Когда матчество заменяет отчество
Большинство крупных культур определяют род человека патрилинейно (то есть по отцовской линии): если в имени есть наследуемые элементы, то они переходят от отца или от мужчины, играющего его роль (деда, усыновителя, крестного). Тем не менее во многих культурах есть те или иные черты матрилинейности и наследование имени от матери. Так может передаваться как имя рода (фамилия матери), так и не наследуемый далее первого поколения элемент, связанный с ее личным именем — матроним, или, как иногда говорят по-русски, «матчество» (не совсем лингвистически корректная аналогия к слову «отчество»). Целиком матрилинейные культуры в настоящее время известны в Южной и Юго-Восточной Азии (прежде всего это минангкабау в Индонезии, а также в некоторой степени неварцы в Непале): здесь от матери нередко наследуется не только имя, но и имущество и земля.
В древнерусской культуре нормой были патронимы (то есть отчество), но указание на происхождение от женщины все же встречалось, если это было важно и так или иначе связано с наследственными правами человека. Простейший случай — внебрачный ребенок: например, у князя Ярослава Владимировича был сын Олег Настасьич, рожденный от наложницы Настасьи, которому отец желал передать престол. По‑видимому, так называли Олега его политические оппоненты — сам же он, скорее всего, предпочел бы титуловаться Олегом Ярославичем.
Возможно, происхождение многих русских фамилий типа Машкин или Вдовин (или Солженицын — вероятно, «сын торговки солодом») в ряде случаев именно таково, но это совершенно не обязательно. Матроним мог появляться и в случае вполне законного брака, когда интересы матери и ее клана были по той или иной причине важнее для судьбы человека. Например, младший сын князя Мстислава Великого, тоже живший в XII веке, известен летописям не только как Владимир Мстиславич, но и как Владимир Мачешич — потому что он родился от второй жены, мачехи старших детей Мстислава, и не был связан с ними так же тесно лично и политически, как единокровные и единоутробные («полные») братья друг с другом.
Кстати, это не вполне классическое матчество: личного имени его матери мы не знаем. Летопись называет ее Дмитровна Завидича, то есть дочь новгородского посадника Дмитра Завидича (нечастый случай брака князя с женщиной некняжеского происхождения; возможно, выразившееся в матрониме отчуждение старших братьев отчасти диктовалось и этим обстоятельством). Такая личная безымянность при обилии иных номинаций — обычная ситуация для древнерусских женщин: она была дочерью Дмитра, внучкой Завида, женой Мстислава, матерью Владимира и мачехой старших Мстиславичей, но сама по себе имени для летописи не имела. Хотя имена, как крестильные, так и дохристианские, некоторых женщин Древней Руси нам всё же известны — например, упомянутой Настасье повезло (в памяти потомства, а не в жизни: галичане сожгли княжескую фаворитку на костре).
Примеры таких мотивированных особыми условиями матронимов можно найти в именослове скандинавов (на которых русские князья отчасти ориентировались) и более поздней нормандско-английской знати. Например, датский конунг XI века носил имя Свен Эстридсен, то есть «сын Эстрид», поскольку его мать, сестра создателя скандинавско-английской державы Кнута Великого, была гораздо более знатной, чем его отец ярл Ярл — высший титул в иерархии в средневековой Скандинавии. Ульф, и давала его притязаниям на престол гораздо больше легитимности. Кстати сказать, какое‑то время Эстрид была замужем за «сыном короля Руси» (неизвестно точно, кто это был).
Английский король Генрих II, живший в следующем веке, назывался FitzEmpress, что по-старофранцузски значит «сын императрицы»: его мать Матильда, до того как выйти за его отца, графа Анжуйского Джеффри Плантагенета, была замужем за королем Германии и римским императором Генрихом V. Настоящая императрица, пусть и вдовствующая, в далекой Англии! — что там какой-то граф Анжуйский? В обоих случаях речь идет о законных браках (хотя, вообще-то, элемент Fitz чаще использовался в нормандской Англии для образования фамилий внебрачных сыновей).
И еще: как Эстрид, так и Матильда были политически и матримониально активными дамами, несколько раз оказывавшимися во вдовстве и вступавшими в новые династические браки. Матильда даже руководила одной из сторон в междоусобной войне и претендовала на престол лично. Разумеется, их социальная роль была гораздо выше, чем у других знатных женщин того времени, и по степени самостоятельности они вполне могли соперничать с мужчинами.
В русской истории одним из самым знаменитых примеров такой социально активной женщины является жившая в XV веке Марфа-посадница — вдова новгородского посадника Исаака Борецкого. И неудивительно, что в Типографской летописи в рассказе о трагической участи ее сына он называется не только «Исакович», но и «Марфин»:
«Тѣмъ же [великий князь Иван Васильевич] повелѣ главы отсѣщи: Дмитрею Борецкому Исаковичю Марфину и Василью Губе Селезеневу, Еремѣю Сухощоку, Кипреяну Арзубьеву и иныхъ товарищевъ…»
Отчества и прозвища по отцу для Западной Европы, кроме Исландии, давно неактуальны: осколком прежних отчеств там являются фамилии, и среди них можно различить и матронимы. Интересно, что в числе регионов, где такие фамилии до сих пор популярны, — например, Марриотт, Тиффани (то есть Феофания), Катрин или Мари, — до сих пор Англия и Нормандия; по‑видимому, средневековые прецеденты прозвищ по матери не ограничивались в этих обществах лишь феодальной элитой, а затрагивали и более широкие слои населения.
Пожалуй, наиболее известная в современном мире система, при которой фамилия наследуется от матери (правда, одновременно с отцовской), — испано-латиноамериканская. По преимуществу эта система патрилинейная: первая, главная фамилия в обычном случае передается по прямой мужской линии, однако человек получает и вторую — это фамилия матери, то есть деда с ее стороны. Иногда две фамилии соединяются союзом «и». Например, у нынешнего испанского короля Филиппа VI в документах указана фамилия Бурбон и Гресиа (отец его, Хуан Карлос I, из рода Бурбонов, а мать, королева София, из греческого королевского рода). Обычно в быту используется первая фамилия, но часто и материнская, особенно если первая — из числа испанских Ивановых, Петровых, Сидоровых, когда носить такую фамилию — все равно что не иметь никакой.
Например, бывший испанский премьер Хосе Родригес Сапатеро именовался Сапатеро, великий Пабло Руис и Пикассо — Пабло Пикассо, а не менее великого Федерико Гарсиа Лорку мы знаем просто как Лорку, потому что фамилии Родригес, Руис и Гарсиа относятся к очень распространенным (впрочем, у Пикассо еще были и непростые отношения с отцом).
Похожая традиция существует в Англии Нового времени — записывать фамилию матери или ее родственников в качестве среднего (или даже первого) личного имени ребенка. Такая «свободная конвертация» имен в фамилии и наоборот допустима не во всех культурах, но в Англии это вполне возможно. Например, умершего в младенчестве внука Шекспира звали Шекспир Куини.
Широко известны матронимы в семитских культурах (при преобладающем именовании по имени отцов, дедов и даже, во взрослом возрасте, в честь сыновей, например Абу Омар — «отец Омара»). Так, у арабов уже в древности целый ряд поэтов и других известных людей назывались по имени матери. Весьма древней является еврейская матронимическая традиция: несколько персонажей в Библии носят прозвище по матери, а в новое время хорошо известны ашкеназские еврейские фамилии, образованные от женских имен: Бейлин (от имени Белла), Ривкин (от Ревекка), Хавкин (от Ева), Дворкин (от Дебора), Фейглин (от Фейга) и многие другие. В этих фамилиях не редкость уменьшительный суффикс: идишский, -л-, или славянский, -к-.
Философ Михаил Эпштейн, который, пожалуй, может поспорить с Александром Солженицыным по числу темпераментных предложений «расширения» и обновления русского языка, предлагает сделать матронимы допустимой частью официального имени — в случае если отец ребенка неизвестен, не живет в одной семье с ним или просто родителям в полной семье так хочется:
«Женские имена-отчества мне представляются более интересными, волнующими, „двуполыми“. От „Иванов Петровичей“ и „Владимиров Владимировичей“ веет унылым духом казармы, мужской бани. А от имен „Петр Нинович“ или „Андрей Любович“ сразу бы повеяло женским присутствием, смягчающим нравы. Возникла бы игра близких и далеких корневых смыслов, ощутилась бы тайна зачатия каждой личности из мужского и женского. И если прав Даниил Андреев, что не только женщина должна быть мужественной, но и мужчина женственным, то вот она — эта символическая явленность женственного в мужчине: имя матери, матроним!»
