7 утопических городских проектов
Архитекторы и урбанисты, экономисты и политики регулярно обращались к утопии, чтобы представить себе альтернативу существующим городам. Но в утопиях важно не то, что предлагается, а то, как они придуманы. Если фантастическое будущее сбывается редко, то методы, технологии и мечты, которые возникают в утопиях — иногда даже незаметно для самих градостроителей и горожан, — формируют их образ мысли.
Город-сад
Утопия коллективного управления
На рубеже XIX и XX веков Эбенизер Говард, клерк, занимавшийся подготовкой протоколов заседаний британского парламента, знаток эсперанто и поклонник социальных теорий Генри Джорджа См.: H. George. Progress and Poverty: An Inquiry into the Cause of Industrial Depressions and of Increase of Want with Increase of Wealth. New York, 1879., решил, что нашел лучшее решение для проблемы большого города: его просто не должно быть. Лондон, Париж (даже после реформ Османа), Берлин, Нью-Йорк, Чикаго, Санкт-Петербург, Москва — все мегаполисы на рубеже веков сталкивались с жестким жилищным кризисом. Проблема была у всех перед глазами: ученые, фотографы, священники и прочие прогрессисты обходили квартал за кварталом, показывая, в каких страшных условиях живет городская беднота См.: A. Mearns. The Bitter Cry of Outcast London: An Inquiry Into the Condition of the Abject Poor. London, 1883.
C. Booth. Life and Labour of the People in London. London, 1902..
Говард был уверен, что виной всему — арендное жилье, на которое уходит большая часть дохода. Решение проблемы, которое он тщательно, как настоящий клерк, рассчитал И опубликовал в двух книгах: «To-morrow: A Peaceful Path to Real Reform» (1898) и переиздании с более лаконичным названием «Garden Cities of To-Morrow» (1902)., заключалось в следующем. Группа граждан должна собрать средства и приобрести кусок земли (6000 акров) за пределами большого города, еще свободной и поэтому сравнительно дешевой. Каждый получает кусок земли на условиях небольшой аренды, строит дом, а все средства тратятся на общественно полезные функции: школы, ратуши. Город-сад на самом деле должен был бы назваться город-деревня, так как объединял лучшие качества обоих — на крепком основании коллективной собственности и коллективного же управления. Между несколькими городами уже могли возникать учреждения, которые использовались бы ими совместно — фермы, например, и даже сумасшедшие дома. По мере развития городов земля, которая стоила дешево, росла бы в цене — ее могли бы арендовать промышленники, что принесло бы жителям городов дополнительные доходы. Говарду была важна равноудаленность всех жителей от центра города и от всех услуг, что в книгах демонстрировали круговые диаграммы. Соединяя эти принципы с образом традиционного английского городка, архитекторы городов-садов склонялись к улицам-бульварам, которые по кругу огибали жилые кварталы.
И хотя несколько таких городов и правда было построено в полном согласии с предложением Говарда, образ города-сада довольно скоро оторвался от не такой уж хитрой, но оказавшейся слишком амбициозной политической и экономической программы. Город, в котором все горожане одновременно домовладельцы и все имеют право участвовать в принятии решений, оказался утопией. Но движение за строительство городов-садов было необычайно влиятельным: стремление к скругленным улицам и большому количеству зелени можно обнаружить в проектах от крохотного поселка Сокол в Москве до генплана Еревана Александра Таманяна или первой застройки Тель-Авива по плану Патрика Геддеса.
Бродакр-Сити
Утопия индивидуализма
Как архитектор Фрэнк Ллойд Райт сформировался в Чикаго, в бюро Адлера и Салливана, которые построили одни из первых небоскребов. Когда Чикаго сгорел подчистую в 1871 году, Райту было всего четыре, а его семья жила в Висконсине. Когда он приехал в Чикаго в 1880-х годах в поисках работы, город рос как на дрожжах, становясь все плотнее, выше, обрастая сомнительного качества трущобами, но планируя все новые свершения. Заказчиками Райта стали бизнесмены, которые рулили городом (и оплатили Колумбийскую выставку, заказали Дэниэлу Бернему план развития города), но жить хотели в отдельных домах в пригороде. Райт и построил около двух сотен таких домов. Он ненавидел и архитектуру стиля бозар Бозар — архитектурный стиль, возникший в противовес распространившемуся в середине XIX века увлечению национальным Средневековьем; продолжил традиции итальянского Ренессанса и французского барокко., напыщенную и собранную из цитат из Ренессанса, барокко и неоклассицизма, которую американские архитекторы подсмотрели во Франции, которую предпочитали политики и «лучшие люди города» для главных зданий, и саму идею города — скученного пространства, где бедные зависят от богатых, а богатые должны все время думать, как «цивилизовать» бедных с помощью красивых зданий.
Только сообщество равных и равноудаленных друг от друга индивидуалистов может быть подлинно здоровым и современным. Город — это самая большая угроза демократии (Аристотель удивлен), писал Райт, потому что в городе стирается индивидуальность, граждане становятся неуправляемой толпой. Бродакр-Сити даже трудно было бы назвать городом в современном смысле слова, все живут отдельно друг от друга, на своих участках земли. Редкие высотные здания — офисы, администрации. Райт даже представил себе не только машины будущего, на которых ездят жители, но и летающие агрегаты, аналоги современных дронов-доставщиков.
Райту не только не удалось продвинуться далеко с этим проектом (как и с не менее утопическим небоскребом длиной в милю): при сумасшедшей известности он оставался одиноким в профессиональном смысле, сторонился тусовок, со всеми ругался, спрятался со своей школой Талиесин в аризонской пустыне. Пока мир стремительно урбанизировался, объединялся, готовился к тотальной войне и проводил ее, Райт оставался одиноким критиком порядка вещей не только в проекте, но и в образе жизни.
Лучезарный город
Утопия центрального планирования
Ле Корбюзье и его идея лучезарного города даже не нуждаются в отдельном представлении: именно швейцарско-французского модерниста, сына часовщика, обвиняют в том, что кварталы типового жилья распространились по всему миру, и больше всего — в нашей стране. В чем действительно нуждается Ле Корбюзье, это в попытке понять, что именно было так привлекательно в его программе. Во-первых, масштаб проработки. «План Вуазен», предполагавший перестройку центра Парижа, или проект города на три миллиона жителей — это небольшие фрагменты концепции, полное изложение которой у архитектора уместилось в 350-страничный том, изданный в 1933 году Le Corbusier. La ville radieuse. Boulogne, 1935..
Начинал он там же, где и Говард: скученность, антисанитария городов, социальное расслоение, чреватое революционным взрывом, плохая совместимость с достижениями цивилизации, техническими и научными. Автомобиль не проедет по тесным улочкам, водопровод и электричество трудно проложить в старых зданиях, а в какой опасности находится физическое и психическое здоровье человека, запертого в тесных и темных комнатах, захламленных мебелью… Как и Говард, Корбюзье искал новый принцип, а не просто соблазнительный образ. Искал и нашел, да не один, а сразу много. Его широко известная фраза «Дом — это машина для жилья» на самом деле означала, что дом надо конструировать в соответствии с задачами человека и общества. К городу этот принцип тоже относился. Если одна из задач — максимальное количество солнца и свежего воздуха, то дома должны стоять на значительном расстоянии друг от друга. В крупном городе, каких, предполагал Корбюзье, будет большинство, это означает увеличение количества этажей — «башни в парке». Но у людей разные задачи, следовательно, и дома должны быть разными, и их расстановка должна быть разной. Разумно разделить город на части, в каждой из которых будет свой тип домов, подчиняющихся своим правилам: жилье, деловой центр, промышленные зоны, а также транспортный узел с вокзалом и аэропортом (города будущего на всех континентах связаны с друг другом).
Логика, которая связала плотность населения (количество жителей), плотность застройки (количество домов и то, насколько тесно они стоят), количество и тип улиц (магистрали, улицы, пешеходные дорожки), тип здания (небоскреб, многоквартирный дом, общественные здания) стала фундаментальной для градостроительного мышления современности. Утопическая черта проектов Ле Корбюзье — вера в то, что числовые и геометрические переменные связаны с социальными и политическими. В конечном счете — что у архитектуры есть не только абстрактные человеколюбивые мотивы, а вполне конкретные инструменты, которыми она обязана воспользоваться, иначе неизбежна социальная и политическая катастрофа, а человечество никогда не выйдет на новые рубежи прогресса — один из текстов Ле Корбюзье так и назывался: «Архитектура или революция». Но как показывала много раз история XX века, всякая хорошо придуманная технология начинает жить своей жизнью и может быть использована уже кем угодно в целях, далеких от устремлений изобретателя. Логика французского прогрессиста стала идеологией системы советского градостроительства, которой расчеты, закрепленные уже в нормах и правилах, позволяли строить, строить и строить, не задаваясь уже слишком сложными вопросами Градостроительство. Справочник проектировщика. Москва, 1978..
Зеленый город
Утопия дезурбанизации
На рубеже 20-х и 30-х годов среди советских архитекторов разгорелись нешуточные споры о пути развития города. Решались три задачи. Во-первых, как не допустить возвращения к пути развития «капиталистического города»: превращения Москвы и Санкт-Петербурга, со всеми проблемами городов начала XX века в уже современный Нью-Йорк или Лондон, которые казались еще более грязными, скученными, забитыми авто, бедняками и богатеями. Во-вторых, требовалось найти такую форму города, которая способствовала бы росту экономики и индустриализации, а ведь именно они являются необходимым условием для построения коммунизма. В-третьих, коммунизм, будучи построенным, совершенно изменит образ жизни. Люди будут больше общаться, учиться, творить, а работать станут меньше. Следовательно, и вся структура города должна измениться. Одни архитекторы видели решение в развитии функциональной модели с оптимизацией всех потоков и взаимодействий: дома-коммуны, районы-комбинаты, разделение функций, город-конвейер.
Против этой идеи неожиданно выступила группа, возглавляемая экономистом Михаилом Охитовичем М. А. Охитович. Не город, а новый тип расселения // Экономическая жизнь. № 282. 7 декабря 1929 года., и началась короткая, но яростная схватка, известная как дискуссия о социалистическом расселении. Охитович писал:
«Социалистическое расселение — это и не город, и не деревня. <…> На место городской скученности, городских скоплений, городской концентрации людей, зданий, вещей — внегородское, безгородское, децентрическое расселение. На место принудительной близости людей в городских условиях — максимальная отдаленность жилищ друг от друга, основанная на автотранспорте. На место отдельной комнаты рабочему — отдельное строение».
Этой идеей ему удалось увлечь даже Гинзбурга, автора проекта дома Наркомфина, который рассматривался как шаг в сторону дома-коммуны.
В 1930 году главный журнал об архитектуре этого времени, конструктивистская «Современная архитектура» даже пошла на беспрецедентный для себя шаг. Известная своей слаженной политической и творческой позицией редакция выпустила один номер Современная архитектура. № 1–2. 1930., сделанный составом урбанистов, а другой — дезурабанистов, причем у них номер был первым в году и сдвоенным: «Это особенно необходимо потому, что принципы „социалистического расселения“ до сих пор не были изложены со всей необходимой полнотой, что приводило нередко к искажениям взглядов „дизурбанистов“ в общей прессе» От редакции // Современная архитектура. № 1–2, 1930.. В журнале было много теории, много лозунгов, но главным стал проект «Зеленый город» — полная переориентация развития Москвы. Архитекторы Михаил Барщ и Моисей Гинзбург пророчили катастрофу: жилищный кризис, «движущийся ад» забитых авто улиц, «нервные заболевания, которых мы еще не знаем даже по имени», которые возникнут от шума, толпы и пыли. Чтобы не допустить этого апокалиптического сценария, требовалось выводить из Москвы и «рассеивать по Союзу» промышленность, науку и бюрократию; запретить строительство в старой Москве, только сажать деревья («превращение самой Москвы в центральный парк культуры и отдыха»); не ремонтировать и не чинить старые здания, кроме отдельных памятников, но и не сносить их, а «терпеливо лишь дожидаться», когда этот процесс «дезинфекции Москвы» будет приводить к постепенной замене зданий на деревья.
В проекте было еще миллион деталей и предложений, которые превращали весь московский регион в равномерно заселенную субурбию без центра, Подмосковье без Москвы, палладианское Венето без Венеции. В отличие от Райта советские дезурбанисты не представляли себе этот город будущего как пространство индивидуалистов. Напротив, отдельные дома, кстати построенные из легких материалов и регулярно заменяемые (большие каменные дома нужны только в старых городах), представляют собой своего рода сеть. Их связывают общие идеалы, но еще — сеть снабжения вместо крупных рынков и универмагов, сеть небольших генераторов энергии вместо электростанций. Не все здания планировались маленькими, ведь кроме частных домов были еще и предприятия, фермы, дома отдыха, стадионы, школы (не больше чем на 150 детей). Такой поддержки идеи дезурбанистов не получили ни от публики, ни от власти: архитекторам вскоре было сказано двигаться в направлении, указанном Дворцом Советов и планом реконструкции Москвы 1935 года. Охитович в 1937 году был расстрелян. Впрочем, лидер урбанистического крыла, один из идеологов домов-коммун и соцгорода, Леонид Сабсович — тоже.
«Новый элемент расселения»
Утопия гиперурбанизации
История проекта «Новый элемент расселения» (НЭР) — парадоксальная, как вся наша история. Она начинается в 1950-х, когда группа студентов МАРХИ предложила новую модель типичного города при производстве, каких тогда проектировалось великое множество. Проект был дипломным, слушался при большом стечении народа и вызвал скандал: вместо того чтобы ориентироваться на потребности завода, город прежде всего учитывал потребности общения, развлечения, образования, творчества — для чего были предусмотрены соответствующие здания в центре.
Юных архитекторов (их лидерами были Алексей Гутнов и Илья Лежава) защитил неожиданно оказавшийся на защите социолог Георгий Дюментон, который напомнил преподавателям, что классиками марксизма-ленинизма предсказывается, что одна из целей коммунизма как раз освобождение человека от труда как проклятия. Но НЭР-Критово (так назывался городок) был только первым шагом. За ним последовали книги См.: А. Э. Гутнов, И. Г. Лежава. Некоторые предпосылки формирования перспективной системы расселения // Город и время. М., 1973.
Новый элемент расселения. На пути к новому городу. Подольск, 1965., выставки и еще две итерации работы группы. В них проект приобретал уже почти планетарный масштаб. Новые элементы расселения — переосмысленные аналоги Критово со строгим ограничением численности населения (100 тысяч) — должны были заполнить все доступное для жизни пространство. Их связывает русло: скоростные трассы, трубопроводы, провода. Заимствованные из мира машины, они воплощают апофеоз идеи инфраструктуры, технологии, выступают овеществленной метафорой общественного блага в современном мире. В этом нэровцы оказались удивительно близки многим архитектурным мечтателям эпохи — от японских метаболистов Метаболизм — течение в архитектуре и градостроительстве, зародилось в Японии в конце 50-х годов XX века. В основу теории метаболизма лег принцип индивидуального развития живого организма и совместной эволюции биологических видов. до британской группы Archigram Archigram — английская архитектурная группа, оформившаяся в 1960-х годах вокруг одноименного журнала и оказавшая большое влияние на развитие постмодернистской архитектуры; положила начало такому направлению дизайна и архитектуры, как «антидизайн», ставя на первое место социальную и культурную роль дизайна и отвергая эстетические стороны предмета.. Их всех объединяла идея всемогущества инфраструктуры как метафоры прогресса и государства всеобщего благосостояния. Частное пространство — дом, ячейка, даже город — подключается к этой инфраструктуре. Таков был ответ на конфликт времени, конфликт между модернизацией, тотальным государством, прогрессом и судьбами миллионов, превращенных в цифры потерь в войнах и статистику социального страхования. Неслучайно книгу нэровцев перевели на итальянский и английский, о них выходили статьи в иностранных архитектурных журналах, их приглашали участвовать в международных выставках.
Впоследствии, когда нэровцы убедились, что советская строительная машина вполне успешно осваивает квадратные километры один за другим без всякой специальной идеи, они переключились на исследование внутреннего пространства, создав так называемый средовой подход — метод обживания крупных городов, приведения в порядок их заброшенных исторических центров. Так «русло» НЭР весьма неожиданно перетекло в реконструкцию Старого Арбата — единственный из реализованных проектов Алексея Гутнова.
«Исход»
Критическая утопия
После масштабных утопий и масштабных же свершений первой половины XX века и послевоенного времени, когда политики и капиталисты использовали идеи архитекторов, чтобы поставить памятники корпорациям в виде стеклянных призм небоскребов и обеспечить универсальными благами жилья и инфраструктуры миллионы людей, в 1970-х наступил момент разочарований. Итальянские архитектурные группы Archizoom и Superstudio предложили сюрреалистические образы «Бесконечный город» и «Бесконечный монумент» — суперобъекты, иронически выражавшие всесилие архитектуры и одновременно бессилие архитекторов: здания становятся универсальным ответом на политические проблемы и экономическим инструментом, но архитектор стал заложником этой системы и не может повлиять ни на что.
Рем Колхас, тогда только недавно сменивший карьерную траекторию с журналистики на архитектуру, вместе со своей женой, нидерландской художницей Маделон Вризендорп, архитекторами Элиа и Зое Зенгелис, предложил проект похожего рода: «Исход, или Добровольные пленники архитектуры» Exodus, or the Voluntary Prisoners of Architecture (англ.).. Само название, напоминающее философские романы-трактаты века Просвещения, уже говорит о том, что перед нами не столько проект, сколько размышление в форме архитектуры (впрочем, таковы и все утопии, просто не всегда это осознается так ясно их авторами).
Гигантская конструкция, подобно Берлинской стене, делит Лондон на две части. Как и стена, она нарушает естественное течение городской жизни, но вместе с этим — прерывает действие экономических и политических сил, которые вызывают к жизни все новые, все более крупные здания. Теперь этот процесс уже не случаен и не подчинен чье-либо скрытой повестке. То, что находится за стеной (точнее, в пространстве между двух стен), отличается от всего, что снаружи: нет привычных улиц или домов, а есть серия сменяющих друг друга кварталов с монументальными, подчеркнуто архетипическими формами. Именно здесь спасутся те, кто не хочет мириться с архитектурой обычного города, — «добровольные пленники». На входе их ждет проверка, как в любом анклаве, и период обучения — чтобы привыкнуть к пространству хорошей архитектуры, потребуется какое-то время, необходимо очиститься от мегаполиса. С крыши этого чистилища можно наблюдать старый город, который постепенно будет приходить в упадок, а то, что имеет ценность, например памятники архитектуры, будет становиться частью пространства внутри стены. Для обитателей этого странного рая предложены разные кварталы, которые объединяет способность трансформировать любую человеческую деятельность так, чтобы поставить под сомнение ее целесообразность или «нормальность» через обращение к метафизике. Например, к услугам жителей — «Бани», что-то среднее между публичным домом и экспериментальной лабораторией по поиску новых форм интимности и социальности. В отдельных кабинетах разных размеров могут проводить время индивидуумы, пары и группы, но лучшие идеи не остаются с ними — их воплощение можно будет увидеть на одной из двух арен (заметно, как возрождается дух римской империи — термы и цирк). Или «Институт биологических транзакций» — здание в форме креста, в каждом из четырех дворов которого находится что-то еще: госпиталь, где врачи не лечат, а скорее ухудшают состояние больных, «Три дворца рождения», сумасшедший дом, в котором, конечно, могут содержаться только Наполеоны и Эйнштейны в соответствующих их маниям форменных смирительных рубашках, и кладбище. В самом крестообразном здании находится тюрьма как прообраз всех государственных институтов: от роддома до кладбища. А в «Парке агрессии» для психологической разгрузки установлены игровые комплексы — архетипические элементы зданий, пространственные структуры, которые можно найти в разных объектах. Есть и небольшие уголки частного пространства — «Наделы» — с домиками из мрамора и стали, но и с небольшими огородами — возможность для «добровольных пленников» побыть одному и наедине с архитектурой человеческого масштаба.
Разумеется, в этом проекте не было ничего, что имело бы отношение к реальности в том смысле, в котором мы привыкли относиться к утопии. Но мораль «Исхода» была достаточно ясна: пути архитектуры и города совершенно разошлись. Чтобы почувствовать всю силу архитектуры, надо создавать специальные места, в которых логика событий будет нарочито странной: такими стали некоторые музеи или, например, парк Ла-Виллет, конкурс на который Колхас Конкурсный проект Рема Колхаса можно посмотреть здесь. проиграл Бернару Чуми, но результат вполне отвечает проекту «Исход».
Новый урбанизм
Утопия богатых белых людей
Нефтяной кризис 1970-х не только вызвал панику среди политиков и экономистов, но произвел большое впечатление на американских градостроителей. Как-то внезапно обнаружилось, что ресурсы конечны — может быть, не вообще, но в конкретный момент времени. Для расселившихся в одноэтажной Америке с послевоенных годов миллионов простых американцев связка «машина — дом» была такой же естественной, как для нас — связка дома и центрального отопления (которого в США как раз и нет). Длинные очереди на заправках показали, что этот образ жизни весьма уязвим. Но бюджеты муниципалитетов пострадали не меньше. Inner cities, кварталы, которые были населены теми, кто не мог себе позволить жизнь в субурбии (так принято называть районы с индивидуальными домами, которые миллионами окружают города), стали утопать в горах мусора, страдать от нехватки полицейского надзора и т. д.
Новые урбанисты начали формулировать свое видение города как ответ на проблемы и субурбий, и бедных районов. Идеал отчасти обозначила Джейн Джекобс в своих книгах См.: Д. Джекобс. Смерть и жизнь больших американских городов. М., 2011.: соседские сообщества, низкоэтажная застройка, но не индивидуальные дома, интенсивная уличная жизнь при отсутствии больших дорог и многоэтажных парковок. Такой образ жизни действительно уже существовал, и Джекобс пыталась его защитить от масштабных строек, но как превратить его в метод? Новые урбанисты, собравшись в небольшую, но довольно тесную когорту, сформулировали принципы проектирования и даже попробовали их реализовать. Самая яркая попытка, она же и самая разоблачительная, — курортный городок Сисайд, построенный по плану архитектора-неоклассика Леона Крие и ставший съемочной площадкой для «Шоу Трумана». Новый урбанизм тут выступает как идиллически невозможная утопия белого среднего класса, который хочет чего-то между старушкой Европой и новоанглийскими колониями доиндустриальной эпохи. Казалось бы, ну почему невозможная, что тут утопического, ведь это просто желание нормальной среды, а не каких-то летающих городов? Однако нормальность в потребительском смысле статистически оказывается элитарностью — позволить себе такое качество могут только очень состоятельные группы населения. И тот, кто уже может за это заплатить, неизбежно боится и ненавидит того, кто еще не может (и заодно государство, которое стремится перераспределить часть доходов от первых ко вторым).
Хотя целостных поселений новых урбанистов не так много, но многие идеи, которые сегодня, в современной урбанистике, используются достаточно рутинно, имеют очень близкое к новому урбанизму звучание или происхождение. Такой подход часто вызывает к жизни утверждение, что новый урбанизм и есть самая современная урбанистика, а заодно — что вся современная урбанистика придумана богатыми белыми для богатых белых.
