Лекции о том, как с середины XIX по конец XX века урбанисты и мыслители пытались создать город, в котором будет комфортно всем, и что из этого получилось, а также фильмы о городах, андеграундный фольклор, города-утопии и тест на определение идеального места для жизни
Прежде чем купить подписку, пожалуйста, войдите или зарегистрируйтесь: так мы узнаем вас в следующий раз, когда вы зайдете на сайт или в мобильное приложение. А если вы уже покупали подписку раньше, то она заработает автоматически, когда вы войдете
Купить подписку
Если у вас есть промокод или вы хотите купить единую подписку и на Arzamas, и на наше детское приложение «Гусьгусь», перейдите, пожалуйста, в личный кабинет.
Особенности подписки
Вам есть 18 лет?
Чтобы получить доступ
к материалу, подтвердите,
что вам исполнилось 18 лет
Основной драмой градостроительства, как современного, так и прошлых эпох, является взаимодействие между морфологией города и тем обществом, которое использует эту морфологию, сообществом, которое живет в городах. Сама по себе эта драма образовалась не сейчас, а в конце эпохи Ренессанса, когда впервые возникло представление о человеке и об обществе, отделенном от природы и от религии.
Есть такой замечательный английский исследователь европейских городов Денис Косгроув, и у него есть прекрасная книга, которая называется «Social Formation and Symbolic Landscape» — «Социальная формация и символический ландшафт». Там он рассказывает, что где-то в конце XV века у людей возникло стремление покупать ландшафтную пейзажную живопись. Желание изображать природу существовало всегда, но как индустрия пейзажная живопись возникла именно в конце XV века, причем в самых урбанизированных районах Европы, в Северной Италии (долина реки По), во Франции и Южной Англии. На вопрос, почему так произошло, Косгроув отвечает, что тогда общество впервые как бы раскрыло глаза на природу: появились земельные участки, институт собственности на землю. И в этот момент появляются общественные пространства в городах: города перестают быть только морфологическим единством зданий и улиц, в них появляются рыночные площади, торговые улицы и т. д. Все это было и раньше, но как единое целое города начали восприниматься с конца XV века.
Что касается Франции, есть замечательная легенда о том, как в Париже впервые возникло представление о парижском обществе как таковом, не об отдельных социальных классах, а именно о городском обществе. В 1783 году братья Монгольфье, которые изобрели воздушный шар, организовали демонстрацию в Версале. Это было невероятно торжественно, и, естественно, был постамент, к которому был привязан этот воздушный шар. Вокруг собралось все парижское сообщество. Там была и Мария-Антуанетта, и Людовик, послы, генералы и т. д. Все они располагались концентрическими кругами вокруг постамента: самые почетные и близкие к центру места принадлежали королевской семье, дальше шли армейские чины, замыкал все это парижский люд, который с большим интересом наблюдал за этим испытанием издалека. И вот, когда шар поднялся в воздух, подул ветер, люди были настолько ошеломлены самим зрелищем этого полета, что сорвались с мест и побежали. И когда они побежали, они все смешались в одно общество. Это очень симпатичная легенда, согласно которой примерно в это время, в конце XVIII века, в Париже возникает представление о парижанах как о людях, которым если и важны социальные сословия, то не на улице, не на площадях и не на бульварах, где они становятся единым целым.
С этого момента в Париже берут начало реформы градостроительства, и возглавляют их врачи, потому что город постоянно лихорадит: все время чума, холера, а улицы очень узкие, канализация работает плохо и т. д. Возникает стремление победить массовые эпидемии, и городские руководители и планировщики отвечают прежде всего именно этой цели Вместе с тем, гигиеническая причина — не единственная, почему в Париже XIX века было решено прокладывать широкие и прямые дороги и бульвары. Делалось это еще и для того, чтобы помешать парижанам бунтовать: на узких улочках возводить баррикады было проще, а подавлять бунты силами армии — труднее.. Они начинают смотреть по сторонам, и здесь колоссальную роль играет Лондон, потому что Лондон того времени был некой городской моделью, где уже были парки, общественные пространства, а его социальная модель была гораздо более приспособлена к городскому сообществу без социальных страт, чем модель Парижа. И конечно, парижане и городские начальники засматривались на Лондон, но главным человеком в этом смысле был племянник Наполеона, Наполеон III. Человек храбрый и решительный, иногда даже жестокий, он несколько раз бежал из тюрьмы и в итоге оказался в ссылке. В ссылке он жил в Лондоне и был влюблен в этот город. Позднее, переправляясь через Ла-Манш в надежде выиграть президентские выборы, он нес с собой идею преобразования Парижа в город, похожий на Лондон: с парками, большими бульварами и т. д. Эту идею он реализовал, назначив префектом Парижа Изначально Осман занимал должность префект адепартамента Сены. Должность префекта Парижа появилась в 1968 году, после реорганизации парижского региона. своего приятеля барона Османа и дав ему полномочия на преобразование города.
Про барона Османа известно, что это человек чрезвычайно жесткий, решительный, который перекроил Париж по совершенно новой кальке, создал бульвары, прямые линии дорог и т. д. Вообще, в истории архитектуры и градостроительства ему принадлежит место даже не реформатора, а преобразователя, социального инженера, который жесткой рукой, с помощью Наполеона III, все переделал. На самом деле все было по-другому. Сам барон Осман никогда не был архитектором, он был префектом Парижа, а до этого — префектом департамента Бордо, и его карьера развивалась именно в этом направлении. Он был мастером компромисса, мастером договора и никогда не был человеком, который каленым железом пробивал путь своим решениям. Так вот, его основное достижение состоит в том, что он понимал: город — это не улицы и не дома, а люди, городское сообщество.
Что сделал Осман? Во-первых, в 1856 году он начал договариваться с муниципалитетами вокруг Парижа об объединении, провел колоссальную политическую работу, чтобы объединить в единую городскую черту несколько муниципалитетов. Он медленно и терпеливо уговаривал муниципалитеты на объединение. Это ему не удалось ни с первой попытки, ни со второй, и через пять лет после объединения Париж напоминал такой сыр с дырками.
Второе, что сделал Осман, — воспользовался законом об экспроприации земель ради городского блага. Такой уже был принят до него, при предыдущем префекте Рамбуто: он создал институты, которыми потом воспользовался Осман. Одним из этих институтов был закон об экспроприации земель и компенсации собственникам земли и недвижимости. Это примерно то, что в Москве обсуждали в период реновации. Такой закон был принят еще в первой половине XIX века.
И вот все пять лет Осман уговаривал собственников и договаривался с ними о компенсации, потому что их земли уходили под проекты новой недвижимости и инфраструктуры: бульваров, дорог и т. д. Но Осман делал это, разумеется, не сам. Впервые в истории градостроительства был назначен общественный адвокат, который занимался тем, что согласовывал компенсации и экспроприацию у собственников земель, попадавших под новый план.
Фактически барон Осман создал прецедент наличия общественного адвоката, который сейчас присутствует как избранная персона в некоторых крупнейших городах мира. Например, в Нью-Йорке выбирают главного аудитора, общественного адвоката и мэра — эти три человека управляют городом. Осман создал институт, который позволял согласовывать интересы горожан с интересами муниципалитета, и таким образом превратил процесс реконструкции города в то, что сейчас принято называть гибким планированием, или lean planning. То есть город стал развиваться по мере согласования каких-то проблем, без резких движений, в темпе разговора.
В 1867 году Париж был одним из основных экспонатов выставки, которая также проходила в Париже, и это было очень интересное событие, потому что наряду с таблицей Менделеева и огромным количеством технологических нововведений сам город был экспонатом: его план, практика развития. И этот экспонат потряс Александра, русского царя. Когда Александр II приехал в Париж на Всемирную выставку, на него было совершено покушение. Есть легенда, которая не проверена, но тем не менее она бесспорно выдает отношение Александра к барону Осману, очевидное и по другим источникам. Александр сказал: пуля, которая не попала в меня, могла попасть в вас, а это была бы огромная утрата для всего Парижа. И действительно, Александр II был восхищен тем преобразованием Парижа, которое организовал Осман, и той экспозицией, которая была на выставке, и всячески высказывал это самому барону.
Еще раз хочу вернуться к тому, что реформам Османа предшествовали усилия Рамбуто, который создал не только институты, но и многие важные элементы городской морфологии, в частности бульвар. Бульвар существовал еще в XVIII веке, но как примета Парижа, парижский аттракцион он возник во времена Рамбуто. Что здесь интересно? По сути, бульвар был первой коммуникационной средой для парижского общества, чем-то вроде современного фейсбука Facebook принадлежит компании Meta, которая признана в России экстремистской, ее деятельность запрещена. Мы обязаны указывать это по требованию российских властей.. Эта коммуникационная среда создала тип человека, который проводил большую часть своего времени на бульваре, так называемого фланёра, или бульвардье. Фланер и бульвардье — это одно и то же.
При этом удивительным образом прогулка от одного заведения до другого никогда не была бессмысленным прыжком из точки А в точку Б, что характерно для нынешнего пространственного поведения большинства современных горожан. Тогда люди не просто ходили, они оглядывались по сторонам, показывали свои одежды, останавливались, разговаривали, шли дальше и так далее, и вся среда, и социальная, и, естественно, архитектура вокруг, — все это было ими освоено. Город посредством бульвара становился для них пространством, которое они потребляли. Это редкий случай в современных городах, ведь они созданы для работы и жизни после работы, и их конструкция, хотя она и выражена в пространстве, не пространственная и не средовая. А вот бульвар был как раз прекрасным элементом средового подхода, который работал. Бульвар в Париже того времени — это не просто элемент украшения и озеленения, а рабочее коммуникационное пространство в городе, где люди могли общаться.
Возникла бульварная литература. Это легкие произведения, которые расширяют кругозор, поднимают настроение, вовсе не глупые, но массовые. В этом смысле массовая литература — это и есть бульварная литература того времени. Большинство бульварных романов были написаны самими бульвардье, людьми, которые любили гулять на бульварах, читать свои произведения, слушать других и т. д. Возвращаясь к феномену фланера, многие относились к нему негативно, говорили, что это бездельники, но в основном среди этих так называемых бездельников были писатели, артисты, художники. И Бальзак, и Зигфрид Кракауэр говорят о том, что главным достижением бульвара, этого коммуникационного пространства, были креативные люди, те, кто в конечном итоге воздал этому городу славу, создал его образ — все то, чем Париж гордился и продолжает гордиться до сих пор.
Параллельно с этим Париж становится таким эксгибиционистским городом, потому что важно было не только рассматривать, но и показывать. Возникает идея городской моды, одежды. Из разных исторических сюжетов вытаскиваются отдельные элементы. Одним из самых интересных сюжетов в городе был шейный платок.
Возникает уличная кулинария, рестораны начинают наперебой конкурировать друг с другом не только своей едой, но и атмосферой, они приглашают знаменитых парижан, те устраивают там лекции, концерты. Улица и бульвар становятся местом для развлечения, для отдыха, возникает культура удовольствия, культура удивления, культура рассматривания. Надо сказать, что это не только городской феномен, но в принципе такой сигнал того времени. Люди стали очень внимательны к различного рода деталям, в том числе к внешним. Впервые всерьез вошел в оборот бинокль, очень было модно залезать на крыши домов и рассматривать город с них в бинокль, смотреть, где какие дома построены. Ландшафт перестал быть просто средой, он стал объектом для рассматривания. В известной мере это противоречие: когда вы смотрите на ландшафт, вы любуетесь его цельностью, но, рассматривая его в бинокль, вы фактически начинаете его дефрагментировать, выявлять какие-то отдельные интересные места.
Появляются новые городские парки: Булонский лес, ипподром Лоншам, очень популярен ставший общедоступным еще в XVII веке Тюильри. Все они предлагают разного рода объекты для развлечений. Появляются зоопарки с экзотическими животными, в моду входит Африка и т. д.
Что касается планировки Парижа того времени и того, каким образом она повлияла на последующие эпохи, здесь в первую очередь стоит обратить внимание на планирование города в темпе разговора. Был один очень тяжелый момент в истории Парижа, и он был связан с тенденциями того времени, хотя создателем этого тяжелого момента был очень известный и совершенно гениальный архитектор Ле Корбюзье. Будучи архитектором зданий, но не архитектором территории и не архитектором пространства, он фактически убрал из поля рассмотрения человека в его спонтанном настроении и быту и перешел к концепции, которая потом получила название социальной инженерии, то есть создал город под конкретную функцию. Например, в проекте Вуазен (Voisin — это фамилия его друга-летчика) Ле Корбюзье разделил общество на три класса: менеджеров, рабочих и обслуживающий персонал. Каждому из них он выделил кусок территории в городе. Наверное, вы видели этот план Парижа: город, а в нем — небоскребы, проспекты, которые пробивают историческую застройку, включая османовскую. В новых домах живут рабочие, есть деловой центр, где работают менеджеры, и рядом находится огромное количество индустриальных предприятий. Вот такая у него была концепция, такое видение, притом что сам по себе Корбюзье был человеком невероятно умным. В то время он издавал журнал L’Esprit Nouveau, где архитекторы обсуждали разные градостроительные концепции. Эти концепции были одна безумнее другой и одна интереснее другой, и пока они остаются в журнале, все замечательно, но если ими руководствуются планировочные власти города, наступает беда. И хотя беда в тот момент не наступила, концепция микрорайона все-таки получила развитие, в основном в советских социалистических странах. Наш обычный микрорайон 1970–80-х годов — это те дома, которые Корбюзье предлагал для рабочих и для тех, кто существует ради индустрии, а не ради города и не ради себя. И в Париже есть такие дома, но там вовремя остановились. Так вот, этот тяжелый момент был пройден, и Париж вернулся на тропу Османа — сейчас он управляется в темпе разговора.
Есть такой общественный институт под названием L’Atelier international du Grand Paris, то есть «Ателье Большого Парижа», где задействованы очень разные так называемые стейкхолдеры: это и жители, и ассоциации, и предприниматели, и сами городские власти. Это тестовая площадка, где обсуждают разные нововведения, а градостроители берут оттуда компромиссный проект и затем его реализуют.
Особенно интересен в данном случае тот факт, что со стороны регуляторов застройки выступают различные министерства Франции, часто с противоречащими друг другу целями. Например, в задачу одного из них входит создание социального жилья, строительство отдельного города для людей с низкими доходами, в том числе, естественно, для иммигрантов, в основном из бывших французских колоний. Другое министерство считает, что надо заниматься политикой mixité. Mixité — это «смешивание» по-французски. Они смешивают бедных с богатыми, рабочих с учеными и так далее и предлагают жилые кварталы именно такого свойства. В данном случае их целью является разрушение кварталов социального жилья и перестройка их в кварталы смешанного типа. Оба министерства действуют по всей стране, договариваются друг с другом, спорят и вот в этом споре находят золотую середину, потому что в каждом конкретном случае спор решается либо в пользу одного, либо в пользу другого. Это ровно то, что градорегулирующие институты, по идее, должны создавать, а именно пространство конфликта, не пространство порядка, не ансамблевые типы морфологий, не точно утвержденные генеральные планы без отклонений, а пространство конфликта и согласования. Это то пространство, которое, собственно, в свое время и создал барон Осман.
На рубеже XIX–ХХ веков американские города переживали серьезный кризис. В начале XIX века население Нью-Йорка составляло всего лишь 60 тысяч жителей, а к концу века — уже почти три с половиной миллиона. К началу ХХ века в Америке было уже 38 городов с населением более 100 тысяч человек. Города застраивались настолько быстро, плотно и хаотично, что к началу ХХ века совершенно задохнулись в собственном развитии. Их физическая оболочка просто не успевала за взрывным ростом населения. Рабочие места, которые создавала промышленная революция, привлекали в американские города потоки иммигрантов и чернокожее население из сельских штатов Юга и Среднего Запада. Города страдали от перенаселенности, тесноты, ужасающих санитарных условий, эпидемий, отсутствия света, чистого воздуха, парков и общественных пространств. Пешеходы, уличные торговцы, повозки и грузы толкались в узких немощеных улицах и утопали в конском навозе. Дышать было невозможно. С индустрией в города пришли не только рабочие места и возможности, но и выбросы, загрязнения и частые аварии. Отчаянные условия существования усиливали межклассовую и расовую вражду. Трения между эмигрантскими сообществами часто выливались в уличные беспорядки, бушевала преступность. Иными словами, на рубеже веков американские города были не самым приятным местом для жизни.
Чикаго не был исключением. Еще в 1830 году это было крошечное поселение с населением меньше ста человек, а к концу XIX века в городе уже было более миллиона жителей, а всего через девять лет, когда был принят новый план развития, их количество удвоилось. Если Нью-Йорк был самым большим по количеству населения метрополисом США — в 1900 году там было в два раза больше жителей, чем в Чикаго, — то именно Чикаго олицетворял головокружительную скорость урбанизации. Город стоял в промышленном смоге, бесконечных пробках и был отрезан от озера Мичиган широким железнодорожным полотном. Горожане не имели доступа к воде, пляжам, зеленой зоне вдоль побережья. Жилые дома и улицы сотрясали грузовые и пассажирские составы. Все вокруг было покрыто сажей, люди гибли под колесами трамваев и поездов.
В 1871 году Чикаго пережил Великий пожар, в результате которого в деловом центре города сгорело более 17 тысяч строений и каждый третий житель города остался без крова. Большая часть строений в то время были из дерева и поэтому изначально обречены. По мнению ландшафтного архитектора Фредерика Ло Олмстеда, небрежные, наспех возведенные городские постройки были одной из главных причин пожара. Восстановление было быстрым, но застройка оставалась хаотичной. Интересы инвесторов никак не учитывали накопившиеся социально-экономические проблемы и ежедневные потребности горожан. Город нуждался в новых идеях и подходах к развитию.
При этом Чикаго имел серьезные амбиции обогнать Нью-Йорк и стать самым успешным и влиятельным американским городом. Чикаго был стратегически расположен между Востоком и Западом, Великими озерами на севере и долиной Миссисипи на юге США, в самом центре железнодорожных и речных торговых маршрутов. Здесь активно развивались не только промышленность, коммерция, банковский и страховой бизнес, но и культура, общественно-политические институты, профсоюзное движение. С торговлей быстро развивался и ресторанный, отельный бизнес. Жемчужина бескрайних прерий с очень короткой историей, Чикаго был чистым листом для реализации самых смелых идей. Это был город свободы и возможностей, и возможно здесь было все. Именно в Чикаго появились первые небоскребы. В их дизайне и строительстве чикагцы учли уроки Великого пожара. Среди инноваций были первые безопасные лифты и высококачественная недорогая прокатная сталь. Именно эти технологии предопределили взрывной вертикальный рост городов в ХХ веке.
Лучшие архитекторы страны съезжались в Чикаго, чтобы воплотить свои самые смелые проекты в городе, который после пожара застраивался практически с нуля. Например, среди них был известный архитектор Фрэнк Ллойд Райт. Город быстро реализовывал все транспортные инновации. Появились первые трамваи, которые сначала двигали лошади. Затем была внедрена система фуникулеров. До перехода на электричество их приводила в движение подземная система тросов. Наконец, в 1908 году, за год до реализации плана Бёрнема, выпущенный Генри Фордом автомобиль модели Т ворвался в жизнь американских городов, чтобы изменить ее навсегда.
В 1893 году Чикаго принимает у себя Всемирную выставку. В честь 400-летия открытия Колумбом Америки ее называли Колумбовой. Это была одна из самых грандиозных Экспо в истории. Восстанавливающийся после пожара Чикаго показывал чудеса градостроительства. За три года было построено более двухсот сооружений, которые стали венцом развития архитектурного стиля бозар Бозар (фр. beaux-arts — «изящные искусства») — архитектурный стиль, возникший в противовес распространившемуся в середине XIX века увлечению национальным Средневековьем (неоготика, неовизантизм, русский стиль).. Здания были выполнены в белом цвете и отличались симметрией, балансом и великолепием. Поэтому комплекс назвали Белым городом. В Белом городе посетителей ждали настоящие чудеса городских инноваций: гигантское колесо обозрения, наземная железная дорога, движущиеся тротуары — совсем как в современных аэропортах, — поющие фонтаны и многое другое. Выставку посетил 21 миллион человек, треть всего населения США. Это была серьезная заявка на лидерство среди городов не только США, но и мира.
Итак, к концу XIX века Чикаго был настоящим городом контрастов. Британский журналист Стивенс так отозвался о городе в 1896 году:
«Чикаго! Чикаго, король и беспризорник городов, путеводная звезда и клоака мира, роскошный хаос. Когда-нибудь Чикаго обернет свою дикость в порядок и сотрудничество и станет самым великим городом мира» G. W. Steevens. The Land of the Dollar. New York, 1898.
Перевод автора..
Именно в этом ненасытном динамизме, в этом противоречии и рождается самый важный и влиятельный в урбанистической истории США документ. В 1906 году коммерческий клуб Чикаго решает разработать долгосрочный план развития города. Клуб был элитной частной организацией самых успешных предпринимателей города, которые принимали активное участие в его общественной жизни. Если еще в середине XIX века развитие города диктовалось довольно спекулятивными интересами разношерстной публики, которая съезжалась в новое поселение в поисках лучшей жизни со всех уголков мира, то уже к началу ХХ века в Чикаго сформировалось поколение горожан и особенно предпринимателей, которые родились и выросли в городе и связывали свою судьбу и будущее с Чикаго. Также прагматичная деловая элита понимала, что город — это огромный ресурс и его необходимо развивать. Они видели, что Чикаго задыхался в пробках и смоге, и знали, что когда-нибудь инвесторы уйдут из Чикаго в поисках более комфортных условий для работы и жизни. Необходимо было устранить барьеры для развития города и наилучшим способом использовать его преимущества.
В качестве разработчика плана клуб привлекает Дэниела Бёрнема. Бёрнем вырос и обучался архитектуре в Чикаго и очень удачно использовал возможности, которые открылись архитекторам после Великого пожара. Его карьера стремительно развивалась, и к началу ХХ века он был одним из самых известных архитекторов Чикаго. Последователь бозара и неоклассицизма в архитектуре, он был и в авангарде ультрасовременных для той эпохи небоскребов. Так, например, его руке принадлежит знаменитый Flatiron Building, или Дом-утюг, в Нью-Йорке и много других первых небоскребов в Америке. Участие во Всемирной выставке в качестве проектировщика работ подстегнуло его интерес к городскому планированию. К моменту начала работы над планом Чикаго он уже был соавтором известных планов развития Вашингтона, Кливленда и Сан-Франциско.
План Бёрнема был первым в США комплексным планом контролируемого долгосрочного развития не просто города, но агломерации. Сейчас такой план имеет каждый уважающий себя крупный город мира. С точки зрения смыслов и идеалов, которые были заложены в план, это был классический образчик города красивого, city beautiful по-английски. Это прогрессивное градостроительное течение конца XIX века, основной ценностью которого было благоустройство и монументальное величие городов ради их социального процесса. Сторонники этого движения верили в красоту городов как инструмент воспитания моральных и гражданских добродетелей. Стройность и гармония городских линий, эстетика архитектурного дизайна должны были принести в город не только эффективность, порядок, чистоту и здоровье, но и лучшие помыслы его жителями. Также на план повлияли идеи города-сада Эбенизера Говарда. Это другая известная урбанистическая философия конца XIX и начала ХХ века, которая зародилась в Великобритании.
План предполагал радиальную застройку с широкими проспектами-радиусами, которые расходились из центра на более чем 100 километров в разные стороны. Интересно, что в качестве примеров подобного планирования план ссылался на опыт Парижа и Москвы. Бёрнем продумал систему грузовых и пассажирских железных дорог и терминалов, которая не мешала бы городской жизни. Предполагалась сеть парков в центре и на окраинах. Авторы плана хотели видеть упорядоченную улично-дорожную сеть, которая позволяла бы быстро добираться до городского центра. Система общественно-культурных центров, пространств и площадей придавала бы городу чувство связности и единения. Сеть хайвеев должна была связать центр с перифериями и периферии между собой. Но главным элементом плана был прямой доступ к озеру Мичиган: парк и набережная вдоль берега. На озере предполагалась система гаваней и пирсов для торговых нужд. Примечательно, что план рассматривал город в неразрывной связи с регионом и учитывал нужды растущего мегаполиса. С этой точки зрения подобный региональный план — первый в США.
Несмотря на активное продвижение плана деловой элитой города, он так и не был принят. В то время это была еще очень новая управленческая практика, не был разработан необходимый правовой инструментарий, и у городской администрации не было необходимых профессиональных навыков и соответствующих функций. Например, на тот момент еще не было привычной сейчас системы зонирования Зонирование — разделение муниципальной территории на районы, в которых применяются разные правила застройки и осуществляется надзор за соблюдением правил со стороны властей. В Америке первая общегородская формальная система зонирования была принята в Нью-Йорке в 1916 году под руководством конгрессмена Эдварда Бассета.. Но документ был настолько живым и убедительным, что стал своеобразной книгой идей и вдохновения для будущего развития города на несколько десятилетий вперед.
Многие проекты были реализованы. Например, были построены и расширены множество улиц, включая знаменитую Мичиган-авеню с ее Великолепной милей. Это часть авеню с самыми известными небоскребами, роскошными отелями, магазинами и ресторанами. Сегодня это одна из самых знаменитых торговых улиц мира. Участок реки Чикаго в центре города был выпрямлен, и через него были проложены мосты, которые стали визитной карточкой города. Вдоль прибрежной полосы были разбиты парки и общественные пляжи. На озере был также построен популярный и сегодня военно-морской пирс с развлечениями и складскими помещениями. Были основаны первые лесные заповедники. Систему парков на периферии и в городских соседствах связывало ожерелье зеленых бульваров. В парках расположились рекреационные центры, которые привлекали горожан к прогулкам и здоровому образу жизни. План Бёрнема вернул жителям Чикаго озеро и природу в городе. Он создал для них общественные пространства, предусмотрел музеи, библиотеки. Акцент на городском опыте и качестве жизни был абсолютно новаторским для того времени, а мысли Бёрнема о важности благоустройства для инвестиций опередили время на многие десятилетия, если не на целый век, ведь многие города не справляются с этой задачей и сегодня.
Однако многие идеи так и не были реализованы. На что-то не хватило политической воли, на что-то — денег. А на время Великой депрессии о многих начинаниях пришлось забыть. Например, из ряда диагональных улиц была построена только одна, и город продолжал страдать от заторов. Не была решена проблема с железной дорогой в городе. Социальные проблемы план не просто не решил, но проигнорировал. Уже в то время Бёрнема критиковали за то, что его план помогал решать проблемы богатых бизнесменов, а не наиболее уязвимых жителей, рабочих и переселенцев, которые за мизерную плату трудились на предприятиях тех же бизнесменов. План по большей части оставил в стороне вопросы бедности, неравенства, доступа к качественному жилью, образованию и городским услугам, развитие местных сообществ и соседств. Основоположница современного урбанизма и известная городская активистка Джейн Джекобс, которую мы все знаем как автора книги «Смерть и жизнь больших американских городов», критиковала план за его монументальность. Она говорила, что помпезные формы на самом деле подрывали жизнеспособность городских сообществ. История развития городов в США и по всему миру в ХХ веке еще не раз покажет, что за городскими формами, которые хорошо выглядят на карте или с высоты птичьего полета, часто скрываются глубокая бедность, расслоение сообществ и другие социальные проблемы и что самонадеянность архитекторов-градостроителей и их грандиозные планы могут быть разрушительными для местных сообществ.
Главным наследием плана Бёрнема стало само планирование. Стало очевидно, что город — это материал, с которым можно и нужно работать, планируя развитие на десятилетия вперед. Многие города задумались о разработке собственных планов. Руководствуясь новаторскими принципами регионального планирования, в 1929 году Нью-Йорк публикует первый план развития агломерации. Комплексный характер плана Чикаго внес уникальный вклад в развитие науки о городах. Бёрнем первым осознал город как сложный организм, в котором все системы взаимосвязаны. План Чикаго послужил мощным толчком к развитию профессии планировщика, а сам Бёрнем стал первым признанным профессиональным городским планировщиком. Всего через пять лет после публикации плана местная администрация города Ньюарк штата Нью-Йорк взяла в штат первого планировщика. Появились первые курсы по городскому планированию в Гарварде, была создана профессиональная ассоциация.
Бёрнем говорил: «Не делайте маленьких планов. Они не будоражат кровь людей и уже потому не будут реализованы» Stirred By Burnham, Democracy Champion. Chicago Record-Herald. 15 October 1910. Перевод автора.. Смелость идей и бесстрашный взор в будущее — вот, наверное, главные уроки плана Чикаго, которыми уже более ста лет руководствуются планировщики по всему миру.
Прежде чем переходить к плану Тель-Авива, имеет смысл посмотреть на автора этого плана, Патрика Геддеса. Кем он был, почему он стоит особняком от многих других градостроителей и в чем, собственно, особенность его плана?
Наряду с такими планировщиками, как Серда Идельфонс Серда (1815–1876) — архитектор, в 1850-х годах создал план расширения Барселоны, частично реализованный, изобретатель термина «урбанизация»., который построил Барселону, и Осман Жорж Эжен Осман (1809—1891) — префект департамента Сена (1853—1870), в 1860-е перестроил значительную часть Парижа. Подробнее об этом — в лекции «Париж и реформы барона Османа», который создавал план Большого Парижа, шотландец Патрик Геддес не был профессионалом градостроительства. По образованию он был биолог, натуралист и только потом увлекся социологией, эволюционной моделью Герберта Спенсера. Он работал ассистентом в одной из лабораторий Чарльза Дарвина Речь идет о лаборатории профессора физиологии Джона Бердона-Сандерсона в Лондонском университетеском колледже, где в 1877–1878 годах работал Геддес. Там он встречался с Дарвином. и, в частности, помогал ему разбирать коллекции растений, которые тот привез из экспедиции на корабле «Бигль». Вращаясь в кругу натурфилософов, натуралистов, в начале своей карьеры Геддес, наряду с ботаникой, задумывается об обществе и только после этого обращается к планировке и градостроительству. Причем сначала как теоретик и концептуалист и лишь затем — как реальный планировщик, который создает реальные решения, планировочные композиции и так далее.
Но как он к этому пришел? Сам по себе Патрик Геддес — один из трех главных шотландцев, которые задумывались об обществе и человеческой свободе. Первый — это Адам Смит, автор книги, которая называется «Теория моральных чувств», «The Theory of Moral Sentiments»; это первый шотландский теоретик свободы, в первую очередь экономической, но не только. Второй — лорд Актон, католический философ, автор известной фразы «Власть коррумпирует, а абсолютная власть коррумпирует абсолютно» Power tends to corrupt, and absolute power corrupts absolutely (англ.).. И третий — Патрик Геддес, который фактически привнес в социологию натуралистический универсалистский подход. Вместе с тем он был увлечен идеями анархизма — не в милитантной форме, а в форме гражданской свободы и независимости от государства. Это была его главная идея. Геддес дружил с французским географом Элизе Реклю и его братом, которые были известными французскими анархистами и крупными ландшафтоведами. Он дружил и часто встречался с князем Петром Алексеевичем Кропоткиным, который тоже был географом и анархистом, и вместе они обсуждали многие идеи и социальные проблемы.
Анархизм того времени был, с одной стороны, такой идеологией свободы, а с другой стороны, это была отчасти индивидуалистическая теория, которая находилась как бы посередине между индивидуализмом и социализмом. Соображения и Геддеса, и Кропоткина, и Реклю лежали ровно посередине: они говорили о гражданской активности, гражданской возбужденности как о некой причине существования городского сообщества.
Таким образом, концепция Патрика Геддеса — это концепция общественная и социологическая, а все, что он делал в отношении пространства городов, — это проекция гражданских ценностей людей, тех ценностей, которые определяют их самобытность. Он говорил: мы планируем не пространство, мы планируем сообщество, а town planning в смысле пространственного развития это лишь наш инструмент.
Многое из того, о чем размышлял Патрик Геддес, берет основу в ботанике. В конце своей жизни он основал шотландский колледж на берегу Средиземного моря в Монпелье, и он выбрал это место неслучайно. В этом городе находится один из самых старых ботанических садов, а также старейший медицинский колледж, который в XII веке фактически был Меккой свободных врачей. В Средние века искусство врачевания жестко регулировалось религиозными традициями, и лишь в Монпелье существовала клиника, которая позволяла врачам со всего мира обмениваться своими практиками.
Для Геддеса это было очень важно. Он параллельно развивал две линии. Первая — это социология растений, ботаника, над которой он работал всю жизнь, вторая — идеи здравоохранения, которые он перекладывал на принципы town planning, и даже язык у него был хирургический. Он говорил, что город — это организм, его нельзя перекраивать, а можно только лечить. В процессе своего планирования он совершал тонкие хирургические операции: он всеми силами пытался уйти от серьезных нарушений в уже сложившейся структуре и, как правило, избегал такого рода мер.
Концепция города как природного ландшафта (город и ландшафт существовали у него в одном измерении) была для него очень важна, и в этом смысле он был последователем известного американского градостроителя Фредерика Олмстеда. Этот человек известен прежде всего тем, что он спланировал Центральный парк на Манхэттене, а до этого — Центральный парк в Буффало и Проспект-парк в Бруклине. Для Олмстеда Центральный парк был не столько парком, сколько местом встреч горожан, живущих на Манхэттене и в Нью-Йорке, и то же самое — Проспект-парк в Бруклине. Нью-йоркское общество XIX века было достаточно сегрегировано, и Олмстед воспринимал парк как средство десегрегации человека. Эта концепция парка как социального института, оздоравливающего городскую атмосферу, для Геддеса была невероятно важна. Как говорил Родоман, российский географ и последователь Геддеса, природный ландшафт и вообще природа не только равнозначны человеку на земном шаре, но они еще и равноправны ему. В своей работе Патрик Геддес пытался показать, что, во-первых, в городе есть живое сообщество и на него нужно обращать внимание, а во-вторых, природа в виде разного рода парков, бульваров и других природных объектов есть инструмент социализации человека.
При этом интересно, что, как Петр Кропоткин и Элизе Реклю, Геддес с большой осторожностью относился к частной собственности на землю. Все они считали, что история земли, в частности ландшафта, — это история поколений, она не позволяет отчуждать пространство, поскольку за ним стоит огромное количество эпох — оно должно принадлежать всему человечеству, и речь может идти только об аренде, но никогда — о собственности.
В 1925 году Геддес фактически завершил концепцию плана Тель-Авива, он создал то, что ему раньше никогда не приходилось делать, — город на пустом месте. И он сделал много интересного, в частности попытался спроецировать свой анархический идеал, идеал свободного человека на планировку города, который теперь является знаменитым Белым городом, застроенным учениками школы Баухаус и подражателями этой школы. В 1932 году, когда Геддес уже умер, значительная часть его идей были пересмотрены, план города был сильно модернизирован и изменен, но
И сейчас имеет смысл поподробнее обратить внимание на то, каким образом Патрик Геддес спланировал Тель-Авив и в чем особенность его плана.
1925 год. Меир Дизенгоф Меир Дизенгоф (1861-1936) — один из руководителей общины Тель-Авива со дня основания (1909), мэр со времен получения Тель-Авивом статуса отдельного района с собственным советом (1921). Популяризировал Тель-Авив, привлекал туда еврейских знаменитостей., мэр Тель-Авива, приглашает шотландца сэра Патрика Геддеса для подготовки первого плана развития города. Возникший из отдельных еврейских жилых кооперативов, быстрорастущий Тель-Авив остро нуждался в
На карте современного Тель-Авива границы плана Геддеса — это, в общем, очень небольшая территория в центральной части города. Но вопросы о границах приватного и общественного пространства в городской среде, о роли самоуправления и задачах городского планирования, которые поднимает Патрик Геддес в проекте 1925 года, по своему масштабу охватывают огромное количество городов по всему миру.
К 1925 году Тель-Авив обладал как минимум двумя значимыми для текущей истории вещами: отдельным самоуправлением и огромной проблемой перенаселенности существующих кварталов. Если говорить о самоуправлении, то независимость Тель-Авива как муниципального образования формировалась постепенно. От небольших еврейских кварталов за границами Яффо, организованных частными строительными ассоциациями и предпринимателями, где жилье предоставлялось членам этих ассоциаций. Формально эти общины находились под общим управлением Яффо, включая, помимо прочего, например, и региональную комиссию по городскому планированию. Затем, в 1923 году, британское правление санкционировало отделение Тель-Авива от Яффо, а в 1934 году он получил статус муниципального образования. Это провозглашение сделало Тель-Авив первым еврейским самоуправляемым городом в Палестине.
За это время численность населения Тель-Авива умножилась в несколько раз. По данным 1910 года, в еврейских кварталах проживало порядка 300 человек (всего около 60 домов), в 1922 году — уже 15 000 человек, а еще через три года — 40 000 человек. Такой резкий рост населения спровоцировал, как пишет профессор Израильского технологического института в Хайфе Яэль Алвэй, возникновение густонаселенных многоквартирных домов без водопровода, канализации, улиц, электричества или социальных услуг. Такое положение дел, безусловно, имело и политические риски для Меира Дизенгофа: городу был необходим план, позволяющий прогнозировать развитие тех или иных территорий в соответствии с ростом численности населения.
К моменту приглашения в Тель-Авив Патрик Геддес уже имел опыт работы в Палестине (например, ему принадлежит план Еврейского университета в Иерусалиме В 1917-1947 годах Иерусалим был административным центром английской подмандатной территории Палестина.), но здесь задача была совершенно другого масштаба: нужно было подготовить план развития города с расчетом на 100 тысяч жителей. Надо сказать, что для Геддеса городское планирование, или способы устройства городского пространства, — это производная эволюционной жизни общества, его идей и планов. Он пишет, что городское планирование не может проходить сверху на основе
На чем Геддес делает акцент в этом документе? Во-первых, его интересует сама организация жилого квартала. Самая простая единица его плана — это участок дома для одной семьи площадью 560 квадратных метров. Из таких участков собирается жилой квартал, который можно представить как квадрат, разбитый на множество небольших индивидуальных участков. Хотя Геддес не затрагивает форму домов и не говорит об архитектуре, в своих материалах он так или иначе фиксирует базовые пространственные параметры. Он говорит обо всем, что не форма, обо всем, что находится между зданиями: ширина, высота, плотность, отступы и так далее — всем, что формирует городское пространство. Во многом это выглядит как попытка соединить идею о кооперативном полугородском-полусельском образе жизни, которая в тот момент была популярна в Европе и последователем которой в том числе являлся Геддес, с практикой организации кооперативных кварталов, уже существовавших на тот момент в Тель-Авиве.
Второе, на что стоит обратить внимание, — это иерархия улиц. По периметру вокруг жилого квартала устраиваются главные улицы. Внутрь квартала идут небольшие проезды и проходы, которые используют в основном жители этого квартала. Ни одна из этих улиц не заканчивается тупиком, каждая ведет к небольшому общественному парку, саду или спортивной площадке, расположенной в центре квартала.
Третий момент, который Геддес подчеркивает в своем отчете, — это зеленые сады. Как пишет исследовательница урбанистики Рахель Каллюс, то, к чему стремится Геддес в Тель-Авиве, — это создание пространства перехода между городом и не городом, то есть деревней. И, наконец, четвертый пункт — самоуправление. Геддес развивал идею не просто самоуправления, но буквально участия жителей в строительстве и содержании дома. Таким образом, выбор в пользу малоэтажной застройки это еще и способ упростить участие жителей в строительстве жилого квартала.
На самом деле жилой квартал — это очень старая идея, а новое в плане Геддеса — попытка объединить эту идею с идеей локальной идентичности и кооперативного образа жизни, когда у тебя не просто есть свой участок, но ты принадлежишь к определенному комьюнити. И самое важное здесь то, что это не насильственное объединение, которое предлагал социализм и пытались реализовать, например, в соцгороде Магнитогорске, но объединение, основанное на ценности своего и ценности общего. У тебя есть свой дом, свой участок, за которым ты следишь и в границах которого ощущаешь пространство собственного приватного дома, но при этом есть пространство, где ты коммуницируешь с другими жителями квартала.
Для Геддеса социальная реконструкция состояла не из широкомасштабных государственных мер, а из усилий миллионов людей и каждого отдельного человека по созданию — город за городом, регион за регионом — некоторой утопии, пространства, в котором приятно находиться, в котором хочется жить, которое хочется называть своим домом.
На первое место Геддес ставит децентрализованную неиерархическую систему управления как собственным пространством, так и коммунальным. Рассчитанный, как я и говорила, в момент разработки на 100 тысяч жителей, план затем довольно быстро пришлось адаптировать. В результате следующей волны эмиграции население Тель-Авива быстро увеличилось: в 1947 году — до 190 тысяч жителей, а в 1952 году — до 350 тысяч. Город стремительно разрастался, и появлялось множество новых районов вокруг, вне плана, который разрабатывал Геддес. Сегодня исследователи отмечают, что пока у нас нет достаточно материалов, текстов, архивных подборок и прочих исследований, чтобы сказать, как опыт разработки и адаптации плана Геддеса повлиял на развитие новых районов, но тем не менее такой вопрос ставится, и это довольно интересно. План Геддеса — это планировочная сетка, в которую можно воткнуть очень разную архитектуру, разные архитектурные объемы. Патрик Геддес прописал параметры этих объемов, чтобы сохранить застройку малоэтажной, но на самом деле его план — гибкая структура, в которую в итоге уместились трех-, четырех- и даже пятиэтажные дома архитекторов Баухауса.
Но надо сказать, что и в границах изначальной территории план Геддеса был реализован лишь частично. В основном реализация касается размеров кварталов и планировочных принципов, например принципа иерархии улиц, и частично построенных зеленых садов. Довольно быстро ограничения по типологии застройки были изменены, чтобы открыть возможность строить многоквартирные дома там, где Геддес предполагал малоэтажную застройку. Некоторые исследователи даже отмечают, что и в адаптированных и согласованных планах 1926 и 1927 годов плотность застройки уже не регламентировалась.
И во многом это произошло из-за отсутствия дополнительного финансирования муниципалитета Тель-Авива, оказавшегося в
Кроме того, финансовые трудности муниципалитета не позволяли ему приобретать землю, необходимую для реализации больших общественных пространств, также предусмотренных планом Геддеса. Таким образом, открытые общественные сады, которые должны были строить и поддерживать жители и муниципалитет, были реализованы в очень небольшом количестве. Чаще всего эти пространства также отдавались под застройку. В условиях реальной жизни, обусловленной ожиданиями от капитализации территорий, с одной стороны, и огромным спросом на жилье — с другой стороны, идеалистический план, предложенный Геддесом, — с низкой плотностью населения, с садами, с большими общественными пространствами — просто не мог быть воплощен. Его реализация потребовала бы гораздо более строгих методов регулирования застройки и гораздо больших финансовых ресурсов муниципалитета, а в тот момент это было невозможно. Можно сказать, что в итоге задуманные Геддесом кварталы скорректировались под реальный спрос и высокий рост количества жителей в городе, то есть адаптировались к реальности. Мне кажется, в этом тоже заключен один из тезисов Геддеса о том, что городское планирование — это прямое продолжение общественного устройства, неотъемлемая часть существующих в обществе идей и планов, дискуссий и обсуждений.
В 1929 году в Советском Союзе был дан старт форсированной индустриализации. За годы первой пятилетки предполагалось построить сотни промышленных предприятий. Рядом с заводами должны были вырасти и рабочие поселения. Для 20-х годов традиционными были рабочие поселки-сады — небольшого размера, с живописной планировкой и малоэтажной застройкой. Однако такие поселения больше не подходили ни по размерам, ни по принципам планировки и застройки, которые сохраняли еще патриархальную традицию. Для новых промышленных гигантов нужно было спроектировать и построить особенные, социалистические города.
Но что значит понятие «социалистический город»? Какую планировку он должен иметь? Кто будет в нем жить и какое жилье нужно проектировать для новых горожан? Как организовать их быт и досуг? Все эти вопросы были не только предметом жаркой теоретической дискуссии. Градостроительный эксперимент ставился в реальном времени и пространстве. И одним из самых ярких примеров этого эксперимента стало строительство Магнитогорска.
На практике попытались внедрить концепцию социалистического города, которая была предложена в 1929 году экономистом Леонидом Сабсовичем. «Социалистический город» понимался им как город при промышленном предприятии, связанный с заводом всеми нитями жизни. В таком городе все трудоспособные жители, включая женщин, должны были работать или на производстве, или в сфере обслуживания. Идеальная организация жизни в городе Сабсовича — это исчезновение традиционной семьи и коллективная жизнь в домах-коммунах, где у людей будут общие цели и ценности, а коллективное «мы» всегда будет выше индивидуального «я». В 1929 и 1930 годах прокатилась целая волна конкурсов на проектирование социалистических городов при новых промышленных предприятиях — Магнитогорском и Кузнецком металлургических комбинатах, Горьковском автомобильном заводе и многих других. Первой ласточкой был именно «социалистический» Магнитогорск. Постановление Совета народных комиссаров РСФСР «О строительстве Магнитогорского комбината и поселка при нем», изданное в ноябре 1929 года, описывало Магнитогорск как «чисто пролетарский город, полностью связанный с работой металлургического комбината». Предполагалось, что коммунальное и культурное обслуживание будет коллективным: все жители города могут питаться в столовых или покупать там полуфабрикаты, пользоваться общественными банями и прачечными, проводить досуг в клубах. Всех детей планировалось обеспечить яслями, детскими садами, школами или вообще поселить их в интернаты, чтобы родители могли много работать и не задумываться о воспитании своих детей.
Однако отвлеченная идея вступала в противоречие с реальностью. То, как город будет построен, как он будет существовать и развиваться, всецело зависело не от идеологических концепций, а от интересов и возможностей промышленного предприятия. Отметим несколько ключевых моментов.
Прежде всего, на проектирование и строительство города при заводе оставались жалкие крохи финансовых средств. Например, на Магнитострое «гражданские затраты» составляли меньше 2 % от всех капиталовложений в 1930 году, поднявшись до максимума в 15 % только в 1935 году. При этом основная доля средств направлялась на временное строительство — бараки и землянки, поскольку нужно было расселять тысячи рабочих. В середине 1930-х годов Магнитогорск — это огромный, хаотично застроенный барачно-земляночный город, протянувшийся на 12 километров вдоль предприятия, в наиболее задымленной зоне, а некоторые из его фрагментов быстро оказались прямо на территории разросшегося завода. Даже к 1938 году бараки и землянки составляли 67 % застройки Магнитогорска. А домом для первых строителей Магнитогорска и вовсе были палатки. В 1966 году в Магнитогорске был даже поставлен памятник «Первая палатка», на котором высекли стихи первостроителя Магнитки, поэта Бориса Ручьева:
Мы жили в палатке с зеленым оконцем,
Промытой дождями, просушенной солнцем,
Да жгли у дверей золотые костры
На рыжих каменьях Магнитной горы.
Выбор площадки для строительства завода определялся только производственными задачами, и новый город полностью зависел от этого выбора. Магнитогорский комбинат был размещен на левом (восточном) берегу реки Урал. Город был заложен на этом же берегу, рядом с заводом, это было экономно и удобно с точки зрения размещения и доставки рабочей силы, транспортной и коммунальной инфраструктуры. Но протянувшаяся на многие километры промышленная площадка полностью отрезала город от реки, а сам город оказался зажатым в седловине между невысоким горным массивом и цепью холмов и не имел перспектив для дальнейшего развития. Кроме того, чрезвычайная вредность производства и неустойчивый ветровой режим степной территории делал левобережную зону подверженной сильному загрязнению. С 1930 года развернулась дискуссия о переносе города с левого берега на правый. Такое решение было принято в 1933 году, но правый берег стал застраиваться только после Великой Отечественной войны.
Промышленное предприятие предопределяло масштаб города: и численность населения города, и размер территории. Численность населения прямо зависела от потребностей предприятия в рабочей силе и от количества занятых в сфере обслуживания. При таком подходе исключалось незапланированное, естественное (а с точки зрения государства — стихийное) изменение численности населения и его структуры. Однако изменение запланированных мощностей завода могло поменять ситуацию кардинально. В 1929 году Магнитогорск планировался на 20 тысяч жителей, на протяжении 1930–1932 годов эта проектная численность увеличилась сначала до 80, 120, а затем до 200 тысяч человек. Заложниками таких скачков оказались проектировщики города, поставленные перед фактом строительства 200-тысячного города на крайне ограниченной левобережной территории.
Население города при промышленном предприятии не рассматривалось как сложный и изменчивый социум — предполагался единый трудовой коллектив, живущий интересами комбината. Однако Магнитогорск был скорее плавильным котлом для пестрой людской массы: квалифицированные рабочие и специалисты, идейная молодежь, получившая комсомольские путевки, крестьянские семьи, бегущие от коллективизации, киргиз-кайсаки из степных районов Северного Казахстана, спецпоселенцы. Их объединяла не общая идея, а полная зависимость от комбината в любой сфере жизни: работа, жилье, социально-бытовое обеспечение, здравоохранение, культурный отдых. Социалистический город воспроизводил патерналистскую модель взаимоотношений между заводом и его городом. Завод был в полном смысле градообразующим предприятием, целью и смыслом существования поселения. В городском пространстве он замыкал на себе как основные магистрали, так и видовые перспективы, и неслучайно советский экономист Станислав Струмилин назвал промышленное предприятие «фабричным Кремлем».
Все эти обстоятельства накладывали на строительство города определенные ограничения, но была и собственно градостроительная проблема — принципы проектирования нового города.
В эпоху форсированной индустриализации требовалось проектировать и строить десятки новых промышленных городов одновременно, при этом быстро и экономично. Но какую методологию проектирования можно было применить для этого? В годы первой пятилетки советская власть активно использовала иностранную техническую помощь — закупала оборудование, технологии и приглашала специалистов, прежде всего из США и Германии. Для организации проектирования и застройки городов и внедрения стандартизации в массовое жилищное строительство также решили привлечь зарубежных специалистов. Самый большой опыт в этот момент имели германские архитекторы и строители.
В 1930 году советское правительство пригласило строить новые социалистические города знаменитого градостроителя из Франкфурта-на-Майне Эрнста Мая. Он приехал в СССР с группой из 20 архитекторов разного профиля. Среди членов его интернациональной бригады были голландец Март Стам, швейцарец Ханс Шмидт, австрийка Маргарет Шютте-Лихоцки, немцы Вальтер Швагеншайдт, Вильгельм Шютте, Вернер Хебебрандт и другие. Первым заданием для группы стал именно проект Магнитогорска.
Западные специалисты предложили действительно революционный метод: проектирование города из типовых модулей, которые можно было мультиплицировать необходимое число раз в зависимости от размера города. Так в градостроительную сферу были перенесены методы индустриального производства — город конструировался по определенному шаблону, из стандартизированных деталей и являл собой типовой продукт. Эта идея родилась под влиянием конвейерной системы на автомобильных заводах Генри Форда. Такое производство было максимально эффективным, а продукт, сходивший с конвейера, — стандартизированным, типовым и массовым. Не случайно понятие «фордизм» стало синонимом индустриального прогресса. Идеология фордизма проникла в самые разные сферы, в том числе и в архитектуру. Прежде всего, она была актуальна для возведения массового жилья, где типизация позволяла удешевить и ускорить строительство, а рационально организованные планировки небольших квартир с набором необходимых удобств — создать достаточный комфорт для жизни. «Дом — это машина для жилья» — так утверждал великий французский архитектор-функционалист Ле Корбюзье. Эрнст Май и его коллеги предложили проектировать не только жилище, но и социалистические города как машины, которые создадут новую технологию жизни и помогут сформировать новое общество и нового человека.
Мы можем увидеть это на примере проекта Магнитогорска.
В городском пространстве вычленялись отдельные зоны в соответствии с их функцией — жить, работать, отдыхать, учиться. Сетку плана формировали продольные магистрали и поперечные улицы. Магистраль между городом и промышленным предприятием не проходила сквозь город, а трассировалась по его границе. Она аккумулировала потоки людей и транспорта и направляла их к производству. Центры города и районов лежали на пути движения рабочих к заводу. В свою очередь, расположение обслуживающих учреждений в квартале привязывалось к путям движения людей до остановок транспорта.
Жилая часть города формировалась из типовых модулей, и ее структура напоминала конструктор. Самый маленький элемент — жилой дом. Жилые дома были серийным продуктом — трех- или четырехэтажные здания-коробочки с типовыми секциями. Они располагались строчками и ставились по меридиональной оси, то есть окна квартир были обращены на запад и восток. Такой солярный ориентир обеспечивал наилучшую освещенность в течение дня. Эти строчки домов буквально нанизывались на оси внутриквартальных проездов. Следующий структурный элемент — типовой жилой комплекс: кроме жилых домов он включал в себя детский сад, ясли и столовую. Несколько жилых комплексов формировали типовой квартал, где уже были школа, квартальный клуб, магазин, столовая, баня-прачечная. Несколько типовых кварталов формировали район с более крупными учреждениями обслуживания — универмагом, клубом, спортивным комплексом. Монотонно? Да. Но быстро и экономично. Тысячи людей можно было расселить не в бараках, а в благоустроенных квартирах и создать для них условия для более или менее комфортной жизни и отдыха. А скрасить монотонность должен был разный масштаб и облик жилых и общественных зданий, разнообразное цветовое решение фасадов и обильное озеленение городского пространства.
Предлагаемый город напоминал совершенный, точно рассчитанный механизм, функционирование которого разбито на отдельные повторяющиеся циклы. Однако любой город — это живой организм, в нем много непредсказуемого. Игнорирование стихийных начал городской среды заведомо превращало такие механистические планировочные принципы в утопию. Но подобная методология, с точки зрения государства, была полностью адекватна задачам форсированной урбанизации. В 1931 году был создан целый проектный институт с характерным названием «Стандартгорпроект» для проектирования «стандартных» городов и «стандартного» жилища при промышленных предприятиях. В
Что же было построено в Магнитогорске?
В 1930-е годы из всего проекта социалистического города были выстроены только кварталы № 1 и 2, а также отдельные общественные здания на предзаводской Комсомольской площади и на проспекте Пушкина, который связывал комбинат и соцгород. На карте Магнитогорска 1939 года эта капитальная застройка буквально тонет в бескрайнем море барачно-земляночного поселения. К 1938 году средний размер жилплощади на одного человека в Магнитогорске составлял 3 квадратных метра, и это было типичной картиной для соцгородов первых пятилеток.
Наиболее примечательная застройка первого квартала. Здесь мы можем увидеть отголоски утопических представлений о жизни в новом, социалистическом городе. Согласно проекту, квартал был рассчитан примерно на 10 тысяч жителей при норме жилой площади на одного человека в 6 квадратных метров (заметим, что в 1932 году, когда строился квартал, в Магнитогорске уже проживало около 200 тысяч человек, то есть уже тогда нужно было построить не один, а 20 таких кварталов). Трех- и четырехэтажные дома с предельно лаконичным архитектурным решением поставлены строчками, и между ними оставлены широкие дворы, насыщенные зеленью. В структуре жилого фонда «социалистических городов» обычно предусматривалось три типа капитального жилья: 25 % отводилось домам-коммунам, коллективным домам и общежитиям, а 75 % — домам квартирного типа для индивидуального и семейного расселения. Но идеология отступала в борьбе с реальностью. Очень быстро стало понятно, что дома-коммуны — это сложно и дорого. Акцент в строительстве был сделан на простых общежитиях и домах с квартирами, но эти квартиры заселялись исключительно коммунально — то есть в каждую комнату по семье. Так красивая идея домов-коммун, где живут люди, близкие по духу и интересам, превратилась в сосуществование нескольких совершенно разных семей в тесном замкнутом пространстве. Из обобществленного сектора в первом квартале были построены несколько общежитий с комнатами вдоль длинного коридора, а также так называемые коллективные дома, где квартиры с четырьмя одинаковыми комнатами не имели кухонь, поскольку предполагалось, что общие кухни будут размещены на первом этаже или же обитатели таких домов будут питаться в общественной столовой. Общие кухни так и не были построены, дома заселялись не одинокими холостяками, а семьями, вынужденными размещать кухонные очаги прямо в комнатах. Квартирные дома квартала также заселялись коммунально, но они имели неслыханную роскошь — не только кухни, но и санузлы с душами или сидячими ваннами. Все дома квартала имели водопровод, канализацию и центральное отопление. Жизнь в первом квартале разительно отличалась от жизни в остальном городе: летними вечерами из окон звучали патефоны, по широким озелененным аллеям прогуливались жители и во дворах играли дети. Для жителей квартала были построены ясли, детские сады и школа, а также магазин и столовая. На границе квартала расположилось крупномасштабное здание школы фабрично-заводского обучения, выстроенное по проекту немецкого архитектора Вильгельма Шютте, и облик которой представляет характерный пример архитектуры функционализма.
К середине
Понятие «город-спутник» относится к числу тех вроде бы привычных нам слов, в значение которых мы не вникаем. Однако если мы все же решим разобраться, что такое город-спутник, и откроем энциклопедию архитектуры и градостроительства под редакцией Иконникова Андрей Владимирович Иконников (1926–2001) — директор Научно-исследовательского института теории и истории архитектуры (1966–1974), один из основателей Российской академии архитектуры и строительных наук., мы получим формулу: «Город-спутник — это городское поселение, находящееся на расстоянии
Чтобы понять, город-спутник перед нами или нет, необходимо прежде всего погрузиться в его историю и узнать, для чего он строился. Мы можем сказать, что перед нами город-спутник, только в том случае, если он строился специально с целью разгрузить слишком разросшийся во всех отношениях крупный исторический город. Как в принципе появилась идея, что крупные города нужно
Те проблемы крупных городов, которые мы сегодня привыкли обсуждать — перенаселенность, переуплотненность городской среды, плохая экология, ужасные санитарные условия, проблемы транспорта, социальное расслоение и всякая несправедливость, — все это приблизительно в тех же самых выражениях обсуждалось уже довольно давно. Так, в литературе XVIII–XIX веков жизнь в городе часто описывается как причина человеческого грехопадения, порока, разврата и всяческих других бед. Мы можем вспомнить Петербург Достоевского — город, который доводит героев до самоубийства, убийства, сумасшествия, торговли собой и так далее… По мере роста городов, вызванного, в частности, промышленной революцией, их проблемы постоянно усугублялись. Однако непрекращающаяся урбанизация показывает, что, несмотря на все ужасы, на протяжении XIX и тем более XX века между жизнью в городе и пасторальной идиллией люди все же продолжали выбирать город. Прежде всего они делали этот выбор исходя из экономических соображений: промышленные города давали работу и, следовательно, зарплату. Места всем не хватало, проблем становилось все больше. Это были и проблемы с инфраструктурой, и другие. Процесс этот фактически не удавалось контролировать. Мыслители разного рода видели два основных пути выхода из сложившейся ситуации: либо радикальное преобразование старых городов — в качестве примера можно вспомнить османизацию Парижа в XIX веке или лучезарный город и другие радикальные проекты, которые предлагал Ле Корбюзье в ХХ веке, — либо строительство совершенно новых городов на новом месте, причем заранее спланированных так, чтобы учесть ошибки исторических городов и избежать их пороков.
В конце XIX века английскому философу и социологу-утописту Эбенизеру Говарду пришла идея создать такие города, которые объединили бы в себе, с одной стороны, блага современной цивилизации, а с другой — прелести пасторальной жизни. При этом они должны были избежать недостатков тех и других. Говард описал эту идею в своей книге «Города-сады будущего», опубликованной в 1898 году В 1898 году книга была опубликована под названием «To-morrow: A Peaceful Path to Real Reform» («Завтрашний день: мирный путь к подлинной реформе»), а вот переиздание 1902 года уже называлось «Garden Cities of To-morrow».. Он пишет так:
«Свободные дары природы — чистый воздух, солнечный свет, простор для работы и отдыха, — должны быть использованы так, чтобы в них не ощущалось недостатка. Средства современной науки должны восполнять природу так, чтобы жизнь стала источником непрерывной радости и наслаждения» Э. Говард. Города будущего. СПб, 1911..
Говард видел жизнь в индивидуальных коттеджах с небольшими садиками, достаточными, чтобы ощутить близость природы, но при этом не предназначенными для тяжелого земледелия. Чтобы города-сады не росли вширь, их территория окружалась так называемым зеленым кольцом общественного парка. За ним шло еще одно кольцо, теперь уже промышленных территорий. Оптимальной для города-сада, по Говарду, считалась площадь примерно 25 квадратных километров. Это естественным образом ограничивало и количество населения. Оптимальным Говард считал город-сад, в котором проживало бы не более 32 тысяч человек. При этом места работы для них были рассчитаны по количеству жителей, и, что очень важно, жителям не нужно было тратить много времени на дорогу. Если же населению города-сада все же не хватало места и возникала необходимость роста, то он мог сам превратиться в своеобразное ядро, вокруг которого, как в Солнечной системе, появляются связанные с ним новые города. Их предполагалось строить по такой же схеме: города окружались двумя кольцами, не позволяющими им увеличиваться и сливаться в единую агломерацию. Таким образом, в качестве борьбы с проблемой роста города Говард предлагает не только искусственные ограничения — и по площади, и по высотности, и по количеству населения, — но и создание связанных с этим ядром новых городов. Эта идея довольно быстро охватила почти весь мир. Первые такие города — Лечворт и Велвин — были построены в Англии, их подобия пытались строить в Германии, Бельгии, Испании, Швеции, США и Австралии. Значительное количество городов-садов и поселков-садов подобного типа было в той или иной мере реализовано в России, а затем эта идея воплощалась в СССР. Самый знаменитый пример — поселок Сокол в Москве.
И все же, несмотря на, безусловно, красивую идею, города-сады оказались не так уж популярны, как рассчитывал Говард и его последователи. В первую очередь из-за дороговизны домов, которые не мог позволить себе средний класс, притом что именно для среднего класса они и проектировались. Второй проблемой было создание достаточного количества высокооплачиваемых рабочих мест. Постепенно города-сады превращались в города-спальни, откуда жителям приходилось ездить на работу в центральные города, и это перечеркивало всю прекрасную идею.
Хотя идея расселения в идеальные города-сады оказалась утопической, проблема переуплотнения городов в ХХ веке продолжала обостряться, и поиски ее решения тоже продолжались. В 1920-е годы последователь Говарда Реймонд Энвин предложил переместить часть населения и часть промышленных предприятий Лондона в новые города-сателлиты, или, говоря русским языком, города-спутники, за пределами главного города. Аналогичные идеи в СССР в это время предлагал Сергей Шестаков Сергей Сергеевич Шестаков (1962–1931) — архитектор, профессор МВТУ им. Баумана. Автор концепции «Большая Москва» (1925 — начало 1930-х), предусматривающей развитие радиально-кольцевой структуры города. в плане 1925 года. Он предполагал построить вокруг Москвы двойное кольцо городов-спутников с общим количеством населения три с половиной миллиона человек.
Аналогичные идеи в Петрограде в это время разрабатывали архитекторы Иван Фомин и Лев Тверской. Однако в
К 1940-м годам Лондон очень сильно расползся по территории и был крупнейшим городом в западном мире по количеству населения — в нем проживало более четырех миллионов человек. Разработкой путей решения проблемы Лондона занимался последователь Говарда Патрик Аберкромби. К 1944 году он представил так называемый план Большого Лондона, и в этом плане он предложил много интересного, в том числе ограничить территорию Лондона кольцом зеленого пояса, а за ним разместить внешнее загородное кольцо, где располагались бы сельскохозяйственные угодья и, что важно для нас, восемь городов-спутников. Эти города-спутники должны были располагаться на расстоянии 40–60 километров от Лондона. Таким образом Аберкромби предлагал организовать переселение порядка 400 тысяч человек, то есть 10 % от населения Лондона, в города-сателлиты. Эти новые города должны были стать, конечно, существенно крупнее городов-садов по Говарду, иначе они не смогли бы справиться со своей задачей. Каждый город-сателлит должен был вместить
Идея строительства городов-спутников быстро распространилась по Европе. Они проектировались и строились в Дании, Франции, Финляндии. Что касается Советского Союза, окончательно необходимость ограничения роста крупных городов была осознана уже при Хрущеве. В своем знаменитом отчетном докладе на ХХ съезде КПСС — это тот самый съезд, с которого началась борьба с культом личности, — Хрущев говорил о необходимости разукрупнения и разуплотнения Москвы, Ленинграда, Киева и Харькова за счет строительства в их зонах небольших городов-спутников и с вынесением туда отдельных промышленных предприятий и учреждений 20-й съезд КПСС (14–25 февраля 1956 года): Стенографический отчет. Москва, 1956.. Во время поездки Хрущева в Финляндию летом 1957 года частью он посетил город-спутник Хельсинки, Эспоо, и в нем — района Тапиола, построенный по принципам города-сада. По возвращении Хрущева в Москву было принято решение о строительстве вокруг Москвы кольца из десяти городов-спутников, первым из которых стал город-спутник у станции Крюково — будущий Зеленоград. Постановление о его строительстве было выпущено 3 марта 1958 года Постановление Совета министров СССР № 248 «О строительстве нового города в пригородной зоне Москвы, в районе станции Крюково Октябрьской железной дороги».. Эта дата считается днем рождения Зеленограда. За год до этого Советский Союз запустил в космос первые спутники, и слово «спутник» стало ассоциироваться в первую очередь именно с Советским Союзом.
Город у станции Крюково был рассчитан на 65 тысяч человек, и это совпадает с цифрами, заложенными для городов-спутников в Великобритании. Он располагался в 37 километрах от Москвы. Целью его строительства было «рассредоточение населения города Москвы». Застройку города, как указано в постановлении, предполагалось осуществлять «четырехэтажными домами с земельными участками при них с применением приемов свободной планировки, обеспечивая наилучшую освещенность и проветриваемость жилых домов, использование естественного рельефа местности и существующей растительности».
Подмосковный город-спутник еще в процессе строительства стал не только архитектурным, но и культурным явлением. Именно его проектируют молодые архитекторы в фильме 1961 года «Взрослые дети». «Это должен быть самый комфортный город, в котором будет все, что только придумано человечеством», — говорит главный герой, молодой архитектор Игорь, роль которого исполняет блистательный Александр Демьяненко.
Поскольку основополагающий принцип городов-спутников состоит в их полной самодостаточности, в том числе в рабочих местах для жителей, в первом городе-спутнике предполагалось разместить несколько предприятий легкой промышленности, шарикоподшипниковый и часовой заводы. Проектирование было поручено архитектору Игорю Рожину — автору стадиона в Лужниках, высотки в Варшаве и других значимых объектов. Рожин пошел по пути создания города-сада, но в тех условиях, которые были в то время в СССР. В новом городе-спутнике предполагалась хотя и не коттеджная, но все же четырехэтажная застройка типовыми сериями. Рожин писал в своих мемуарах, что дома не должны быть выше деревьев. При этом он пытался максимально сохранить существующую зелень — спутник строился в лесном массиве. У домов должны быть балконы, которые в некотором роде представляли собой небольшие усадебные участки. В будущем Зеленограде предполагалось минимальное использование личного транспорта. До рабочих мест можно было, по плану Рожина, дойти пешком или доехать на велосипеде. По всему городу была запроектирована густая сеть велосипедных дорожек. Сообщение с Москвой, если это было необходимо, могло осуществляться через Ленинградское шоссе. При этом предполагалось также запустить специальную ветку загородных электричек.
В 1962 году судьба первого города-спутника Москвы очень сильно изменилась. В результате шпионского скандала между Советским Союзом и Соединенными Штатами в Советский Союз переехали два крупнейших специалиста по микроэлектронике: Иосиф Берг и Филипп Старос Иосиф Вениаминович Берг (настоящее имя Джоэл Барр) и Филипп Георгиевич Старос (настоящее имя Альфред Сарант) — электроинженеры, работали вместе, были членами компартии в США, возможно, шпионили на СССР, в 1956 году переехали в СССР, где возглавили лаборатории микроэлектроники, позже преобразованные в КБ-2. В дальнейшем — создатели НИИ полупроводниковой электроники (НИИ-35).. Они занялись развитием микроэлектроники в Советском Союзе, и вначале для этого была создана лаборатория в Ленинграде. Проезжая из Москвы в Ленинград и обратно, Берг и Старос увидели строящийся город. После обсуждения между Бергом, Старосом и Шокиным Александр Иванович Шокин (1909–1988) — первый заместитель председателя Государственного комитета Совета министров СССР по радиоэлектронике (1958–1961). С 1961 года — председатель Государственного комитета Совета министров СССР по электронной технике, а с 1965 по 1985 год — министр электронной промышленности СССР., тогдашним министром промышленности Советского Союза, было принято решение о перепрофилировании строящегося города-спутника в научный центр микроэлектроники. После этого концепция застройки нового города тоже очень сильно изменилась, поскольку застройка малоэтажными типовыми дешевыми домами уже не отвечала имиджу будущего центра советской микроэлектроники. Чтобы привлечь в новый город молодых ученых, потребовались больший размах и большее количество общественных зданий. Нужны были здания НИИ, гостиницы, общественные центры. Действительно, в
Во многом в Зеленограде действительно удалось создать те условия, которые считались наиболее важными и привлекательными для города-спутника и его жителей. Это были и рабочие места для населения, и высокая степень озеленения, и даже более высокий, чем в Москве, уровень обеспеченности жильем. При этом масштаб города оставался довольно комфортным. Все это способствовало переезду в Зеленоград в том числе и москвичей, а именно для этого и создавался город-спутник.
Зеленоград стал первым и наиболее успешным примером практически полностью реализованного проекта города-спутника в Советском Союзе, задумывавшегося именно как спутник и построенного на новом месте. Город, получивший статус наукограда, стал
К середине 60-х годов экономика СССР была в значительной степени истощена космической гонкой. От многих грандиозных строительных проектов в это время начали отказываться. Так, например, в 1962 году было принято решение отказаться от строительства Дворца Советов на юго-западе Москвы Конкурс проектов был проведен в 1956 году (без результатов), в 1960 году проект был разработан, но в 1963 году управление проектирования было расформировано. и от создания там нового городского центра, а также отказались от проведения в Москве Всемирной выставки 1967 года Решение о проектировании было принято в 1960 году, но в 1962 году от проекта отказались.. Главным образом от обоих проектов отказались именно по финансовым причинам. В 1964 году Хрущев, главный идеолог строительных проектов, был отстранен от власти и отправлен на пенсию, а идея строительства кольца новых городов-спутников вокруг Москвы сошла на нет. Зеленоград остался в одиночестве.
Одновременно к середине
Сегодня городами-спутниками зачастую ошибочно называют небольшие города, входящие в агломерацию более крупных городов. Однако если эти малые города изначально не строились как спутники (то есть не строились на новом месте, их задачей не была разгрузка крупных городов), а формировались постепенно на месте исторических поселений, то это название по отношению к ним не совсем верно. Таким образом, разросшиеся исторические поселения, входящие в агломерацию Москвы, как, например, Балашиха или Королев, по своей сути городами-спутниками не являются.
Зеленоград также не остался таким городом-спутником, каким он изначально задумывался. Во-первых, по своему масштабу он значительно превысил расчеты для города-спутника, а во-вторых, со сворачиванием советского научного проекта он постепенно перестал быть столь привлекательным местом приложения труда. И все же сам Зеленоград, как и идея строительства кольца городов-спутников вокруг Москвы, остается важнейшим памятником в истории градостроительной мысли ХХ века.
Едва ли можно найти город, чей архитектурный облик и городская структура менялись так часто и так основательно, как Берлина ХХ века. Сама история дала городу шанс восстанавливаться, реконструироваться и после объединения в 1989 году пойти по собственному пути, который для него избрал сенатор Ханс Штимман.
Прежде чем мы рассмотрим, какие изменения произошли в Берлине, стоит поговорить об истории города. Архитектурный расцвет Берлина пришелся на XIX век. Представительная столица прусских королей в период индустриализации начала масштабно застраиваться. В центре города возводились заводы и фабрики. Берлин расширялся, в город со всех окрестностей съезжались новые рабочие. Возникла резкая необходимость в кратчайшие сроки решить проблемы жилья. Берлин предоставил плодородную почву для возведения нового типа жилья — Mietskasernen, или арендных казарм. Четырех-пятиэтажные Mietskasernen имели очень характерную структуру. Они состояли из главного парадного здания, к которому примыкали два флигеля. Этот прямоугольник замыкался тыловым строением. Конечно, это было жилье для бедных. Поэтому, чтобы искусственно повысить ценность сооружения, архитекторы наделяли главный фасад классическими декоративными элементами, например скульптурами. На первых этажах размещались торговые лавки и мануфактуры, а также квартиры увеличенной площади с удобными планировками и с огромными окнами. В этих квартирах жили богатые владельцы заводов. Этажами выше селились рабочие, их комнаты были куда меньшей площади. За богатыми и представительными фасадами бедные жители боролись с проблемами гигиены, антисанитарией, отсутствием света и высокой смертностью. К началу ХХ века весь центр Берлина был заполнен такими каменными кварталами, и эта планировка просуществовала в городе вплоть до окончания Второй мировой войны.
После войны плотная городская структура, образованная каменными прямоугольными казармами, была практически полностью уничтожена, а то, что от нее осталось, планомерно вычищено при разборе города от завалов под новую застройку. Интересно, что расчисткой Берлина занимались в основном женщины, которых называли Trümmerfrau, что в переводе с немецкого означает «женщина на руинах». На их хрупкие плечи ложились непосильные задачи:
В это время произошел полный отрыв города от своей истории: старый Берлин фактически перестал существовать, все уничтожила война. Началось совершенно новое строительство, и ведущим направлением городского развития стал модернизм.
Многие берлинцы до сих пор с ужасом вспоминают страшное событие, которое произошло 13 августа 1961 года. Строительство Берлинской стены оставило огромный шрам в сердце каждого. Жители проснулись от того, что их окна заколачивают, а у домов стоят вооруженные посты. С этого момента жизнь в городе изменилась на долгие десятилетия. Разделился не только город: разрушились судьбы людей, прервались их связи. Берлин как единый организм прекратил свое существование. Лучше всего это, конечно, прослеживалось на карте метрополитена, где произошел разрыв четырех линий. Появились так называемые станции-призраки — поезда проезжали их транзитом. Были созданы контрольно-пропускные пункты, где люди прощались. Самый известный из них — вокзал на улице Фридрихштрассе, он до сих пор именуется Дворцом слез. Территории вдоль стены стали зоной отчуждения и непрекращающихся перестрелок. Появились и шпионы, в ГДР тайная полиция штази день и ночь прослушивала своих жителей. И до сих пор любой житель бывшего Восточного Берлина может запросить архив с досье на свою семью.
После разделения Восточному Берлину повезло больше — ему достался почти весь исторический центр. В 1949 году образовалась ГДР, и все правительственные меры были направлены на поиски плана по реконструкции. Из Советского Союза в Берлин даже выслали делегацию архитекторов для консультации по вопросам градостроительства, причем во главе делегации был Сергей Егорович Чернышёв, на тот момент главный архитектор Москвы. В итоге решили начинать строить с магистрали, которую в честь Сталина назвали Шталин-алле (после его смерти аллею уже переименовали в честь Маркса, Карл-Маркс-алле), ее строительство осуществлялось в два этапа, и на каждом этапе был характерный участок. Первый этап — это девяностометровая магистраль, по обе стороны от которой располагались жилые дома, выстроенные в лучших традициях классической ордерной архитектуры (можно привести аналогию со строительством, например, сталинских домов для элиты на парадных магистралях в Москве). Второй этап строительства — это уже период модернизма. На этом участке магистраль стала еще шире — 125 метров, а по обе стороны от нее разместились знакомые нам панельные дома-коробки. Как уже было сказано, Восточный Берлин забрал себе весь исторический центр, и с этого момента началось его полное перекраивание под центр социалистического государства. Устраивались большие лесопарковые территории с включением в них панельной застройки, развивали новые дорожные сети (причем без привязки к исторической планировке), устраивали площади для демонстраций и парадов, например Маркс-Энгельс-плац.
Западному Берлину не досталось знаковых исторических сооружений, но некоторые его районы не тронула война, и они сохранили квартальную застройку XIX века. Была даже проведена реконструкция районов, где сохранилась большая часть казарм. Однако, как и в ГДР, западноберлинские градостроители взяли курс на строительство больших автомагистралей, которые прокладывали прямо через историческую планировку.
При участии СССР реконструкция в Восточном Берлине началась с формирования знаковых архитектурных ансамблей вдоль новых широких улиц. Строились общественно-административные здания, гостиницы, библиотеки, кафе и, конечно, Дворец Республики. По тем временам это был самый большой торгово-развлекательный центр в Европе — его построили на месте уничтоженного королевского дворца. Главной площадью ГДР стала Александр-плац. На ней расположились большие универмаги. В конце
Как и на востоке, на западе строились крупные общественно-административные здания, например Американская мемориальная библиотека, Европа-центр, новое здание университета, различные кафе, универмаги, магазины. Строительство крупных центров в Западном Берлине осуществлялось в рамках программы восстановления Европы после войны, которая получила название план Маршалла. Известный архитектор Ганс Шарун создал комплекс объектов культурного назначения. В его состав вошла знаменитая филармония, отреставрированная старая церковь, гравюрный кабинет и государственная библиотека. Символом возрождения стали руины церкви кайзера Вильгельма, которые были введены в новый модернистский ансамбль. Сделал это архитектор Эгон Айерман. Дух свободы стал двигателем модернизма, демонстрирующего новые достижения в архитектуре.
Панельные микрорайоны строились как в Восточном Берлине, так и в Западном. В Восточном Берлине с
Западные микрорайоны находились вдали от центра и вдали от основным предприятий — в отличие микрорайонов Восточного Берлина, там дома располагались вблизи рабочих мест. Интересно, что разработкой одного из районов занимался Вальтер Гропиус, известный основатель школы Баухаус. Он разработал концепцию развития панельного микрорайона, которая была основана на идеях города-сада Бруно Таута, но возведение стены внесло свои коррективы. Этажность увеличилась, и вместо четырнадцати тысяч квартир было построено девятнадцать тысяч. Район и сейчас носит имя своего основателя и называется Гропиусштадт.
Подведем итоги. После войны во всем Берлине сносили уцелевшие и полуразрушенные здания: город был оторван от истории. Нарушенная войной планировка диктовала свои условия для организации автодорог и знаковых архитектурных ансамблей. Восточному Берлину достался старый центр, но он был практически полностью разрушен, что дало возможность архитекторам творить свою собственную, новую историю. Западному Берлину достопримечательностей не досталось, отсутствие старых памятников архитектуры задавало городу развитие как офисно-делового центра. И на западе, и на востоке строили огромное количество панельных микрорайонов — разница между ними была лишь в расположении и развитости инфраструктуры. В обеих частях города главенствующим стилем стал модернизм.
Новое архитектурное потрясение случилось в Западном Берлине в конце
В 1987 году архитектор и теоретик по имени Йозеф Пауль Клайхюс вместе со своим товарищем Хардтом-Вальтерром Хемером организовал масштабное градостроительное предприятие, Международную строительную выставку (сокращенно IBA 87, Internationale Bauausstellung). Суть их плана заключалась в полной перестройке города и в восстановлении сооружений в своих исторических, довоенных границах. То есть предполагалось снова воссоздать квартальную застройку — те самые казармы, но с улучшенной планировкой и новым внешним обликом. Выставка стала ключевым этапом в истории современного Берлина, потому что она продемонстрировала возможности использования исторического наследия для возрождения города.
Свою концепцию восстановления города Клайхюс назвал «критической реконструкцией», что подразумевало не дословное повторение зданий утерянного города, но его новую интерпретацию в контексте современной эпохи. Как говорил сам господин Клайхюс, не стоит дословно воссоздавать утраченные здания, нужно критически относиться как к реконструкции, так и к новому строительству.
Конец
Удивительно, что, приезжая в Берлин сейчас, вы вряд ли сможете определить, в какой части города, в восточной или в западной, вы находитесь. О существовании стены напоминают лишь некоторые сохранившиеся фрагменты, но и те задекорированы и расписаны до неузнаваемости.
Главная заслуга в этом принадлежит удивительному и влиятельному человеку, который в начале
Господин Штимман, достаточно консервативный в своих архитектурных взглядах, избрал европейский путь развития Берлина. Он обратился за примером к крупным городам Европы. Его городской план хорошо иллюстрирует концепция европейского города, которая подразумевает ориентирование всей городской инфраструктуры на пешеходов и велосипедистов. В таком городе хорошо развита сеть общественного транспорта, есть рекреационные зоны и пешеходные дорожки, а необходимые городские учреждения должны находиться в шаговой доступности от жилья, что влечет за собой отказ от автомобилей в пользу городского общественного транспорта. Помимо принятого в качестве подложки под новое строительство плана
Одним из первых районов, к которому были применены эти правила, стал район Фридрихштадт. Через главную улицу Фридрихштрассе
Одним из самых удачных объектов реконструкции, основанной на идее исторической преемственности, стала площадь Паризер-плац, расположенная неподалеку от Рейхстага и от Фридрихштрассе. Паризер-плац — это исторически стилизованный современный городской ансамбль. Основанием реконструкции этого участка послужила довоенная квадратная планировка площади. Центр композиции — всем известные Бранденбургские ворота, которые окружены посольскими и административными особняками высотой в три-четыре этажа. Чтобы не затмить ворота, Штимман решил сохранить прежнюю высоту и объем застройки Паризер-плац. Удовлетворяя требованиям регламента, архитекторы стали вписывать свои новые сооружения в заданное планом Planwerk Innenstadt пространство. В некоторых зданиях на верхних этажах расположились жилые квартиры и апартаменты. Это символизировало возвращение жизни в центр города и удовлетворяло требованиям регламента.
Большие сложности при реконструкции города создавали вопросы, связанные с земельной собственностью. Так, в бывшем Восточном Берлине земля принадлежала государству, а в Западном — частникам.
Одновременно с программой реконструкции стартовала программа санации и модернизации крупнопанельного домостроения. При проведении технического обследования зданий было выявлено, что полный снос этих панелек и новое строительство нерентабельны и очень затратны. Поэтому приняли решение сохранить и реконструировать уцелевший жилой фонд, достаточно устаревший к тому времени. Под словом «модернизация» понималось улучшение качества жилья путем проведения ряда мероприятий по повышению энергоэффективности и потребительских свойств квартир. Стоит сказать, что эти мероприятия были долговременными, а главная их цель и вообще в целом цель реформы — привести панельные микрорайоны к историческому аналогу, то есть к кварталу, и создать качественные условия для проживания в нем.
Сейчас Берлин — это не только город, по которому можно изучать современную архитектуру и градостроительство, но также пример удачного опыта модернизации панельного жилого фонда. Это город, где люди смогли принять свое прошлое и двигаться дальше. Момент объединения стал новым Ренессансом, и поразительно, как за такой короткий срок была реализована столь масштабная реформа реконструкции. Она обратила проектирование в традиционное русло, привлекла к себе весь свет архитектуры в лице именитых зодчих и повысила качество жизни, положив начало эпохе нового урбанизма.
Начать свою лекцию я хотела бы с одной важной мысли. Апартеид, или апартхейд, что в переводе с африкаанс означает «разделение», стал логическим продолжением политики сегрегации, начатой колонистами на территории Южной Африки с момента первого европейского заселения в 1652 году. Важно понимать, что до установления режима апартеида в 1948 году Южно-Африканский Союз представлял собой государство переселенческого колониализма. Это такой тип колониализма, который выживает за счет расширения жизненного пространства самих колонистов в ущерб автохтонным, коренным народам. Итак, в 1652 году на территорию современной ЮАР к мысу Доброй Надежды прибывает корабль голландской Ост-Индской компании, участники которой во главе с Яном ван Рибеком образуют первую поселенческую Капскую колонию и ее центр Капстад, ныне Кейптаун.
Потомки голландских переселенцев создают свое поселение, вступая в конфликт с местными народами банту. Их именуют африканеры. Африканеры говорят на видоизмененном голландском, занимаются земледелием и проповедуют кальвинизм. Через полвека в Капскую колонию приплывают англичане и начинают довольно активно устанавливать там свое присутствие. В череде захватнических войн, кульминацией которых стали две англо-бурские войны, англичане отвоевывают себе право стать частью новой политической и экономической элиты и образуют в 1910 году Южно-Африканский Союз — государство-доминион в составе Британской империи. Получается, что на протяжении 300-летней истории европейского господства в Южной Африке белое меньшинство, африканеры и англичане, занимало высшие позиции в общественной иерархии, а коренное население экономически порабощалось и использовалось преимущественно в качестве дешевой рабочей силы. Именно об этом говорил главный идеолог апартеида, кальвинистский проповедник Малан. Он утверждал, что в апартеиде нет ничего нового, это не что иное, как продолжение традиционной политики сегрегации колонистов, начавшейся 300 лет назад. Политика апартеида, по его мнению, выражала укорененное расовое самосознание белых южноафриканцев, прежде всего африканеров, принципиально отличное от самосознания коренных народов банту. Таким образом, в основе апартеида лежал африканерский национализм.
В
Апартеид стал своеобразной идеологизированной и радикализированной формой колониальной политики, которую проводили сначала африканеры, затем англичане — в течение почти что ста лет своего господства. Важно отметить, что европейская идея гражданства, наделения граждан своего государства правами, политическими свободами и социальными благами, при колониальных системах практически никогда не распространялась на коренное население колоний. Коренное население не считалось гражданами. Это проявлялось в разной степени в португальской, британской и французской колониальных системах. Все эти системы начали терпеть крах сразу после Второй мировой войны и рушились во многом благодаря массовому сопротивлению африканских народов снизу. В этом ряду колониальных империй ЮАР стала уникальным случаем, поскольку система расовых законов просуществовала там вплоть до 1994 года, до первых демократических выборов, в ходе которых к власти пришел первый африканский — или, как было принято тогда говорить, «черный» — президент Нельсон Мандела.
Здесь я хочу обратить ваше внимание, что в своей лекции я буду использовать расхожие и принятые в сегодняшнем научном дискурсе ЮАР расовые категории — «черные», «белые», «цветные» — в кавычках, чтобы подчеркнуть их сконструированный характер.
Итак, установление апартеида произошло в 1948 году. Чтобы рассказать о том, как развивался и жил главный экономический центр ЮАР Йоханнесбург, необходимо понимать, что из себя представлял апартеид как политическая и экономическая система. В 1948 году на выборах, в которых тогда принимало участие только белое население, к власти приходит крайне правая африканерская Национальная партия. Партия установила в стране расовую политику, концептуальную основу которой развил и обосновал кальвинистский пастор Малан.
Законы, которые придумал режим апартеида, должны были привести к полной сегрегации населения в соответствии с расовыми группами. Для этого была проведена расовая классификация всего населения. Согласно этой классификации, все жители делились на четыре группы: «белых», то есть европейцев; коренных, то есть «черных» (это были в основном народы банту). Далее в расовой классификации шли «цветные», это была очень «непонятная» с точки зрения расистской классификации группа, которая состояла из потомков от смешанных браков между африканерами с разными местными народами. «Цветные» говорили на языке африкаанс и исторически проживали в Капской провинции. Индийцев, которые традиционно имели большую колонию в регионе Наталь, и китайцев, которые исторически имели большое сообщество в Йоханнесбурге, относили к четвертой расовой группе — азиатам. К этим разным группам применялись разные подходы в управлении. Начиная с 1950-х годов происходят серьезные изменения в городском пространстве.
Нужно проговорить основные законы, с помощью которых апартеид пытался существовать. Первый закон был принят в 1950 году. С помощью этого закона были созданы сегрегированные районы в городах, и если район назывался белым, все небелые должны были оттуда уехать. Таким образом в период с 1960 по 1983 год порядка трех с половиной миллионов африканцев были выселены из центральных городских районов. Выселены они были в бантустаны, специальные резервации в сельской местности, на периферию городов, в так называемые тауншипы. «Тауншип» можно перевести на русский язык словом «поселок».
Интересна история сноса знаменитого тауншипа Софиятаун, который был образован в Йоханнесбурге еще в 1886 году и умудрился просуществовать практически в центре города вплоть до вот бесславно известного закона о городской сегрегации. Как только закон был принят, тауншип начали сносить.
Следующий закон, о котором обязательно нужно сказать, это закон о создании бантустанов: The Bantustan Act 1959 года. По сути, это были анклавы вдали от промышленно развитых городов, и предполагалось, что бантустаны должны стать как бы маленькими государствами с самоуправлением коренного населения. В основном в бантустанах проживали женщины, дети и старики, потому что все трудоспособное активное мужское население работало на производствах. Мужчины, которые выезжали в белые города, становились гастарбайтерами, у них не было официального разрешения оставаться на ночь в городах, и они должны были уезжать после работы в специальные общежития на окраине этих городов или к себе в тауншипы.
Еще один важный закон — о сегрегации в образовании, Bantu Education Act 1953 года. Он предполагал разное обучение для белых и черных студентов. Как говорил министр по делам коренного населения Фервурд: «Африканские дети должны учиться только тому, что позволит им жить в их собственном обществе, зачем им учить то, что понадобится в европейском обществе, ведь они никогда не будут жить рядом с нами». Естественно, эти расовые законы встречали волны сопротивления, причем как в среде так называемых черных жителей, так и в среде цветных, но не только. В среде белых благополучных горожан формировались группы, недовольные такой расовой политикой. Например, в 1955 году в Йоханнесбурге шестеро женщин из среднего класса создали общественную организацию Black Sash. Она выступала против жестких расовых практик апартеида и впоследствии создала адвокатскую контору по защите прав небелого населения.
На международном уровне апартеид вызвал резкое осуждение, прежде всего со стороны социалистических стран и СССР, а также со стороны ряда прогрессивных левых политических партий в Западной Европе. В результате жесткой политики апартеида в 1961 году Южно-Африканский Союз выходит из Содружества наций и становится полностью независимым государством, Южно-Африканской Республикой, или ЮАР. ЮАР восстановила свое членство в Содружестве только в 1994 году, после ликвидации системы апартеида.
Интересно, как такие чудовищные законы сказывались на повседневной жизни горожан. Пример Йоханнесбурга особенно показателен, поскольку в этом городе исторически концентрировалось большое количество мигрантов из разных уголков света. Город был основан в 1886 году австралийским золотоискателем Джорджем Харрисоном и стал магнитом для предпринимателей и авантюристов всех мастей. После открытия рудников и таких крупнейших корпораций, как Anglo American, Йоханнесбург стал местом концентрации рабочего класса, трудившегося на шахтах вблизи города, и растущего числа офисных работников. В городе на разных предприятиях трудились рабочие, которые после рабочего дня разъезжались по сегрегированным жилым комплексам. «Черные» рабочие жили в общежитиях вдали от своих семей, которые, как я уже говорила, оставались в бантустанах. В 50-е годы после введения законов о сегрегации в городской среде государство начало массовое строительство жилых кварталов для «черного» населения, так называемых тауншипов. Идея заключалась в том, чтобы освободить города от коренного населения: оно должно обслуживать «белые» города, а проживать
Один из самых известных жилых массивов — комплекс Соуэто, который был создан в начале 50-х годов, как раз во времена расцвета апартеида. Создавая серию экспериментальных проектов массового типового жилья, архитекторы, работавшие в Южной Африке, и в частности Калдервуд, использовали классические модернистские идеи. Калдервурд был студентом архитектурного факультета Университета Витватерсран и в своих работах цитировал основополагающие работы Патрика Геддеса и Льюиса Мамфорда. В своем подходе он подчеркивает важность социологических исследований для понимания изменений в урбанизации. Отмечая необходимость социальных исследований, Калдервуд указывал, что, к сожалению, в ЮАР информации касательно пожеланий и предпочтений «черного» населения не существует. Отсутствие социальных данных о том, как живут и чего хотят африканцы, позволило планировщикам пойти по рациональному методу с его упором на технические решения, чтобы минимизировать расходы.
Калдервуд разработал типовой четырехкомнатный дом площадью 40 квадратных метров, который лег в основу знаменитого жилого комплекса Соуэто. В народе эти домики получили название спичечных коробок, matchboxes. При проектировании тауншипов были установлены минимальные жилищные стандарты, принятые правительством и жилищными властями для воспроизведения тысячами по всей Южной Африке в течение трех десятилетий, начиная с 1950-х годов и заканчивая 1980-ми. В духе идей Ле Корбюзье, на которого также ссылался в своих работах Калдервуд, каждый домик должен был иметь свой придомовой садик, чтобы пространство тауншипа не выглядело скучным. Еще один интересный сдвиг происходит относительно идеи домовладения. Ведь, как мы знаем, апартеид запрещал иметь в собственности дома коренному населению, и даже в тауншипах африканцы и «цветные» не могли выкупать дома до определенного момента.
После 1976 года, после знаменитого восстания школьников в Соуэто (восстание закончилось убийством более сотни демонстрантов и вызвало огромный резонанс в мире), режим апартеида решил пойти на ряд уступок. В частности, в Соуэто в 1978 году разрешилось выкупать дома в собственность. Какая идея лежала в основе этого решения? Как полагали государственные деятели апартеида, идея частной собственности противоречила идее коммунизма. Иными словами, дав возможность благосостоятельным африканцам выкупать дома в собственность, правительство полагало, что таким образом оно будет способствовать формированию среднего класса и сдерживать протестные настроения, которые существовали в Соуэто. Конечно, необходимо понимать, что Соуэто, как и другие тауншипы, построенные во времена апартеида, несмотря на красивый план Калдервуда, были местами очень отсталыми с точки зрения городской инфраструктуры: далеко не везде было электричество и канализация, плохо были оснащены школы и больницы.
Таким образом, с юго-запада Йоханнесбург был окружен конгломератом тауншипов, которые назывались Соуэто, — на самом деле это целый конгломерат тауншипов. Соуэто существует до сих пор, и там проживает более миллиона человека. Конечно, сейчас он выглядит
Что же происходило в центре Йоханнесбурга? Удалось ли архитекторам апартеида реализовать свой безумный план по сохранению этнической гомогенности?
Это интересно, потому что, как я уже говорила, по замыслу всей инфраструктурой в городах могло пользоваться только привилегированное «белое» население. Процитирую, как вспоминает свое пребывание в Йоханнесбурге в начале 70-х годов французская журналистка Ани Франкос:
«Всю первую половину дня я разгуливаю по улицам Йоханнесбурга, по сравнению с которым самые большие африканские столицы кажутся глухими деревушками. Всюду бетон, прямые строго распланированные улицы, сверкающие неоном витрины, огромные рекламные щиты. В центре города царит необычайное оживление — здесь расположены административные учреждения, банки, представительства международных компаний и большие магазины. Всюду полно кофеен, точно таких, как в Лондоне. Чаще всего их содержат итальянцы и греки, эмигрировавшие из Египта… Много американских и английских машин. Они протискиваются между двухэтажными красными автобусами, напоминающими о том, что совсем недавно Южная Африка была доминионом Английского королевства. В основном толпа состоит из белых, но во время ланча мне приходилось наблюдать любопытнейшее явление: улица словно меняет окраску — белые устремляются из магазинов и контор к своим огромным машинам, торопясь домой или в ресторан. И тысячи черных в рабочих комбинезонах завладевают улицей. Они рассаживаются группами на земле и тротуарах и, опустив ноги в ручей, играют в домино, читают газеты, о
чем-то спорят. Некоторые входят в магазины и выходят оттуда с бутербродом, апельсинами и большими картонными бутылками, на которых написано „Пиво банту“. Я никак не могу понять, почему они сидят вот так, на тротуарах, ведь в кафе, наверное, было бы удобнее. Проверяю надписи на дверях нескольких ресторанов, но нигде не вижу таблички „только для белых“. Обращаюсь за разъяснением к африканской девушке, которая уже давно наблюдает за мной. Сначала она несколько удивилась, потом, уловив по моему акценту, что я нездешняя, ответила: да потому что весь Йоханнесбург только для белых, и напоминать об этом не следует. Как это, изумляюсь я, наверное, африканцам запрещено все-таки посещатькакие-то определенные места — и все? Нет, отвечает она, для нас в Йоханнесбурге вообще нет места. Нет ни ресторанов, ни кино, ни столовых — это белая зона. <…> За нарушение городского закона о раздельном пользовании общественными зонами полагался штраф — тюремное заключение до трех лет, штраф в несколько сотен фунтов или 10 ударов плетьми, а то и два наказания сразу».
В период расцвета апартеида, в 50–60-е годы, городские власти Йоханнесбурга благоустраивают центральные районы города. Я бы хотела выделить два района, которые интересны своей потрясающей историей. Они были основаны как мигрантские кварталы — до апартеида, практически с момента образования Йоханнесбурга. Первый район, о котором я хочу рассказать, это Хиллброу. В 1890-х годах там уже были первые сообщества мигрантов. Во времена апартеида он был маркирован как «белый» и, все, кто принадлежал к другим расовым группам, должны были оттуда уехать. Этот район хорошо благоустраивался: в 1960-х годах там строились многоэтажные квартирные дома, которые заселяли молодые «белые» пары. Эти квартиры были стартовым жильем для молодых семей, которые впоследствии покупали более престижные дома в пригородах Йоханнесбурга. Соответственно, во времена апартеида Хиллброу имел особый молодежный вайб и был символом благополучной «белой» жизни. К концу 60-х годов за счет быстрого строительства высотных офисных и жилых домов район был преобразован.
Но в 70-е годы Хиллброу становится местом концентрации «белого» гей-сообщества Йоханнесбурга: первые клиники для лечения ВИЧ-инфицированных появились в Хиллброу. И когда молодежь уезжала, квартиры выкупали молодые гей-пары. В 1980-х годах, после отмены режимом апартеида печально известного Group Areas Act, закона о сегрегации городского пространства, режим апартеида уже понимает свою несостоятельность, в тауншипах постоянно идут протесты, бунты, и начинается политика послаблений и уступок. В Хиллброу заезжают индийцы и «цветные» — некоторые районы перестают маркироваться как «белые», и он становится одним из первых районов, куда прибывают иноэтничные группы. Этот район становится более мультикультурным и быстро меняется. Вместе с тем нужно понимать, что режим апартеида ослаб не только благодаря протесту африканцев снизу, хотя, конечно, это было значительной силой, но в том числе благодаря экономическому кризису, который разразился в конце 70-х годов. У режима остается все меньше денег, и благоустраивать городскую среду в центре города в тех объемах, в которых это делалось в 60-е годы, становится невозможно. Хиллброу начинает немного запустевать, а к началу 90-х приходит в упадок.
Еще один район Йоханнесбурга, основанный как мигрантский анклав сразу же после основания города, это Йоувилл. Это один из самых старых районов города. Как и Хиллброу, исторически он был заселен мигрантами, в основном евреями и белыми южноафриканцами. Йоувилл был центром богемной культурной жизни: там были литературные кафе, ночные клубы, рестораны и так далее. Но как и Хиллброу, Йоувилл начал меняться, и в
При этом я ни в коем случае не хочу истолковывать это как следствие выхода «белого» населения из центральных районов — это неверная логика. Нужно хорошо понимать структуру апартеида, его законы, то, как в 1960-е годы финансировались благополучные районы Центрального Йоханнесбурга и почему в 1980-х годах это финансирование прекратилось.
Таким образом, оказалось, что при помощи технических методов решить социальные проблемы в городе было невозможно. Задумав благоустроенное жилье для отдельных расовых групп и наделив его жителей правом собственности, режим апартеида проводил вместе с тем жесткую расистскую политику, и эта политика на долгие годы укрепила пространственное неравенство Йоханнесбурга. Сегодня, если вы приедете в Йоханнесбург, вам станет очевидно, что география апартеида не преодолена, хотя сегодня она имеет скорее классовое измерение, чем расовое.
Самый удобный способ слушать наши лекции, подкасты и еще миллион всего — приложение «Радио Arzamas»
Узнать большеСкачать приложение
Оставьте ваш e-mail, чтобы получать наши новости
