Экономика пиратства

Расшифровка

Мы не знаем точно, когда появилось пиратство, но вполне логично предпо­ложить, что мореплавание, морская торговля и пиратство возникают одновре­менно. Логика будет такая: если ты сильнее, то веди себя как пират. То есть грабь, отнимай. Если же ты сла­бее, то в твоих интересах договориться о том, чтобы торговать и вести какое-то сотрудничество и обмен.

Фактически морская торговля разви­валась там, где ни одна из сторон не имела достаточно весомого преиму­щества для того, чтобы, собственно, захватить, ограбить вторую сторону. Если же какая-то из сторон оказывалась сильнее, то торговля фактически сходила на нет.

По всей вероятности, способы пират­ских действий возникли не одновре­менно, а пиратство развивалось постепенно. У него были своего рода стадии. Начина­лось все, видимо, с берегового пиратства. Причем, скорее всего, первым этапом было пиратство с берега на море — когда жители береговых поселений напада­ли на корабли, потерпевшие кораблекру­шение, или даже на корабли, просто зашедшие в гавань и не обеспечившие себе достаточной охраны.

В интересах таких береговых пиратов было, естественно, подстроить как мож­но больше моментов для того, чтобы судно оказалось вынуждено сделать остановку. Речное пиратство тоже процветало. Например, есть упоминание о том, что на Руси, на пути «из варяг в греки», тоже существовали такие пираты. В их интересах было подстроить какое-нибудь препятствие в судоход­ной части реки, которое будет не видно кораблю, не видно тем, кто им управ­ляет, и которое вынудит корабль остановиться.

То есть первый вариант: сидя на суше, грабим тех, кто отваживается проплы­вать мимо. Второй вариант — это тоже береговое пиратство, но в обратном направлении — с моря на берег: напасть, ограбить и убежать. При этом пираты так же могут напасть не только на поселение, но и на корабли, которые стоят, скажем, в гавани.

И уже только следующим этапом разви­тия пиратства становится пиратство в открытом море — когда производится либо захват судна с помощью военной силы, либо захват с помощью хитрости.

Мы привыкли считать, что пираты — разбойники, люди, находящиеся вне закона. Однако это не обязательно так. На примере Афин, где существовал закон о пиратах, мы видим, что там предусматривалось создание и функ­циони­рование общества пиратов. Закон регламентировал членство в этом обществе, а также возлагал на общество некоторые обязанности. В частности, помогать государству в ведении военных действий, охранять торговлю, охранять побережье от врагов.

Если мы посмотрим на текст «Одиссеи», то увидим, что во времена Гомера (VIII век до нашей эры) пираты были полноправными членами общества. Они пользовались уважением сограждан, участвовали в разных формах жизни своего государства. Например, Нестор, царь Пилоса, с ностальгией вспоминает свое морское прошлое, когда он с товарищами гонялся по «темно-туманному» морю за добычей.

Одиссей рассказывает Алкиною, как он с товарищами разграбил город киконов  Киконы — народность Фракии, исторической области на востоке Балканского полустрова. Исмару, как они делили добычу, которая включала не только сокровища, но и женщин. И это классический вид пиратства с моря на берег, это береговое пиратство. И Одиссей в своем рассказе сожалеет только, что он не смог убедить своих товарищей как можно быстрее покинуть место разграбления — и в ре­зуль­­­тате они оказались под угрозой возмездия со стороны киконов и их со­седей.

При этом в «Одиссее» нет осуждения действий Одиссея и его товарищей — это воспринимается как нормальное состояние вещей для того времени. Это объ­ясня­ется некоторыми особенно­стями античной экономики.

Первая особенность — это отсутствие выраженного технологического прогрес­са и аграрная экономика. Какие были ресурсы в аграрной экономике? Это прежде всего земля, на которой можно что-то вырастить, и люди, которые что-то на этой земле выращи­вают. То есть — труд.

Важная особенность этой экономики — для того, чтобы произвести больше, нужно больше ресурсов. Либо больше земли, либо больше людей, либо того и другого. Поэтому для того, чтобы производить больше, единственный способ состоит в том, чтобы захватить чужие земли и желательно вместе с ними — чужую рабочую силу. То есть мы не сможем произвести существенно больше в следующий период времени, мы не можем оказаться вдруг более умными и удачливыми.

Вторая особенность античной эконо­мики в том, что экономическая жизнь концентрировалась в прибрежных районах. Это означало необходимость обороняться от попыток чужаков перераспределить в свою пользу те самые ресурсы, о которых мы уже говорили. То есть было необходимо защищаться от береговых пиратов. А это фактически означало, что желательно самим организовать такие отряды пиратов, которые, наоборот, будут грабить соседние государства в пользу собственного.

Получается игра с нулевой суммой  Игра с нулевой суммой (англ. zero-sum game), или антагонистическая игра, — игра, в которой участвуют два или более игрока, выигрыши которых противоположны. из-за особенностей аграрной античной экономики: грабь соседа для того, чтобы самому стать сильнее! Почему не торговать при этом? Дело в том, что мы сейчас привыкли к тому, что тор­говля — это очень выгодное дело, и когда экономисты говорят о том, что обязательно нужно торговать и что это выгодно для всех, они опираются на теорию сравнительных преимуществ Рикардо. Эта теория, сформули­рован­ная британским банкиром, эконо­мистом и политиком Дэвидом Рикардо в начале XIX века, говорит о том, что страны должны специализиро­ваться на том, в производстве чего они обладают сравнительным преимуще­ством, а все остальное покупать в других странах.

Давайте поясним, что такое сравнительное преимущество. В оригинальном примере у Рикардо были две страны — Англия и Португалия. Обе страны про­изводили, для простоты, сукно и вино. Причем Португалия могла и то, и дру­гое производить дешевле с точки зрения количества труда, которое затрачи­валось на производство единицы сукна или единицы вина. Но если посмотреть, сколько вина не произведет страна для того, чтобы произвести дополнитель­ную единицу сукна, то оказывается, что Англия производит сукно лучше — если мерить сукно в единицах вина. А Португалия производит лучше вино. Поэтому Рикардо делает такой вывод: Португалия пусть специализиру­ется на выпуске вина, Англия — на выпуске сукна, и они будут торговать между собой — и обеим странам будет значительно лучше.

Почему это не работало в условиях античной экономики? Собственно, ничто не мешает нам предположить, что сравнительные преимущества существовали уже тогда. Причина проста: торговля — это признак мирного времени, а в на­ших условиях игры с нулевой суммой, когда постоянно существует соблазн захвата чужих ресурсов, у нас постоянно есть затраты на оборону, и поддержи­вать длительное время мирную торговлю становится сложно. Фактически здесь мы имеем дело с необходимостью обеспечить то, что называется обще­ственным благом. Поскольку оборона — это классический пример такого блага.

Что такое общественное благо? Это такой товар или услуга, потребление которого отличается двумя характе­ристиками: несоперничеством и неисклю­чаемостью. Несоперничество означает, что если наша армия защищает меня, обеспечивая безопасность страны, то точно так же, в нисколько не меньшей мере, армия защищает и соседа на моей улице. То есть оттого, что я получаю от нашей армии услугу по охране и обеспечению моей безопасности, все остальные нисколько в не меньшей мере получают то же самое.

Неисключаемость означает, что если бы мы финансировали армию за счет взносов из собственного кармана, то есть если бы каждый месяц нужно было бы платить, например, 1000 рублей на то, чтобы армия работала, то, если я не заплачу свою 1000 рублей, а все остальные заплатят, никто не сможет запретить мне продолжать пользоваться теми же самыми услугами армии. Разумеется, за единственным исключением: если меня в конце концов за неуплату взносов не выкинут из страны. (И в Античности, кстати, это было гораздо более простым делом, чем в наше время.)

Эти особенности общественных благ означают, что есть разные способы их финансирования. В первом группа граждан собирается, договаривается, в каком объеме нужно это обществен­ное благо, скажем безопасность, сколько нам нужно воинов для того, чтобы обеспечить достаточно серьезную армию, договариваются, кто сколько будет платить, — и кто-то должен контроли­ровать, что происходят все эти платежи, что армия действительно собралась, работает и выполняет свои функции. То есть можно решить эту проблему таким частным образом, но это отвлекает довольно много ресурсов, которые могли бы быть направлены на что-то другое.

Вариант второй, к которому мы при­выкли в наше время, это вариант, когда государство берет на себя функции решения, какая должна быть армия, функции финансирования и контроля. А с нас государство собирает налоги, которые тратит в том числе и на армию тоже.

Но есть и третий вариант — который сейчас, как правило, не используется, но вполне использовался в экономике и Античности, и Средних веков. Это просто предоставить тем, кто возьмется обеспечивать, например, ту же самую оборону, некоторые права или возможности, позволяющие на этом зарабатывать. Собственно, примерно так и начиналось то, что мы сейчас называем пиратством.

На первом этапе пиратами  Слово произошло, возможно, от грече­ского «пейратес», πειρατής, из πειράω — «искать счастья» + -τής, из греч. πεῖρα — «попытка», что означает «пробовать нечто неизведанное, испытывать судьбу»., видимо, называли тех, кто пускался в море на поиск неизведанного, кто выходит в море, испытывает судьбу. И никакой негативной коннотации это слово не несло. Искатели приключений, собственно, представляли собой еще одно профессиональное сообщество. Они лучше знали побережье, лучше понимали, как охранять собственную территорию. И вполне естественно, что в обмен на это они пользовались возможностью ограбить более слабых соседей и перераспределить какие-то ресурсы в свою сторону.

И как мы видели на примере афинского общества пиратов, такие люди имели дополнительно некоторые обязанности. Например, усиливать государственную армию во время ведения войны. Фактически это были люди, которые в обмен на право грабить соседей охраняли собственное побережье. То есть пираты на этом этапе — это такой вариант общественного блага.

Логично предположить, что со вре­менем это привело к тому, что жажда легкой наживы стала перевешивать собственно первоначальную функцию по охране собственных берегов. И в результате происходит такая трансформация. Наши искатели приключений и защитники побережья становятся фактически береговыми пиратами и промышляют в основном тем, что совершают вылазки на берега соседей. Отношение к пиратам, естественно, начинает меняться, романтические искатели приключений превращаются в пиратов, которые вызывают ужас и осуждение тех, кто подвергся нападению такой банды.

Латинское слово «пираты» уже указы­вает именно на морских грабителей, то есть у нас от греческого «пейратес» к латинскому «пираты» происходит трансформация значения. Но мы видим уже и в «Одиссее», которую мы упоми­нали, настороженное отношение к Одиссею и его товарищам, когда Нестор спрашивает их:

То есть он подозревает, что Одиссей фактически является главой отряда морских разбойников. Такое положение дел, когда у нас защитники побережья одной страны, одного государства становятся фактически угрозой мирному существованию соседей, естественно, означает, что с пиратами нужно было как-то бороться.

Здесь есть два варианта. Либо коопери­роваться против пиратов, либо платить за то, чтобы они оставили государство в покое. Соседние государства довольно быстро начали кооперироваться друг с другом. И, например, уже к середине V века до н. э. мы видим почти типовые договоры между разными городами о том, чтобы воздерживаться от грабе­жа друг друга. Например, есть договор между критскими городами Кносс и Тилисс, в котором сказано, что тилисся­нину разрешается грабить везде, кроме тех районов, которые принадлежат кносся­нам. Более того, тилиссяне при дележе добычи треть захваченного на суше и половину захваченного на море должны отдавать кноссянам. И кнос­сяне ведут себя симметрично по отношению к тилисся­нам. Получается, дого­вор не только о том, что друг друга не грабим, но еще и делимся добычей.

Примерно в то же время и примерно такого же рода договор заключается между локридскими городами Эантия и Халей: о том, что имущество чужеземца можно брать всюду на море, кроме гавани города — участника договора. Это случай городов, которые, во-первых, находятся недалеко друг от друга, а во-вторых, имеют примерно равные силы. То есть ни один из них не может запросто поглотить другого и воспользоваться его ресурсами.
И это перемирие, этот военный, можно сказать, союз будет действовать только до тех пор, пока ни одна из этих сторон не окажется сильнее другой — или не появится третья сторона, которая сможет обе эти стороны поглотить.

Но помимо кооперации соседей бывает и другой вариант. А именно когда пираты оказываются такой мощной силой, что проще заплатить им дань, чтобы откупиться. То есть в таком случае мы имеем дело с пиратским рэкетом. Известно, что грамотно поставленный пиратский рэкет делал некоторых пиратов весьма могуще­ственными.

Наверное, самый известный пример такого пирата — это Поликрат. Он жил в VI веке до н. э. и считался по тем временам самым удачливым, самым предпри­имчивым пиратом, оперировавшим в Эгейском море. Он распоряжался флотом — говорят, что его флот насчитывал не менее сотни судов самого разного размера, — и он организовал очень успешный рэкет соседних государств. Греки, финикий­цы, прочие народности платили ему дань, причем весьма солидную, для того чтобы избежать грабежа своих судов, сохранить своих моряков и иметь возможность вести торговлю. Поликрат получал такие доходы, что смог на острове Самос построить себе дворец, который считался в то время одним из чудес света; он окружил себя лучшими врачами, учеными, художниками, поэтами. То есть фактически он вел себя как царь, у которого был свой собственный двор.

Есть и другой пример успешного рэкета. Этолийский союз — группа вооружен­ных пиратов, действовавшая примерно в IV веке до н. э. в Этолии, области Центральной Греции, между Македонией и Коринфским заливом, — успешно собирала дань с соседних государств. По сути это была военная организация, которая включала в себя не только пиратов, но и сухопутных воинов. Они организовали свою деятельность, соответственно, и на море, и на суше, и они зарабаты­вали тем, что брали плату за свои услуги. Услуги могли, в частности, включать и такую услугу, как то, что корабли заплатившего государства не бу­дут подвергаться нападению этих пиратов. Также Этолийский союз предостав­лял и услуги по нападению на какие-то другие государства. Огромное коли­чество государств Эгейского и Ионического морей платило ему дань. Все это свидетель­ствует о том, что Этолийский союз оказался достаточно крупным и сплоченным образованием. В то время как небольшие государства, платив­шие дань, были слишком слабы для того, чтобы самостоятельно с ним бороть­ся, и не имели либо возможностей, либо желания скоопери­роваться между собой и совместно противопоставить что-то бодрым этолийским пиратам.

То есть когда у нас государство слабое, ему проще откупиться от сильной пиратской организации, чем противо­стоять ей. Естественно, что совершенно другая ситуация складывается тогда, когда государству удается набрать силу и его собственная армия и флот смогли бы противостоять пиратам. И это мы очень ярко видим на примере Римской империи. Римская империя пиратов сурово наказывала, за пират­ство полагалась смертная казнь. Почему это так — ярче всего видно на примере последствий действий киликийских пиратов в 68–67 годах до н. э., когда они захватили конвой, следовавший из Северной Африки, с Сицилии и с Корсики в Рим с грузом хлеба.

Собственно, захват хлебного конвоя было несложно предвидеть. Про то, что в Средиземном море оперируют пира­ты, было известно, и что любые торговые пути могут подвергнуться их нападению, тоже было вполне понятно. Полко­во­дец Гней Помпей, например, предлагал сенаторам собрать силы и средства и очистить море от пиратов. Однако сенаторы его предложение отклонили, опасаясь, что как только ему удастся это сделать, он окажется слишком влиятельным человеком в Риме.

Однако когда киликийские пираты действительно захватили этот конвой с хлебом из Северной Африки, в Риме наступил голод. С наступлением голода вполне естественно, что сенаторы были вынуждены все-таки принять предло­жение Помпея, и он немедленно принял командование экспедицией, получив соответствующие полномочия. К нему присоединились еще 14 сенаторов, которые также были опытными полководцами, и в течение нескольких недель было снаряжено 500 кораблей и было набрано 100 тысяч людей, чтобы участвовать в этой экспедиции.

Под давлением таких сил пираты начали отступать к опорной крепости Коракесий, где они были захвачены и разбиты. Хроники говорят, что примерно 1300 пиратских кораблей утопили, 400 взяли в плен, уничтожили также целый ряд других баз, помимо Коракесия, — и все это произошло в течение буквально нескольких недель. Естественно, что цены на хлеб тут же упали, поскольку корабли смогли спокойно пройти с хлебом в Рим. И, как и опасались сенаторы, Помпей действи­тельно оказался самым влиятельным человеком в Риме на какое-то время.

Почему же перехват этого хлебного конвоя из Северной Африки привел к таким серьезным последствиям? Не вдаваясь глубоко в детали, можно ска­зать, что Римская империя выстроила очень сложные логисти­ческие цепочки снабжения различными товарами разных частей империи — и в первую очередь Рима.

Более того, одним из важных узких мест жизни Римской империи был тот факт, что Рим полагался в основном на поставки импортируемого хлеба. А импортировал он хлеб в основном из Северной Африки. Поэтому здесь киликийским пиратам и оказалось так легко поставить под угрозу физическое выживание римлян. Римское население было довольно значительным, приле­гающие сельскохозяйственные районы не могли его полностью обеспечивать, поэтому здесь не могла сработать стратегия импортозамещения: у них не было технологий и возможностей вырастить такое количество хлеба, которое бы всех прокормило.

В дополнение к этому нужно помнить про то, что в Риме в I веке до н. э. существовал обычай анноны — то есть субсидируемой городом нормы хлеба, которая полагалась каждому свобод­ному взрослому совершенно­летнему мужчине. И эта норма хлеба предостав­лялась им по заниженным ценам, как некая форма сдерживания социальных протестов. 

В I веке до н. э. был принят закон, согласно которому пиратство каралось смертной казнью. Сложно указать конкретную дату принятия этого закона, потому что в разных источни­ках он приписывается разным сенаторам и даты указываются разные. Пираты, помимо того, что мешали торговле, еще и не гну­шались брать в плен знатных людей, в ожидании получить за них хороший выкуп. В частности, есть легенда, что в свое время в плен к пиратам попал Юлий Цезарь. Опять же, мы не знаем точно, в каком году это про­изо­шло, однако мы знаем, что Юлий Цезарь был несколько недоволен тем, как низко оценили его пираты — они потребовали за него сначала выкуп в 20 та­лантов, однако он сурово сказал им, что он стоит по меньшей мере 50.
То есть Юлий Цезарь оценил себя как минимум в полторы тонны серебра. Пираты, естественно, обрадовались перспективе получить гораздо более серьезный выкуп — и Цезарь провел с ними в плену восемь дней, потому что собрать полторы тонны серебра было нелегкой задачей. В это время он зани­мался физическими упражнениями, сочинял поэмы и, в общем-то, судя по всему, не так уж плохо проводил время.

После того как выкуп за него был уплачен, Юлий Цезарь немедленно снарядил экспедицию. Его люди поймали пиратов и отобрали у них большое количество добычи; она полностью компенсировала выпла­ченный Цезарем выкуп и стои­мость всей экспедиции против этих пиратов. А сами пираты были казнены, как и полагалось законами Древнего Рима, через повешение на кресте. Правда, с учетом того, что пираты относились к Юлию Цезарю во время его пленения весьма гуманно, он приказал сначала перерезать им горло — и только потом распять их на кресте. То есть он проявил к ним своего рода гуманное отношение.

Можно ли с учетом всего этого гово­рить, что Рим принял действительно серьезные меры по искоренению пиратов? Вообще говоря, это не сов­сем так. Держать в постоянной готовности крупный флот, который будет постоянно отражать пиратские атаки и уничтожать любых пиратов, было довольно затратно. Поэтому в конечном итоге римская модель возвращается к тому, с чего все начиналось: когда пираты делятся на «своих» и «чужих». Чужие пираты были в Риме объявлены hostis humani generis, то есть врагами всего культур­ного человечества. Закон, как мы уже знаем, предусматривал для них смертную казнь, которая в редких случаях могла заменяться на использо­вание преступников в качестве морских гладиаторов, что, естественно, было просто отсроченной формой смертной казни.

Закон также предполагал штраф в раз­мере 200 тысяч сестерций за укрывание пиратов. Чтобы было понятно, что это за сумма, скажем, что сестерций состав­лял четверть динария, или около одного грамма серебра. То есть 200 тысяч сестерциев составляли примерно 200 килограммов серебра. Для сравне­ния: богатейший человек Рима времен первого трумвирата Марк Лициний Красс владел земельной собственно­стью почти на 200 миллионов сестер­циев. Если мы еще добавим к этому, что богатство распределялось крайне нерав­номерно в Древнем Риме, очевидно, что такой штраф был запретительно высоким и выплатить его было не под силу практически никому.

Более того, законы Рима предполагали, что жертвам пиратства полагалась выплата компенсаций. Когда пиратов удавалось захватить, то часть их иму­щества шла на компенсацию. Таким образом, к чужим пиратам отошение было крайне негативное. Свои пираты, естественно, действовали в интересах своего государства, обеспечивали, как можно ожидать, охрану побережья. Но более того, они обеспечивали и приток рабов, что было важной частью экономики Античности.

По свидетельству Страбона, античного историка и географа (он жил в конце I века до н. э. — начале I века н. э.), на Делосе рынок рабов был способен в один день принять и продать десятки тысяч рабов. То есть это была процве­тающая масштабная торговля. Есте­ствен­но, что свои пираты захватывали имущество и рабов только у тех, кто считался противниками, неприятелями данного госу­дарства. И в Египте, и в Сирии, и в Византии, и в странах Малой Азии — везде были примерно одинакового рода законы, которые предполагали смертную казнь для пиратов, большие штрафы за их укры­вание и всячески способство­вали тому, чтобы четко провести границу «свой — чужой».

Логичный вопрос, который может возникнуть после этого: как же пиратам удавалось выживать и кто же шел в пираты, если за занятие это полагалась смертная казнь? Более-менее независимые пираты, которые не были привя­заны к какому-то государству, могли существовать только в том случае, если они выстраивали собственную цепочку поставок, если у них были базы, где они могли отдыхать между походами, чинить свои корабли, тренировать людей. И у них действительно существовали свои стоянки, гавани, собственные крепости, собственные береговые службы наблюдения, связи со всеми торго­выми рынками. То есть фактически независимые пираты, как мы видели на примере Этолийского союза, организовывали собственные государства. И как правило, такие государства оказывались достаточно серьезными. Как мы видели на примере киликийских пиратов, они могли бросать вызов даже Римской империи.

При этом нужно также отметить, что пиратам для получения прибыли нужно было где-то реализовывать захваченные ценности. Следовательно, у них были прочные связи с теми портами и теми рынками, где можно было эти ценности и рабов сбывать. И безусловно, такие рынки существовали во всех крупных портовых городах — и в Римской империи, и в Греции, и в Египте. Финикийцы даже строили специальные пристани, где пираты могли пришвартоваться, быстро сбыть свой товар и уплыть. То есть на практике имело место укрыва­тельство пиратов, несмотря на то что оно весьма сурово каралось в каждой стране.

В пираты шли либо беглые рабы, либо неимущие. Часто в пираты попадали пленники. Однако есть свидетельства того, что, например, во II веке до н. э. на Крите даже существовали специальные пиратские школы. Правда, скорее всего, это были не столько пиратские школы, сколько школы мореходов и морских воинов — из которых, естественно, часто вырастали и пираты.

Для того чтобы успешно существовать, пираты должны были очень хорошо ориентироваться в географии тех мест, где они оперировали. Они должны были очень хорошо знать навигацию, знать подходящие стоянки, знать все течения, все рифы, все опасности. А также, естественно, они должны были быть в курсе торговых путей и скопления военных сил. То есть они должны были очень хорошо ориенти­роваться в окружающей обстановке и постоянно совершенствовать и свою тактику боя, и корабли, и возможности маневриро­вания. Фактически пираты вносили очень большой вклад в развитие знаний о географии, о навигации, в развитие морского дела в целом и военно- морского дела.

Если подвести небольшой итог тому, что происходило с пиратством в антич­ной экономике, можно отметить следующее. Особенности античной эконо­мики делали необходимой охрану побережья и позволяли усиливать эконо­мику одной страны за счет того, чтобы перераспределять ресурсы от другой страны. Мир в этих условиях не был доминирующей стратегией по сравнению с войной.

Пираты же эволюционировали от отважных искателей приключений, которые были профессионалами и уважаемыми членами общества, к статусу морских разбойников. Но при этом они могли точно так же эволюционировать и обрат­но, в зависимости от того, как к ним относилось государство. А государство делило пиратов на «своих» и «чужих». «Свои» были ему полезны как источник рабов и, весьма вероятно, поступлений в казну части их добычи и как охранни­ки побережья. А «чужие» пираты являлись врагами человечества, подлежали уничтожению, и их укрывательство жестоко наказывалось.

То есть фактически мы имели дело с такой динамической системой, когда пираты переходили из статуса «своих» в статус «чужих» и обратно в зависи­мости от того, на какой части весов им было выгоднее находиться. Предпо­сылок для того, чтобы преобладало одно хорошее торговое равновесие, когда у нас минимальное количество пиратства и идет активная свободная торговля, было пока недостаточно.  

Расшифровка

И морской разбой, и морская торговля появляются, по-видимому, одновре­менно с мореплаванием. В Темные века, в самом начале I тысячелетия нашей эры, исчезает торговля, а вместе с ней исчезает и морской разбой — исчезают и пираты. С возрождением торговли возрождаются и пираты. Как говорится, где карась, там и щука. Где купец с товаром, там и пират с абордаж­ной кошкой. В Античности, как мы видели, государство борется с чужими пиратами и по­ощряет своих. Анало­гичный сюжет и в Средние века. Более того, в Средние века пиратство еще сильнее сращивается с государствен­ными интересами, причем на разных уровнях.

Одна из причин этого — доктрина закрытого моря: государство стремилось закрепить свое положение в определенном морском районе, причем домини­ровать не только на суше, но и на некотором куске моря. То есть фактически провести морскую границу, установить свой диктат в этом районе. И это означало, что уничто­жению подлежали и политические, и экономические, торговые конкуренты.

Доктрина закрытого моря, когда море пытались разделить на части с тем, чтобы в каждой части доминировало какое-то одно государство, естественно, приводила к тому, что контроль над торговыми путями постоянно переходил из рук в руки, поскольку серьезной силы, которая забрала бы контроль над каким-то участком моря на длительное время, практически никогда не возни­кало; постоянно происходил передел таких участков, постоянно заключались и нарушались какие-то новые договоры, велись войны.

Купцам, прежде чем они пускались в плавание, рекомендовалось по воз­мож­­ности ознакомиться с последним состоянием дел. Например, в Венеции в одной из церквей хранились списки таких договоров и перед отправкой в экспедицию купцы могли зайти в эту церковь и изучить самые последние действующие договоры.

Рассматривая пиратство в Средние века, стоит отдельно посмотреть на то, что происходило на севере Европы и на юге, потому что, несмотря на сходство, есть некоторые различия. К Северной Европе мы отнесем ситуацию в Балтий­ском и Северном морях и в проливе Ла-Манш. И начнем мы с севера Европы.

На Балтике и в Северном море факти­чески все начиналось с борьбы отдельных групп купцов и пиратов, славян и скандинавов. Она постепенно трансформи­ровалась в борьбу государств славян и скандинавов между собой. Естественно, очень быстро произошло деление пиратов на своих и чужих и все перешло в состояние более-менее перманентной войны, что наносило урон торговле.

Экономическая жизнь начинает поти­хоньку концентрироваться в городах. На примере Рима мы уже видели, что городское население зависит от поста­вок продовольствия. И довольно часто — от поставок продовольствия из приле­гающих районов. Однако не всегда эти сельские районы могут обеспечивать город всем необходимым. Особенно в том случае, если в каких-то районах происходит неурожай. Поэтому важность торговли повышается. Более того, развивается специализация труда; соответственно, все больше товаров производится не для внутреннего употребления, а на продажу, что также дополнительно повышает важность торговли.

Но экономика, как и в Античности, остается преимущественно аграрной, то есть в основном полагающейся на сельское хозяйство. Ее объем выпуска по-прежнему зависит от того, сколько у нас есть людей, а не совсем от того, какие у нас есть технологии. И у нас экономика по-прежнему тем самым концентрируется на ресурсах.

То есть нам нужна торговля, но наличие пиратов, в частности, наносит тор­говле большой урон. Дело в том, что морская торговля была и остается более деше­вой, чем сухопутная. Соответственно, пираты — это действительно угроза торговле. На примере Античности мы уже посмотрели, что у нас в отсут­ствие крупной силы или сильного государства, которое могло бы подчи­нить себе все прочие, логичным выходом в борьбе с пиратами является кооперация. 

И один из примеров такой кооперации для защиты от пиратов нам хорошо известен — это Ганзейский союз. Фактически начало Ганзейскому союзу было положено в 1241 году, когда в Любеке в присутствии всех членов город­ского совета — любекских купцов — и представителей Гамбурга между этими двумя городами было подписано соглашение, которое стало основным отправ­ным пунктом для последующего развития cоюза. В этом положении два города догово­рились о том, что в случае, если разбойники (или, как было сказано в документе, «другие злые люди») выступят против горожан одного или дру­гого города, то все издержки и расходы, связанные с уничтожением, с истреб­лением этих разбойников, два города будут нести совместно. Также в договоре оговаривались границы, в пределах которых эти два города договаривались друг друга защищать. Фактически получается, что они договорились оборо­няться в складчину от разбоя и на сухопутных, и на морских путях.

Постепенно Ганзейский союз разросся до 130 городов, из которых только 100 были портовыми городами. А в целом историки оценивают, что общее влияние Ганзейского союза распространялось примерно на 3000 населенных пунктов, не обязательно городов. Это был не только экономический, но и по­литический союз. В него входило очень большое количество городов Северо-Западной Европы, включая Новгород, а также Ревель, и Дерпт, и Рига. Но для нас важнее всего в Ганзейском союзе то, как этот союз позволял защищаться от пиратов — за счет кооперации.

Фактически такая кооперация представляет собой пример клубного, или квази­общественного, блага. Я напомню, что общественное благо — это такое благо, из потребления которого практически невозможно исключить отдель­ных людей, даже если они не заплатили, то есть это поро­ждает проблему безбилет­ника, и потребление которого означает несоперни­чество: если я потребляю это благо, то все остальные точно так же могут его потреблять.

Квазиобщественное, или клубное, благо отличается от общественного тем, что здесь можно решить проблему безбилетника, хотя и не полностью, — сделав благо доступным только для членов клуба за определенную плату. Так вот, Ганзейский союз с точки зрения обороны от пиратов представлял собой такой союз в складчину. Все вносили определенную часть, участвовали в издержках, которые затем обеспечивали опять же совместную безопасность. А каким образом обеспечить безопасность? Нанять людей. Но наем таких людей имел и оборотную сторону. Например, моряки-каперы, виталийские братья, их еще называют братья-витальеры. Слово «капер» произошло от латин­ского capere — «брать». Это были наемные моряки, которые участвовали в многолетней войне между Швецией и Данией — между шведским королем Альбрехтом Меклен­бург­ским и датской королевой Маргрете. В какой-то момент датчане очень сильно продвинулись и сильно потеснили шведов, и только Стокгольм оставался шведским городом. Тогда шведские должностные лица, оставав­шиеся в Стокгольме, начали выдавать каперские свидетель­ства, кото­рые делали пиратов своими для Швеции и ее союзников, фактически давая повод капитанам для морского разбоя.

Хотя первоначально идея состояла в том, что эти капитаны, борясь с датским флотом, будут подвозить продовольствие в Стокгольм, который находился фактически в осаде. Отсюда предполагается и происхождение названия витальеров — от нижненемец­кого vitalie, что означает «провиант».

И действительно, благодаря действиям витальеров Стокгольм смог продер­жаться. Постепенно Швеция отыграла часть территорий, и в итоге был заклю­чен мир между Швецией и Данией. И капитаны-каперы остались не у дел, что их категорически не устраивало. Они продолжили практику нападения на кораб­­ли, в том числе Ганзейского союза, несмотря на то, что именно Ганзейский союз в данном случае в самом начале выступал их нанима­телем. Согласно хронике Дитмара  Дитмар, или Титмар, Мерзебургский (975–1018) — епископ Мерзебурга, немецкий хронист., «они наводили страх на все море… Грабили и своих, и чужих, отчего сельдь сильно подорожала». То есть мы видим, что они действительно наносили серьезный урон торговле. 

Особенно сильными они стали, когда им удалось захватить Готланд — это довольно большой остров посредине Балтийского моря, через который в тот момент проходили все торговые пути. Кораблям было сложно без «дозаправ­ки» переплыть всю Балтику, поэтому они вынужденно приставали на Готланде. В результате получилось, что все торговые маршруты на Балтике на некоторое время оказались под угрозой рейдов со стороны братьев-виталийцев. К чему это привело? Естественно, к тому, что выросли расходы на то, чтобы им про­тивостоять. Ганзейским кораблям пришлось на каждом корабле установить пушки, что было делом недешевым, и содержать вооруженную охрану.

Однако и эти меры предосторожности не помогли сокрушить витальеров. У них были более маневренные суда, они были гораздо более уверены в своих силах; поскольку их суда изначально не были нагружены товаром, они могли гораздо быстрее двигаться и относи­лись, по свидетельству очевидцев, к тем кораблям, которые они захватывали, достаточно жестоко. Они безжалостно выбрасывали за борт моряков. Впрочем, в ответ и купцы Ганзейского союза, естественно, когда им удавалось захватить витальеров, тоже к ним мягкости не проявляли. Они заковы­вали их в цепи, а иногда даже сажали их в бочки из-под сельди, доставляли на берег и казнили.

Однако проблема морского разбоя, вызванная появлением братьев-витальеров, продолжала сказываться на выгоде торговли и на ее процвета­нии. Некоторым решением этой проблемы стал захват Готланда и, соответственно, истребление братьев-витальеров Ливонским орденом в XV веке.

Таким образом, мы видим, что коопе­рация, которая начиналась довольно хорошо, в какой-то момент дала сбой и позволила одной части организации обратиться против другой, потому что в результате ведения военных действий между государствами одной части этой организации было позволено извлекать выгоду из пиратских нападений.

То есть сама эта политика государ­ствен­ного разрешения, так сказать, на веде­ние пиратских действий подры­вала основы кооперации. Похожая ситуация существовала и в Ла-Манше. Активные действия разбойников в Ла-Манше вели к серьезным осложнениям в экономике и торговле Англии, Франции и других государств севера Европы. И здесь, естественно, тоже возникают попытки кооперации.

Один из первых примеров такой кооперации — это Лига пяти портов, возник­шая в XIV веке. В нее входили прибрежные города на юго-западе Англии, которые тогда были крупными портовыми городами. Это Дувр, Гастингс, Хит, Нью-Ромни и Сэндвич, к которым позднее присоединились Уинчелси и Рай. В настоящее время все эти городки существуют, хотя Рай и Ромни фактически перестали быть прибрежными городами, потому что море от них отступило; серьезное портовое значение сохраняет сейчас только Дувр.

В рамках этой Лиги пяти портов фактически была создана полицейская флоти­лия, которая должна была обеспечивать порядок в морской торговле и, есте­ствен­но, бороться с морскими пиратами. Но проблемы здесь начались еще раньше, еще быстрее, чем в Ганзейском союзе. Потому что изначально эта полицей­ская флотилия Лиги пяти портов имела право обыскивать любой корабль, который следовал через пролив. Естественно, первоначальная задумка состояла в том, что вооруженные корабли тем самым не будут про­пускаться — будут пропускаться только торговые корабли. Однако эта привиле­гия немед­ленно превратилась в возмож­ность для очень выгодного грабежа. Организо­вать контроль над деятельно­стью лиги, который заставил бы ее действовать в интересах торговли, было невозможно. Государство было слабым. Поэтому в результате лига превратилась в еще одну банду морских грабителей, которые имели королевский эдикт, то есть разрешение досматривать суда, и пользова­лись этим для совершения грабежей.

В результате стали складываться другие альянсы, скажем среди английских купцов из других городов, которые пытались противостоять грабежу со сторо­ны Лиги пяти портов. В резуль­тате сложилась такая сложная ситуа­ция, когда практически в каждом английском порту имелась своя полупиратская группи­ровка, которая была призвана защищать корабли и гавани этого порта от дей­ствий других морских разбойников.

Английская корона очень долго осознавала, что есть какая-то проблема. И как только она это осознала, она попыталась решить проблему, введя суровые законы за пособничество пиратам. Однако эти законы уже оказались абсо­лютно недействен­ными — именно потому, что пираты в каждом прибреж­ном городке фактически срослись с местной властью, знатью, которая взимала с пиратов ренту, получала небольшой доход и, соответственно, была абсолютно не заинтересована в том, чтобы прекращать пиратскую деятельность.

То есть получается, что здесь клубное благо, вот эта кооперация Лиги пяти портов, при слабости государства привела к тому, что безопасность английской торговли фактически была куплена за счет того, что определенной группе английских моряков предоста­вили возможности для грабежа, что привело к взиманию дани с тех, кто не хотел ему подвергаться.

На всю эту сложность накладывалась еще и ситуация со Столетней войной между Англией и Францией, это 1337–1453 годы, когда часть этих морских разбойников позиционировалась как борцы с неприятелем. Соответственно, про них складывались легенды, они становились героями.

Показателен пример Джона Холи, который в 1399 году организовал каратель­ную экспедицию против французов, ограбивших Дартмур, английский порт. В результате этой экспедиции удалось захватить 34 французских корабля, что, есте­ствен­но, воспринималось как большая победа со стороны англичан. На самом деле Холи был купцом, который очень удачно сочетал торговлю с таким полупиратством, и за организацию каперских экспедиций, то есть экспедиций, санкционированных государством (правда, нередко и несанк­ционированных), он даже получил звание вице-адмирала.

Другой пример героической такой легенды — так называемые «мо́лодцы из Фауэя». В XIV–XV веках Фауэй был важным центром морской торговли наравне с Дартмуром и Плимутом. Сейчас это по-прежнему небольшой при­брежный город в Англии. И своим богатством и благосостоянием в XIV–XV ве­ках порт Фауэй был обязан главным образом пиратству, которым в основном промышляли его жители. Во время Столетней войны они безжа­лостно грабили побережье Нормандии — есте­ственно, также прикрываясь каперским свиде­тель­ством от английского короля. Но и вне военных действий они продолжали заниматься пиратством. И они были одними из тех, кто боролся с Лигой пяти портов. То есть, повторимся, в Англии (во Франции, впрочем, тоже) в каждом порту имелась своя пиратская группировка, которая действовала в интересах этого порта, этого небольшого региона.

Позднее была предпринята еще одна попытка решить проблему с пиратством в этом районе, причем попытка уже международного уровня. В начале XV века Англия, Франция и Испания договорились к услугам корсаров (так называли каперов, которые действовали в этом районе) не прибегать. А для того чтобы гаранти­ровать, что капитаны кораблей будут вести себя так, как короли дого­ворились, было предложено брать серьезный денежный залог с каждого капитана, когда корабль выходил в море. Если корабль возвращался из путеше­ствия и никаких известий о том, что он на кого-то напал, не было, то залог возвращался.

Ситуацию это улучшило, но нена­долго, поскольку приводило к повыше­нию издержек в торговле: купцы должны были найти не только торго­вый капитал на финансирование самого торгового предприятия, но еще и деньги, которые нужно было внести в залог за капитана. Более того, это противоречило инте­ресам всех тех, кто был связан с пиратским бизнесом. В результате к сере­дине XV века ситуация настолько ухудшилась, что морской путь доставки товаров из Лондона в Венецию и обратно был заменен (там, где это было возможно, естественно) на сухопутный путь, несмотря на то что сухопут­ным путем доставлять товары было сильно дороже.

К концу XV века английская корона решила попробовать перейти уже к прямой кооптации — не к кооперации, которую мы видели на примере Лиги пяти портов, а к задействованию отдельных людей, которые были готовы на свой страх и риск бороться с пират­ством. В данном случае кооперация — это такое квазиобщественное благо под контролем государства, а в случае коопта­ции решение проблемы отдается на откуп частному сектору, если так можно выразиться. Появлялся капитан, который сообщал, что готов бороться с пира­тами в этом районе, получал соответствующее свидетельство от властей и отправлялся решать эту проблему.

Генрих VII начал выдавать такие каперские свидетельства тем, кто готов был бороться с пиратами, а также тем, кто утверждал, что он подвергся нападению пиратов в этом районе. В чем был смысл? Если английский купец говорил, что он пострадал от французских пиратов, скажем, на сумму в 500 фунтов, то он по­лу­­чал право ограбить французский корабль на такую же сумму. Как можно догадаться, проблема крылась в том, что никто не мог проверить, только ли французский корабль будет ограблен и только ли на 500 фунтов. Фактически эта система узаконивала пиратство.

Показателен пример шотландского купца Эндрю Бартона. Его отец в конце XV века получил грамоту от шотланд­ского короля, которая позволяла ему взять реванш над португальцами, ограбившими его. Следующий король Шотландии Яков IV продлил эту грамоту уже сыну, и в начале XVI века Эндрю Бартон появляется у побережья Фландрии, вовсе не Португалии, с двумя хорошо вооруженными кораблями, Lion и Jenny Pirwyn, и начинает грабить попадав­шиеся ему корабли под любым флагом. Причем, говорят, особенно сильно он грабил англичан, которые вели торговлю с фламандскими портами. В конце концов масштабы деятельности Бартона стали настолько крупными, что Генрих VIII выслал против него свои корабли, и в ожесточенном морском сражении у Гудвиновых песков (Goodwin Sands) Бартон был убит, его корабли были отбуксированы в Блэкуэлл, где их включили в состав Английского военно-морского флота. Впрочем, эта битва и вся история с Бартоном послу­жила сюжетом нескольких баллад. Для шотландцев Бартон оставался героем.

То есть мы видим, что торговля терпит большие неудобства, купцы теряют прибыль, но ни одна из сторон не настолько сильна, чтобы решить проблему. Слабость центрального государства приводит к тому, что любые договоры, заключаемые на уровне глав государств, фактически оказываются недействи­тельными из-за поведения местных властей, которым гораздо выгоднее поддерживать пиратов, которые отчисляют часть своих доходов в местную казну.

На юге Европы ситуация была не слиш­ком лучше. Обычно, когда говорят про Средиземное море в Средние века и про ситуацию с морской торговлей и с пи­ратством, предполагается, что основные столкновения происходили между христианской и мусульманской цивилизацией. То есть христианский Запад против мусульманского Востока. Однако на практике это было не совсем так. Пираты и приватиры (это еще одно название каперов и корсаров) часто исполь­зовали религиозное прикрытие, когда речь шла о захвате рабов. Как правило, все-таки людей собственной веры в рабство не продавали. Но в осталь­ном пираты грабили всех, и это была своего рода война всех против всех.

Большинство пиратов в Средиземном море имели каперское свидетельство от какого-нибудь государства, при этом пиратские экипажи были крайне интернациональны. Известно, что византийские императоры выдавали капер­ские свидетельства западным корсарам, чтобы они грабили других западных корсаров, ослабляя тем самым торговых противников. Генуэзцы, пизанцы и мусульмане могли нахо­диться на одном пиратском корабле и бороться как против мусульман, так и против христиан — в зависимости от того, под чьей эгидой корабль выступал.

Известно, что греки были на службе, например, у эмира Айдына Умура  Бахаэддин Умур-бей Айдыноглу (тур. Umur Bey Aydınoğlu; 1309–1348) — второй эмир (бей) эмирата (бейлика) Айдын на побережье Эгейского моря, а берберийские корсары  Берберские пираты — пира­ты и каперы, преимущественно мусульмане, промыш­ляв­шие у берегов Се­верной Африки со времен арабских завое­ваний и до сере­дины XIX века. состояли из христиан-ренегатов. То есть по боль­шому счету существовала группа людей, которая была готова пускаться в разного рода авантюрные приключения и служить тому, кто пообещает лучше заплатить.

Кроме того, очень сложно провести настоящую грань между купцами и корса­рами. Мы уже видели на севере Европы, что фактически купцы могли вести полупиратскую деятельность — то же самое наблюдается и в Среди­земном море. Например, у Боккаччо в «Декамероне» есть рассказ про купца Ландольфо Руффоло из Равелло, который после того, как его ограбили пираты, покупает и оснащает собствен­ное пиратское судно и начинает грабить все суда, которые ему кажутся подходящей добычей. По большей части турецкие.

Более того, есть примеры, когда коммерческая деятельность сочеталась с пи­рат­ской там, где это было выгодно. То есть принцип «Торгуй, если ты сла­бее, и грабь, если ты сильнее!» продол­жал процветать. Естественно, такое процве­тание пиратства приводило к тому, что торговые условия ухудшались. Однако государства продолжали выдавать каперские патенты, поскольку каперы дели­лись с казной своей добычей, а кроме того, с точки зрения государства, способ­ствовали вытеснению торговых конкурентов из пределов данного государства, что возвращает нас к концепции закрытого моря — конкрет­ного региона моря, где контроль полностью осуществлялся данным государством.

Пиратство было такой же неотъемле­мой опасностью мореплавания в тот пери­од, как и погода. Законы большин­ства торговых государств, торговых городов (Венеции, Пизы, Марселя, Дубровника, еще ранее — Иерусалим­ского королев­ства) включали потерю груза от действий пиратов в один ряд с потерей груза от кораблекрушения. Потеря груза из-за нападения пиратов освобождала долж­­ника от всех обязательств перед спонсором, который обеспечивал его капиталом для путешествия. Безусловно, это тоже открывало некоторые воз­мож­ности для злоупотребления. Например, для возможности договориться с пиратами и фактически разделить добычу.

Все крупные торговые республики того времени, о которых мы знаем, — прежде всего, Венеция, Генуя, Пиза — прибегали к грабежу в первую оче­редь на море, но также и на суше в попытке уничтожить конкурентов. Это занятие морским разбоем было крайне выгодным предприятием. Ради этого рисковали чем угодно, их могли даже отлучить от Церкви. Известно, что неко­торые папы в попытке успокоить слишком горячие головы угрожали и перио­дически налагали отлучение от Церкви на крупные города-государства. Однако даже это не удерживало от серьезного морского разбоя.

Мы уже видели, что на севере Европы в основном прибежищами пиратов были либо острова, либо прибрежные территории. Естественно, то же самое наблю­далось и в Средиземном море, где пираты по традиции, продолжающейся с античных времен, находили себе прибежище в удобных заливах, на островах, в прибрежной зоне в целом.

Известно, например, что пиратские базы находились в заливе Анталья, где было удобно перехватывать маршруты от Родоса до Кипра и от Святой земли до Египта. Собственно, на Родосе и Кипре также базировались корсары-христиане. На острове Лесбос базирова­лись корсары, которые контролировали проход к Дарданеллам. На острове Сапьендза корсары-христиане со време­нем сменились корсарами-османами. На Мальте сначала действовали корсары и приватиры, например генуэзцы, а позднее действовал, как мы уже сказали, Мальтийский орден. В проливе Отранто действовали каталонские и сицилий­ские пираты. Позднее их сменили берберийские пираты. На Сардинии действовали корсары-христиане и корсары Северной Африки. Одни и те же места использовались в разные периоды времени разными пиратскими группировками. Но самые удобные с точки зрения географии места никогда не оставались без пиратов.

Естественно, пираты хорошо знали все бухты, все рифы, все течения и продол­жали накапливать эти знания, разви­вать технику военного боя — в этом была, собственно, их сила. У нас нет большого количества источников о том, какое же было вознаграждение у пиратов, насколько действительно это было выгодным делом, однако у нас есть некоторые отрывочные сведения. За заня­тие этим рискованным бизне­сом, пиратством, полагались некоторые компен­сации на случай увечья. Например, в договоре, заключенном с командой антипапы Бальтазара Коссы в 1385 году, было оговорено, что если кто-то из пиратов в результате занятия пиратством теряет глаз, то он получит компен­сацию в размере 50 золотых флоринов. В одном флорине было 3,5 грам­ма золота. Для сравнения: рабочие, занятые в строительном бизнесе, в это время в день получали эквивалент пяти граммов серебра.

Однако настоящие подробные сведения о том, каковы были пиратские состоя­ния в то время, отрывочны и ненадеж­ны, поскольку бо́льшая часть пиратов была прочно ассоциирована с какими-либо властями и скорее делилась своими доходами с ними.

Если подвести небольшой итог тому, что мы увидели про пиратство в Средние века, можно отметить, что экономика оставалась аграрной — в том смысле, что промышленность и ремесла еще не были ее самыми главными двигателями и это по-прежнему была игра с нулевой суммой  Игра с нулевой суммой (англ. zero-sum game), или антагонистическая игра, — игра, в которой участвуют два или более игрока, выигрыши которых противоположны., когда было важнее всего, кто владел ресурсами. Производили с помощью этих ресурсов все примерно оди­наково. Отсюда, естественно, вытекала идея закрытого моря и желание максимально подавить в том числе торговых конкурентов. Государства в это время слабые, политически нестабильные, что означает, что они не могли выступать действительной серьезной силой, которая обеспечивала бы безопас­ность морской торгов­ли. И в результате этого — те самые попытки организо­вать это с помощью частного сектора, выдавая каперские свиде­тельства. Которые при отсутствии контроля со стороны государства приводили к тому, что называется захватом. Когда интересы государства на локальном уровне фактически срастаются с инте­ре­сами пиратства. Власти в прибреж­ном городе невыгодно искоренять пиратство у себя.

Естественно, выгодное географическое положение некоторых мест означало, что они с большой долей вероятности были и оставались пиратскими базами, даже если принадлежность пиратов со временем менялась. Свою лепту в об­щую войну всех против всех вносила и Церковь, поскольку некоторые ордена выступали как серьезные игроки на этом поприще — либо в борьбе с пират­ством, либо в поддержке пират­ской деятельности. Кроме того, они серьезно занимались и торговлей. Церковь также могла попытаться при­струнить наиболее рьяных игроков в борьбе за господство на море, вплоть до отлучения от Церкви, однако рабо­тало это не всегда. Более того, религия была своего рода водоразделом в тор­говле рабами. Не продавались в рабство люди собственной веры, однако с точки зрения занятий пиратским бизнесом религия не представляла собой жесткого препятствия.  

Расшифровка

В качестве мостика от пиратства в Средневековье к Новому времени, на кото­рое, собственно, приходится то, что называют золотым веком пиратства — это период примерно с 1650 по 1730 год, — посмотрим, как менялись морские и торговые пути.

Самое значительное изменение состояло в том, что теперь морская торговля не ограничивалась только морем. Морская торговля вместе с эпохой Великих географических открытий перешла в океан. Однако вместе с этим идея закры­того моря никуда не делась. Наоборот, эта идея точно так же перешла в океан. Фактически океан и весь Новый Свет на каком-то этапе был формально поде­лен между Испанией (Кастилией) и Португалией. И этот раздел был осуще­ствлен при участии церковной власти, а именно — римским папой. В 1493 году папа Александр VI разделил все новые земли между самыми преданными като­ли­ческими странами, Испанией и Португалией. И разделение прошло по так называемому папскому меридиану, который проходил «западнее любого из остро­вов Азорского архипелага и архипелага Зеленого Мыса». Все, что было восточнее «папского меридиана», получала Португалия, все, что западнее, — Испания. Сделано такое разделение было для того, чтобы уменьшить конфлик­ты между христианскими державами: это не подобало духу христианства. 

В 1494 году это разделение было оформлено в Тордесильясский договор, кото­рый был подписан королями обеих держав и одобрен буллой следующего папы, Юлия Второго, через 12 лет. Потом, в 1529 году, последовал Сарагосский договор, который по аналогии с Тордесильясским провел демар­кацию интересов двух стран в Тихом океане. То есть мы видим, что здесь закрытое море, перенесенное в океан, постулируется в виде серьезных договоров, в составлении которых участвует римский папа.

Однако при этом характер экономики принципиально не поменялся. Экономика по-прежнему зависит от количества ресурсов больше, чем от чего-либо еще. Ресурсы, естественно, включают и физические ресурсы, и человеческие — то есть трудовые. В этом смысле новые земли были, безусловно, источником новых ресурсов и новых товаров. Однако их открытие принципиально схему экономической жизни не меняет. У кого больше ресурсов, тот больше и производит, и продает, и больше потребляет. И оказывается более богатым.

В этом смысле ни одна страна пока не выделяется среди других умением больше производить, как-то более эффективно комбинируя имеющиеся ресурсы. Соответственно, в условиях, когда ресурсы являются определяю­щими уровень богатства страны, вполне естественно желание получить как можно больше колоний. В этом смысле ни Испания, ни Португалия по отдель­ности не обладали таким запасом ресурсов, который позволил бы им одержать однозначную победу в борьбе за новые земли. Поэтому решение папы вме­шаться и уладить мирным путем вопрос о разделении колоний представляется весьма эффективным способом сэкономить на ресурсах, которые в противном случае были бы затрачены на ведение военных действий между Испанией и Португалией.

Но что делать другим странам, таким как Англия, Франция или Голландия (а точнее, Республика Соединенных провинций)? Которые в деле захвата колоний оказались, если можно так выразиться, во втором эшелоне. В общем-то, они были поставлены перед фактом испанского господства во многом в Новом Свете. Так вот, эти страны — Англия, Франция и Гол­ландия — придерживались принципа «никакого мира за чертой!», в соответ­ствии с которым на земли, находящиеся за чертой «папского меридиана», не распространялись мирные договоры, которые были заключены в Европе.

То есть даже если с точки зрения Европы между Англией и Испанией, скажем, войны не было, то за «папским меридианом» Англия считала себя вправе воевать с Испанией. Такая позиция позволяла легализовать ведение войны в океане и фактически начать борьбу за передел сферы торгового влияния и за передел колоний — то есть Нового Света.

В борьбе между Англией и Испанией к этому примешивалась еще и религи­озная нота, поскольку Испания — католическая страна, а Англия к тому времени уже стала протестантской. И считая, что все средства хороши, англичане активно боролись с господ­ством Испании в Америке посредством контрабандной торговли и каперства — то есть узаконенного пиратства. 

Хотя мы уже встречались с каперами в лекции про Средние века, давайте сделаем небольшое отступление и поговорим о тех терминах, которыми называют пиратов.

Всех пиратов можно условно разделить на два крупных класса. Настоящих пиратов, которые грабят всех, и пиратов на государственной службе, или каперов. Важно помнить, что эти два класса никогда жестко не разделя­лись между собой и постоянно перете­кали друг в друга. Провести между ними четкую грань в большинстве случаев невозможно. Собственно пиратов называли пиратами, морскими разбойниками, форбанами (от старофран­цуз­ского «форбанир», что означало «отправить в ссылку») или бандитами (от итальянского слова «банда», которое обозначало эдикт  Эдикт — королевский указ., как правило приговаривающий к изгнанию или ссылке). То есть большинство слов, описывающих настоящих пиратов, характеризуют их как изгоев, отщепенцев, тех людей, которые перестали быть легитимной частью своего общества.

Официальных пиратов тоже называли по-разному. По-видимому, наиболее часто употребляемыми и наиболее широкими обозначениями являются слова «каперы» и «приватиры». Они получали от какого-либо государства патент, или грамоту, или каперское свидетельство, которые уполномо­чивали их от име­ни главы государства вести войну с неприятелями соответ­ствующего государства, захватывать корабли и товары, вести учет добычи, препровождать захваченные корабли в порт либо собственной страны, либо страны-союзника.

Добычу каперы и приватиры должны были поставить на учет, поскольку определенная часть добычи причита­лась казне. И как мы уже видели, каперы и приватиры пользовались иногда дополнительными привиле­гиями. Напри­мер, досматривать любые корабли в определенном районе — что, естественно, приводило к большому количеству злоупотреблений с их стороны.

Все союзники данного государства обязаны были (ну или предполагалось, что они должны были) оказывать содействие каперам и приватирам. И естествен­но, что это было взаимно: то есть все государства, заключившие между собой какой-либо союз, поддерживали таких официальных пиратов друг друга.

Часто такие корабли снаряжались капитанами на собственные деньги или на заемные — но не на государ­ственные средства, поскольку предполага­лось, что издержки на снаряжение таких кораблей будут покрыты в результате захвата соответствующей добычи. Тем самым государство фактически получало дополнительные доходы в казну и подрывало торговлю неприятеля, а также получало дополнительные корабли, на снаряжение которых оно фактически не потратило ничего.

Каперы и приватиры должны были следовать определенным правилам. Например, вступать в бой они могли только под своим настоящим флагом. Однако нужно понимать, что любые правила такого рода и их выполнение было невозможно проверить на практике.

К официальным пиратам относятся и корсары. Изначально так называли французских каперов, которые оперировали в районе Сан-Мало, однако очень быстро это название распространилось на всех, кто действовал под каперским свидетельством в районе Ла-Манша. А постепенно стали называть корсарами всех, кто действовал и в районе Средиземного моря.

За пределами Европы, когда пиратство переходит в океан, в бассейне Кариб­ского моря, например, и на Тихоокеан­ском побережье Америки действовали флибустьеры и буканьеры. Флибустьеры отличались тем, что чаще всего они действовали на небольших, очень маневренных суденышках, которые называли флиботами. Сложно сказать, какое из этих двух слов породило второе, — но очевидно, что они были взаимосвязаны. И буканьеры, и флибустьеры также были каперами. То есть у них также было свидетель­ство, разрешающее им осуществлять захват судов неприятеля.

В дополнение к каперам также были рейдеры. Это особый тип пиратов, которых отличало то, что их задача состояла в подрыве торговли против­ника. И в этом смысле им было все равно — захватить корабль и привести его в порт вместе с добычей или утопить корабль. Поскольку и то и другое подрывало торговлю неприятеля. Рейдеры состояли на службе у государства, как и каперы. Однако их корабль предоставлялся им государством, и, соответ­ственно, всю добычу, если она у них появлялась, они должны были сдать в казну. В обмен они получали жалованье. То есть в этом смысле они скорее напоминали таких платных наемников по уничтожению неприятельской торговли. Тем самым выход в океан расширил и географию действий пиратов, и названия, которые давались пиратам.

Вернемся к борьбе за влияние в океане. В Европе в целом к концу XVI, к XVII, XVIII векам наблюдалось, если можно так выразиться, упорядочение полити­ческой власти и усиление государства. Власть концентрировалась, государство становилось сильнее, и, соответственно, в конечном итоге государство оказы­ва­лось достаточно сильным для того, чтобы взять контроль над морем наконец в свои руки.

Разного рода купеческие торговые союзы, которые позволяли обеспечивать какую-то относительную безопасность торговых путей, уступают место государству, которое теперь берет на себя функции по охране торговли.
На Балтике Ганза сменяется сначала Данией и Швецией, позже к ним присо­единяется Россия. В Средиземном море лидировавшие итальянские города-республики, в первую очередь Венеция и Генуя, уступают место Османской империи. Плюс к ней присоединяется Испания и Франция — и Англия и Голландия.

То есть на локальном морском уровне задачи контроля оказываются в значи­тельной степени решены. Это не означает, что пиратство полностью искоре­нилось в этих местах, однако его становится существенно меньше к концу XVIII века. Но в океане ни одна держава не способна одержать решительную победу над другими или сформировать достаточно прочную коалицию, которая позволит опрокинуть противников. И в этом смысле океан превраща­ется в такую арену бесконечных военных действий, а каперы или приватиры — в инстру­мент, очень способствующий успешному ведению войны.

Таким образом, пиратство в океане в первую очередь это средство бороться с торговыми конкурентами — ну и в до­полнение, естественно, подрывать по возможности и мощь военного флота неприятеля. Занятие каперством в этот момент сулило баснословные прибыли и представля­лось крайне выгод­ным делом. Потому что существовал шанс захватить, например, корабли, перево­зившие золото из Америки в Европу. Правда, важно оговориться, что это было такое общее представление, а полноценного анализа — того, что мы бы сейчас назвали анализом затрат и выгод, — никто по большому счету не проводил.

Не считалась, например, упущенная выгода от снижения торговли из-за дей­ствий каперов. Не считались собственные потери (поскольку не только каперы нашего государства получают добычу за счет других государств, но и наобо­рот). И тем не менее желающих заниматься таким официальным морским разбоем было предостаточно.

Однако неудивительно, что, как и в пре­дыдущие периоды, официальное каперство в конечном счете оборачивается другой стороной. Как обычно, что-то пошло не так. Собственно, именно пираты времен золотого века пиратства первыми приходят на ум, когда мы вообще говорим про пиратов. Эти пираты романтизированы, в частности в приключенческой литературе. Например, в «Одиссее капитана Блада» или в «Острове сокровищ». Про них снимают фильмы, как «Пираты Карибского моря». Однако по большому счету наши представления о пиратах того времени состоят из большого количества мифов. Начнем с того, что, когда мы говорим «пираты», мы представляем себе флаг «Веселый Роджер» — как правило, белый череп и скрещенные кости на черном фоне — и банду таких жестоких головорезов весьма колоритного вида.

И действительно, вид пиратов мог быть крайне живописен. Вот свидетельство о том, как выглядел один из самых известных пиратских капитанов — Эдвард Тич по прозвищу Черная Борода: 

«Физиономию капитана Тича, имено­вавшего себя Черной Бородой, сплошь покрывала густая растительность, сразу приковывавшая взгляд. Она была черного цвета, и хозяин довел ее до таких чудовищных размеров, что казалось, будто волосы растут прямо из глаз. Тич имел обыкновение заплетать ее в маленькие косички с ленточками и закидывать их за уши. Во время сражений он вешал на каждое плечо широкую перевязь с тремя парами пистолетов в кобурах и втыкал под шляпу запальные фитили — так что они свисали, едва не касаясь щек. Его глаза от природы были лютыми и дикими. Невозможно предста­вить себе фигуру более жуткую, чем этот беснующийся человек, сравнимый разве что с фурией из ада».

Такое впечатляющее описание. И сразу возникает ощущение театральности, гротескности и некоторого перебора. Однако в таком же ключе описывали и других капитанов. Например, капитан Джон Филлипс имел репутацию кровавого безжалостного злодея, который подвергает пленников жестоким пыткам, а захваченные корабли сжигает просто ради веселья.

Можно найти описания пыток, которым капитан Эдвард Лоу подвергал своих пленников. Например, после того, как его люди захватили корабль и начали пытать матросов и они вынуждены были признаться, что корабельщик бросил в море мешок с тысячью песо, чтобы они не достались пиратам, капитан Лоу пришел в исступление. Бранился, ругался, вырезал у кора­бельщика обе губы, после чего умертвил его вместе со всем экипажем.

То есть описания, оставленные нам пленниками — очевидцами тех событий, рассказывают нам об очень жестоких пиратах. Тот же капитан Тич Черная Борода, в 1718 году захвативший в гавани Южной Каролины восемь судов с ценными грузами и очень богатыми пассажирами на борту этих судов, потребовал выкуп и лекарства для больных членов своей команды. А ценой невыполнения его требований должна была стать жизнь пленников. Губернатору было дано обещание получить головы этих пленников. Соответ­ственно, все это означало, что когда к вам приближался пиратский корабль, потенциальная жертва могла ожидать жестокого нападения, отъема всех ценностей — и хорошо, если удастся остаться в живых. А что касается корабля, то велика была вероятность, что его сожгут или потопят, ну или просто заберут себе пираты.

На самом же деле пираты вовсе не были такими кровожадными и ужасными. Более того, если бы они так любили пытать и убивать своих пленников, то не осталось бы никого, кто донес бы до нас свидетельства их жестокости. Тем не менее масса газетных публикаций рассказывает истории очевидцев о кровавых действиях пиратов. Это говорит нам о том, что пираты, вообще-то, оставляли в живых свидетелей своих зверств. Зачем им все это было нужно? Ради репутации. Им было выгодно создать себе репутацию беспощадных кровожадных злодеев, сопротивление которым бесполезно. Поскольку тогда потенциальные жертвы оказывались гораздо более сговорчивыми и гораздо меньше препятствовали пиратам в их непосредственной задаче как можно больше награбить, потеряв при этом как можно меньше. Ведь если мы предста­вим себе, из чего состояло пиратское ремесло, — они должны были обнаружить подходящий корабль, догнать его, соответственно, взять корабль на абордаж. Возможно — преодолеть вооруженное сопротив­ление, выяснить, где находятся на корабле ценности, захватить их. И по возможности сделать так, чтобы никто не пытался ничего от них утаить.

При этом добавлялись такие риски, как то, что добыча очевидным образом появлялась не каждый день, она могла быть не столь крупной, как хотелось бы, соответственно, корабль, на который пираты пытались напасть, мог оказаться несговорчивым и вступить в бой. Пираты рисковали потерей членов команды, потерей собственного корабля. То есть, вообще говоря, в интересах пиратов было навести такой страх на свои потенциальные жертвы, чтобы они сдавались без боя, безропотно отдавали все драгоцен­ности — и считали себя счастлив­чиками, что им удалось сохранить жизнь и уйти мирно. При этом заметим, что в большинстве пиратских сообществ полагались компенсации за увечья и ранения, полученные в бою. Например, за потерю правой руки выплачива­лось 600 песо или шесть рабов. За потерю левой руки — поменьше, 500 песо или пять рабов. За левую ногу — 400 песо или четыре раба. За глаз — 100 песо или один раб. И так далее. Для справки, пять песо в XVII веке составляли при­мерно один фунт. А на один фунт в Лондоне, к примеру, можно было купить 240 литров пива или 40 килограммов бекона. То есть выплаты были весьма щедрыми.

Причем в некоторых случаях при смер­ти пирата предусматривалась компен­сация его родным. Таким образом, пираты были крайне заинтересованы в том, чтобы сохранять свою команду в целости и сохранности, поскольку это увели­чи­вало те деньги, которые делились в виде добычи. Соответ­ственно, пираты старательно культи­вировали свою ужасную репутацию. И все их злодейства были весьма показными. Поскольку они специально оставляли свидетелей своих злодеяний — для того, чтобы они могли распространить сведения о же­сто­кости очередного пиратского капитана. На репутацию жестоких зло­деев работали не только пытки, но и театральная устрашающая внешность, и пиро­мания — поджигание захваченных судов, и, конечно же, «Веселый Роджер».

Появление этого флага давало потенциальной жертве фактический сигнал, что к ним приближается пиратское судно — и нужно либо приготовиться бороться до конца, либо не сопротивляться. Естественно, возникает вопрос: а зачем предупре­ждать жертву, что за ней гонится пиратское судно? Ведь тогда жертве захочется как можно быстрей уйти. Пираты на самом деле свой флаг поднимали только в самый последний момент, когда они приближались к жертве на расстояние, с которого уже можно было вступать в бой. А в осталь­ное время они шли под флагом какого-либо государства.

Можно отметить, что «Веселый Роджер» в том виде, в каком мы его знаем, появился тоже далеко не сразу. Вариантов пиратских флагов было большое множество. Упоминается белое полотнище со скелетом. Белый флаг с крестом святого Георгия — он приписывается капитану Тичу Черной Бороде. Черные или темно-фиолетовые флаги — их чаще использовали пираты испанского происхождения, поскольку испанский военный флот использовал черный флаг. Были алые флаги: здесь просма­три­вается ассоциация с цветом крови, их осо­бенно любили использовать флибустьеры в Вест-Индии.

Рисунки тоже варьируются. Это мог быть только череп, это мог быть целый скелет, какая-то часть скелета, просто скрещенные кости, песочные часы, скрещенные сабли. Истекающие кровью сердца. Главное — обеспечить максимальный контраст между цветом фона и рисунка. В какой-то момент стало считаться, что если пиратский корабль поднимает алый флаг, то это свидетельствует об их особой бескомпромиссности и готовности пролить кровь. Есть красноречивые описания, например, флага капитана Бартоломью Робертса: черный флаг со скелетом, держащим песочные часы в одной руке, скрещенные кости — в другой. Сбоку от него было копье, а ниже — сердце, роняющее капли крови.

Одна из версий происхождения названия «Веселый Роджер» связана как раз с красным флагом, от фран­цузского joli rouge — «веселый красный». Видимо, с намеком на улыбку черепа. Что трансформи­ровалось в английском языке в «джолли Роджер». Впрочем, есть и версия, что это отсылка не только к черепу, но и к дьяволу, которого в английском часто называли Роджером.

То есть основной посыл зловещего флага и устрашающего вида капитанов — это попытка заранее сломить сопротивление и снизить транзакционные издержки, как мы бы сказали на языке экономики, по захвату судна и добычи.

С точки зрения экономики у такого рода стратегии по снижению издержек есть проблема. Дело в том, что, как только капитан завоевывал опреде­ленное имя и репутацию, его начинали бояться в некотором смысле по-своему, у каждого была своя репутация. Но если пиратов было много, капитанов было много, почему бы не появиться группам пиратов, которые под прикрытием какой-то версии «Веселого Роджера» и прочего внешнего реквизита наводили бы ужас не потому, что это известный капитан какой-то, а просто пользуясь общей репутацией пиратов.

Если такие пираты и находились, люди, которые не были готовы на самом деле проливать кровь, если к этому будет склоняться ситуация, то быстро распро­странялась весть, что вот это судно, вот эти пираты не готовы без оглядки убивать — и такие пираты быстро выходили из игры.

Еще один миф, связанный с пирата­ми, — это пред­ставление о них как о банде невоздержанных головорезов. Они не просто вне закона, но они не подчиня­ются никаким правилам вообще. Однако это неправда. На каждом корабле пиратов была своя собственная хартия, своего рода пиратский кодекс, статьи-соглашения, а также существовала жестко выстроенная система управления.

Капитан корабля пиратов избирался всеобщим голосованием, каждый пират имел по одному голосу. И победитель определялся простым большинством голосов. Соответственно, произвол капитана был ограничен тем, что команда могла в любой момент и по любому поводу лишить его власти. Это служило очень хорошим противо­ядием против произвола капитана, и, собственно, одной из причин появления именно такого устройства у пиратов можно считать тот факт, что в торговом и военном флоте капитан фактически оказывался в положении авторитарного правителя, и очень часто капитаны на официальных кораблях низводили свою команду до состояния полурабов. Поэтому часть моряков попросту бежала в пираты именно от жестокости собственных капитанов.

Соответственно, пиратские капитаны должны были считаться со своей командой. Интересно, что некоторые капитаны лишались своей должности из-за того, что они были слишком мягкими, по мнению команды, либо пытались забрать себе больше, чем положенная доля добычи. Ну а не­которые, безусловно, в силу своей некомпетентности. Иногда команда не просто лишала капитана капитанского статуса, но покидала его. Такова была участь капитана Уильяма Кидда, у которого взбунтовавшаяся команда просто увела корабль, пока он был на берегу в одном из рейдов.

Кроме того, капитан не был тем лицом, которое решало абсолютно все вопросы. У пиратов была хорошо выстроенная система сдержек и противо­весов — и кроме капитана был еще квартир­мейстер, нечто вроде коменданта. Он отвечал за распределение команды на корабле, за пополуддержание рутинной дисциплины, за решение мелких споров. В целом — за поддержа­ние ежедневного функционирования корабля. А капитан отвечал за страте­гию, за решение о погоне за конкрет­ным судном, за все решения относи­тельно стратегии и тактики ведения боя, взятия корабля на абордаж и тому подобное.

В пиратских правилах, в этих пиратских хартиях было много моментов, которые могут показаться нам весьма неожи­данными. До нас дошел целый ряд такого рода правил. Например, правила капитана Бартоломью Робертса, Джона Филлипса, Генри Моргана — список можно продолжать. И эти правила постули­ровали обычно, что все члены команды имеют право на участие в голосовании по насущным вопросам, право на определенную долю добычи, на компенсацию в случае увечья. Здесь важно отметить, что попытка утаить какую-то часть добычи жестоко каралась, вплоть до смертной казни. Более того, пираты обязались соблюдать определенные правила поведения, которые были направлены на то, чтобы снизить потенциальные конфликты в команде пиратов. Они не имели права играть на деньги в азартные игры, приводить на борт женщин и детей или драться на борту судна между собой. Кроме того, они должны были постоянно поддерживать корабль, вооружение и самих себя в полной боеготовности, чтобы в любой момент перейти к нападению или атаке. Среди прочего, это означало содержать в исправности все оружие, не мешать товарищам отдыхать перед вахтой или после вахты и тому подобные вещи. Самовольное покидание корабля или дезертирство во время сражения, естественно, карались довольно жестко — в лучшем случае это было оставление на необитаемом острове.

В кодексе капитана Джона Филлипса запрещалось даже навязывать себя женщине — и это каралось смертной казнью. В кодексе капитана Робертса было указание на конкрет­ную цель, которой собирались достичь пираты, — по 1000 фунтов на каждого, после чего их сообщество могло быть распущено. И в этих правилах также прописывались и наказания за нарушение этих правил.

Правила эти подписывались на берегу, до того как команда была сформиро­вана и выходила в море. И это все позволяло регулировать поведение людей, прямо скажем, не самого мирного характера, которые находились длительный период времени в ограни­ченном пространстве корабля. И кроме того, эти правила обеспечивали справедливость, поскольку правила поведения и распределения добычи были одинаковы для всех членов корабля.

Распределение добычи могло строиться по разным принципам. Один из них упомянут, например, в правилах Робертса: капитан и квартирмейстер получают по две доли добычи, боцман и артиллерист — полторы. Оставшиеся лица командного состава — одну долю с четвертью, а простые члены команды — по одной доле.

Мог быть альтернативный вариант, когда сначала определялись различные выплаты, то есть покрывались различные издержки, связанные со снаряже­нием и функционированием корабля. Например, сколько капитан должен получить за судно и за припасы на этом судне? Сколько заплатить корабель­ному плотнику, который отвечает за жизнеспособность корабля? Как правило, по соглашению это составляло от 100 до 150 песо, или от 20 до 30 фунтов. Стоимость провианта покрывалась. Оплата труда хирурга и его медикамен­тов — на это закладывалось по 40–50 фунтов. Оговаривалась компенсация за увечья. И только оставшаяся добыча уже делилась на всех, и в этом случае она делилась поровну, поскольку какие-то особые издержки уже были покрыты.

Фактически с экономической точки зрения эти правила позволяли ограни­чить так называемые негативные внешние эффекты. То есть такие ситуации, когда нежелательное поведение одного или нескольких членов команды могло плохо сказаться на работоспособности остальных.

Поскольку азартные игры среди людей, которые явно имели склонность к агрес­сии, ни к чему хорошему привести не могли; точно так же женщины могли только привести к раздорам; поддерживать режим сна было очень важно, поскольку корабль в любой момент мог подвергнуться атаке или атаковать сам. Таким образом, правила позволяли пиратам наиболее эффективно существовать и действовать для достижения своей цели.

Откуда же появлялись кандидаты в пираты? Пиратский корабль требовал довольно большого количества людей, причем людей с разными, как бы мы сказали сейчас, профессиональ­ными навыками. Нужны были специалисты по навигации, в идеале — знающие тот район, в котором оперировали пираты. Причем лучше, чтобы такой человек был на корабле не один. Нужен был плотник и, возможно, целая команда под управлением плотника, поскольку корабли постоянно нуждались в мелком ремонте даже в процессе плавания. А кроме того, корабль периодически проходил техобслуживание: когда рейс завершался, корабль вытаскивался на сушу, дно очищалось от наростов, смолилось, какие-то износившиеся части заменялись. На корабле должен был быть врач, поскольку не все нападения проходили мирно. Нужны были люди, которые умели вести военные действия, драться врукопаш­ную, совершать какие-то маневры. Список можно продолжать.

Как правило, в пираты было три пути. Пиратами становились моряки, которые покидали торговые, а иногда и военные корабли из-за тирании капитана, о которой мы уже говорили. Многих моряков положение на официаль­ных судах доводило до отчаяния. Почему они выбирали присоединиться к пиратам, а не заняться чем-нибудь еще? В некотором смысле виновата была негибкость рынка труда. Другой профессии у них не было, возможности переобучиться — тоже. Менять одного официального капитана на другого чаще всего означало менять шило на мыло. А пираты оказывались привлекательными своими демокра­тическими порядками, не говоря уже о возможности разбогатеть.

Во-вторых, в настоящие пираты попадали те, кто не хотел расставаться с каперством по окончании военных действий. Капитан Чарли Джонсон, автор «Общей истории пиратов», которая была опубликована в 1724 году (и скорее всего, это псевдоним, вряд ли автором был настоящий капитан), — так вот, капитан Джонсон писал, что приватирство во время войны является питомником для пиратства в мирное время. Очевидно, что по окончании военных действий очень сложно расстаться с соблазном легкой добычи.

И наконец, третий путь: в пираты брали пленников. Вообще говоря, пленников в пираты брали не слишком охотно, что абсолютно понятно с экономической точки зрения. Человек, которого заставляют что-либо делать, делает это заведомо хуже, чем человек, который делает это по собственной воле. Более того, пленников нужно было кормить, охранять. Следить за тем, чтобы они не разболтали властям о планах пиратов, и так далее. А власти постоян­но, хотя и с разной степенью успешности, с пиратством боролись, за пиратство полага­лась смертная казнь. Причем знаменитых пиратов часто после казни оставляли на длительное время на всеобщее обозрение для того, чтобы вносить устрашение в ряды других пиратов. Поэтому пленники скорее были бесполезны, а еще чаще — опасны. И тем не менее до нас дошло множество свидетельств о том, что пираты удерживали силой большое количество людей и заставляли их присоединиться к себе. В чем же дело? Дело в том, что поскольку за пиратство полагалась смертная казнь, то одним из способов обойти смертную казнь при поимке было получение свидетельства о том, что человека силой заставили заниматься пиратским трудом. Это позволяло пиратам привлекать к себе людей и формировать пиратские экипажи.

Вообще говоря, статистика по пират­ским экипажам, конечно, скудная, но она показывает, что они могли быть довольно крупными. Например, экипаж капитана Эдмондсона в 1726 году насчи­тывал всего десять человек — но, скорее всего, это означало, что все остальные члены команды были рабами. Поскольку десять человек не могли эффективно обслуживать вооруженный парусник. 

Капитан Беллами в 1717 году командовал 180 людьми. Например, были и более значимые команды: 368 человек под командованием Робертса в 1721 году и 380 человек у капитана Энгланда в 1719-м. Соответственно, набирать такую массу людей нужно было, в идеале, за счет тех людей, которые хотели присое­ди­ниться к пиратам, но дать им возможность в случае поимки предъявить доказательство, что их склонили к этому.

И что происходило: во время захвата очередного корабля пираты искали желающих к ним присоединиться. И если таковые находились, то они выда­вали им письменный документ, свидетельствующий о том, что их силой удерживают на корабле.

Более того, часто разыгрывались целые сценки такого насильственного захвата — для того, чтобы те, кого не захватили в плен, высадившись на берег, могли засвидетельствовать, что такого-то и такого-то действи­тельно силой заставили присоеди­ниться к пиратам. Сообщения об этом регулярно появлялись на страницах газет. Например, о захвате некоего Эдварда Торндена, ставшего членом команды капитана Робертса, сообщалось в лондонской Gazette.

Суд признавал такого рода доказательства наряду с косвенными иными свидетельствами, достаточными для того, что человека действительно принудили к пиратской жизни. Например, на суде по обвине­нию в пиратстве Ричарда Скотта трое его бывших товарищей по работе на торговом судне свидетельствовали, что пираты захватили его насильно, хотя он умолял их слезно не брать его в пираты, вспоминая про жену и детей. Скотта отпустили. Однако несложно догадаться, что через какое-то время суды поняли, что пираты просто эксплуатируют эту дырку в законе, и к концу первой трети XVIII века такие свидетельства от виселицы спасать уже перестали.

В связи с необходимостью техобслу­живания корабля очевидно, что пиратам требовалось проводить какое-то время на берегу. Они должны были пополнять провиант, пресную воду, добывать лекарства, отдыхать, сбывать награбленное. Соответственно, возникает вопрос, где же находились их базы. Естественно, они находились там, где было географически удобное и выгодное расположе­ние, где их слож­но было застать врасплох и, разумеется, там, где власти готовы были предостав­лять пиратам возможность шварто­ваться и получать все необходимое — в обмен на некоторую плату.

Одной из наиболее известных таких баз был остров Тортуга. Он находится в Карибском море, ныне это Гаити. Изначально он был пристанищем для английских и французских буканьеров (это одна из разновидностей каперов, как мы помним). Рельеф этого острова очень способствовал удобству пиратов. С севера была гористая неприступная местность, а на юге была очень удобная гавань. Таким образом, можно было спокойно в ней шварто­ваться, не опасаясь нападения со спины.

В начале XVII века охотники организо­вали на этом острове небольшое поселе­ние. За счет торговцев Старого Света оно быстро разрослось. Испанцы перио­ди­чески атаковали этот остров, в надежде оттуда изгнать буканьеров и пира­тов, и в течение примерно 30 лет, с 1625 до 1654 года, им периодически удавалось изгнать буканьеров с острова, но они туда неизменно возвращались.
Около 1640 года им даже удалось построить там крепость под руковод­ством Франсуа Левассера. Он был сведущ в военной инженерии, какое-то время даже исполнял обязанности французского губернатора Тортуги, но после постройки крепости он фактически порвал со своими официальными работодателями и превратил Тортугу в полноценное прибежище пиратов.

В 1665 году остров возвратился под юрисдикцию Франции, на него губернатор­ствовать был отправлен Бертран д’Ожерон — однако флибустьеры с Тортуги никуда не делись. Поскольку губернатор быстро осознал, какую выгоду казне они могут приносить, и получал десятую долю всей добычи по соглашению с пиратами. С точки зрения экономики это рентоориен­тированное поведение. Когда из выгодного географического положения — в данном случае — извлекается рента, денежная прибыль.

Известны и другие пиратские базы, в основном находившиеся, естественно, на разного рода островах. Тринидад, Ямайка, Галапагосские и Багамские острова, острова Ла-Вака и Пинос неподалеку от побережья Кубы — и так далее. Во всех этих случаях местные власти так же, как мы видели на примере английских местных властей, на побережье предпочитали получить допол­нительные доходы за счет покровительства пиратства. В связи с этим возни­кает вопрос: насколько велика была добыча пиратов и что же они на самом деле делали со своими сокровищами?

У нас нет хорошего ответа, что они делали с сокровищами, где они их прята­ли, — поскольку они не оставляли завещаний, как правило. А карты с указа­нием места, где зарыты сокровища, — это плод воображения писателя Стивенсона. Однако мы можем предположить, что наиболее частый вариант добычи, которую удавалось пиратам захватить, были вовсе не золото и драгоценные камни, а запасы провианта, какие-то товары на продажу либо рабы.

К рабам пираты относились по-разному, часть пиратов просто занималась работорговлей — и для них рабы были просто еще одним товаром. Некоторые пираты превращали в рабов часть захваченных ими пленников. Правда, как правило, такое рабство было не пожизненным, и через два-три года таких рабов отпускали, поскольку проблемы с ними были точно как с обычными пленниками.

Некоторые пираты рабов не заводили и не торговали ими, и в таких командах встречались темнокожие моряки со всеми правами полноценных членов команды. По тем сведениям, которые есть о составе пиратских экипажей того времени, на пиратских кораблях насчитывалось от 15 до 98 % темноко­жих пиратов. Поэтому не всегда захват судна с рабами приносил пиратам большую выгоду.

Но иногда действительно удача улыба­лась пиратам, и именно об удачных случаях добычи пиратской появлялись разного рода легенды. Мы не можем проверить, насколько достоверны те цифры, которые до нас дошли, но можем просто представить себе, что это были случаи какой-то колоссальной удачи. Например, в 1695 году несколько пиратских кораблей, которыми руководил Генри Эвери, захватили добычу общей стоимостью в 600 тысяч фунтов. При этом каждому из моряков досталось не менее тысячи фунтов — что можно сопоставить с заработком в качестве моряка на торговом судне в течение 40 лет при условии, что мы возьмем верхнюю планку зарплаты такого моряка.

В начале XVIII века экипаж Томаса Уайта в полном составе вышел из биз­неса и удалился на покой на Мада­гаскаре после того, как их очередная экспедиция принесла им по 1200 фун­тов на человека. В 1720 году под командованием Кристофера Кондента экипаж захватил добычу с призом в три тысячи фунтов на человека. Однако уже в следующем году люди Джона Тейлора и Оливье Левассера установили новый рекорд — по четыре тысячи фунтов за одно нападение на одного пирата.

Самым удачливым капитаном считается Бартоломью Робертс. Если верить той статистике, которая у нас есть, он за три года своей карьеры захватил 456 ко­раб­лей с добычей на фантастическую сумму более чем в 50 миллионов фунтов стерлингов. Ну, к этим сведениям, конечно, нужно подходить с осторожно­стью, все-таки мы не знаем, насколько правдивы эти сведения, и, разумеется, гораздо более частыми были более скромные призы. Однако успешная пиратская экспедиция вполне могла обеспечить членов экипажа достаточной суммой, чтобы действительно забросить пиратское ремесло и спокойно удалиться на покой.

Многие исследователи все-таки сходятся на том, что пираты редко захваты­вали действительно серьезные, ценные грузы, еще реже прятали клады. И скорее всего, они действительно в основном захватывали провизию и какие-то товары для перепродажи. Большое количество пиратов, конечно же, не уходило на покой обеспеченными людьми. Многие из них, даже получив какую-то добычу, как только они попадали на берег, проматывали эти средства, пропивали их, спускали на женщин, на одежду — они вообще очень любили богатую, красивую одежду. И очень много пиратов, конечно, закончило жизнь либо в бою, либо на виселице, не оставив никаких указаний о спрятанных сокровищах.

Хотя до сих пор энтузиасты пытаются найти якобы спрятанные разными пиратами сокровища. Говорят, что один из самых успешных пиратов Генри Морган где-то на Панамском перешейке зарыл клад стоимостью в сотни миллионов долларов. Кстати, Морган — один из тех редких пиратов, кто умер в своей постели и успел даже побывать губернатором Ямайки, вовремя превратившись в более почтенного человека. Сокровища Моргана ищут не только на Панамском перешейке, но и на острове Кокос — это необитае­мый остров в Тихом океане, сейчас — территория Коста-Рики. Но ни одна из более чем 300 кладоискательских экспедиций пока сокровища Моргана не нашла.

Ходят истории о сокровищах Оливье Левассера, одного из тех, кто захватил гигантскую добычу в 1721 году, поскольку есть легенда, что перед смертью он бросил в толпу листок с некоей криптограммой, в которой якобы зашиф­ровано, где он спрятал свои сокровища. Пока расшифровать его послание никому не удалось, но приз примерно в 4,5 миллиарда евро в современном исчислении выглядит весьма привлекательно. Есть версия, что он спрятал сокровища где-то на Сейшельских островах, и там даже в 1941 году нашли монету середины XVII века. Но на дальнейшие раскопки там денег не хватило.

Наконец, стоит упомянуть и нашего живописного капитана Эдварда Тича Черная Борода, поскольку есть версия, что он тоже спрятал где-то сокро­вища, — скорее всего, на острове Горда в составе Виргинских островов, между Карибским морем и Атлантическим океаном, где у него была база. Но другая версия предполагает, что он спрятал свои сокровища на острове Хувентуд, он же Пинос (это тот остров, который описан в «Острове сокровищ» Стивен­сона), недалеко от Кубы. Там действительно нашли сундук с золотом и драго­цен­ностями в 1950-х годах. Повезло американцу Уиккеру. Возможно, это действительно был тот самый клад капитана Эдварда Тича.

Конечно, есть отдельные находки сокровищ на затонувших кораблях — что требует больших инвестиций. Более того, если экспедиция окажется успешной, придется еще и платить государству установленную законом долю и платить положенный налог на все остальное.

Но, возвращаясь к нашим пиратам и подводя итог очень яркой и богатой пиратской истории Нового времени, можно сказать, что, во-первых, в борьбе за передел заморских колоний все средства были хороши, поэтому Англия, Франция и Голландия активно пользовались услугами каперов, официальных пиратов — для борьбы с испанцами в первую очередь.

Ну а когда военные действия заканчи­вались, каперы редко послушно удалялись на покой и чаще превра­щались в настоящих пиратов. Пираты в это время нашли очень эффективный способ бороться с негативными экстерналиями: это пиратские кодексы, или статьи-соглашения, где оговаривались все важнейшие правила поведения, организации жизни и наказания за отступления от этих правил. 

Живописная внешность пиратов, их «Веселый Роджер», репутация крово­жад­ных злодеев — все это работало на снижение транзакционных издержек при захвате судна. И, конечно, пиратам требовались базы для того, чтобы пополнять ресурсы и сбывать награбленное, — и власти таких удобных баз вовсю использовали выгодное географическое положение для того, чтобы получать с пиратов часть добычи. Как правило, порядка 10 %. И несмотря на то что до нас дошли сведения о некоторых выдающихся пиратских успехах в получении добычи, скорее всего, основная часть с точки зрения денежной оценки была отнюдь не велика. Поэтому пиратские клады, скорее всего, представляют собой плод воображения романистов: у нас нет достоверных сведений о пиратских кладах.  

Расшифровка

К концу первой трети XVIII века несколько европейских держав смогли если не полностью победить, то по крайней мере загнать пиратов в угол. Дело в том, что по мере наращивания флота, в том числе и военного, крупные европейские державы — такие как Британия, Франция и Испания — смогли без ущерба для защиты своих основных территорий отправить довольно существенные военные силы в свои колониальные владения. В результате официальный военный флот в какой-то момент стал попросту превосходить силы и возмож­ности пиратов. Вместе с ужесточением наказаний за пиратство и закрытием разного рода лазеек все это привело к тому, что желающих заниматься рискованным пиратским бизнесом становилось все меньше. Риск стал перевешивать возможную награду, а людей, которые любят риск ради риска, в человеческой популяции не так уж и много. Может возникнуть вопрос: куда же делись приватиры и каперы, те самые спутники морской торговли, которые сопровождали ее на протяжении практически всего известного нам периода?

Дело в том, что по мере приближения и наступления промышленной революции изменилась основа экономики. Теперь стало важным не только иметь ресурсы и возможность торговать этими ресурсами и извлекать из этого выгоду, но появлялись выгоды от новых изобретений. И вопрос уже был в том, насколько эффективно использовались доступные ресурсы.

Конечно, не нужно считать, что ресурсы оказались совершенно не нужны и отошли на второй план. До сих пор роль, например, энергоресурсов в экономике является крайне важной. Однако нужно понимать, что те ресурсы, которые являлись двигателем промышленной революции, например сталь и уголь, это были ресурсы, которыми обеспечить страну за счет пиратства, за счет каперства было попросту невозможно.

Все это вместе привело к тому, что популяция пиратов довольно резко сократилась. И основные очаги пиратского бизнеса переместились в сторону стран с низким экономическим развитием. Случаи берегового пиратства были очень распространены в XIX веке в Северной Африке, где основными выгодо­приобретателями от такого пиратства были туземные правительства. Что они делали? Они предлагали европейским державам, чьи торговые маршруты проходили мимо их территорий, просто платить им за то, чтобы на их корабли не нападали. То есть фактически занимались рэкетом. Почему же европейские государства соглашались платить такую дань вместо того, чтобы навести порядок и разобраться? Собственно, уплата была гораздо более дешевым способом решить проблему, чем посылать военный флот к этим территориям и пытаться решить проблему силой. И, конечно же, низкий уровень экономического развития не позволял этим странам, скажем Северной Африки, участвовать в полной мере в получении выгод от экономического развития, которые несла с собой промышленная революция.

Не надо думать, что пиратство сосредоточилось в это время только в Северной Африке. Активно пираты действовали в течение всего XIX века и в Юго-Восточ­ной Азии, и практически во всем Индийском океане. Да, в общем-то, и в районе Карибского моря они тоже остались. Но пиратство теперь приобрело в этих регионах более локальный масштаб, и европейцы замечали его только тогда, когда оно затрагивало их суда. Но их суда довольно редко подвергались нападениям. Причина этого была проста: пираты знали, что если напасть на суда, принадлежащие крупным британским или нидерландским компаниям, это неминуемо приведет к тому, что власти предпримут серьезные ответные действия — чего пираты, безусловно, старались избегать.

Поэтому основная часть пиратства в этих регионах сводилась к действиям друг против друга. То есть к пиратству на местном уровне. В Юго-Восточной Азии, правда, довольно большое количество пиратских действий также было направлено против Китая — но опять-таки это не европейская держава.

Как и в период Античности, в Азии пиратство считалось в XIX веке достойным, уважаемым и даже в чем-то престижным занятием. Целые поселения были вовлечены в пиратскую деятельность. Местная элита финансировала пиратские экспедиции, а местное население обеспечивало приток добровольцев, которые проводили собственно операции.

Поскольку это пиратство было, по сути, береговым и не требовало длительных периодов нахождения в море, пиратские команды теперь уже не складывались стабильными экипажами. Скорее люди просто собирались для очередной выходки в море. Не исключено, что были какие-то своего рода костяки пиратских команд, вокруг которых формировалась уже команда в целом. Но в любом случае до тех пор, пока пиратство оставалось на локальном уровне и не наносило большого ущерба европейской торговле, европейцы мало обращали на это внимание.

На протяжении всего ХХ века проблема морского берегового пиратства, конечно, была не на первом месте, поскольку мы имели дело с двумя мировыми войнами, а больше внимания привлекали к себе инциденты с участием официальных судов в Южно-Китайском море, чем мелкое локальное пиратство. Но пиратство ни в Азии, ни в Африке, ни в Карибском бассейне никуда не делось. Оно остается с нами и по сей день.

И современное пиратство по сути своей является береговым, и тот факт, что оно до сих пор имеет довольно значитель­ные размеры, объясняется тем, что в странах, население которых занимается пиратством, экономический рост является либо отсутствующим, либо недостаточным для того, чтобы население могло получать выгоды от официальных занятий.

Как правило, при словах «современные пираты» большинство из нас думает про сомалийских пиратов — про пиратов, которые оперируют у побережья Сомали. Но наибольшая пиратская активность регистрируется совсем не там. Почти половина всех случаев пиратства, которые были зарегистрированы в течение 1993–2015 годов, приходилась на регион Юго-Восточной Азии, причем половина из них — на Индонезию. Нужно, конечно, сразу оговориться, что статистика по пиратским нападениям даже в наши дни является крайне несовершенной. И даже по тем случаям, которые зарегистрированы, и мы знаем, что было требование выкупа, например, и выкуп был заплачен, разные источники приводят разные данные: какой, собственно, выкуп был заплачен, сколько людей было захвачено, каков был по составу и количеству пиратский экипаж, который участвовал в этой операции, и так далее.

Более того, многие случаи локального пиратства просто не регистрируются. Особенно это характерно для Юго-Восточной Азии. Дело в том, что если честно, открыто сообщать официальным властям о всех случаях пиратства, это приведет к тому, что вырастут страховые премии за перевозку грузов — в чем, естественно, местные судовладельцы никак не заинтересованы. Поскольку они предполагают, что рост страховых взносов нанесет им больший урон, чем пиратская активность.

Тем не менее некоторые данные и некоторые оценки того, какой ущерб наносит современное пиратство, у нас все-таки есть. Организация Oceans Beyond Piracy («Океаны без пиратства») каждый год готовит новый доклад о состояния пиратства в мире и выделяет в них четыре основные зоны действия пиратов. Это Восточная Африка, Западная Африка, Азия и Латинская Америка, включая Карибский бассейн. Естественно, что оценка ущерба, которую они дают, является приблизительной. Тем не менее мы знаем, что на 2017 год общая оценка (причем это скорее оценка ущерба «снизу», то есть реальный ущерб, скорее всего, был больше) составила примерно 2,3 миллиарда долларов.

Оценка потерь от пиратства, естественно, включает не только прямой ущерб от украденных товаров — он составляет меньше 1 % от общего ущерба от действий пиратов, примерно 7,8 миллиона долларов на 2017 год. Но также в общий ущерб включаются и затраты на борьбу с пиратством и на предотвра­щение пиратских инцидентов. В сумме это примерно две трети от общей оценки ущерба. То есть это те ресурсы, которые можно было бы направить на какую-то более производительную деятельность, но которые приходится тратить на это.

Ну и конечно же, в оценку ущерба входят повышенные затраты на страховку там, где маршрут пролегает через опасные с точки зрения пиратства регионы. Естественно, уплаченные выкупы и оценка стоимости жизней, которые потеряны вследствие действий пиратов.

Естественно, что в разных регионах суммы ущерба от пиратства разные. Меньше всего данных у нас по региону Латинской Америки и Карибского бассейна. Фактически там все, что у нас есть, — это оценка прямого ущерба, который в 2017 году составил примерно 1 миллион долларов. В Азии наибольший размер прямого ущерба — 6,3 миллиона долларов. А в Африке больше всего средств тратится на противодействие пиратам и на профилактику пиратских нападений.

Такое различие объясняется тем, что модели пиратского бизнеса в Африке и в Азии очень различны. Напомним, что пиратство в Азии, как мы говорили, когда обращались к XIX веку, было, да, в общем-то, и сейчас в ряде мест остается занятием уважаемым. Более того, традиционно местные власти не рвутся противодействовать пиратам, поскольку часто они, особенно на локальном уровне, попросту получают выгоду от деятельности пиратов — получают взятки за то, что закрывают глаза. Поэтому можно говорить, что в Азии сохраняется рентоориентированное поведение со стороны официальных лиц — как чиновников на местах, так и командного и рядового состава тех подразделений, которые должны патрулировать соответствующие морские торговые маршруты.

Получается, что в Азии мы имеем дело с захватом государства пиратами на таких нижних ступенях. Официальные высшие власти государства борются с пиратством — по крайней мере на словах. Однако в реальности на низовом уровне эта борьба, в общем-то, прекращается и переходит в полную свою противоположность. Мы видели похожую ситуацию в Англии в период с XIV по XVII век, когда местные власти тоже имели очень тесные связи с пиратами и были напрямую заинтересованы в их процветании.

Естественно, что в таких условиях бороться с пиратством крайне сложно, поскольку оно фактически укоренилось в обществе и поддерживается не только сообществом пиратов, которое связано нарушениями закона, но еще и сложными родственными связями, что в Азии является крайне важным. Напомним, что в Англии эту проблему с пиратами удалось решить за счет того, что английская экономика перешла на другой тип развития. Который позволил зарабатывать сопоставимые доходы с меньшим риском за счет участия в легальных занятиях. А кроме того, силу набрало государство, которое смогло за счет более сильной центральной власти навести порядок и на местном уровне.

Но в государствах Юго-Восточной Азии, где наиболее развита пиратская деятельность (это в первую очередь Индонезия, Малайзия и Сингапур), пока экономические стимулы к пиратской деятельности гораздо выше, чем издержки от занятий ею. Что означает, что искоренить пиратство трудно.

В целом эти страны довольно успешно растут, по мировым меркам. Скажем, темпы экономического роста за последние 60 лет в Индонезии и Малайзии в среднем составляли около 5 % в год — что является очень хорошим показа­телем. А Сингапур за тот же период в среднем рос на 7–8 % в год. Что означает, что в целом эти страны были крайне успешными. Но с другой стороны, в этих странах также большими темпами росло и население. Поэтому рост ВВП на душу населения в этих странах оставался ниже. Самая успешная среди этих стран с точки зрения ВВП на душу населения — это Сингапур.

По классификации Мирового банка они уже с 1987 года относятся к группе стран с высоким доходом на душу населения. Малайзия с 1992 года относится к категории стран с доходами выше среднего. Но вот Индонезия по-прежнему остается в группе стран с доходами ниже среднего, поэтому нас не должно удивлять, что почти четверть зарегистрированных случаев пиратства в мире приходится именно на эту страну.

Естественно, нужно добавить, что ВВП на душу населения — это показатель средний и не отражает реального распределения доходов среди населения. В этих странах оно крайне неравномерное, и поэтому можно предположить, что значительная часть населения по-прежнему получает доходы меньшие, чем средний ВВП на душу населения. Поэтому экономические стимулы к занятию пиратством в этом регионе не исчезли.

Основная часть пиратства в Юго-Восточной Азии приходится на Малаккский и Сингапурский проливы. Это два очень важных пролива в мировой морской торговле: через них в год проходит до четверти всего мирового товарообо­рота, естественно оцененного в денежном выражении. Значительная часть судов, которые проходят через эти два пролива, это нефтяные танкеры. На них напа­дать сложно и, в общем-то, относительно бессмысленно. Более того, в тради­циях XIX и XX века пиратство в районе Индонезийского архипелага в первую очередь ориентировано все-таки на локальные перевозки, а не на перевозки в крупных международных компаниях. Собственно, пиратство сосредота­чивается в этом регионе на перевозках двух товаров. Во-первых, это сырое пальмовое масло, из которого потом, в процессе дальнейшей пере­работки, получают либо пальмовое масло для использования в пищевой промыш­ленности, либо добавки в дизельное топливо. Либо это газойль, который используется в качестве топлива для дизельных двигателей.

Почему эти два товара? Дело в том, что Индонезия и Малайзия являются крупнейшими производителями сырого пальмового масла в мире. Примерно две трети сырого пальмового масла перерабатывается в этих странах, и уже продукты переработки отправляются на экспорт, и оставшаяся треть уходит на экспорт в сыром виде. Собственно, что происходит: когда это масло на план­тации готово, его отправляют на переработку на местные заводы. Отправляют его на небольших баржах, и эти баржи находятся в пути максимум два дня. Однако именно в это время они оказываются наиболее уязвимыми для того, чтобы быть захваченными пиратами.

По данным исследователей, в этом регионе действует примерно 18 пиратских сетей, которые организуют кражу груза с этих барж. Причем состав и структура этих сетей по сравнению с 1990-ми годами и даже началом 2000-х сейчас немного изменились. В 1990-х и начале 2000-х структура была довольно иерархической. Во главе операций стоял так называемый большой босс, который осуществлял всю координацию и планирование операций. Он находил инвестора, который финансировал предприятие (в некоторых случаях это мог быть и сам большой босс, но не всегда). Большой босс находил покупателя, который готов был приобрести груз дешевле рыночной цены и получить заведомо поддельные документы на этот груз. А также большой босс находил организатора захвата конкретного судна.

Этот организатор уже, получив средства и получив указания, кому нужно груз передать, то есть контакты покупателя, связывался с сообщниками на конкрет­ном судне с грузом, с инсайдерами компании-перевозчика и набирал, собственно, команду людей, которые осуществят захват судна. Однако ближе к концу 2000-х годов модель немного поменялась, большой босс исчез как необходимое звено, и теперь, по сути, организаторы захвата сами связываются с теми, кто будет финансировать предприятие, сами находят покупателей, в общем-то, сами все организуют.

То есть постепенно центр организации и координации перешел к исполни­телям непосредственно пиратских захватов. Как правило, покупают эти неофициальные грузы сырого пальмового масла фиктивные компании, которые оперируют где-то в регионе — в Индонезии, в Малайзии, в Сингапуре, в Южной Корее, в Китае. При таком способе покупки сырого пальмового масла можно заплатить за него примерно 60–65 % от его рыночной стоимости и, соответственно, затем перепродать его уже дороже.

В этой схеме на борту захватываемого судна обычно есть сообщники, которые помогают тому, чтобы захват судна прошел мирно, без человеческих жертв и без каких-то неприятностей. Команда судна нейтрализуется, товар перегружается на пиратское судно, а то судно, которое подверглось захвату, вместе с экипажем удерживается, как правило, в течение 24 часов. После чего они отпускаются. Найти следы пиратов после этого уже становится довольно затруднительным делом. Более того, как мы уже говорили, бо́льшая часть таких инцидентов просто не сообщается официально как случаи пиратства для того, чтобы не платить повышенные страховые премии.

Естественно, что для успеха этого предприятия очень важно, чтобы морские патрули не появились в том районе, где производится контрабандная перегрузка товара с одного судна на другое. Поэтому, как правило, для успеха предприятия соответствующие власти на местах получают определенную сумму денег для того, чтобы их усилия по патрулированию в нужный день были направлены куда-то в другое место. То есть фактически местные власти получают свою прибавку к доходам для того, чтобы пираты могли продолжать работать.

Конечно, бывают и неудачные захваты, когда происходит поимка пиратов. В этом случае в рамках пиратской деятельности предусмотрены средства на то, чтобы заплатить судьям, чтобы они вынесли либо оправдательный, либо самый минимально возможный приговор, что также способствует продолже­нию пиратской деятельности. Поскольку, как правило, в этом регионе захвата заложников не происходит и все пиратство сосредоточенно именно на том, чтобы украсть груз, то широ­кого внимания инциденты пиратства не привлекают. Поэтому мы гораздо меньше слышим о них, чем о сомалийских пиратах, например.

Соб­ствен­но, для того, чтобы такая деятельность окупалась, нужно, чтобы в период, когда у нас высокие цены на сырое пальмовое масло, успешной была хотя бы треть пиратских рейдов. А когда цены на сырое пальмовое масло пониже, достаточно, чтобы половина пиратских рейдов была успешной. То есть даже не сто процентов пиратских нападений должны быть успешными для того, чтобы пираты продолжали с выгодой функционировать.

Однако в период, когда цены совсем снижаются, пираты переключаются на другой продукт — на тот самый газойль. Например, так было в период с 2012 по 2014 год, когда газойль стоил дороже и, соответственно, его воровать было гораздо выгоднее. Дело в том, что газойль перевозится на судах похожего размера, также перевозится локально — и тактика захвата судна будет абсо­лют­но такой же. Единственное, что нужно иметь, — это, опять же, инсайдеров на соответствующих судах.

Более того, в этом случае даже не нужно искать покупателя продукта, который купит продукт оптом, поскольку газойль можно продать в некотором смысле мелким оптом для заправки автомобилей, мопедов, моторных лодок и тому подобных технических средств передвижения просто местному населению, буквально канистрами продают. Поэтому получается, что коррупция и невысокий уровень экономического развития делают пиратство выгодным в этом регионе. И, соответственно, пока эти условия не изменятся, пиратство продолжит процветать.

Более того, поскольку пиратство в такой модели фактически локализовано в этом регионе и приводит к тому, что доходы перераспределяются от владельцев плантаций пальмового масла к пиратским сетям в регионе, это не является большой международной проблемой и существенно снижает стимулы для международного вмешательства. Не нужно думать, правда, что его совсем нет, регулярно поднимается вопрос о том, что надо что-то делать с пиратством в этом регионе. Власти в первую очередь Индонезии, Малайзии и Сингапура обещают с этим разобраться на высоком уровне, однако на локаль­ном уровне все остается по-прежнему. Для того чтобы пиратство искоренить, нужно, чтобы удельный вес интересов пиратов и тех, кто от них страдает, немножко поменялся в пользу последних.

Проблемы экономического роста являются драйверами пиратства и в Африке, и в Латинской Америке. Но там ситуация несколько иная по сравнению с Индонезией, Малайзией и Сингапуром. В случае и Африки, и Латинской Америки пиратство является мерой вынужденной, и ситуация в этих странах еще более неблагоприятна, эти страны никак не растут такими же темпами, как рассмотренные нами страны Юго-Восточной Азии. По региону Латинской Америки и Карибского моря, как мы уже говорили, данных не так много для того, чтобы полностью оценить экономический ущерб, наносимый в этом регионе. Но любопытно, что в 2017 году был зафиксирован огромный рост числа пиратских нападений — 160 %. Это гораздо выше, чем во всех остальных регионах в том же году.

Основное объяснение этому — продолжающийся экономический коллапс в Венесуэле. Здесь пиратством начали заниматься рыбаки, к которым потом присоединились и представители береговой охраны. Собственно, рыболо­вецкая отрасль в Венесуэле еще в 2000-е годы начала приходить в упадок. После того как она была национализирована, управление ей было крайне неэффективно, регулирование тоже. В результате к нынешнему времени стало гораздо более выгодно использовать рыболовецкие суда для того, чтобы нападать на другие суда, чем, собственно, для того, чтобы заниматься ловлей рыбы.

Представители береговой охраны присоединились к пиратам в этом районе. Они захватывают людей на других кораблях с требованием выкупа — и это позволяет им также получать некоторые дополнительные доходы. На захваченных кораблях, как правило, забирают груз — это может быть свежий улов. А также забирают даже запасы еды, что указывает на крайне проблематичную экономическую ситуацию.

Местные пираты в Венесуэле занима­ются тем, например, что отбирают улов у мелких рыбаков из соседнего Тринидада. Или у своих же собственных более успешных товарищей. Налицо примитивное перераспределение ресурсов в пользу более сильного. И это, естественно, сильно ухудшает экономическое положение всего региона в целом. То есть проблемы одной страны начинают распространяться и на соседей. И при этом ожидать улучшения с пиратством в этом регионе не приходится, поскольку экономическая ситуация в Венесуэле продолжает только ухудшаться. Но здесь пиратство ограничивается такой относительно некрупной добычей и небольшими нападениями.

В Африке, особенно в Восточной, пиратство носит несколько другой характер. Хотя и здесь оно объясняется проблемами экономического роста. По тем оценкам ущерба от пиратства, которые у нас есть, почти 99 % общего ущерба приходится на Африку. И из них почти две трети приходится на Восточную Африку, практически целиком на одну страну — Сомали. Посмотрим, какова здесь экономи­ческая подоплека пиратства.

Пиратство в Сомали расцветает в тот момент, когда в стране усиливается политическая нестабильность. А точнее, когда в стране просто заканчивается хотя бы какое-то подобие политической стабильности, примерно с середины 1990-х годов. Естественно, что отсутствие нормальной государственной власти в стране приводит и к экономической, и социальной нестабильности. Страна фактически является крайне неоднородной по своему этническому составу, и довольно сложно найти баланс интересов для того, чтобы выстроить сильную центральную власть в стране.

Сомалийские пираты захватывают корабли и требуют выкуп за то, чтобы члены экипажей остались в живых. То есть они не столько грабят, сколько требуют большой выкуп за жизнь. Они захватывают крупные суда богатых государств, богатых компаний и требуют солидный выкуп. В этом как раз отличие от пиратства в Азии или в Латинской Америке. Как ни странно, предшественниками современных грозных сомалийских пиратов опять-таки стали рыбаки. Причем рыбаки, которые в условиях нефункциони­рующего государства взяли на себя волонтерскую роль по контролю за своими территориальными водами. Они запрещали иностранцам сбрасывать мусор в сомалийские территориальные воды. То есть изначально они занимались абсолютно благим экологичным делом. Естественно, что это начало довольно быстро сочетаться с мелким пиратством, с грабежом по типу того, что мы ви­дим сейчас в районе Венесуэлы. Однако со временем ситуация ухуд­шилась настолько, что для значительной части населения прибрежной части Сомали пиратство оказалось, по сути, единственным способом получить хотя бы какие-то средства к существованию. Поскольку легальной альтерна­тивы ему практически нет.

Грубые оценки, которые есть относи­тельно того, сколько зарабатывают пираты, показывают, что за год пиратства сомалиец может заработать от 30 до 40 тысяч долларов. По другим оценкам, за одно только успешное нападение на корабль каждый сомалий­ский пират получает от 25 до 75 тысяч долларов. Но мы должны понимать, что и то и другое — это приблизительные оценки. При этом ВВП на душу населения в Сомали в лучшем случае оценива­ется в 500 долларов в год. То есть за год занятий пиратской деятельностью можно заработать минимум в два раза больше, чем за 30 лет официальной работы — при условии что человек будет получать те самые средние 500 дол­ларов в год. Поэтому естественно, что экономические стимулы к пиратству просто огромны в этой стране.

Конечно же, у пиратства есть и риски. И смерть, и получение серьезных увечий, и попадание в тюрьму, и получение серьезного наказания. Исследователи оценили, с учетом всего происходящего в регионе, такие издержки от занятий пиратством максимум в 3,3 тысячи долларов. То есть мы видим, что издержки от занятий пиратством в десять раз меньше, чем минимальная оценка того, что можно заработать за год. Поэтому, опять‑таки, очевидно, что пиратство выгодно.

Конечно, не весь доход, который пираты получают от своей деятель­ности, рас­пре­деляется целиком среди пиратов. Часть его, по разным оценкам от 30 до 50 %, уходит, собственно, тому, кто основал клуб, кто приносит средства, кто фи­нансировал, собствен­но, первоначальное предприятие. И еще порядка одной пятой части дохода уходит на то, чтобы совершенствовать и развивать всю пи­ратскую сеть, вкладываться в оборудование, в новые суда, в оружие, в трени­ровку и так далее.

Но даже с учетом этого, если уменьшить, соответственно, оценку того, сколько получает в год каждый пират, занятие пиратством остается в разы более выгодным, чем легальная работа, которой, к тому же заметим, практически нет в Сомали. Более того, не только сами пираты получают выгоду от пиратства. На пиратов, на пиратские действия работает практически все местное население. То есть на обслуживание пиратской сети. На предоставление им продуктов, обслуживание их кораблей, помощь в сбывании груза, на то, чтобы помогать им охранять пленников. В условиях, когда государство фактически не функционирует, вся экономи­ческая жизнь оказывается сосредоточена в руках наиболее сильного института в стране, которым в данном случае оказалось пиратство.

По сравнению с Азией и с Латинской Америкой африканские пираты исполь­зуют в корне другую модель. Они как раз захватывают крупные суда, которые затем, используя экипаж в качестве заложников, удерживают. Причем удерживают иногда в течение нескольких лет. То есть они готовы ждать до тех пор, пока не получат весьма значительный выкуп. Причем захват судов произ­во­дится не только непосредственно у берегов, но уже и на значительном отдалении от берегов. То есть пиратство начинает немножко отступать от того, чтобы быть исключительно береговым пиратством. У них хорошо воору­жен­ные современные корабли. Сами пираты хорошо тренированы, подготовлены и хорошо вооружены. Поэтому значительная часть тех вылазок, которые они предпринимают, оказывается успешной.

Исследователи считают, что на данный момент у сомалийских пиратов факти­чески уникальная модель, никто другой такой моделью в мире не пользуется. И естественно, что эта проблема носит международный характер. Однако пока ее решить не удается. Все попытки усиления международного контроля за тем, что происходит с судоходством в этом регионе, имеют исключительно временный эффект.

С точки зрения экономики здесь есть два объяснения. Во-первых, несмотря на то, что ущерб от пиратства в этом регионе составляет, по оценкам, 1,4 мил­лиарда долларов только за 2017 год, это все равно крайне маленькая сумма в общем обороте мировой торговли. Это примерно одна десятитысячная от суммы мировой торговли за 2017 год. То есть несмотря на то, что сумма ущерба выглядит крайне внушительной, действительно серьезных стимулов навести здесь порядок, в общем-то, нет.

Во-вторых, регион является одним из наиболее нестабильных в мире. Скажем, соседний Йемен, в котором недавно тоже был политический конфликт, как только политическая нестабильность усилилась, тоже начал прибегать к пиратству и пытаться копировать то, что происходит в Сомали. Более того, судя по всему, часть йеменцев начала просто как-то кооперироваться и помо­гать сомалийцам, поскольку параллельно произошло и увеличение числа захвата кораблей сомалийцами. Если Сомали фактически управляется и контролируется пиратами, то вполне очевидно, что сеть финансовых контактов и сеть торговых контактов выходит далеко за пределы Сомали и даже за пределы самого региона. До тех пор пока сам регион нестабилен, навести в нем порядок и взять пиратство под контроль будет очень сложно.

Кроме того, на всякое средство слежения есть средство противо­слежения. И поскольку сомалийские пираты уже достаточно хорошо экипированы, они вполне могут себе позволить глушить радары, посылать другого рода сигналы, то есть, условно говоря, они вполне профессионально действуют для того, чтобы создать впечатление ложной безопасности, иначе им бы вообще никого не удавалось захватывать.

Более того, системы слежения работают не стопроцентно. Можно вспомнить, что несколько лет назад пропал самолет — как пропал с радаров, так его не нашли. Вообще не нашли, несмотря ни на какие современные средства отслеживания. Поэтому здесь тоже не стоит преувеличивать значение наших достижений. То есть, по сути, мы имеем дело с такой очень хорошо организо­ванной сетью пиратов, которые прекрасно вооружены и экипированы и умеют делать свое дело не хуже, чем профессиональные военные.

Конечно, сеть контактов, сеть интересантов выходит за пределы и Сомали, и региона, поэтому здесь, собственно, никто не знает, как далеко точно уходят корни, — но, конечно же, там интересы далеко не только самого Сомали. То есть финансово, я думаю, здесь заинтересовано гораздо большее количество сторон.

Попытки экономическими методами пресекать пиратскую деятельность, то есть попытки отслеживать финансовые потоки, отмывание денег, также не приводят к большому успеху. А сейчас, когда появились криптовалюты, соответственно, пиратам может стать еще проще уводить свои нелегальные доходы в тень. Поэтому практически единственным возможным решением проблемы было бы ускоренное экономическое развитие региона.

То есть нужно сделать так, чтобы населению стало выгодно с меньшим риском и, может быть, немножко меньшими доходами заниматься не пират­ством, а легальной деятельностью. Но, к сожалению, шансов на это немного. Потому что в истории нет примеров, когда извне в страну приносилось бы экономи­ческое процветание и это удержива­лось бы в течение длительного времени. У самих сомалийцев пока стимулов менять свое экономическое поведение нет, и в ближайшей перспективе они вряд ли появятся.

То есть мы видим, что в настоящее время пиратство является береговым. Пираты редко оперируют сейчас в открытом море. И пиратство в основном концентрируется в районах со слабым государством и низкими доходами. И, в дополнение к этому, с высоким экономическим неравенством.

Собственно, это вполне укладывается в то, о чем мы говорили в самом начале. Когда появление сильных государств позволило практически полностью искоренить пиратство в XVIII веке, перестать прибегать к услугам капе­ров — потому что теперь экономи­ческое развитие концентрировалось не только на ресурсах, но и на том, как наиболее правильно и эффективно их исполь­зовать. И более того, тип ресурсов стал несколько иным. Для того чтобы развивать экономику, уже недостаточно было просто прекращать торговые потоки стран-конкурентов. И с тех пор пиратство мигрировало в менее экономически развитые страны и районы и снова стало преимуществен­но береговым. 

Расшифровка

Говоря о современном пиратстве, нельзя не сказать про цифровое пиратство, которое является, пожалуй, даже более значительным в размерах, чем настоя­щее морское пиратство. Как мы помним, морской разбой — это один из видов преступлений против собственности, когда в открытом море производится неправомерный, без позволения какой-либо правительственной власти, захват экипажем частного судна с целью присвоения чужой собствен­но­сти или получения выкупа. То есть это неправомерное перераспределение каких-то ценностей и денежных средств. Цифровое пиратство является нарушением авторского права и состоит в том, что работы, являющиеся объектом автор­ского права, то есть защищенные авторским правом, используются без получе­ния соответствующих разрешений и без уплаты соответствующих сумм авторам. То есть цифровое пиратство — это всего лишь часть нарушений авторского права, которая связана с копиро­ванием работ на цифровых носителях. Но мы понимаем, что незаконное копирование чужих работ может иметь место и в другом виде, например на физических носителях. Скажем, это ксерокс книги.

Чтобы лучше понять подоплеку цифрового пиратства, в чем оно похоже на обыч­ное пиратство и чем отличается, давайте посмотрим на класси­фикацию всех товаров и услуг с точки зрения экономики в двух плоскостях. Одна плоскость — это соперничество в потреблении, вторая — возможность исключаемости.

Что такое соперничество в потреблении или несоперничество? Если мы говорим, например, о смартфоне, то в каждый момент времени им могу пользоваться либо я, либо другой человек. То есть если кто-то пользуется им, то другой уже не может. Это пример соперничества в потреблении.

С другой стороны, обеспечение безопасности, скажем силами армии, то есть общественное благо, это мы уже встречали, — не приводит к такому результату. Если армия защищает меня, она в той же степени защищает и моего соседа. Аналогичный пример с уличным освещением. Фонарь, освещающий улицу, освещает ее и для меня, и для моего соседа в равной степени.

С исключаемыми товарами, с одной стороны, понятно: если я не заплачу за смартфон, я не смогу им пользоваться. Меня легко исключить из возмож­ности им пользоваться. То же самое верно и, например, относительно платных компьютерных программ, и цифровых копий книги, фильма и так далее. Но это не работает так же хорошо с освещением улиц или, скажем, с армией. Если я не заплачу, но другие заплатят, я все равно смогу пользоваться тем же самым — ну если только меня не выкинут из страны.

То есть, грубо говоря, получается четыре категории. Те товары и услуги, которые характеризуются соперничеством в потреблении и исключаемостью. Это большинство тех товаров и услуг, которые мы используем: одежда, еда, личные вещи, услуги парикмахера и так далее. Во-вторых, характеризуемые соперничеством в потреблении и неисключаемостью. Как, например, рыба в море. Рыбу выловить и съесть или продать может только кто-то один. Но физически исключить тех, кто за квоту не заплатил, например, или выловил больше, чем полагается по квоте, очень сложно. То есть это практически неисключаемые блага.

Третья категория, характеризуемая несоперничеством в потреблении и исключаемостью, — это компьютерные программы, кино, музыка, книги в цифровом формате. Все это можно распространять за определенную плату. И, наконец, четвертая категория — это общественные блага.

С точки зрения этой классификации настоящее пиратство оперирует благами из первой категории. То есть, будучи пиратом, человек грабит вещи, отбирает возможность их использования. А цифровое пиратство оперирует благами из третьей категории — когда тот факт, что пират будет пользоваться, скажем, незаконной копией Windows, никак не уменьшит мои возможности пользо­ваться легальной и законной копией Windows. То есть мы видим, что цифровое пиратство потенциально наносит вред тем, кто обладает правами на взимание платы за использование какого-либо товара и услуги, но не наносит вреда всем остальным потребителям этого товара, во всяком случае напрямую.

Получается, мы уже говорим о том, что можно создавать объекты, которые не имеют прямого материального выражения. Они не по конкретному заказу создаются, а имеют нематериальное воплощение и создаются ради рыночного спроса. Например, без появления такого спроса профессия писателя не могла бы состояться.

Поэтому пиратство в этом случае также приравнивается к краже, а ущерб рассчитывается по розничной стоимости оригинального продукта. И поскольку такое пиратство связано с вопросом авторского права, давайте кратко посмотрим, когда авторское право появилось и как оно изначально выглядело.

В английских источниках первым таким примером является королевская хартия, полученная Почтенной компанией торговцев канцелярскими принадлежностями от 1557 года. Согласно этой хартии компания фактически оказывалась монополистом на рынке книгопечатания. Потому что, во-первых, она была наделена правами цензора — то есть она могла решать, какие книги нарушают установления церкви и государства, и это уже было эффективным оружием против конкурентов. А во-вторых, как только эта компания выпускала книгу, никто не имел права копировать эту книгу, никогда. То есть авторское право этой компании на книгу оказывалось бессрочным. И заметим, что автор­ское право принадлежало не автору произведения, а компании, которая его выпустила.

Есть гипотеза, что в самом начале XVII века именно в связи с деятельностью этой компании было впервые употреблено слово «пираты» применительно к тем, кто незаконно копировал книги и пьесы, издаваемые этой компанией. То есть пиратством было названо производство контрафактной продукции. В таком значении это слово сохранилось и до наших дней и перешло в том числе и на цифровое пиратство.

Получается, что если морские пираты отбирали у жертв деньги и вещи, то пираты, занимающиеся незаконным копированием, отбирали часть потенциального дохода у правообладателей. То есть они не отбирали деньги напрямую, они отбирали потенциальный доход.

Позднее, в 1710 году, был принят так называемый статут королевы Анны, который устанавливал авторское право на произведения на срок в 14 лет. Причем права на произведения принадлежали теперь автору. Автор мог продать какой-либо книгопечатающей компании право на издание своего произведения — и компания получала это монопольное право на 14 лет. В случае если автор спустя 14 лет все еще был жив, он имел право повторно продать авторское право той же самой или другой компании еще на 14 лет. После этого любое произведение становилось фактически общественным достоянием. Естественно, возникал вопрос, может ли автор одновременно продать произведение двум компаниям, так чтобы они об этом не знали? Чтобы исключить такую возможность при продаже права на публикацию, произведение регистрировалось в специальном реестре. Тем самым теперь монополия на публикацию какой-то книги или пьесы у компании, которая ее печатала, была временной. И компания, договариваясь с автором о том, сколько ему заплатить за использование авторского права, должна была угадать, каким спросом будет пользоваться произведение, соответственно — каковы будут издержки и на какую прибыль она может рассчитывать. Поэтому естественно, что в интересах компании-монополиста на эти 14 лет было всячески охранять свое право и бороться с любыми незаконными копиями, которые тем не менее все равно были.

Можно констатировать, что общество в этот момент поднялось как бы на следующую ступень. То есть рентный доход стала приносить уже не только земля, но и собственность совершенно другого плана — интеллектуальная. И получается, что если настоящие пираты были готовы платить рентный доход за возможность пользоваться удобной гаванью, например, и не подвергаться при этом опасности быть пойманными, то пираты — изготовители нелегальной продукции извлекали доход, лишая рентного дохода владельца авторских прав.
И, конечно же, поскольку в сфере интеллектуальной собственности пиратство было точно так же незаконным, нелегальным, как и морское пиратство, государ­ство боролось с ним и выступало, разумеется, на стороне правообла­дателей. Не только потому, что государство является фактически гарантом прав собственности, но и потому, что нелегальная деятельность не приводит к росту налоговых платежей. Более того, за счет снижения продаж официальной продукции налоговые платежи могут даже сокращаться. Поэтому у государства есть еще и собственный экономический интерес в том, чтобы с пиратством в этом смысле тоже бороться.

Перескочив через много этапов в развитии концепции авторского права, отметим еще одну ступень, еще один важный этап — это появление кинематографа. Фактически к началу ХХ века сложилась любопытная ситуация: кинокомпании-конкуренты, поскольку не было законодательства, которое регулировало происходящее в этой сфере, часто копировали друг у друга фильмы просто покадрово. И более того, они брали сюжеты популярных книг, популярных пьес, в том числе шедших на Бродвее, например, и использовали их для производства фильмов.

С учетом того, что первые фильмы были короткими, предполагалось, что изначальную книгу или пьесу зритель уже знает. Потому что иначе он не сможет понять происходящее. И фактически фильмы представляли собой не столько полноценные фильмы, сколько такие небольшие движущиеся иллюстрации к каким-то отдельным сценам или частям книги или пьесы. И тем не менее правомерность использования в коммерческих целях чужих идей была поставлена под вопрос в 1907 году, когда кинокомпания Kalem выпустила собственный фильм по роману Лью Уоллеса «Бен-Гур: история Христа». В это время была также популярна постановка по мотивам этой книги на Бродвее. И именно тогда было вынесено важное судебное решение. Хотя кино представляет собой совсем не то же самое, но фактически оно расска­зывает сюжет книги, используя собственный, кинематографический язык. И для того чтобы использовать чужую идею, чужой сюжет, правообладателям нужно заплатить. Результат этого решения может оказаться неоднозначным, и мы еще поговорим об этом.

Собственно, развитие концепции авторского права некоторое время шло в разных странах параллельно и могло идти немного в разном направлении, а международная синхронизация существенно отставала. Поэтому складывалась такая ситуация, когда то, что было защищено авторским правом в одной стране, в другой стране не имело надлежащей защиты. Например, от такого действия пиратов страдал Чарльз Диккенс. Его книги в Великобрита­нии были защищены авторским правом — соответственно, они относительно дорого стоили. В то же время в США его книги не были объектом защиты авторского права, и поэтому их там нелегально печатали, продавали дешево, и, соответственно, у него росла армия поклонников в США. Диккенса такое положение вещей совершенно не устраивало, он очень дорожил авторскими отчислениями, поскольку ему нужно было кормить большую семью с девятью детьми. Но при этом получалось, что в Великобритании, например, его произведения конкурировали с дешевыми копиями произве­дений Марка Твена, которые в США продавались по более дорогой цене, поскольку они там покрывались авторским правом.

Марк Твен был тоже крайне озабочен авторскими правами и их защитой, и ближе к концу жизни он вообще отстаивал перед конгрессом концепцию бессрочного авторского права, руководствуясь, видимо, естественным желанием оставить как можно больше средств к существованию своим потомкам. В целом понятно, что и Диккенс, и Твен были заинтересованы в том, чтобы самим получать как можно больше вознаграждения за результаты своего труда, а не делиться с кем-то своими доходами.

По мере продвижения технического прогресса вопрос об авторском праве только усложнялся. Потому что в отличие от материальной собственности, на которую установить право собственности относительно легко (если я что-то купила, то я этим владею, вот подтверждение покупки), то авторское право представляет собой более сложный конструкт, когда мы говорим про интел­лек­туальную собственность.

Например, авторское право на книгу — это право на что? На то, что нельзя полностью перепечатать текст без разрешения правообладателя? Или какой-то кусок текста? Или можно все-таки использовать какой-то кусок текста в каких-то ситуациях? Можно ли использовать тех же персонажей, например, но в другом сюжетном контексте? Можно ли использовать тот же сюжет? Можно ли использовать это в некоммерческих целях? И так далее. С точки зрения пользователя возникает еще один вопрос: если я купила «физическую» книгу, я могу поделиться ею с друзьями, дать им ее почитать. Если я купила книгу в цифровом формате, имею ли я право скопировать этот файл кому-то из своих друзей или нет? То есть фактически здесь огромный клубок вопросов, который решается постепенно и который все более и более жестко очерчивает концепцию авторского права — что, безусловно, может стать причиной проблем в будущем.

Собственно, почему пиратство в этой сфере вообще до сих пор процветает? Исследование, скажем, рынка контрафактной продукции — не только цифрового пиратства, но и незаконного физического копирования каких-то продуктов (книг или фильмов) — показывает, что, например, в азиатских странах потребители покупают такие пиратские продукты не потому, что они хотят сэкономить, а потому, что они просто не могут позволить себе купить оригинал. То есть они не смогут купить, условно говоря, десять дисков с оригинальными фильмами, но могут позволить себе купить десять пиратских дисков.

Более того, если бы производство пиратских продуктов и их продажу в этих странах удалось остановить, это совершенно не значит, что все эти потреби­тели пошли бы и купили все то же самое у официальных производителей. Поэтому с точки зрения экономики здесь есть такая вполне логичная ниша для ценовой дискриминации.

Ценовой дискриминацией может воспользоваться монополия — то есть та ком­пания, которая продает какой-то уникальный продукт, — для того, чтобы разным группам потребителей продать этот продукт по разным ценам. То есть тем, кто готов платить дороже, продать по самой дорогой цене, а тем, кто готов покупать этот продукт только по существенно более низким ценам, продать по низким. Собственно, с фильмами одно из решений как раз и было найдено в том, что официальные DVD имеют региональный код. Среди многих других вещей, которые этот код позволяет отслеживать и регулировать, это позволяет регулировать цену, по которой диски продаются в разных регионах. То есть можно в экономически более бедных регионах продавать официальные диски дешевле.

Но здесь мы сталкиваемся с другим вопросом, и это вопрос о нарушении прав потребителей и о нарушении свободы торговли. Если я купила DVD в Лондоне, но у меня на ноутбуке стоит регион «Россия», почему я не могу смотреть легально купленный диск на своем компьютере? Вo-вторых, правила Всемир­ной торговой организации тоже не предполагают практики такой ценовой дискриминации, и, вообще говоря, до сих пор идет обсуждение — легальна ли такая практика с точки зрения Всемирной торговой организации, в которой состоит большинство стран мира на данный момент?

Кроме того, исследование спроса на пиратские продукты показало также, что пиратские копии часто являются стимулом для того, чтобы либо через какое-то время купить оригинал, либо купить какую-то продукцию сувенир­ного плана, связанную с этим фильмом, или этой музыкальной группой, или этой книгой. Кроме того, посмотрев один раз какой-то культовый фильм в пиратской версии, люди могут настолько полюбить его, что и спустя длительное время быть готовыми пойти и посмотреть его в кинотеатре в хорошей оригинальной версии. Иначе на показ в Москве по случаю 20-летия выхода «Бойцовского клуба» не пришел бы вообще никто. И тем не менее кинотеатры собирали если не целые залы, то по крайней мере наполовину заполненные.

А еще обнаружилось, что пиратская продукция способствует успехам гастрольных туров. Этот эффект на себе обнаружил еще Чарльз Диккенс, приехавший в Америку, где его ожидал более чем восторженный прием огромного количества читателей нелегальных копий его книг. Это позволило Диккенсу за время его тура 1867–1868 годов заработать 19 тысяч фунтов стерлингов. Для понимания того, что это была огромная сумма: выходной костюм хорошего качества в это время можно было купить за три фунта. А квалифицированный персонал зарабатывал за неделю один фунт. То есть Диккенс на самом деле практически озолотился. Естественно, что такого эффекта не было бы, если бы все книги Диккенса в Америке продавались только по официальным ценам.

В наше время эта идея была как бы заново открыта музыкальными коллекти­вами, которые фактически основные средства сейчас зарабатывают не от про­дажи своих CD, а во время гастрольных туров и за счет того, что продают разного рода сувенирную продукцию. То есть бизнес-модель перестраивается следом за действиями пиратов. И это выглядит как естественный и нормальный ответ на происходящее.

Что же у нас происходит со стороны предложения оригинальной продукции? Здесь можно отметить следующее. Авторское право, с одной стороны, стимулирует людей что-то делать и, соответственно, получать авторские права на свои произведения, но, с другой стороны, может приводить к ограничению появления новых продуктов в той же нише. В конце концов, в теории сюжето­строения выделяют, в зависимости от того, какой теории придерживаться, от 7 до 36 сюжетов. Поэтому получается, что новые фильмы, книги, музыка так или иначе будут использовать то, что уже было раньше написано.

Такая ситуация сложилась, например, с четвертой книгой из поттерианы. Джоан Роулинг получила иск, обвинявший ее в том, что она использовала содержание малоизвест­ной книги «Волшебник Вилли» писателя Эдриана Джейкобса. Но в итоге этот иск даже не был принят в работу. Собственно, об этом писал Редьярд Киплинг, когда говорил, что «Гомер все легенды на свете знал, / И все подходящее из старья / Он, не церемонясь, перенимал, / Но с блеском, — и так же делаю я».

А ведь, помимо того, чтобы сознательно обратиться к какому-то известному сюжету, есть еще и криптомнезия — это свойство мозга предлагать собственную версию когда-то услышанного, увиден­ного или прочитанного и выдавать это за результат собственного творчества. Есть множество историй такого рода. Возможно, одна из самых известных — это песня Джорджа Харрисона «My Sweet Lord».

Недавно с точки зрения развития музыкальной индустрии было вынесено важное судебное решение: в декабре 2018 года по судебному процессу между наследниками Марвина Гэя и музыкан­тами Робином Тиком и Фаррел­лом Уильямсом. Наследники Гэя отсудили 5,3 миллиона долларов компенсации. При этом суд принял такое решение на основе схожести даже не основной мелодии композиции «Blurred Lines» Тика и Уильямса, она сравнивалась с «Got to Give It Up» Гэя, а на основе деталей вроде басовой партии.

С решением суда не согласны музыкальные сообщества, которые выразили свою позицию в открытом письме, поскольку любое музыкальное произве­дение фактически вдохновля­ется работами предшественников. И поэтому невозможно запрещать копировать какие-то маленькие, может быть даже незначительные, не основ­ные вещи из пусть даже очень известных произведений предыдущих авторов.

Другая часть ограничений, которая связана с авторскими правами, связана с тем, что в последнее время сюжеты и герои популярных книг или фильмов часто используются людьми для собственного творчества, у которого может не быть выраженной коммерческой составляющей. Например, фанфики. Строго говоря, они являются нарушением законодательства авторских прав. Собственный перевод любимого произведения, строго говоря, тоже может быть приравнен к нарушению авторских прав. В компьютерных играх нельзя создавать новых персонажей или улучшать имеющихся. Более того, опасно даже цитировать известные песни. Например, когда президент Киотского университета Юити Ямагива выступал перед студентами в 2017 году и процитировал несколько строчек из песни Боба Дилана «Blowing in the Wind», это было сочтено нарушением авторских прав певца.

То есть очень легко в наше время оказаться обвиненным в нарушении авторских прав — что, безусловно, может повлиять на появление новых фильмов, и песен, и книг, авторы которых будут бояться нарушить чьи-то уже существующие авторские права.

Но пиратов все это не останавливает. И благодаря тому, что большая часть деятельности пиратов теперь происходит в цифровом формате, бороться с ними становится очень сложно. Можно закрыть один сайт с пиратским контентом, но вместо него легко возникнет другой.

Такая ситуация означает, что нужно не только бороться с пиратством и, может быть, не пытаться идти по пути ужесточения авторских прав, а искать новые форматы, предлагать свою продукцию и искать новые модели заработка.

Одну такую модель мы уже видели — за счет гастролей, за счет продажи сувенирной продукции. Другой вариант — предлагать ограниченную часть материалов бесплатно, а полный доступ или расширенный доступ — по подписке. И эта опция используется для распространения и программных продуктов, и текстов, и музыки. И с учетом того, что больше всего пиратство распространено в странах с низкими доходами, стоимость подписки в таком случае должна быть невысокой. Для того чтобы как можно людей предпочли заплатить небольшую сумму и чувствовать себя спокойно, потребляя легальный контент.

Обеспечить низкую стоимость подписки скорее смогут не очень большие компании, у которых довольно много конкурентов. Но проблема состоит в том, что получить легальный доступ к большому количеству музыки могут только компании, у которых есть собственный большой штат юристов, который сможет провести все необходимые переговоры, и, скорее всего, компании придется вложить довольно большую сумму в то, чтобы получить доступ к сколько-нибудь большому количеству музыкальных треков.

Логично поинтересоваться — а насколь­ко велика проблема цифрового пират­ства? Насколько сильный ущерб наносится правообладателям действиями пиратов? Оценки очень разные и крайне неточные. Очень сложно посчитать целиком ущерб от пиратства во всех областях — и в киноиндустрии, и в области книжного пиратства, и музыки, и игр.

Например, по данным Group-IB, в 2017 году объем рынка видеопи­ратства только в России составил 85 миллионов долларов. При этом в том же году компания Digital TV Research оценила глобальные потери от видеопиратства почти в 32 миллиар­да долларов. Если принять, что обе эти оценки верны, получается, что Россия в общий ущерб от видеопиратства в 2017 году внесла только две десятые процента. Основной убыток от пиратства приходится на Азию — по понятным причинам: это наиболее населенный регион, причем регион стран с низкими доходами.

Но, конечно, нужно еще раз подчеркнуть, что эти оценки являются очень приблизительными, поскольку они основываются на неполных данных и могут использовать методы оценки ущерба, к которым есть вопросы. Например, распространение цифровой копии фильма, скажем, ущерб от него сложно оценивать по стоимости DVD этого фильма — потому что на DVD нет спроса в таком количестве. И более того, распространять цифровую копию гораздо дешевле, чем произвести DVD. Однако, хотя цифры ущерба от пират­ства довольно условные, правообла­датели, естественно, с большим удовольствием их получают, цитируют и указывают на то, что в результате пиратства экономика недополучает какие-то доходы. И, естественно, большую часть этих доходов предполагается, что недополучила фирма-правообладатель, которая тем не менее утверждает, что она могла бы вложить эти средства в развитие каких-то новых проектов и тому подобное.

Но здесь, хотя в этом утверждении есть доля правды, нужно понимать и другое. Есть здесь некоторое такое манипули­рование фактами. Если люди выбрали не купить официальный DVD, а скачали пиратскую копию фильма, то те деньги, которые они могли бы потратить на покупку официального DVD, они потратили на что-то другое. Потреби­тельский долг во всех странах в мире растет. То есть потребители не складывают деньги под матрас, они не копят эти деньги — они активно потребляют. Просто они потребляют что-то другое.

Поэтому получается, что у нас в каждый конкретный момент времени происходит перераспределение доходов от официальных правообладателей к пиратам. Или к другим поставщикам товаров и услуг. В этом смысле это очень похоже на перераспределение ресурсов, которое происходит в случае морского, настоящего пиратства, когда деньги и ценности перекочевывают от одних людей к другим. Реальный ущерб экономике будет нанесен в том случае, если действия таких цифровых пиратов и изготовителей контрафакт­ной продукции приведут к замедлению экономического роста в будущем. Но доказать такой эффект на реальных данных очень сложно. Практически убедительных доказательств этого у нас на данный момент нет.

Помимо того, что у нас нет согласия по поводу того, как считать на самом деле убытки от нарушения авторского права, противники существующей системы авторского права указывают на то, что очень часто эта система защищает не столько интересы самих авторов, сколько интересы крупных корпораций, которые владеют правами на соответствующие произведения и просто отчисляют некоторый процент самим авторам. Это позволяет критиковать эту систему не только с экономической точки зрения, но даже и с моральной точки зрения. И в этом случае часто говорят о том, что авторы фактически обделены и получают крохи от этих крупных корпораций, а пираты — это своего рода современные Робин Гуды.

Это, конечно, тоже очень спорная точка зрения. С одной стороны, современные пираты часто выкладывают абсолютно без какой-либо коммерческой выгоды фильмы, музыку или книги на разного рода файлообменные сайты. Более того, популярные фильмы или сериалы часто озвучиваются командами актеров-любителей буквально из любви к процессу. На бесплатной основе делаются переводы субтитров, сводятся разные звуковые дорожки. То есть люди действительно делают довольно много вещей бесплатно — просто из интереса, из любви, из желания каким-то образом самовыразиться. Некоторые ценители музыки или фильмов тратят время на то, чтобы оцифровать старые музыкальные кассеты или видеокассеты и фактически делают доступным то, что иначе просто недоступно никак — потому что, например, официальных цифровых версий не существует.

У этого процесса, конечно же, есть и обратная сторона. Например, сайты, которые показывают пиратские версии наиболее популярных сериалов, зарабатывают неплохие деньги на рекламе. По оценкам Group-IB, окупить пиратский сайт можно за счет рекламы нелегальных услуг. В первую очередь это онлайн-казино. И если обеспечить в месяц хотя бы 80 тысяч просмотров рекламы, то сайт окупится очень легко. И поскольку реальный трафик значительно больше, то некоторые оценки показывают, что доход таких сайтов ежемесячно может составлять от 10 тысяч долларов. Это уже не похоже на некоммерческую деятельность.

Конечно же, точные цифры оценить сложно, и по-прежнему остается вопрос, в какой степени пиратские продукты действительно замещают спрос на оригинальные продукты. Будут ли пользоваться дорогие и качественные оригинальные продукты таким же спросом — или нет. Несколько исследований попытались дать такие оценки и понять, в какой степени действительно пиратство вытесняет официальные продажи. Например, в 2012 году американские ученые Данахер и Уальдфогел рассмотрели такой эксперимент. BitTorrent позволял скачивать пиратскую копию фильмов удобным для пользователя образом. Голливуд практиковал разные даты выхода фильмов в прокат в США и в других странах. Получилось, что после того, как возник BitTorrent, почти сразу после выхода фильма в прокат в США потребители в других странах могли посмотреть этот фильм, не дожидаясь несколько недель, пока он появится на экранах кинотеатров. Контролируя все возможные другие факторы, которые могли повлиять на результат, ученые выяснили, что кассовые сборы голливудских премьер в других странах (они рассматривали кроме США еще 16 стран) снизились как минимум на 7 % в результате появления BitTorrent. При этом в США значимого снижения не наблюдалось. Поэтому вывод из этого исследования состоял в том, что скорее отсутствие легальной возможности посмотреть фильм одновременно с его выпуском в США приводило к тому, что люди смотрели фильм в пиратских копиях и уже в меньшем количестве шли в кинотеатры.

Еще одно любопытное исследование было проведено под эгидой Еврокомис­сии в 2015 году, где рассматривали ситуацию с пиратством в шести странах Евро­союза: Германии, Великобритании, Испании, Польше, Франции, Швеции. И рассматривали все это по состоянию на 2014 год в разных сегментах: музыка, аудиовизуальные материалы (то есть в основном фильмы), книги и игры. Помимо просто изучения цифр покупок и оценки того, сколько людей пользовались пиратскими копиями, исследователи также провели опрос репрезентативных выборок в этой стране для того, чтобы выяснить, при каких условиях вместо пиратской копии люди покупали бы оригинал. То есть они попытались как раз таки оценить вот этот самый потенциальный спрос. Оказалось, что в среднем 51 % взрослых и 72 % несовершеннолетних хотя бы один раз в 2014 году прибегали к нелегальному скачиванию контента. Однако в результате исследования выяснилось, что значимого влияния на официаль­ные продажи, за исключе­нием киноиндустрии, не было. То есть цифровое пиратство статистически значимого влияния не оказывает на индустрию музыки, книг и игр.

Исследователи подчеркивают, что это не значит, что влияния нет никакого. Это значит, что им не удалось выявить значимого влияния. Однако оценка потерь вследствие пиратства на прокате новых фильмов составила 5 %. То есть киноиндустрия, опять-таки, страдает. Любопытно, что, видимо из-за отсутствия результатов о значимости пиратства, официальное обнародование результатов этого исследования было затянуто почти на два года Еврокомиссией.

В 2018 году Нидерландский институт права в информационной сфере попы­тался дать оценку глобальных потерь от пиратства в сфере интеллектуальной собственности. Правда, они тоже это сделали на примере небольшой выборки стран, всего 13: семь из Евросоюза плюс Канада, Бразилия и четыре азиатские страны. Они также полагались на опросы в этих странах — чтобы понять, во-первых, какова степень вовлеченности в пиратскую деятельность, так сказать. А во-вторых, готовность покупать официальные продукты вместо пиратских.

И исследователи выяснили, что если официальный доход на душу населения меньше 30 тысяч евро в год, то объемы покупок легального контента в таких странах будут существенно меньше. То есть действительно низкий уровень доходов является основным препят­ствием для того, чтобы покупать легальную продукцию, и именно эти страны являются в первую очередь теми, кто обращается к пиратской продукции.

Применительно к потреблению музыки было выяснено, что потребление пиратских копий действительно приводит к снижению покупки официальных CD, но увеличивает доходы от концертов и музыкальных фестивалей — и при этом одно уравновешивает другое. Голливудским блокбастерам опять не повезло. Действительно, есть снижение кассовых сборов в кинотеатрах примерно на 4 %. И опять-таки это в первую очередь характерно для стран с низким доходом. Но при этом доходы от официальных прокатов аудио- и видеоматериалов немного растут. Это позволяет надеяться, что можно будет перевести часть потребительского спроса в более легальное направление.

Книг стали действительно покупать меньше, как бумажных, так и аудиокниг на CD, — но, возможно, это в значительной степени просто эффект перехода на цифровые электронные книги. И здесь сложно выделить отдельный эффект от пиратства и эффект от появления официальных цифровых книг. Ну а приме­нительно к играм было выяснено, что есть просто два сегмента игроков. Одни игроки несерьезные, они предпочитают официальные бесплатные игры и в целом не слишком этим интересуются. А игроки серьезные действительно в большей степени полагаются на пиратские ресурсы. То есть, как видим, спрос действительно оттягивается на пиратский контент.

Заметим, что все исследования схо­дятся в одном: а именно в том, что на премьеры фильмов в кинотеатрах ходит несколько меньше людей и кассовые сборы снижаются, на 4–7 %. Но в остальных сегментах, по-видимому, потери не такие значительные, как это представляют сторонники жесткого авторского права.

Нельзя не сказать, говоря о цифровом пиратстве, о таком довольно неожиданном сегменте пиратства, а именно — появление пиратского сайта, на котором можно найти копии научных статей и книг. Сайт Sci-Hub — проект Александры Элбакян, молодой выпускницы Казахского национального технического университета. Этот проект предоставляет бесплатный доступ к статьям и книгам, он был запущен в сентябре 2011 года, и по состоянию на сегодня в нем находится более 70 миллионов статей и книг. В обычной жизни к большин­ству из них доступ платный, причем одна статья может стоить 25–30 долла­ров. Это означает, что если у универ­ситета нет подписки на базы с такими статьями, то на то, чтобы прочитать необходимое количество статей для написания диссертации, можно потратить не одну тысячу долларов.

Самое интересное — оказалось, что этим проектом пользуются не только ученые из развивающихся стран с низкими доходами. По доступной статистике пользователи проекта за 2015 год — первая пятерка стран выглядит так: Иран, Китай, Индия, Россия, США. Последнее, конечно же, вызывает большое недоумение. Но объяснение, по-видимому, очень простое: сайт Sci‑Hub имеет простейший интерфейс, не требует паролей, быстро находит статью. И, собственно, на нем получить статью гораздо проще, чем идя через официальные подписки универси­тетских библиотек.

Более того, например, в 2012 году Гарвард сообщил, что его бюджет не выдерживает подписок на журналы ведущих издательств. И это означает, что если Гарвард не может позволить себе платить те суммы, которые издательства устанавливают, то проблема доступа к статьям может стать актуальной даже для ведущих университетов.

Естественно, что этот проект породил бурную дискуссию относительно того, насколько это правильно. Насколько научное знание должно быть бесплатным и общедоступным. Издательства академических журналов не платят гонораров авторам. Не платят гонораров рецензентам. А ведь это те люди, которые, собственно, обеспечивают контент этих журналов и качество этого контента. Но эти издательства берут с университетов большие суммы за подписки. Хотя справедливости ради нужно отметить, что для развивающихся стран они предлагают более гуманные суммы. Но тем не менее это все равно значительные средства.

Получается, что университет платит зарплату ученым, которые производят исследования, публикуют результаты в журналах, а университет затем платит издательствам за подписку на эти самые журналы. В случае если речь идет о государственных университетах, вообще получается, что деньги налого­плательщиков содержат университеты, платят зарплату ученым, результаты труда которых бесплатно публикуются издательствами, и потом университеты вынуждены этим издательствам платить.

Издательства, конечно же, защищаются, утверждая, что они предоставляют инфраструктуру, верстку, редактуру, бумажные копии, распространение и все остальное. Но очевидно, что научное сообщество уже смотрит на это довольно скептически. Довольно большие группы ученых ратуют за то, чтобы публиковаться в журналах с открытым доступом. В таких журналах, как правило, автор должен заплатить порядка, скажем, 50 или 100 долларов за публикацию своей статьи. Но зато эта статья будет в абсолютно открытом доступе для всех, совершенно легально.

Движение за открытость научного знания набирает обороты. И это очень важно в контексте того, о чем мы говорили в самом начале, когда делили все товары и услуги в экономике на четыре группы. По-хорошему, научные знания, идеи представляют собой пример общественных благ. И, соответ­ственно, как только появляется удобный формат для их распространения, немедленно возникает проблема безбилетника. Поэтому сейчас академическим издательствам пора задуматься о том, чтобы как-то менять свою бизнес-модель. Европейская комиссия уже приняла решение, что все статьи по результатам исследований, которые финансируются за счет средств Еврокомиссии, должны находиться в открытом доступе. Причем за этим должны проследить сами авторы статей, и это, по идее, должно подталкивать к развитию открытого доступа ко всем научным публикациям.

В некотором роде борьба за такую открытость научного знания — это борьба с неравенством на самом важном для современного общества уровне. На уровне информационном. Таким образом, нарушителей авторского права — не важно, в коммерческих целях или нет, — тоже принято называть пиратами. И право­обладатели, которых поддерживает государство, утверждают, что современные пираты — производители контрафактной продукции, или цифровые пираты, — наносят им значительный урон. И государство, как гарант прав собственности и как институт, который заинтересован в повышении налоговых сборов, естественно, стоит на стороне правообладателей. Некоторые современные пираты нарушают авторское право в некоммерческих целях и не наносят реального урона правообладателям, а иногда даже могут, наоборот, способствовать повышению продаж исходных продуктов. Но некоторые пираты цифрового века получают, скорее всего, неплохие доходы, и в этом смысле опасения правообладателей оправданны.

Чаще всего пиратская продукция пользуется спросом в странах с низким уровнем дохода, но и в странах с высоким уровнем дохода потребители могут выбрать пиратский продукт, если доступ к нему удобнее. Поэтому важно понимать, что чем более ограничивающим является авторское право, тем больше будет возникать осознанных или бессознательных пиратов — и тем сложнее будет с ними бороться. И поскольку интеллектуаль­ная собственность сложнее, чем собственность на материальные объекты, правовые нормы, которые регулируют экономические отношения, должны развиваться вместе с развитием общества и технологий, а не застревать, как это выглядит сейчас, на уровне понятий позднего Средневековья.

Пираты — нарушители авторского права в современном мире, в отличие от морских разбойников, не пере­распределяют деньги и ценности от одних людей к другим напрямую. Они перераспределяют потенциальные доходы. И поэтому для того, чтобы уменьшить эффект от такого пиратства, нужно способствовать тому, чтобы потенциальные доходы были как можно более высокими. Для того чтобы стимулов приобретать официальные продукты у людей было больше. И для того, чтобы как можно больше пиратов было заинтересовано выйти из тени.