Ну, тогда говорили, что строго должен быть одет, как бы не ярко, не броско… …Ну, я не буду это утверждать, но мне казалось, что сначала же приглашали, заявление писал ты. И потом, значит, что: надо сфотографироваться. Ну, какие размеры фотографии. И тогда и говорили, что вот одет должен быть вот так. То есть
что-то такое, светленькийкакой-то там воротничок и темненькое платьице такое…»
Даже если этот сюжет придуман информантом, показательно стремление иметь такие правила. Необходимая степень их легитимации достигается тем, что они приписываются официальным лицам, работникам паспортных столов. Но чаще их авторство приписывалось фотографам, которые представлялись носителями необходимых официальных знаний. Женщина 1953 года рождения говорит:
«Ну, фотограф, короче, знает. Ты приходишь в фотографию и говоришь: „Мне на паспорт“. И они делают то, что тебе надо. Если у тебя кофточки нет такой как надо, тебя оденут. Ну, обычно заранее узнавал, что там надо, одеваешь».
Другая женщина 1940 года рождения:
«Ну и, соответственно, когда ты приходил, нам говорили: „Никаких улыбок, это должно быть как бы такое спокойное строгое лицо“».
Необходимость
Из воспоминаний мужчины 1939 года рождения и женщины 1946 года рождения. Мужчина: «
Их не просто помнят, но и подчеркивают особый характер. Как говорит еще одна женщина, 1951 года рождения:
«Ну, в принципе, фотография на паспорт особенная, необычная. Нужно обязательно, чтобы присутствовала светлая блузка и темный пиджак. <…> Там, где я фотографировалась, там даже висел пиджак на всякий пожарный случай, чтобы можно было надеть, если у тебя нет, и сфотографироваться».
Судя по подобным высказываниям, можно подумать, что вся необычность паспортной фотографии заключается в том, что человек фотографируется в другой, не повседневной, более строгой одежде (блузка, темный пиджак), но вместе с тем такая одежда довольно однозначно указывала на парадно-официальный контекст. Иными словами, главная особенность паспортной фотографии виделась в ее непременно официальном характере. Как говорит информант — женщина 1940 года рождения:
Информант: …Раз идешь [фотографироваться] на паспорт, значит, как бы и одета… Ну, не в яркое
что-то такое, и выражение лица строгое должно быть, никаких улыбок как бы. Как бы это уже в крови было. Раз паспорт, значит, полный… полный официоз. (Смеется.)
Собиратель: Получается, это заранее человек знает?
Информант: Ну конечно. Да, заранее, потому что паспорт — это всё, соответственно, да, по форме должно быть. Как принято.
Это «как принято» — одна из ключевых формул советского образа жизни, существенной частью которого являются разнообразные практики, связанные с документами.
Любопытно, что если для современной паспортной и особенно визовой фотографии требуется своего рода «обнажение сущности», что предполагает снятие всех «культурных наслоений» (имеются в виду украшения, головные уборы, макияж), то для советской паспортной фотографии важной оказывалась «доработка» своего облика до уровня значимых образцов, в облике которых должны просматриваться такие черты, как скромность, сдержанность, аккуратность и тому подобное.
Еще один парадокс паспортной фотографии заключается в том, что рассказы о ней крутятся главным образом вокруг одежды (обязательный пиджак, блузка), но
Сконструированная регламентация распространялась и на выражение лица. Основное требование можно было бы сформулировать как недопущение «избыточной мимики» (ему соответствует требование отсутствия «искажающей мимики» для современного паспорта). Женщина 1967 года рождения:
«Я помню, как я удивилась, когда первый раз увидела иностранный паспорт: у нас же были черно-белые фотографии… а там цветная фотография, человек смеется. Улыбается от уха до уха. Вот эта улыбка меня поразила больше всего. Потому что, чтоб человек на паспорте улыбался, я никогда в жизни не видела».
Любопытно, что появляющийся в некоторых интервью мотив узнавания имеет особый смысл. По мнению информантов-женщин, достижение эффекта узнавания гарантировано в том случае, если фотография получится красивой, то есть понравится «оригиналу».
В официальном регистре «узнаванию» придается несколько иной смысл, в частности в связи с установленным сроком годности паспорта, основанным на официальных представлениях о сроке накопления изменений, которые меняют облик человека до неузнаваемости. Общая тенденция — увеличение этого срока. Первые паспорта выдавались на три года; по Положению 1940 года — на 5 лет; паспорта образца 1953 года выдавались на 10 лет, после чего подлежали обмену; паспорта образца 1974 года были бессрочными, но по достижении владельцем возраста 25 и 45 лет вклеивались новые фотографии. Получается, что срок возможности узнавания постоянно увеличивался, но это, наверное, не значит, что люди стали меньше меняться. Скорее меняются официальные представления об идентификационных свойствах паспортной фотографии, что выглядит достаточно странно, например, на фоне постоянного уменьшения срока годности визовых фотографий, годность которых прежде действовала в течение года, а сейчас — полгода.
Как видим, паспортная фотография за короткий срок обросла стереотипными представлениями об, условно говоря, «положенной» визуальной презентации себя в официальном публичном пространстве. Эти представления вырабатывались в процессе своего рода диалога с воображаемой сферой официального, в котором человек делегирует «партнеру» ведущую роль, конструируя от его имени правила, которым сам и подчиняется. Получавшаяся в результате фотография обретала черты, позволяющие и сейчас безошибочно узнавать в ней фотографию на паспорт, а сам паспорт описывать через эту фотографию. Как говорится: «Если фотоальбомчик маленький и тоненький, а фотография одна и страшненькая, то это паспорт». С остальными документами примерно та же история.
Правила, об отсутствии которых тосковали советские граждане, появились для современных паспортов. В основном они касаются размеров, но не только. Тем, кто постоянно носит очки, фотографироваться тоже нужно в очках. Ну и главное: «Выражение лица на фотографии должно быть нейтральным: с закрытым ртом и открытыми глазами». Можно сказать, что бюрократия учла некоторые из стихийно выработанных норм и включила их в свой арсенал.
Если имя и место проживания стали основными средствами индивидуализации человека, то социальное положение, а прежде — сословная принадлежность, выступали в качестве средства категоризации, то есть распределения населения по отдельным социальным категориям: дворянство, духовенство, купечество, мещанство, крестьянство. Подобного рода категории вводились с целью создания своего рода ранжирования различных групп населения, поскольку основаны на различном статусе этих групп и, соответственно, разных правах.
Указание на сословную принадлежность (звание, занятия) в идентификационных документах входило в минимальный набор необходимых сведений о человеке и являлось столь же обязательным, как и указание имени. Звание считалось своего рода «врожденной» характеристикой человека, его породы, навсегда закрепленной за ним, и определялось по происхождению, то есть кем были родители и, глубже, предки. Лишь с появлением возможности перехода в другое сословие (а такую возможность в послепетровское время давало достижение определенных чинов по службе, а кроме того, образование и почетное гражданство) отношение к этой характеристике начинает меняться.
На рубеже
Новая эпоха началась с отмены сословий и чинов. Одним из первых декретов советской власти упразднялись все существовавшие «сословные деления граждан, сословные привилегии и ограничения», а также чины и титулы: «…устанавливается одно общее для всего населения России наименование — граждан Российской Республики». Вызванный революцией хаос в социальном пространстве требовал введения новых принципов категоризации теперь уже внесословного общества. Основной с точки зрения большевиков принцип лежал на поверхности: классовая борьба сама по себе предполагала деление на теперь уже бывших эксплуататоров и передовой класс — пролетариев и их союзников. Характерно, что первое документальное оформление граждан нового государства было проведено именно по этому признаку: уже в 1918 году были введены так называемые трудовые книжки для нетрудящихся (то есть для бывших эксплуататоров), для того чтобы приобщить их к общественно полезному труду.
Систематическая работа по определению актуального классового состава началась только после Гражданской войны. К середине 19
Одна из первых инструкций по определению социального положения вышла в 1925 году, принадлежала НКВД и имела примечательное название: «О введении новой системы ознакомления с личностью заключенного и результатами его пребывания в месте заключения». В ней предписывалось следующим образом описывать социальное положение заключенного: «Вырос в семье, а) богатой, средней, бедной; б) рабочего, ремесленника, крестьянина, мелкого, среднего, крупного торговца, чиновника, интеллигента
Уже в следующем, 1926 году вводятся так называемые трудовые списки, в которых устанавливалась следующая номенклатура социальных типов: «рабочий», «колхозник»,
Введение паспортной системы происходило под лозунгом очищения городов от «социально чуждых элементов». Трудовым массам разъяснялось: «Паспорт дает возможность „проявить“ подлинное социальное лицо его владельца. Поскольку он становится единственным документом, дающим право на проживание в городах, паспортная система тем самым поможет отцедить образовавшуюся здесь накипь» Газета «Труд». 29 декабря 1932 года. Собственно, то же самое содержалось и в служебных инструкциях по введению паспортной системы: «Главная цель выдачи паспортов — точно установить социальное положение».
Если следовать этой логике, графа «социальное положение» должна была стать главной в советском паспорте, однако таковой не стала. Дело в том, что основная интрига — а именно определение социального положения и отделение своих от «чужих» — решалась еще на подступах к паспорту, поскольку паспорт могли получить только те, кто соответствовал номенклатуре социально приемлемых типов. В паспорте фиксировался лишь один из легитимных вариантов. Все остальные («социально чуждые») категории населения автоматически исключались из паспортной классификации, а их представители заносились в особые списки на выселение.
В паспортных документах учреждалась и фиксировалась официальная социальная иерархия, вершиной которой были рабочие. Из их числа во время паспортизации формировались бригады помощи милиции, призванные установить «подлинное социальное лицо» претендентов на получение паспортов и, соответственно, на проживание в режимной местности. Энтузиазм, с которым действовали отряды «экспертов», объяснялся не только идеологическими соображениями и классовой ненавистью, но и вполне прагматически: освобожденная жилплощадь заселялась в первую очередь активным пролетариатом и так называемыми ответственными работниками. Комиссии по паспортизации захлестнула волна доносов: «Доносили на соседей: бывших служителей культа, на тех, у кого обнаруживали „буржуазные наклонности“, или на тех, кто якобы занимался
Актуальные для органов управления социальные идентичности были гораздо разнообразнее, чем официально объявленные. Кроме утвержденных категорий, в нее входили те группы, которые как раз отсутствовали в паспортном списке: кулаки, купцы, жулики, проститутки, дармоеды и так далее. На их выявление и были направлены усилия организаторов паспортизации. По сути дела, паспортная номенклатура социальных положений отражала не существующую, а официально одобренную и предписанную на настоящий момент социальную структуру. Тем самым не вошедшие в нее социальные группы оказывались несуществующими в официальном социальном пространстве. Эта невидимость «эксплуататоров» и «асоциальных элементов» закреплялась отсутствием у них паспорта. Точнее, предполагалось, что они должны быть непременно выявлены и проявлены, но в другом спектре социального пространства — в качестве врагов, которые должны быть снабжены другого рода документами, а именно делами и справками заключенных. При получении паспорта главным была даже не конкретная позиция на шкале социальных состояний, а то, в какую часть спектра человек попадал и, соответственно, получал он паспорт или нет.
После проведенной во время паспортизации сортировки населения ажиотаж вокруг определения социального положения заметно утих. В принятой в 1936 году сталинской конституции все граждане Страны Советов обретают равные права независимо от «социального происхождения, имущественного положения и прошлой деятельности». Несмотря на провозглашенное равенство, «классовый подход» сохранялся, но в специфическом варианте. После длительных поисков были выделены три социальные неантагонистические категории: рабочие, колхозники и интеллигенция, пришедшая на смену служащим. И только в 1974 году из Положения о паспортах был исключен пункт о фиксации «социального положения». Проект «СССР как классовое общество» был фактически завершен. В реализации этого проекта паспорту была отведена особая роль — быть основным инструментом конструирования и поддержания новой социальной структуры.
Непростую историю пережила в России категория национальной, то есть этнической принадлежности. В дореволюционной России национальность в документах не фиксировалась, а если требовалось, то определялась, как правило, по вероисповеданию и/или языку. Официальная практика была такова, что, например, лютеране считались немцами, и наоборот: вчерашний немец автоматически становился русским, после того как принимал православие. Известна сцена из «Дамы с собачкой» Антона Павловича Чехова:
— Я сейчас внизу в передней узнал твою фамилию: на доске написано фон Дидериц, — сказал Гуров. — Твой муж немец?
— Нет, у него, кажется, дед был немец, но сам он православный.
В последние десятилетия империи национальность (в тех случаях, когда возникала необходимость в ее фиксации) все чаще определялась не столько по вероисповеданию, сколько по «родному языку».
Разработка советского проекта «национальность» осложнялась тем, что значительная часть населения не имела вовсе или имела весьма смутные представления о своей национальной принадлежности, да и устойчивого перечня «национальностей», проживающих в СССР, не существовало (собственно, и до сих пор списки «уточняются» при каждой переписи). На вопросы «Кто вы?», «Какой народности?» обычно отвечали: «Мы здешние (тутошние)» или «Мы крестьяне/мусульмане/католики» и так далее.
При рассмотрении этой категории следует также учесть, что сразу после революции была упразднена прежняя сословная структура, а с 1918 года были отменены всякие указания на вероисповедание в документах, удостоверяющих личность. Новой власти требовались постоянные категории, с помощью которых можно было бы разделить население на определенные группы для более эффективного проведения своей политики.
Введение категории «национальность» в советский паспорт на первый взгляд не очень согласуется с принципом равенства. Формально все национальности обладали одинаковыми правами, однако в реальности дело обстояло иначе, и в последующие годы это проявится в полной мере. Идея равенства всех национальностей СССР на первых порах подкреплялась и фактическим отсутствием официальных правил определения национальной принадлежности. «Положение о паспортах», вышедшее в 1932 году, никак не регламентировало процедуру определения национальности: запись производилась со слов владельцев паспортов. Другими словами, все получавшие паспорта могли указать национальность, руководствуясь своими представлениями. В Инструкции работникам пунктов по заполнению паспортов и временных удостоверений от 26 января 1933 года никаких сложностей по этой графе не предусмотрено: «Графа 3. Национальность. Пишется национальность владельца паспорта — русский, украинец, грузин, белорус, еврей, латыш
Однако к середине 19
«По распоряжению руководящего работника Донецкого УНКВД Вольского путем избиений от 60 арестованных украинцев, белорусов и русских были получены показания о том, что они являются поляками».
Сотрудники НКВД подозревали, что, пользуясь свободой в определении национальности, многие поляки числились по паспортам русскими и белорусами. На поиски «инонационалов» были мобилизованы крупные силы, причем не только из вспомогательных служб. Например, оперативник Вацлав Гридюшко под видом электромонтера получал доступ к домовым книгам и выписывал ежедневно по
В вопросе национальной принадлежности чекистам требовалась ясность, и она была введена циркуляром НКВД СССР № 65 от 2 апреля 1938 года, которым предписывалось: «Запись национальности должна быть произведена в соответствии с фактическим национальным происхождением родителей». Загвоздка состояла в том, что родители далеко не всегда представляли себе свое «фактическое национальное происхождение». Я уж не говорю о потомках смешанных браков. Кроме того, напомню, что в своих документах прежде можно было указывать любую национальность, и, поскольку этому не придавалось значения, писали кто во что горазд. Но, пожалуй, не менее важно было то, что этот циркуляр не стал фактом публичного права и о нем не знали даже те, кого он непосредственно касался.
Вообще говоря,
Несмотря на то что определение национальности по родителям казалось чиновникам очевидным, как только стали требовать именно этого, возникли проблемы. В разные инстанции приходили сотни писем с вопросом: «Кто я? Помогите разобраться». Но оказалось, что гораздо больше писем от тех, кому приписали, с их точки зрения, «неправильную» национальность. Например, человек считает себя белорусом и вдруг при получении паспорта обнаруживает, что его записали поляком. Это была распространенная практика: работники паспортных столов писали в паспортах то, что им казалось правильным. Естественно, гражданин пытался добиться справедливости и доказать, что запись сделана неверно.
Авторы писем старались обосновать свою «правильную» национальность по тем признакам, которые они считали убедительными в создавшейся ситуации. Основной акцент правильности/неправильности приписанной национальности делался на воспитании, обычаях и, шире, культуре. Это сформулировано, например, в письме гражданина Рамих:
«Формально по национальности я значусь немцем, но по существу ничего немецкого во мне нет. Я не знаю ни немецкого языка, ни немецких обычаев и нравов, все время общался и воспитывался среди русских».
Отмечу, что с этого времени для определения национальности в паспортах и в переписях стали применять разные стратегии: в паспортах — по родителям, в переписях остался прежний принцип — по самоопределению.
Новый порядок определения национальности был внесен в Инструкцию по применению Положения о паспортах в 1940 году, но она, как и все паспортные инструкции, была с грифом «Секретно». Письма граждан и запросы от официальных органов продолжали поступать, но НКВД не торопился с открытой публикацией. Лишь в Положении о паспортах 1953 года, опубликованном мизерными тиражами, появились соответствующие разъяснения о заполнении графы «национальность». Таким образом, зазор между свободным определением национальности и предписанным («национальность по родителям») оказался не 20 лет, как можно было бы понять из опубликованных документов, а всего лишь пять (с 1933 по 1938 год), и вызвано это было соображениями «оперативного» (то есть репрессивного) характера.
Эта ситуация прекрасно иллюстрирует функционирование правовой системы в СССР. Официально все эти 20 лет действовали Положения, согласно которым графа «национальность» заполнялась со слов владельцев паспортов. Однако советский человек должен был верить не написанному, а конкретным практикам. Можно сказать, что содержание «совершенно секретного» циркуляра транслировалось в народные массы действиями работников милиции и без особого труда было усвоено этими массами, привыкшими к такой форме восприятия советского законодательства. Причем порядок определения национальности по родителям стал общим: не только для «сомнительных», но и для всех граждан СССР. Можно лишь констатировать, что за весьма короткое время «национальность» из
Новый порядок определения национальности стал действенным инструментом развернувшихся в конце
«В соответствии с циркуляром НКВД… от
29.12.43 от Управлений милиции поступило и рассмотрено 65 заявлений граждан об изменении в паспортах записи о национальности. Из них удовлетворено — 4, отказано — 42, остальные направлены на периферию для оформления».
Послевоенные поколения воспринимали введенный НКВД порядок определения национальности по родителям как данность. После кампании по борьбе с космополитизмом (1948–1953 годы) дискриминация по национальному признаку перешла из сферы государственной политики в сугубую повседневность и приняла разнообразные формы. Пожалуй, только у тех, чьи родители были по паспорту русскими, не возникало особых проблем с «пятым пунктом», в частности с его восприятием окружающими. Все остальные в той или иной степени ощущали свою принадлежность к «другой» национальности.
Завершая рассмотрение официальных требований относительно этой категории, следует отметить, что введение категории «национальность» в паспорт было проведено в два этапа. На первом этапе (1932–1938 годы) национальность определялась со слов владельца паспорта и ей не уделялось особого внимания. Но когда НКВД потребовалась ясность в этом вопросе, был применен привычный (по примеру установления социальной принадлежности) принцип определения «по происхождению», то есть по родителям. Такое, почти биологическое, определение национальности как наследственного признака давало органам возможность хоть
Отмена записи о национальности в новом российском паспорте, который был введен в 1997 году, проявила всю неоднозначность отношения к этой категории широких кругов населения. Судя по развернувшимся спорам, за советское время сформировались по меньшей мере две позиции. За отмену записи были главным образом те, чьи родители принадлежали к разным национальностям. Они, как правило, аргументировали свою позицию тем, что национальность зависит от того культурного контекста, в котором они родились и взрослели. Против исчезновения записи в паспорте выступали те, кто привык определять национальность по родителям и чья этническая самоидентификация совпадала с записью в паспорте. Казалось бы, отмена записи никак не влияла на их идентификацию, однако для многих запись в паспорте была той опорой, в отсутствии которой виделась прямая угроза утраты корней, утраты связи со своим народом.
Забота о сохранности связи с историческими корнями — общее место в установках противников отмены графы. Вместе с тем показательно то, что, по данным этносоциологического исследования, проведенного в 1988 году, почти четверть русских затруднялись ответить, что их роднит со своим народом, кроме соответствующей графы в паспорте. Можно сказать, что запись в советском паспорте (своего рода «паспортная национальность») в конечном итоге приобрела самостоятельную ценность и сама по себе стала существенным компонентом в формировании этнической идентичности.
Личная подпись — важнейший элемент документа. Без подписи ни один документ не считается действительным, поскольку ею мы подтверждаем все, что в этом документе содержится. С этой точки зрения можно сказать, что документ создается не только чиновниками, но и нами.
Личная подпись имеет длительную и непростую историю. Она возникла как знак власти, то есть прежде всего как подпись владыки, царя. Причем длительное время она была неотделима от других знаков власти, таких как крест, царская печать. Лучше других свидетельств сохранились царские печати. Задолго до нашей эры ими подтверждали указы и другие важные постановления правители Месопотамии, египетские фараоны. Такая непосредственная связь подписи с властными функциями определяет ее неравнодушие к социальному статусу лица, которое подписывает документ. И сейчас особое значение придается подписи человека, наделенного властными полномочиями. Учитывая постепенное распространение обычая подписывать тексты среди лиц, имевших более низкий статус, можно сказать, что история подписи — это история ее снижения и обмирщения. Кроме того, подпись как собственноручное написание своего имени связана с историей обретения фамилий, которые тоже сначала появляются у лиц, наделенных высоким статусом. Хотя здесь необходимо отметить, что подпись монарха — это, как правило, воспроизведение имени, а не фамилии, — собственно, этим она и будет отличаться от подписи простых людей. Можно сказать, что история подписи — часть истории манипуляций с личными именами.
Крест как замена подписи нередко ассоциируется с неграмотностью и низким социальным статусом, но в качестве подписи он проделал интересную эволюцию: подпись начинается с изображения креста, совмещается с ним и заменяется им. Кресты ставились на договорах и означали подпись, «достойную всякого доверия». Изображением креста скреплялись и решения церковных соборов. Другими словами, в особо важных документах вместо имени ставили крест или даже три креста. Поставить такую подпись — более ответственно, чем написать свое имя, поскольку это значило поручиться именем Божьим. Таким образом, кресты в качестве подписи ставили вовсе не обязательно от неграмотности. Об этом свидетельствует и то обстоятельство, что в Средние века во многих странах Европы в важных документах ставили крест, а рядом с ним прописывали свое полное имя. Подпись крестом лишала ее индивидуальности, но наделяла этот акт сакральной силой. Крест в качестве подписи скорее похож на клятву. Только в позднем Средневековье, примерно с XVI века, в европейских традициях распространяется мнение, что негоже использовать Божий крест для коммерческих документов, и их начинают подписывать своим именем.
Использование отпечатка пальца стало возможным после появления предположения об уникальности папиллярного рисунка в 1877 году Папиллярные линии (лат. papilla — сосок) — рельефные линии на ладонях и подошвах ног. и возникновения дактилоскопии в криминалистике в конце XIX — начале XX века. В русской же традиции отпечатки пальцев как форма идентификации применялись в следственных практиках, но не в удостоверениях личности. Например, судя по делу об убийстве братьев Морозовых Имеется в виду убийство Павлика Морозова и его девятилетнего брата в 1932 году., в советских следственных документах безграмотные подписывались не крестиком, а оставляли отпечаток пальца.
Обычай подписываться под документом и, шире, текстом сформировался в российской культурной традиции поздно и под явным влиянием европейской традиции, хотя «прикладывание руки» встречается уже в ранних памятниках. Лишь с XVIII века можно говорить о широком распространении практики подписывать документы своей подписью. В официальных документах личная подпись включала полное имя, фамилию (прозванье), а также нередко указывался чин. В таком составе подписи естественным образом проявляется ее сословный характер. Под личной подписью дворян понималось полное написание своих имени и фамилии. В дружеском общении подписывались одной фамилией (например, А. Пушкин или еще проще — Пушкин). Грамотные простолюдины подписывались отчеством (Петров, Иванов), а неграмотные обычно ставили крестик. Деловые бумаги старались подписывать полным именованием, включая звания и должности. Например: «Димитрий Николаевич Каменев, вологодский купец».
Резкая смена стилистики личной подписи произошла после революции.
Общие тенденции выражались не только в своего рода снижении подписи, но и в постепенном отдалении от написания своего имени и фамилии. Разумеется, и сейчас можно встретить в качестве личной подписи «честное» написание своей фамилии, но нередко подписи утрачивают всякую связь со своим «прототипом» и представляют собой произвольный (во всяком случае, с внешней точки зрения) знак или набор знаков. Эту тенденцию нетрудно проследить и по словарным определениям личной подписи. Если в словаре Даля (
Если учесть, что один из основных смыслов подписи — указание на индивидуальность (уникальность) автора с возможностью его идентификации, то исчезновение имени, на первый взгляд, существенно подрывало это ее предназначение. Неуклонное движение к неразборчивости подписи делает задачу идентификации и вовсе невыполнимой. Между тем именно такие подписи становятся образцом выражения индивидуальности. Можно сказать, что свойство индивидуальности и уникальности стало ассоциироваться не с полнотой воспроизведения имени и фамилии, а с неповторимым графическим рисунком. Как раз утрата подписью видимых связей с именем и фамилией в большей степени, чем их воспроизведение, выражает ее уникальность.
Людмила Сысоева в своей статье «Подпись как средство защиты прав личности», проанализировав около тысячи современных подписей, приходит к выводу, что «все существующие варианты выполнения подписей можно разделить по содержанию на четыре группы, среди которых только лишь одна группа (составляющая 10% от общего числа) отражает фамилии исполнителей. Остальные три группы — это подписи, состоящие преимущественно из
«Процессы изменения подписей, протекавшие в течение восьмидесяти лет XX века, иногда пытаются объяснить ростом объема документации, необходимостью сокращения времени, уходящего на подпись. Но это совершенно неверно. Наши исследования показывают, что среди представителей любых профессий есть обладатели и сложных, и простых подписей. Значительно более вероятным представляется объяснение, что упрощение подписей происходило потому, что в нашей стране человек, его семья все менее становились хозяйствующими субъектами. Уходила система частной собственности, в условиях плановой, регулируемой до мелочей экономики значительно снижался объем договорных, контрактных, наследственных актов, для оформления которых требовалась ясная, хорошо читаемая, но вместе с тем сложно подделываемая подпись».
Однако сейчас, когда резко увеличилось число хозяйствующих субъектов, заключающих всевозможные договора, подпись не проделала обратную эволюцию, не стала четким изображением фамилии. Можно сказать, что она живет своей жизнью.
Знакомство с подписью начинается еще в школе с подписей учителей и родителей в дневнике. Образцом для подражания или прямого копирования чаще всего служили подписи родителей. Постоянный мотив — отработка своей подписи на любых поверхностях. Эту ситуацию тотального распространения своей подписи хорошо описал филолог Роман Лейбов: «В детстве метишь подписями все подряд: черные поручни метрополитена, иней на трамвайных стеклах, листочки бумаги». Подобного рода тренировки необходимы, кроме всего прочего, для выработки динамического стереотипа, необходимого для воспроизведения подписи.
Здесь стоит отметить, что подпись — не просто имя, но имя, выполненное от руки, и уже поэтому она является своего рода телесным выражением индивидуальности. Можно сказать, что подпись — это воплощенная на бумаге телесность. Как расширение себя она особенно ярко проявляется в случаях отказа подписывать документ представителями некоторых религиозных сообществ, например так называемых истинно православных, что мотивировалось тем, что подписавший отдает себя во власть Антихриста.
Тренировки были направлены не только на выработку автоматизма, но и на придание подписи необходимых качеств. Постоянные определения «настоящей» подписи — «взрослая» и «красивая». И то и другое, естественно, ассоциируется с самим человеком, и, поскольку подпись является его репрезентацией в коммуникативном пространстве, он должен выглядеть именно таким образом. «Взрослость» подписи обычно достигается за счет нарочитого ее усложнения. Главное, чтобы подпись не выглядела ученической. Цитирую того же Романа Лейбова:
«Одни пытались копировать родителей (или варьировать их подписи). Другие просто сводили подпись к почерку — писали как есть (вот именно что девочки часто так поступали). Третьи искали индивидуальных закорючек и выпендривались. Еще типы — по включению имен (индивидуальное — фамильное). Простор для начинающего фрейдиста».
Подпись в паспорте считается своего рода пропуском во взрослый мир, и подготовка к ней начиналась заранее. В советский период подписи в паспорте предшествовала подпись в комсомольском билете. Можно сказать, что минимальный (но явно недостаточный) опыт ко времени получения паспорта (а его получали в 16 лет) уже был. Ситуация осложнялась тем, что никаких официальных требований к характеру подписи никогда не существовало, да и сейчас не существует. И тем не менее
Например, по словам женщины 1976 года рождения:
«…когда
кто-то из моих однокурсников поставил крестик вместо подписи в институтской ведомости (по-моему , мы расписывались за то, что пришли на субботник или на овощебазу), администратор подняла крик и потребовала, чтобы он прекратил ёрничать и „нормально расписался“; думаю, если быкто-то решил „расписаться“ печатным архитектурным шрифтом, реакция была бы такой же».
Отсутствие правил расценивается как противоречие с ролью подписи в официальных документах, и не случайно такое «попустительство» со стороны официальных органов вызывает смутное чувство беспокойства, свидетельством чему являются регулярно возникающие вопросы об официальных требованиях к личной подписи. Например, на одном из сайтов: «Вопрос: существуют
Подпись в паспорте нередко характеризуется как «неудачная», поскольку в решающий момент ручка (перьевая) оказывается непривычной, перо цепляется за бумагу, чернила превращаются в кляксу. Но если даже удача сопутствовала на всех этапах создания главной, паспортной, подписи, то итог все равно, как правило, не радовал автора. По словам информанта 1963 года рождения:
«…единственное, что обсуждалось среди приятелей моих, девятиклассников, когда мы все получали паспорта, это именно истории со шрифтом и подписью, потому что ты волнуешься, ты ставишь кляксы, и ты, не знаю, делаешь
какие-то дикие каракули. У меня тоже былакакая-то страшная подпись».
По этим и другим подобным фрагментам видно, что собственная подпись в документе расценивается как репрезентация себя во взрослом мире и ее характеристики должны соответствовать как воображаемым нормам этого мира, так и представлениям о своем месте в нем.
По утверждениям экспертов в области почерковедения, динамический стереотип подписи формируется примерно к восемнадцати годам у мужчин (у женщин немного раньше) и больше не меняется. Даже при смене фамилии (например, в связи с браком) подпись по визуальному облику близка прежней.
Выясняется, что взрослых больше всего волнует проблема воспроизведения своей подписи. На одном из форумов о подписи в ответ на известную сентенцию «Человек становится взрослым, когда у него подпись становится одинаковой» немедленно появилось: «Ну, тогда я никогда не стану взрослым».
Подпись как знак идентификации предполагает наличие двух проблем, связанных,
Дело доходит до того, что развивается своеобразный комплекс невозможности более или менее похожего воспроизведения своей подписи. Соответственно, меняется и отношение к ней. Она начинает рассматриваться как нечто внешнее, чуждое и ускользающее. Стремление к «одинаковости» своих подписей — одна из навязчивых идей. Реально одинаковых подписей не бывает: криминалистам известно, что полное совпадение двух подписей является признаком подделки. Так или иначе, решение подобных проблем, как правило, связано с обращением к паспорту, где есть заверенный образец подписи и все необходимые данные для идентификации владельца подписи.
С практикой подделки подписей все знакомы еще со школьной поры. Умение хорошо подделывать подпись родителей или учителей — предмет особой гордости. Фальсификация интересна в психологическом плане. Я становлюсь другим — меняется моя идентичность. Точнее, я хотя бы частично, но присваиваю чужую идентичность, выраженную в подписи. Подделка подписи — особый вид присвоения, ибо целью является не сама подпись, а документ, на котором она запечатлена. И даже не документ, а то, что стоит за документом. Подпись в таких случаях является своего рода отмычкой. Зафиксированная в документах, она живет своей жизнью, нередко замещая своего владельца и становясь самостоятельным явлением. В этом плане особенно показательна роль подписи в пространстве властных отношений. Характерное высказывание: «Да всем, кому приходится иметь дело с бюрократией, известно, сколько стоит подпись того или иного чиновника, сколько надо заплатить за вход в тот или иной кабинет, — все тарифицировано, на все есть такса».
Среди подписей существуют, условно говоря, «рядовые» и «генеральские»; соответственно, можно говорить о своего рода иерархии подписей. Эта иерархия ситуативна и динамична. Более того, подписи могут вступать в своего рода состязания: одна подпись может перевесить или нейтрализовать другую. Подпись может становиться и объектом поклонения, как это описано в повести Юрия Давыдова «Подколодный Башуцкий, или Синие тюльпаны»: «Увидев „живую“, толстым зеленым карандашом подпись Иосифа Виссарионовича, Башуцкий приложился к ней лбом». Подпись может означать разрешение на получение тех или иных благ, а может быть и приговором. Описывая сталинские расстрельные списки, филолог Никита Охотин отмечает: «Каждая подпись означала смерть (реже — заключение) для нескольких десятков или сотен людей». Конкретное значение подписи, естественно, зависит от характера документа и адресации.
Итак, подпись, будучи способом выражения идентичности, насыщена разнообразными смыслами. Она воспринимается как знак взрослости и социальной полноценности, с ней непосредственно связан статус личности и властные отношения. Овладение подписью оказывается показательной практикой самоконтроля и вхождения в мир официальных отношений. Функционирование документной подписи связано не только с проблематикой идентификации: она действует в пространстве достоверного и недостоверного, истинного и ложного. Отчужденная подпись становится своего рода замещением владельца и приобретает самостоятельное значение. У подписей обнаруживается своя иерархия. «Главной» для каждого отдельного человека становится его паспортная подпись, а в пространстве взаимодействий — своя иерархия подписей, соотносимая с социальной иерархией.
В российской бюрократической реальности основным документом, удостоверяющим личность гражданина, является паспорт. Именно паспортные сведения о человеке присутствуют во всех других документах, где такие сведения необходимы. Показательно, что, судя по интервью и опросам, большинство считают паспорт «самым важным документом». В этой лекции мы кратко рассмотрим историю паспорта и характер некоторых паспортных сведений.
Первые паспорта появились в европейских странах в
С начала
К началу XX века паспортные правила несколько смягчились. В соответствии с правилами нового Устава о паспортах, принятого в 1903 году, лица, проживающие по месту постоянного жительства, не обязывались иметь паспорта. Он требовался только в том случае, если человек уезжал из своего места проживания на расстояние более 50 верст.
С приходом большевиков паспортная система была объявлена наследием проклятого прошлого, орудием закрепощения и вообще «надругательством над народом». При этом разрушение паспортной системы происходило именно тогда, когда динамика перемещений населения (вследствие войны и революционных потрясений) была наиболее высокой. В результате не только прежняя паспортная система, но и вся система учета и контроля населения фактически перестала действовать. Вместе с тем царские паспорта и другие документы еще долго функционировали, поскольку других попросту не было.
Однако вовсе без всякой системы учета населения государство существовать не могло. Пользовались старыми паспортами, мандатами, различными справками. Единая система учета отсутствовала, и это приводило к катастрофической неразберихе даже в обеспечении карточками на продовольствие, не говоря уже о военном учете и статистике трудоспособного населения. Первым шагом к восстановлению системы учета стал Декрет Совнаркома РСФСР от 5 октября 1918 года «О трудовых книжках для нетрудящихся» (то есть для бывших «эксплуататоров»). Считалось, что пролетарии и так трудятся, а нетрудящихся следует обязать трудиться. В этих трудовых книжках отмечались их работы, и на этом основании выдавались талоны на пропитание. Вообще, предполагалось, что вместо паспортов в качестве удостоверений личности будут функционировать именно трудовые книжки, поскольку труд — это главная обязанность советского человека. Немного позже, в 1919 году, появились трудовые книжки и для всех трудящихся, но они не были распространены повсеместно. С введением нэпа потребовалась свобода рыночных отношений и, соответственно, более высокая мобильность, и эта «трудовая» линия была отброшена.
С 1923 года стали выдавать удостоверения личности, но они не были обязательными. Отсутствие у граждан такого документа не влекло за собой никаких правовых последствий. Начался короткий период, когда граждане были, по сути дела, избавлены как от необходимости иметь документы, так и от привязки к месту проживания. Только сейчас можно было сказать, что с прежней паспортной системой покончено.
Что же заставило большевиков в начале 19
Для темы паспортизации не менее важен другой вопрос, который до сих пор не ставился: почему в условиях тяжелейшего кризиса власть прибегла именно к паспортизации? Глубокие кризисы переживали и другие государства, но для выхода из них, насколько нам известно, не применялась паспортная система. Большевики могли применить и более привычные им способы для того, чтобы перекрыть беженцам доступ в крупнейшие города, очистить их и тем более сократить их население. Однако власть поставила перед собой задачу отделить своих от чужих (сознательных граждан от буржуев и кулаков), чтобы оставить первых и выдворить вторых. Но каким образом в процессе чистки городов можно отделить своих от чужих? Для этого паспортизацию нужно было организовать таким образом, чтобы она стала не просто системой учета, но действенным механизмом сортировки людей. Иными словами, паспортная система должна была выполнить роль социального фильтра, который может отделить «чистое» население от «нечистого», тех, кто получит право жить в крупных городах и специальных паспортных зонах, от всех остальных.
Очевидно, что решение этой задачи возможно только в том случае, если паспорт станет инструментом, который
Новая паспортная система была введена 27 декабря 1932 года. Было запрещено выдавать паспорта следующим категориям граждан:
а) лицам, не связанным с производством и работой в учреждениях или школах и не занятым иным общественно полезным трудом (за исключением инвалидов и пенсионеров);
б) кулакам и раскулаченным, хотя бы они работали на предприятиях или состояли на службе в советских учреждениях;
в) лицам, прибывшим из других городов и сельских местностей Союза ССР после 1 января 1930 года без приглашения на работу и не имеющим в настоящее время определенных занятий и специальной квалификации и проживающим большей частью без квартиры у своих знакомых, родственников или за особую плату в углах;
г) лицам, прибывшим из других городов и сельских местностей Союза ССР после 1 января 1930 года исключительно в целях личного устройства, независимо от того, работают они или не работают, и проживающим большей частью без квартиры у своих знакомых, родственников или за особую плату в углах;
д) служителям религиозных культов, не исполняющим функций, связанных с обслуживанием действующих храмов;
е) лицам, лишенным избирательных прав согласно избирательной инструкции ЦИК Союза ССР от 3 октября 1930 года;
ж) всем отбывшим срочное лишение свободы, ссылку или высылку по приговорам судов или Коллегии ОГПУ за преступления по перечню, прилагаемому к настоящей инструкции, а также иным антиобщественным элементам, связанным с преступными лицами по указанному перечню;
з) перебежчикамиз-за границы на территорию Союза ССР; (Примечание: политэмигранты под действие указанного пункта не подпадают.)
и) членам семей лиц, указанных в предыдущих пунктах и находящимся на их иждивении.
Таким образом, значительная часть городских жителей, признанных этой властью «чужими», лишалась права на паспорт, что означало выселение из этих городов в десятидневный срок. Достаточно сказать, что за короткое время паспортизации население Москвы уменьшилось на 578 тысяч человек, Ленинграда — на 300 тысяч.
Вся страна оказалась разделена на режимные зоны с разными правилами проживания. По словам Генриха Ягоды, которой тогда был председателем ОГПУ, «местности, в которых паспортизация проводится по особой инструкции, то есть местности, в которых паспорта выдаются не всем гражданам, называются режимными местностями. Местности, в которых паспорта выдаются всем без исключения гражданам, называются нережимными местностями». Максимальный рост режимных территорий пришелся на 1953 год. К этому времени режимные зоны
Основной массе сельских жителей паспорта не полагались. Такое разделение создавало массу трудностей преимущественно для сельских жителей, но не только. Разные правила учета и контроля существенно затрудняли проведение единой политики для всего населения страны, что сказывалось в первую очередь на процессах экономической модернизации. Стремлением распространить действие паспортной системы на все население страны можно объяснить разработку нового Положения о паспортах, инициированную Лаврентием Берией после войны. Этот проект обсуждался на бюро Совета министров 3 марта 1949 года, но не встретил поддержки. Только в 1974 году паспорта начали получать сельские жители, и их выдача продлилась до начала
Итак, все началось с отрицания паспортной системы, поскольку она — орудие угнетения, а закончилось созданием грандиозной системы учета и контроля населения.
Постоянные изменения претерпевала сама паспортная книжка. Судя по наполнению паспорта, образцом для него послужил паспорт Российской империи, но вместо графы «вероисповедание» была введена графа «национальность». Первые паспорта образца 1933 года были без фото — фотографии были введены в 1937 году. Во избежание подделок в это же время также были введены специальные чернила для заполнения бланков паспортов и специальная мастика для печатей, а также штампы по креплению фотокарточек.
Изменялась не только техническая сторона паспорта. Пожалуй, самое значительное изменение — это новый порядок определения национальности, введенный НКВД в 1938 году. Если раньше гражданин сам определял свою национальную принадлежность, то отныне — только по национальности родителей; если же у тех были разные национальности, он мог выбрать одну из них. Новый порядок был введен в связи с начавшимися в 1937–1938 годах операциями этнического характера, в частности по обезвреживанию польской и немецкой диаспор. Работникам НКВД нужна была хотя бы
В числе сведений, составлявших бюрократический портрет гражданина, были не только его имя, социальное положение, национальность, но и те, которые входили в категорию особых отметок. По Положению о паспортах 1940 года на страницах особых отметок проставляются штампы в паспортах жителей запретных зон и пограничной полосы СССР, штампы о приеме на работу и увольнении, штампы высших и специальных средних учебных заведений о приеме в учебные заведения и выбытии из них, штампы о регистрации брака или развода и записи бюро ЗАГС о родившихся детях.
В Положении о паспортах 1974 года перечень отметок был несколько скорректирован: сведения о работе и учебе больше не фиксируются. Вместе с тем введены отметки об алиментах. Кроме того, «с согласия граждан в их паспортах производятся учреждениями здравоохранения отметки о группе и
Отметки считались важным и необходимым дополнением к паспортному портрету человека. Благодаря им основные, с точки зрения власти, обстоятельства и события в жизни владельца паспорта проступали перед взором человека, к которому попал паспорт. В том числе и та информация, которую владелец паспорта предпочел бы не афишировать.
На этапе начальной паспортизации
Разумеется, такими действиями не исчерпывался набор применявшихся стратегий обретения нужной классовой идентичности. Нередкими были и случаи откровенного мошенничества, например покупки документов, свидетельствовавших о нужной классовой принадлежности.
После завершения паспортизации проблемы с получением паспорта стали касаться преимущественно тех, кто стремился перебраться из сельской местности в город. Формального запрета на получение паспорта у колхозников не было, но для этого требовалась справка из правления колхоза о разрешении выйти из состава членов колхоза, которую получить было практически невозможно. Для взрослых единственным выходом была вербовка на стройки, лесозаготовки или промышленные предприятия. В таком случае можно было получить временный паспорт на срок договора, продлить его и перейти в разряд постоянных рабочих.
Несколько проще было получить паспорт детям колхозников, если родители имели возможность послать их еще в подростковом возрасте на учебу в городские фабрично-заводские училища и техникумы. Дело в том, что по достижении 16 лет всех живущих в сельской местности автоматически зачисляли в члены колхозов. Но если подросток учится в городе с 14–15 лет, то в 16 он вместе со своими городскими сверстниками получал паспорт. После достижения 16 лет уехать из колхоза на учебу было почти невозможно.
Для тех, кто не имел возможности учиться в городских училищах и техникумах, был еще один шанс — служба в армии. Пожалуй, им пользовались чаще всего. После демобилизации молодые люди оставались на сверхсрочную службу, шли в милицию или на завод — всюду, где давали место в общежитии и надежду на постоянную прописку. Однако этот вариант имел гендерные ограничения: девушек в армию не брали. У них была другая возможность — выйти замуж за «городского», но и в этом случае правление колхоза могло не отпустить.
Колхозники использовали все доступные возможности перебраться в город. Численность сельского населения стремительно сокращалась. Например, в Вологодской области всего за три года (с 1964 по 1967 год) оно сократилось на 25 %. Этому, конечно, способствовало и общее послабление по отношению к паспортным правилам в хрущевское время. И только по Положению 1974 года сельские жители начали получать паспорта.
Официальные правила паспортной системы породили различные схемы их преодоления. «Чистым» назывался паспорт без ограничительных записей, наличие которых не давало возможность проживать в местностях, отнесенных к категории режимных. Обладание чистым паспортом позволяло владельцу не только прописаться, но и уйти от особого контроля над его жизнью и особенно передвижениями. Если получить чистый паспорт легальным путем не представлялось возможным, прибегали к разного рода полулегальным и нелегальным схемам.
В частности, те, кто освободился из лагерей и отслужил в армии, могли получить паспорт по военному билету, а не по справке об освобождении. В таком случае они получали чистый паспорт без отметки о судимости и их не ставили на спецучет. Оставалось только надеяться на то, что человек сам сообщит о судимости, боясь разоблачений, — настолько велик был страх перед тотальной слежкой, хотя такие случаи практически невозможно было выявить.
В основе большинства схем получения чистого паспорта лежала смена документов. При перемене паспорта в графе 8 полагалось указывать, на основании какого документа он выдан. В таком случае формально получается, что новый паспорт выдан на основании старого и все «нехорошие» отметки остались в старом. Не случайно столь распространены были намеренные утери паспортов. Каждая замена давала шанс изменить паспортные данные. Кроме ограничительных записей в графе 8, чаще всего стремились изменить имя, год рождения, национальность, отношение к воинской службе.
С введением отметок о браке, разводе и алиментах представления о «чистоте» паспорта распространились и на них. Большое количество даже таких отметок, как прописка, расценивалось отрицательно, ибо они свидетельствовали о том, что их владелец не задерживается на одном месте, является «летуном». Чистый паспорт должен был содержать минимально необходимый набор отметок и записей, поскольку все «лишние» отметки предоставляли внешнему взгляду дополнительную информацию, которую владелец паспорта предпочел бы не раскрывать.
Чистый паспорт можно было купить, но это было непросто, да и немногие могли себе это позволить. Гораздо чаще практиковались различного рода подделки. МВД регулярно выпускало оперативно-методические ориентировки для служебного пользования под названием «Осмотр и исследование паспортов». В этих ориентировках предписывалось особое внимание обращать на то, нет ли в паспорте повреждений защитной сетки — водяных знаков и исправлений.
Подделки в первой графе («Фамилия, имя, отчество») считались наиболее распространенными, поскольку они давали надежду скрыть нежелательные подробности биографии, не говоря уже об украденных паспортах. Изменения могли быть столь разнообразными, что никаких рецептов по их выявлению не предлагалось, кроме того, что подделывались чаще всего фамилии, к которым дописывалось другое окончание. Более кардинально эти сведения менялись в связи с подделкой в графе «Национальность».
По приводимым в ориентировках данным, подделки года рождения совершались чаще всего с целью уклонения от военной службы или трудовой мобилизации. Здесь нужно иметь в виду, что в этой графе до 1940 года указывался только год рождения (месяц и день не указывались), но и с введением полной даты подделывалась она довольно легко. Еще проще подделывались сведения в графе об отношении к военной службе. Чаще всего это делалось путем дописывания к слову «военнообязанный» частицы «не».
Распространены были подделки записи в графе «Национальность». Кстати, это была третья графа — никогда не пятая. Пятой она была в Форме № 1, которая заполнялась для получения паспорта. Эта графа стала своего рода стигмой для всех репрессированных по национальному признаку — калмыков, чеченцев, крымских татар и других. Естественно, ее старались подделать. Сделать это было гораздо сложнее, чем приписать «не»; тем не менее на это шли. По данным ориентировок, делали это самым примитивным образом, подчищая прежнюю запись. Видимо, страх подвергнуться репрессии по национальному признаку был сильнее, чем страх возможного обнаружения подделки. Чаще всего переделывали, например, «немец», «немка» на «русский», «русская». Более изощренными считались подделки, в которых на месте подчищенного слова «немец» или «калмык» было написано «белорус» или
В графе 8 («На основании каких документов выдан паспорт») трудно
Фиктивный брак использовался и для других целей, например для решения квартирного вопроса, построения карьеры, выезда за границу. Распространению этого обходного маневра способствовало и то обстоятельство, что фиктивность оформления брачных отношений является прежде всего оценкой самих договаривающихся сторон, и поэтому установить ее крайне сложно. Кроме того, фиктивный брак не считался преступлением. Он мог быть лишь признан по суду недействительным. Фиктивный брак стал одним из наиболее распространенных способов адаптации к паспортной системе, поскольку давал возможность выстраивать предпочитаемые жизненные стратегии. «Обман государства» воспринимался скорее как риторическая фигура, чем реальное нарушение закона, как своего рода ответный ход на несправедливые установления государства, как конструирование своих, приемлемых для жизни правил.
Отказ от получения паспортов еще со времени их введения при Петре I был присущ практически всем течениям старообрядцев, но наиболее последовательно соблюдался беспоповцами (в частности, так называемыми странниками или бегунами), у которых «отрицание Антихристова мира» понималось буквально — как уход из мирской жизни, избегание всяких контактов с представителями власти. Паспорт воспринимался ими как символ Антихриста. Всякий, кто хочет спастись, не должен принимать «печать Антихриста» (то есть паспорт) и записываться в раскольничьи списки.
В советское время эсхатологические ожидания только усилились. Новая власть давала к тому гораздо больше поводов, чем прежняя. Позиции беспоповцев в отношении отказа от контактов с властью стали разделять и другие религиозные течения. Достаточно сказать о движении истинно-православных христиан, которое образовалось в результате второго раскола Русской православной церкви после того, как митрополит Сергий заявил о лояльности РПЦ советской власти. Несогласные с такой позицией верующие объявили себя хранителями истинного православия и разорвали отношения с официальной Церковью. Их неприятие советской власти, которую они определяли как власть Антихриста, выражалось в отказе от всех форм сотрудничества, в том числе в неприятии паспортов, отказе от участия в выборах, службы в армии и так далее.
Отказ от получения паспортов и других документов означал на практике почти полный разрыв с мирской жизнью. Представители такого рода воззрений не могли получить ни официальной работы, ни пенсий, ни
Что конкретно наделяется скрытым смыслом и подвергается «деконструкции»? Прежде всего документ в целом и в частности его название. На паспорт проецируются все составные части мифа об Антихристе: имя зверя, начертание зверя и число зверя. В таком случае само слово «паспорт» может считаться искомым «именем зверя». Вот пример прочтения слова «паспорт» одним из информантов с установкой на прояснение скрытого смысла: «Печать. Антихриста. Сам. Получаю…»
Документ обычно строится таким образом, чтобы не допустить возможности иного или дополнительного истолкования. В таком случае, казалось бы, отсутствует почва для каких бы то ни было интерпретаций, однако это не так. В документе (и особенно в его реквизитах) всегда присутствуют элементы, которые могут быть истолкованы в другой, внеположной документу системе смыслов. Особое значение придается присутствующим в документах числам и числовым последовательностям.
Применительно к документам, как правило, актуализируется число Антихриста — 666. Это число, точнее его скрытое присутствие, обнаруживалось уже в самых ранних документах начиная с эпохи Петра, который, кстати, сам воспринимался старообрядцами как воплощение Антихриста. Такого рода разыскания продолжаются и до сих пор по отношению к паспортам, ИНН, кредитным картам и другим документам, в которых так или иначе отыскивается «число зверя».
В советское время устойчиво бытовало представление о том, что в паспортных реквизитах, в частности в серии и номере, зашифрована вся информация о человеке. Один из исследователей советской паспортной системы Кронид Любарский писал:
«Освободившиеся из лагерей получали паспорта как все прочие граждане, и необходимо было их
как-то выделить из общего ряда, чтобы контролировать их расселение. Это было сделано с помощью системы шифров. Паспорт имел двухбуквенную серию и числовой номер. Буквы серии составляли особый секретный шифр, хорошо известный работникам паспортных столов и отделов кадров предприятий. По шифру можно было судить не только о том, был ли владелец паспорта в заключении или нет, но и о причине заключения (политическая, хозяйственная, уголовная статья и т. д.)».
На самом деле буквенная серия означала всего-навсего регион, в котором выдан паспорт, а числовой номер обозначал время выдачи паспорта.
Устойчивость подобного рода представлений поддерживалась тем, что в паспортах бывших заключенных до 1940 года делалась запись: «Выдан на основании п. 11 Постановления СНК СССР за № 861 от 28 апр. 1933 г.», а после 1940 года ставилась отметка «Выдан на основании ст. 38 (39) Положения о паспортах». Действительно, эти записи имели второй смысл. Они прочитывались работниками милиции однозначно: паспорт принадлежит человеку «с ограничениями», то есть отбывшему наказание и не имеющему права проживать на режимных территориях.
Линия зашифрованной информации имеет продолжение в связи с современными паспортами, которые, как полагают информанты, лишь подтверждают пророчества Апокалипсиса. Жители ряда населенных пунктов России отказывались сдавать советские паспорта и получать новые. В рассказах о новых паспортах содержатся представления о скрытом в нем личном коде, вклеенных микрочипах, числе зверя и масонских знаках, информации о владельце паспорта, которая может быть считана специальными устройствами, возможности следить за человеком и воздействовать на него. Для нейтрализации нежелательных эффектов предлагается положить паспорт в микроволновую печь, хранить в металлическом контейнере или в обложке с молитвой.
Отказывались от паспорта и по идеологическим соображениям — например, диссиденты, но в таких случаях правильнее говорить об отказе от советского гражданства. Уничтожение паспорта или его отправление «наверх» являлись символическими жестами такого отказа. Писатель Владимир Войнович по этому поводу писал:
«Советский паспорт, советское гражданство… Сколько возвышенных слов сочинено о том, какая честь быть гражданином СССР. Честь, конечно, большая, но туго приходится тем, кто пытается от нее отказаться. В советских тюрьмах и лагерях, помимо действительных преступников, которые, кстати, тоже имеют честь быть гражданами СССР, есть и узники совести, а среди них те, кто хотел отказаться от этой чести, кто просил лишить его звания гражданина СССР. В этом отказе и состоит их преступление. Мой знакомый, писатель Гелий Снегирев, в середине 70-х годов послал свой паспорт тогдашнему главе государства Брежневу и написал, что отказывается от звания советского гражданина. За это тяжело больной Снегирев был арестован, замучен и умер в тюремной больнице».
Во всех рассмотренных случаях представления о себе и своем жизненном сценарии не совпадают с бюрократическим видением и правилами. В результате многие прибегали к различным способам преодоления бюрократических препятствий. В лекции рассмотрены лишь некоторые из них, но и они дают некоторое представление о роли документов (и прежде всего паспорта) в государстве, где бюрократические предписания имеют самодовлеющее значение.
Человек предстает в этом бюрократическом мире весьма своеобразно — как набор черт и характеристик, которые имеют исключительно искусственный характер. Даже имя в официальном изводе выглядит не так, как в повседневной жизни. Однако мы настолько привыкли к этому другому «я», что уже почти породнились с ним. Слава богу, еще не до конца.
Несколько лет назад известный славист Светлана Михайловна Толстая прислала мне стихотворение. Оно принадлежит польской поэтессе Виславе Шимборской, а перевела его сама Светлана Михайловна:
Писание биографии
Что нужно?
Нужно написать заявление,
а к нему приложить биографию.Несмотря на долгую жизнь,
биография должна быть короткой.Необходима сжатость и отбор фактов.
Замена пейзажей на адреса,
смутных воспоминаний — на твердые даты.Из всех любвей достаточно супружеской,
а из детей — только рожденные.Важнее — кто тебя знает, чем кого знаешь ты.
Путешествия — только за границу.
Принадлежность — к чему, но без почему.
Награды — без за что.Пиши так, как если б ты с собой никогда не разговаривал
и обходил стороной.Умолчи о собаках, котах, птицах,
о памятных вещицах, друзьях и снах.Скорее цена, чем ценность,
и название, чем содержание.
Скорее уж размер ботинок, чем куда он идет,
тот, кого ты за себя выдаешь.К этому фотография с открытым ухом.
Важна его форма, а не то, что слышно.
Что слышно?
Грохот машин, измельчающих бумагу.
Оставьте ваш e-mail, чтобы получать наши новости