Курс

Трудовые будни героев Пушкина, Лермонтова, Гоголя и Грибоедова

  • 6 лекций
  • 1 материал

Лекции филолога Екатерины Ляминой о том, чем на самом деле занимались дворяне в первой половине XIX века, а также тест с литературными персонажами и их профессиями

Курс был опубликован 7 июля 2022 года
Точка
Реклама. Архив. АО «Точка»

Расшифровка

Этот курс лекций посвящен профессиям в Российской империи конца XVIII — первой половины XIX века. Почему выбран этот период? На него приходится царствование императора Павла и двух его сыновей — Александра I и Николая I. Каждый из них управлял страной по-своему, но эти три царствования характеризуются все же относительной социальной стабильностью. Восстание декабристов 14 декабря 1825 года не то чтобы не в счет, но оно практически ничего не изменило в той сфере, которая нас интересует. XVIII век, напротив, несет на себе отпечаток ломки, вестернизации, решительного поворота к Европе, предпринятого Петром I. А после смерти Николая I уже довольно скоро начались Великие реформы  Отмена крепостного права и другие реформы 1860–70-х годов, проведенные в царствование Александра II — финансовая, земская, судебная, образовательная, военная, цензурная и т. д..

В первую очередь нас будет интересовать привилегированное сословие — дворяне. В чем их привилегии? Во-первых, дворяне не платят налоги, они так называемое неподатное сословие. Во-вторых, они не могут быть подвергнуты телесным наказаниям, даже если совершили уголовное преступление. А кроме того, у них свой суд — дворян судят только дворяне. Это не пассивная привилегированность, а активная: дворяне управляют, дворяне воюют, дворяне создают законы, дворяне их реализуют.

Портрет купца Смурова с внуками. Картина неизвестного художника середины XIX векаГосударственный Эрмитаж
 
Роскошная жизнь русских дворян
Как государство рекомендовало дворянам тратить деньги и на что они их тратили в действительности
 
Почему дворяне всегда были в долгах
У кого дворяне занимали деньги, почему они считали возможным не возвращать долги и почему долгов было не избежать

Кто еще, кроме дворян, живет в Российской империи этого времени? Это купцы — довольно замкнутое в себе сословие, которое из поколения в поколение реализует одни и те же практики (хотя иногда выходцы из этого сословия попадают и в другие). Это священники, дети которых в эту эпоху, как правило, тоже становятся священнослужителями. Все меняется с конца 1850-х. Например, такие крупные литературные фигуры, как Николай Добролюбов и Николай Чернышевский, дети провинциальных священников, уже сами отказались от этой карьеры.

Кто еще кроме купцов и священников? Мещане — строго говоря, это городское население (происходит от польского слова mieszczanin, то есть тот, кто живет в городе). Среди них могут быть достаточно состоятельные люди, могут быть почти что бедняки. И тем не менее мещане — это аналог, пусть и условный, того, что, например, во Франции называется tiers état, то есть третье сословие — не дворяне и не священники.

Примерка ризы. Картина Василия Максимова. 1878 год Кировский областной художественный музей имени В. М. и А. М. Васнецовых

Ну и, конечно, основную массу жителей Российской империи этого времени составляют крестьяне — те, кто работает на земле. Они делятся на две группы. Первая — это крепостные, то есть состоящие в личном владении дворян, которые распоряжались их судьбой в буквальном смысле: продавали, покупали, наказывали и так далее. И вторая группа — это государственные крестьяне, которые немножко свободнее, потому что они принадлежат не частным лицам с их прихотями, нравом и иногда патологиями, а государству. Им чуть легче, потому что государство все-таки выстраивает некоторые стратегии в отношениях с теми крестьянами, которые ему принадлежат.

Гумно. Картина Алексея Венецианова. 1822–1823 годы Государственный Русский музей

Мы будем говорить практически исключительно о дворянах и дворянских социальных практиках, но даже здесь просматривается неоднородность. С одной стороны, существует дворянская элита, элитарная культура и элитарные профессиональные практики. С другой — относительно демократическая культура в этом же дворянском кругу. Понятно, что элитарная культура более монолитна и более закрыта — она не пускает в себя не своих, и в нашем контексте это прежде всего гвардейские полки и высшее чиновничество. Демократический слой как раз более подвижен, открыт и чем ближе к ХХ веку, тем активнее прирастает за счет выходцев из других сословий. Межсословная мобильность имеет место, но она довольно ограниченна. Те, кто не родился дворянами — сыновья священников, реже сыновья купцов, мещан и крестьян, — в принципе могли выслужить дворянство. Как личное, когда дворянином становился конкретный человек, получавший первый так называемый классный чин — 14-го класса по Табели о рангах (речь о ней пойдет чуть ниже). Так и потомственное дворянство, когда не только конкретный человек становился дворянином со всеми вытекающими последствиями и привилегиями, но и его дети. Для этого в то время, о котором мы говорим — до середины XIX века, — на гражданской службе нужно было получить чин 8-го класса, а на военной достаточно было 14-го. 

Конечно, аккумулировав некоторый капитал, государственный крестьянин или мещанин мог записаться в купечество. Но этот ручеек был не очень полноводным. Многие оставались более или менее там, где родились. И каждый находился в своей социальной клеточке. Это не значит, что из нее не было выхода, просто она была довольно четко определена — даже если человек двигался по социальному полю, он, как шахматная фигура, переходил с одной клетки на другую по определенным законам. И тут мы подходим к тому, что производило эти клеточки и регулировало перемещения. Это Табель о рангах — именно в женском роде, хотя в других контекстах слово «табель» у нас в мужском. Табель о рангах была введена Петром I в 1722 году. Он придумал ее сам, хотя, конечно, ориентировался на европейские практики, прежде всего немецкие. Табель о рангах окончательно сложилась к началу XIX века и насчитывала 14 ступенек, они назывались классами. 1-й класс — высший, 14-й — низший. Все военные и гражданские чины определялись Табелью о рангах. Кроме них в этот перечень входили также придворные чины. Например, для 2-го класса это такие чины, как обер-камергер  Руководит придворными кавалерами, представляет монарху тех, кто пришел к нему на аудиенцию., обер-гофмейстер  Заведует штатом и финансами императорского двора., обер-егермейстер  Заведует императорской охотой., обер-гофмаршал  Отвечает за все придворное хозяйство и путешествия монарха., обер-шенк  Отвечает за запасы вина при императорском дворе., обер-церемониймейстер  Отвечает за соблюдение придворных церемоний. (все это заимствования из немецкого языка). При равенстве классов по Табели о рангах военный чин считался выше придворного, а придворный выше гражданского. Это кое-что говорит нам о престиже той или иной службы в глазах государства. Военная считалась наиболее престижной. Но и внутри нее была иерархия. В тот период, который нас интересует — до середины XIX века, чины в гвардии считались на два класса выше армейских. И этим преимуществом нередко пользовались. Скажем, дослужившись в гвардии до сравнительно небольшого чина поручика (11-й класс), можно было перевестись в армейский полк уже в чине капитана. 

Часть Белого (Гербового) зала в Зимнем дворце. Картина Адольфа Ладюрнера. 1838 год Государственный Эрмитаж

Обязательно ли было во всей этой довольно сложно и в то же время понятно устроенной реальности занимать какую-то клеточку? Да, это была важная часть социальной идентичности, официального аватара практически любого человека, в том числе женщин. Знаменитая княгиня Наталья Петровна Голицына, которую многие с достаточным основанием считают прототипом графини из повести Александра Пушкина «Пиковая дама», в свое время не нуждалась в представлении. Она была авторитетом, своего рода крестной матерью всего петербургского общества 1810–30-х годов. Например, к ней за благословением на вступление в свет ездили молодые девушки. И тем не менее в официальных документах она подписывалась «Наталья Петрова, княгиня Голицына, вдова бригадира». Бригадир — тоже чин по Табели о рангах, достаточно высокий, но в 1799 году отмененный. 

С одной стороны, дворянская служба считалась делом чести. Но с другой — было жесткое принуждение дворян к службе, идущее со времен Петра I, который вытащил дворян и бояр, представителей иногда очень знатных родов, из их имений, из Москвы, погнал учиться, отправил за границу, сделал деятельным сословием. Выпущенный императором Петром III в 1762 году указ о вольности дворянства это принуждение ослабил — можно было выйти в отставку, не нужно было служить практически пожизненно, как это завел Петр I и от чего дворяне, конечно, очень страдали. Но тренд, заложенный Петром Великим, действовал фактически в течение всего XIX века. Дворяне получали от государства жалование, награды, денежные выплаты, земельные наделы с крестьянами — так называемые аренды, то есть временное владение тем или иным имением, — двигались по службе, поднимались по карьерной лестнице. В царствование Николая I были приданы зримые очертания пенсионной системе — чиновники, прослужившие определенное количество лет и не имевшие взысканий по службе, могли рассчитывать на регулярные денежные выплаты.

Возможность законно увеличить собственное благосостояние была в основном у тех, кто шел по гражданской службе. Военные в гораздо большей степени служили из чести, а не ради выгод, — во всяком случае, не ради прямых (косвенные, конечно, были). По окончании военной службы, особенно если она была пройдена успешно или даже со славой, дворянин с гораздо большим основанием мог претендовать на хорошую партию, мог вступить на гражданское поприще и делать там карьеру, мог выдвигаться на выборные должности в дворянском самоуправлении (предводитель дворянства губернии или уезда). А главное, военная служба давала связи — бесценный капитал, на который можно было опираться почти с такой же уверенностью, как на родственные узы. Поэтому герои русской литературы так часто считаются не только родством и соседством по имению, но и местом службы, определяя себя и других в этих координатах.

Например, граф Б. в пушкинском «Выстреле» узнает в рассказе своего соседа и гостя знакомое ему лицо:

«— „Сильвио! — вскричал граф, вскочив со своего места, — Вы знали Сильвио?“ — „Как не знать, ваше сиятельство; мы были с ним приятели; он в нашем полку принят был как свой брат товарищ; да вот уж лет пять, как об нем не имею никакого известия. Так и ваше сиятельство, стало быть, знали его?“ — „Знал, очень знал“». 

Выясняется, что Сильвио и граф тоже некогда служили в одном полку, *** гусарском. (Три звездочки заменяют у Пушкина название полка, чтобы не возникало нареканий. Сейчас в фильмах и сериалах пишут, что все действующие лица и ситуации вымышлены — это примерно то же самое).

Иллюстрация Дмитрия Кардовского к пьесе Александра Грибоедова «Горе от ума». 1912 годРоссийская государственная библиотека

Или вот Фамусов разговаривает со Скалозубом:

Ах! батюшка, сказать, чтоб не забыть:
Позвольте нам своими счесться,
Хоть дальними, наследства не делить;
Не знали вы, а я подавно,
Спасибо научил двоюродный ваш брат;
Как вам доводится Настасья Николавна?

Скалозуб отвечает: «Не знаю-с, виноват; / Мы с нею вместе не служили». Скалозуб, понятное дело, шутит — женщины и не служили. Разве что при дворе, где представительницы самых родовитых фамилий могли состоять при той или иной особе императорской фамилии — например, императрице, великой княгине или великой княжне — в качестве гофмейстерины  Старшая придворная фрейлина. или обер-гофмейстерины  Заведует двором и канцелярией императрицы.. Тогда женщины попадали в Адрес-календарь, сначала однотомное, а ближе к середине XIX века уже двухтомное ежегодное издание, где перечислялись все чиновники, служащие в Российской империи, а также некоторые военные офицеры (у военных были свои списки). При дворе женщины и девушки из богатых и аристократических семейств имели некоторые обязанности, так же как и фрейлины. Но по военной части женщины, разумеется, не служили, и исключение здесь одно — знаменитая Надежда Дурова, которая, переодевшись в мужской костюм и остригши волосы, убежала из дома, сделалась корнетом Александровым и действительно воевала. Насколько нам известно, никто больше не повторял этой рискованной и по тем временам совершенно сумасшедшей карьеры  Если говорить о гражданской сфере, то женщины могли заниматься бизнесом, причем довольно разнообразным, — об этом рассказывает книга историка Галины Ульяновой «Купчихи, дворянки, магнатки. Женщины-предпринимательницы в России XIX века»..

Лекции галины ульяновой о женщинах-предпринимательницах в россии xix века
 
Купчихи: от шалей до армейских сапог
 
Дворянки: от спирта и сукна до черной металлургии
 
Мещанки: от мыла и кирпичей до арбузов и калачей
Портрет Надежды Дуровой. Акварель Карла Брюллова. Конец 1830-х годовВсероссийский музей А.С. Пушкина, Санкт-Петербург

Возвращаясь к Скалозубу, нельзя не заметить, что для него категория службы чрезвычайно важна и, в сущности, является единственной значимой. Он говорит: «Да, чтоб чины добыть, есть многие каналы». Об этих каналах мы еще поговорим в следующих лекциях нашего курса. А сейчас важный вопрос: чья деятельность в профессиональном отношении разнообразнее, кто свободнее себя чувствует? Представители привилегированного сословия — дворяне, хозяева жизни XIX века, или те, кто принадлежит к другим сословиям? Один из возможных ответов: каждый ограничен по-своему, и довольно существенно. Другое дело, что дворяне все на виду, а людишки помельче, как любили выражаться в то время, заметны в гораздо меньшей степени. За свою относительную свободу, за возможность укрыться от всевидящего ока государства они платят отсутствием привилегий. Дворяне же, привилегированные, которым разрешено почти все, что не запрещено законом, тем не менее могут выбрать, в сущности, только две стези — военной и гражданской службы. Впрочем, бывали и исключения, о них — в лекциях нашего курса о литераторах и художниках.

Расшифровка

Начнем с немного загадочной цитаты из комедии Грибоедова «Горе от ума». Чацкий, который вечно всем возмущается, говорит: 

И в женах, дочерях — к мундиру та же страсть!
Я сам к нему давно ль от нежности отрекся?!
Теперь уж в это мне ребячество не впасть;
Но кто б тогда за всеми не повлекся?
Когда из гвардии, иные от двора
Сюда на время приезжали:
Кричали женщины: ура!
И в воздух чепчики бросали!

Давайте попробуем разобраться, что здесь происходит, почему женщины приходят в такой экстаз и бросают чепчики. 

Первое и основное деление военной службы в Российской империи — это даже не деление на морскую и сухопутную службу, а на гвардейскую и армейскую. В императорской России гвардия — это до известной степени аналог закрытой частной школы в Англии. Гвардия — это эксклюзивно, это особое самоощущение, это служба в столице или крупных городах, это близко к императору и двору, это круг знакомств и, что самое важное, связи. Служба в гвардии предполагала финансирование со стороны семьи, отсутствие денежных затруднений, а также то, что называлось славными традициями: мужчины одной семьи поколение за поколением могли служить в одном и том же полку, например в гвардейском Семеновском, считая его своим вторым домом. И тогда их личные заслуги суммировались со славой полка и преумножали ее, внушая корпоративное сознание.

Армия — это совсем другое. К первой главе романа «Капитанская дочка» Пушкин ставит эпиграфом диалог двух персонажей из комедии Якова Княжнина «Хвастун»: 

— Был бы гвардии он завтра ж капитан.
— Того не надобно; пусть в армии послужит.
— Изрядно сказано! пускай его потужит…

Гвардия — это служба беспечная, а армия — настоящая. В армии нужно, что называется, тянуть лямку и тужить, то есть переносить множество тягот и трудностей. 

Иллюстрация Дементия Шмаринова к повести Александра Пушкина «Выстрел». 1937 год © Дементий Шмаринов / онлайн-читать.рф

С этим материалом Пушкин работает не только в исторической прозе, но и в чистой беллетристике. Например, в знаменитом зачине «Выстрела» (это первая из «Повестей Белкина»):

«Мы стояли в местечке ***. Жизнь армейского офицера известна. Утром ученье, манеж; обед у полкового командира или в жидовском трактире; вечером пунш и карты. В *** не было ни одного открытого дома, ни одной невесты; мы собирались друг у друга, где, кроме своих мундиров, не видали ничего».

Так Пушкин описывает рутину армейской службы.

В «Метели», второй из «Повестей Белкина», противопоставлены два избранника главной героини Марьи Гавриловны, очаровательной наследницы довольно большого состояния. Первый — ее возлюбленный — «бедный армейский прапорщик, находившийся в отпуску в своей деревне». Это абсолютно нежеланный жених для родителей, и, собственно, вся интрига «Метели» — таинственный увоз, выход замуж в полуосвещенной церкви — из этого и проистекает. И второй ее избранник, перед которым отступают, как пишет Пушкин, иные «искатели», это раненый гусарский полковник Бурмин «с Георгием  Орден Святого Георгия, высшая военная награда Российской империи. в петлице». Перед нами два принципиально разных офицера, принципиально разных жениха для состоятельной невесты: один решительно не годится, он бедный, перед ним бесконечно долгая служба, из которой, в сущности, он ничего особенного не выслужит; другой — завидный жених, гусарский полковник. Не гвардеец, но полковник — это очень высокий чин. К тому же кавалерийские полки, в особенности легкая кавалерия — гусары, драгуны, находятся в более привилегированном положении. Они, если угодно, заметнее, их больше любит император, они красивее выглядят на параде, и поэтому их предпочитают артиллерийским частям, военно-инженерным соединениям и, конечно, армейской пехоте. 

Иллюстрация Дементия Шмаринова к повести Александра Пушкина «Метель». 1937 год © Дементий Шмаринов / онлайн-читать.рф

Прежде чем попасть в тот или иной полк и начать службу, будущие офицеры должны были где-то учиться. Иногда они оканчивали специальные военно-учебные заведения. Так называемые кадетские корпуса в основном находились в Петербурге, но были они и в провинции. Чему же там учили? Самым разным дисциплинам, но, разумеется, в первую очередь точным наукам — математике, геометрии, планиметрии, фортификации. Учили ездить верхом, фехтовать. Учили также иностранным языкам и танцам, поскольку офицер — это все-таки светский человек.

Довольно часто молодой человек сразу поступал в полк, но, как правило, не офицером на младшие должности, как прапорщик, первый жених Марии Гавриловны, а юнкером. Юнкер — это не солдат, но еще и не офицер. Вот так Печорин в романе Лермонтова «Герой нашего времени» описывает Грушницкого, которому «едва ли 21 год»: «Грушницкий — юнкер. Он только год в службе, носит, по особенному роду франтовства, толстую солдатскую шинель. У него георгиевский солдатский крестик». Дело происходит на Кавказе, Грушницкому предстоит еще некоторое время послужить в юнкерах, солдатскую шинель он носит потому, что хочет показать, что спокойно относится к тяготам юнкерской службы, хотя на самом деле в голове у него только одно — чтобы как можно скорее его произвели в офицеры. И, как только это происходит, Печорин дает себе волю и издевается над дешевым лоском, который наводит на себя новоиспеченный офицер: эполеты, то есть офицерское отличие, у Грушницкого были огромными и загнутыми кверху наподобие крылышек Амура.

Иллюстрация Михаила Врубеля к роману Михаила Лермонтова «Герой нашего времени». 1890–1891 годы онлайн-читать.рф
 
Как написать «Героя нашего времени»: инструкция

Что же должен был делать офицер, каков его круг обязанностей? В мирное время, во-первых, учить солдат, то есть общаться с ними в повседневной жизни, а значит, знать русский язык и понимать солдат, не проявлять бессмысленной жестокости и взыскательности. Про русский язык я сказала совершенно не случайно, потому что в гвардейских полках часто служили аристократы, для которых родным языком, на котором они говорили дома и в своем кругу, был французский. Следовательно, поступая на службу, им приходилось выучивать русский язык и общаться на нем с солдатскими чинами. Во-вторых, совершенствовать собственные офицерские навыки — об этом Пушкин говорит в начале «Выстрела»: утром ученье, манеж. В-третьих, и это, может быть, самое важное, подчиняться кодексу чести. Офицер практически не воспринимает себя индивидуально — он часть корпорации, сословия внутри сословия.

Офицеры не всегда оставались в одном и том же полку до конца службы, можно было переходить из полка в полк, когда открывались более выигрышные с карьерной точки зрения вакансии. О переводах можно было просить или их предусматривало начальство.

Сколько служили? В принципе, пока не надоест. Многие выходили в отставку рано, достигнув некоторых чинов. Всегда можно было сказать: я служил в таком-то полку, а потом счел нужным выйти в отставку, — и дальше заниматься уже чем душе было угодно. Впрочем, чтобы заниматься чем душе угодно, нужно было все-таки иметь некоторое состояние, так что занимались в основном тем, что было необходимо, — собственным имением, чтобы не протянуть ноги с голоду. Были те, кто после военной службы шел в статскую, то есть гражданскую. Но были и те, кто связывал себя с военными силами практически на всю жизнь и выходил в отставку уже довольно пожилым человеком, а иногда и умирал на службе. Вообще умирали на службе довольно часто, в особенности, конечно же, в периоды военных действий. 

Иллюстрация Ральфа Штейна к пьесе Николая Гоголя «Женитьба». 1893 год онлайн-читать.рф

Мы все говорим про сухопутные войска, но был и морской флот, более того, он составлял особую гордость России. Во флоте, как и в гвардии, дворяне служили целыми родами: Римские-Корсаковы, Лазаревы, Нахимовы — это традиционно флотские фамилии. Это были в основном семейства небогатые. Морскую службу нередко выбирали люди, стремившиеся повидать мир за государственный счет, — понятно, что морской офицер не сидит в порту, а путешествует, ходит на кораблях с той или иной миссией и представляет за границей свою страну. В отставке они, как правило, не могли похвастаться значительным материальным достатком, зато рассказами о виденном — вне всякого сомнения. В комедии Гоголя «Женитьба» моряк, лейтенант в отставке Балтазар Балтазарович Жевакин беден как церковная мышь. Сваха рассказывает, как выглядит его квартира: «...Уж на квартире одна только трубка и стоит  Такие длинные трубки курили сидя, они почти доставали до пола.. Больше ничего нет, никакой мебели». И даже если сваха немного преувеличивает, несомненно, что Балтазар Балтазарович беден. Он и сам об этом говорит — мундир, который на нем так замечательно сидит и сукно которого он нахваливает изо всех сил, был сшит несколько десятилетий назад. Зато рассказы Балтазара Балтазаровича о Сицилии, где он был вместе со своей эскадрой, замечательно колоритны:

«Анучкин. А как, позвольте узнать, Сицилия — вот вы изволили сказать: Сицилия, — хорошая это земля Сицилия?
Жевакин. А прекрасная! Мы тридцать четыре дня там пробыли; вид, я вам доложу, восхитительный. Эдакие горы, эдак деревцо какое-нибудь гранатное, и везде италианочки, такие розанчики, так вот и хочется поцеловать.
Анучкин. И хорошо образованы?
Жевакин. Превосходным образом! Так образованные, как вот у нас только графини разве. Бывало, пойдешь по улице — ну, русский лейтенант  В лейтенантском чине Жевакин и выйдет в отставку, то есть никакой карьеры во флоте он не сделал.... Натурально, здесь эполеты (показывает на плеча), золотое шитье, и эдак красоточки черномазенькие — у них ведь возле каждого дома балкончики и крыши вот, как этот пол, совершенно плоски. Бывало, эдак смотришь и сидит эдакой розанчик…»В лейтенантском чине Жевакин и выйдет в отставку, то есть никакой карьеры во флоте он не сделал.

Жевакин рассказывает о своих похождениях на Сицилии, совершенно зачаровывая аудиторию.

Что же получали офицеры? Жалованье. Все офицеры, согласно штатному расписанию, обязательно получали некоторые суммы, как правило ежеквартально, то есть четыре раза в год. Другое дело, что в гвардейских полках на жалованье никто не жил — всем присылали из дома, а кое-кто и вовсе жил дома. Да и расходы гвардейского офицера на мундир, на разного рода аксессуары, нужные для военной службы, на лошадей, экипаж, квартиру были таковы, что жалованьем никак не покрывались. Армия — другое дело: там при практически бесплатной кормежке, квартире, которая финансируется государством, и денщике — бесплатном слуге, который вербуется из солдат, можно было прожить на жалованье, тем более в провинции. Но шикарной эту жизнь назвать было никак нельзя. Многие письма офицеров рефреном повторяют просьбу к родным прислать денег. Плюс, разумеется, случались экстраординарные расходы — прежде всего это карточные проигрыши, бич скучной жизни, которую нужно чем-то разнообразить. Отсюда часто проистекали заимствования из полковой кассы и весьма печальные последствия, когда нечем было эти заимствования покрыть. Для многих оставался единственный выход — самоубийство, потому что позор уголовного дела невозможен и несовместим со статусом офицера. 

Унтер-офицеры Лейб-гвардии Гусарского полка. Акварель Александра Клюндера. 1838 год Военно-исторический музей артиллерии, инженерных войск и войск связи, Санкт-Петербург

Возвращаясь к грибоедовским чепчикам и экзальтированным московским дамам, поговорим немножко о престиже военной службы. По умолчанию она престижней практически любой статской или, как о ней еще говорили, штатской, то есть гражданской. Военные профессии связаны не только с опасностями, которые нужно бесстрашно преодолевать, но и с постоянными перемещениями, в том числе в другие страны. К тому же военные профессии, можно сказать, более бескорыстные. Военные служат государю и отечеству, а статские — не только государю и государству, но еще и своему карману. Это совершенно не значит, что в реальности военные чины не воровали из государственной казны, безусловно, это тоже было. Но репутация и молва упорно приписывают взяточничество именно чиновникам гражданской сферы.

Чиновники и офицеры оказываются на разных полюсах социального поля, на что очень наглядно реагирует литература. Вот небольшой фрагмент из неоконченного романа Лермонтова «Княгиня Лиговская»: 

«Итак, по Вознесенской шел один молодой чиновник, и шел он из департамента, утомленный однообразной работой… <…> …Вдруг слышит он крик: „берегись, поди!..“ Прямо на него летел гнедой рысак; из-за кучера мелькал белый султан, и развевался воротник серой шинели. — Едва он успел поднять глаза, уж одна оглобля была против его груди, и пар, вылетавший клубами из ноздрей бегуна, обдал ему лицо; машинально он ухватился руками за оглоблю и в тот же миг сильным порывом лошади был отброшен несколько шагов в сторону на тротуар… <…>
     Когда чиновник очнулся, боли он нигде не чувствовал, но колена у него тряслись еще от страха… горькие думы овладели его сердцем, и с этой минуты перенес он всю ненависть, к какой его душа только была способна, с извозчиков на гнедых рысаков и белые султаны».

Иллюстрация Леонида Фейнберга к роману Михаила Лермонтова «Герой нашего времени». 1941–1945 годы © Леонид Фейнберг / Государственный музей истории российской литературы имени В. И. Даля

Кто же сбил чиновника на улице? Этого человека звали Григорий Александрович Печорин, а между родными на французский лад — просто Жорж. Ему 23 года, у его родителей 3000 душ в Саратовской, Воронежской и Калужской губерниях. Как видим, Печорин — аристократ: белый султан указывает на гвардейский полк, скорее всего кавалергардский. Он вообще не видит в чиновнике человека. Лермонтов этот роман не дописал и даже не довел хотя бы до середины, но, судя по всему, конфликт здесь должен был проходить именно по линии напряжения между блестящим гвардейцем и сереньким чиновником, который ходит по Петербургу пешком.

Расшифровка

Композитор Александр Даргомыжский написал на слова поэта Петра Вейнберга знаменитый романс: 

Он был титулярный советник, 
Она — генеральская дочь; 
Он робко в любви объяснился, 
Она прогнала его прочь. 

Пошел титулярный советник 
И пьянствовал с горя всю ночь, 
И в винном тумане носилась 
Пред ним генеральская дочь. 

Что случилось в этом стихотворении, почему от него исходит такая волна безнадежности? Давайте попробуем разобраться. Титулярный советник — это чиновник 9-го класса по Табели о рангах, то есть на самом деле не столь уж обделенный по служебной части человек. Почему же все-таки он такой несчастный?

Мундиры чиновников 10–6-х классов гражданского ведомства Николаевской эпохи Музей самоваров и бульоток, частная коллекция Михаила Борщева

Кто шел в чиновники в Российской империи? Если обобщать, то было два варианта. Первый — дети вполне состоятельных родителей, естественно, дворян, которые шли либо для недолгой службы ради того, чтобы сказать потом, что они служили и вышли в отставку, либо для того, чтобы сделать серьезную карьеру и прославить таким образом свой род. В последнем случае самый привлекательный путь — дипломатическая служба. Он сродни гвардейскому: мест мало, а претендентов много. Соответственно, включается фактор устройства по знакомству. Попасть на такую службу, в общем, довольно сложно, тем не менее некоторым удавалось это сделать. Например, соученик Пушкина по лицею Александр Горчаков закончил свои дни в княжеском титуле — он его не имел при рождении, приобрел в процессе службы в качестве награды — и в чине канцлера Российской империи, наивысшем, первом по Табели о рангах. А Пушкин дальше чина 9-го класса не поднялся  Александр Пушкин получил по окончании лицея чин 10-го класса — коллежский секретарь, а в 1831 году был произведен в чин 9-го класса и стал титулярным советником.. Впрочем, он никогда и не стремился отличиться на служебном поприще и довольно рано решил, что будет славить свой дворянский род и себя иным образом. 

Второй вариант — в чиновники шли отпрыски небогатых, но знатных, или небогатых и незнатных дворянских семейств, или лишь недавно получивших дворянство. У этих молодых людей, строго говоря, практически не было альтернативы. Им приходилось идти на службу, чтобы зарабатывать себе на жизнь. В отличие от военной службы, гражданская служба — это всегда про заработок.

Первый чин. Сын дьячка, произведенный в коллежские регистраторы. Литография Василия Перова. 1860 год Государственный Русский музей

Очень часто на службу приходили совсем юными, иногда подростками 14–15 лет, не получив никакого образования, кроме начального. Такие юноши умели читать, писать, знали четыре действия арифметики и Закон Божий — собственно говоря, и все. Но многие учились в частных учебных заведениях, дома, а иногда и в университетах. Эти молодые люди, начиная свою службу, могли претендовать уже не на низшие ступеньки Табели о рангах.

Похоже, что коллежский регистратор Хлестаков из комедии Гоголя «Ревизор» то ли вообще ничему не учился дома, то ли настолько бездарен, что к своим 23 годам застрял на низшей ступеньке карьерной лестницы. По сюжету он едет к своему папеньке в Саратовскую губернию, где, судя по всему, его ждет взбучка за недостаточное рвение на службе.

Кому же на рынке труда Российской империи были нужны все эти чиновники? Тут стоит заметить, что этот рынок все-таки довольно условный, так как единственным работодателем является государство, а у него фиксированные ставки и оно довольно строго определяет карьерный путь. Тем не менее должностей в государстве довольно много. В Адрес-календаре, о котором мы говорили в первой лекции, числятся в основном чиновники (этот справочник состоит из двух довольно увесистых, пусть и небольших по формату томов). Деньги под все эти должности заложены в бюджете, значит, люди нужны, ставки необходимо заполнять. Как же люди попадали на эти ставки? В большинстве случаев по знакомству. Совсем с улицы получить место, тем более в столичных учреждениях, было практически невозможно.

Что нужно было делать на службе? Система была довольно сложной, и обязанности зависели от конкретной сферы. Опишем основные направления деятельности для чиновников низшего и среднего звена — от 14-го до 6-го класса включительно. Во-первых, они должны были работать множительной техникой, то есть переписывать документы. Это было востребовано в любой сфере, и, разумеется, больше ценились те, у кого был хороший почерк и кто писал грамотно. Хлестаков хвастается перед уездными чиновниками, которые слушают его с разинутыми ртами:

«Вы, может быть, думаете, что я только переписываю. Нет, начальник отделения со мной на дружеской ноге. <…> Я только на две минуты захожу в департамент с тем только, чтобы сказать: это вот так, это вот так, а там уж чиновник для письма, эдакая крыса, пером только — тр, тр… пошел писать».

То есть Хлестаков не хочет, чтобы про него думали как про чиновника для письма, хотя, конечно же, он был именно таким служащим.

Иллюстрация Бориса Кустодиева к повести Николая Гоголя «Шинель». 1909 годLiteraturus.ru

Во-вторых, нужно было составлять и редактировать тексты, как правило, взаимодействуя с начальством, по его указанию. Акакий Акакиевич Башмачкин, герой повести Гоголя «Шинель», с этим не справился:

«Один директор, будучи добрый человек и желая вознаградить его за долгую службу, приказал дать ему что-нибудь поважнее, чем обыкновенное переписыванье; именно из готового уже дела велено было ему сделать какое-то отношение в другое присутственное место; дело состояло только в том, чтобы переменить заглавный титул, да переменить кое-где глаголы из первого лица в третье. Это задало ему такую работу, что он вспотел совершенно, тер лоб и наконец сказал: „нет, лучше дайте я перепишу что-нибудь“. С тех пор оставили его навсегда переписывать».

В-третьих, нужно было вести учет: реестры, списки, перечни, бухгалтерские подсчеты, иногда сложные.

В-четвертых, осуществлять взаимодействие с другими ведомствами — вести служебную переписку, ездить на деловые встречи, в служебные командировки. Прибывший из Петербурга по именному повелению чиновник, который появляется в финале «Ревизора», — это как раз такой эмиссар столицы в провинции.

Все это в сумме и обеспечивало на низовом и среднем уровне функционирование государственного аппарата. Мы не можем говорить здесь о ветвях власти, ведь перед нами не демократическое государство. Власть в Российской империи одна — самодержавная. Тем не менее чиновники служили в законодательных, судебных, исполнительных органах и даже в той прессе, которая принадлежала государству (а это подавляющая часть печатных изданий). То есть, с нашей, современной точки зрения, они заполняли собой все ветви власти.

­­Чиновничий функционал — это ежедневная служба. За исключением воскресений, больших церковных праздников и тезоименитств  Дни празднования именин. членов императорской фамилии все дни рабочие, отпусков и больничных нет. Служебный день, особенно в провинции, начинается в семь утра, а иногда и раньше. Если офицер все-таки должен б­­­­ыть физически тренирован, он должен много времени проводить в седле, на открытом воздухе, за физическими упражнениями, иногда совершать длинные переходы, переезды, то чиновник ведет сидячий образ жизни, который таит свои ловушки. Наприме, Поприщин, герой гоголевских «Записок сумасшедшего», как раз не отличается потенциалом, нужным для чиновника:

«Я встал поутру довольно поздно, и когда Мавра принесла мне вычищенные сапоги, я спросил, который час. Услышавши, что уже давно било десять, я поспешил поскорее одеться. Признаюсь, я бы совсем не пошел в департамент, зная заранее, какую кислую мину сделает наш начальник отделения. Он уже давно мне говорит: „что это у тебя, братец, в голове всегда ералаш такой? Ты иной раз метаешься, как угорелый, дело подчас так спутаешь, что сам сатана не разберет, в титуле поставишь маленькую букву, не выставишь ни числа, ни номера“».

При этом Поприщин как раз титулярный советник, то есть до своей 9‑й ступеньки он все-таки дотянул. По всей видимости, он был к чему-то способен, но Поприщин то ли уже разочарован в своей службе, то ли просто устал от нее. Он довольно халатно относится к своим обязанностям, о чем и говорит его начальник.

Иллюстрация Василия Коновалова к повести Николая Гоголя «Записки сумасшедшего». 1902 год онлайн-читать.рф

Чиновники получали жалованье, к которому зачастую прибавлялись нетрудовые доходы. Взятки были распространены в судебной сфере, то есть там, где на кону стояли порой многотысячные выигрыши по судебным делам; в сфере распределения госзаказов, так называемых подрядов; там, где было взаимодействие с бизнесом, то есть купечеством; в строительной сфере; на погранслужбе. В последних двух областях как раз отличился такой прирожденный плут и умелец сколотить капитал, как Чичиков. Он начинал со строительства, которое длилось бесконечное количество лет: это было казенное здание, все участники там очень хорошо поживились. А потом Чичиков служил в таможне, где проворачивал самые разные аферы, в том числе с двойными шкурками овец, которых перегоняли через границу. Под верхней шкуркой лежали тончайшие кружева: ушлые чиновники сбывали их без оплаты таможенных пошлин.

Иллюстрация Алексея Лаптева к поэме Николая Гоголя «Мертвые души». До 1965 года © Алексей Лаптев / Издательство «Изобразительное искусство»
 
Фактчек: 12 самых популярных легенд о Гоголе
Сжег «Мертвые души»? Был похоронен без головы? Сошел с ума?

Такие служебные местечки, надо сказать, ценились высоко. Людей со стороны туда не пускали, тем более что при злоупотреблениях всегда действовала круговая порука: лишние люди и лишние глаза там не нужны. Тот же гоголевский Поприщин рассуждает так:

«Я не понимаю выгод служить в департаменте. Никаких совершенно ресурсов. Вот в губернском правлении, гражданских и казенных палатах совсем другое дело: там, смотришь, иной прижался в самом уголку и пописывает. Фрачишка на нем гадкий, рожа такая, что плюнуть хочется, а посмотри ты, какую он дачу нанимает! Фарфоровой вызолоченной чашки и не неси к нему: „это“, говорит, „докторский подарок“; а ему давай пару рысаков, или дрожки, или бобер рублей в триста. С виду такой тихенький, говорит так деликатно: „одолжите ножичка починить перышко“, а там обчистит так, что только одну рубашку оставит на просителе. Правда, у нас зато служба благородная, чистота во всем такая, какой вовеки не видеть губернскому правлению: столы из красного дерева, и все начальники на вы. Да, признаюсь, если бы не благородство службы, я бы давно оставил департамент».

Благородство службы, о котором толкует Поприщин, — это корпоративное сознание: ощущение себя дворянином, винтиком механизма, который осуществляет, вообще-то говоря, благородную задачу управления огромной и не слишком цивилизованной страной, в которой правительство, по удачному выражению Пушкина, единственный европеец. У чиновников мелкой и средней руки возникает свой быт, своя субкультура. Они ходят друг к другу в гости, на прогулки, вместе снимают дачи, соединяются брачными и крестильными узами, то есть фактически превращаются в сословие внутри сословия.

У чиновников были и легитимные дополнительные источники дохода — это переписка бумаг для других ведомств или частных лиц; ведение бухгалтерии для частных лиц или компаний. То, что мы называем сейчас совместительством. Причем тот, кто такое совместительство практиковал, старался, чтобы начальство на основной работе не узнало об этом.

Иллюстрация Кукрыниксов к рассказу Антона Чехова «Анна на шее». 1954 год © Кукрыниксы / chehov-lit.ru

Важный источник дохода — это продвижение по службе, денежные награды. Для этого нужны хорошие отношения с начальством. В любом случае продвижение происходит небыстро. Это путь для терпеливых, нравственно гибких, готовых подстроиться, стерпеть начальственную шуточку, может быть, не очень щадящую, улыбнуться тогда, когда не тянет улыбаться, а, может быть, хочется ответить какой-нибудь дерзостью. Кроме того, существует потолок — нельзя рассчитывать, что ты обязательно дослужишься до самых верхних ступенек. Нужно быть готовым довольствоваться малым.

Для людей спокойных, погруженных в свою жизнь, эта ситуация нормальна. Так ведет себя Евгений, герой пушкинского «Медного всадника». Пушкин специально подчеркивает, что Евгений из родовитой семьи, но для него это не имеет значения. Наш герой

...где-то служит,
Дичится знатных и не тужит
Ни о почиющей родне,
Ни о забытой старине.

Евгений приходит домой:

О чем же думал он? о том,
Что был он беден, что трудом
Он должен был себе доставить
И независимость, и честь;
Что мог бы бог ему прибавить
Ума и денег.

Когда он обдумывает планы женитьбы, то сам с собой разговаривает так (Пушкин вводит здесь внутреннюю речь):

Жениться? Ну… зачем же нет?
Оно и тяжело, конечно,
Но что ж, он молод и здоров,
Трудиться день и ночь готов…
<…>
Пройдет, быть может, год-другой —
Местечко получу — Параше
Препоручу хозяйство наше
И воспитание ребят…
И станем жить, и так до гроба
Рука с рукой дойдем мы оба,
И внуки нас похоронят…

Почти идиллическая картина.

Но для людей темпераментных, амбициозных такое приниженное положение, жизнь в ожидании продвижения на следующую ступеньку может привести к фатальным результатам. Когда Поприщин узнает, что дочка его начальника, к которой он, как ему кажется, испытывает самые нежные романтические чувства, просватана за другого, он приходит в неистовство:

«Свадьбе не бывать! Что ж из того, что он камер-юнкер. Ведь это больше ничего, кроме достоинство; не какая-нибудь вещь видимая, которую бы можно взять в руки. Ведь через то, что камер-юнкер, не прибавится третий глаз на лбу. <…> Я несколько раз уже хотел добраться, отчего происходят все эти разности. Отчего я титулярный советник и с какой стати я титулярный советник? Может быть, я какой-нибудь граф или генерал, а только так кажусь титулярным советником? <…> Вдруг, например, я вхожу в генеральском мундире: у меня и на правом плече эполета, и на левом плече эполета, через плечо голубая лента — что? как тогда запоет красавица моя? <…> Да разве я не могу быть сию же минуту пожалован генерал-губернатором, или интендантом, или там другим каким-нибудь? Мне бы хотелось знать, отчего я титулярный советник? Почему именно титулярный советник?»

Поприщин, влюбленный в генеральскую дочь, сбивается с предназначенного ему пути и сходит с ума. Как только человек сходит с протоптанной дороги и начинает с философской точки зрения размышлять о том, что такое чин, ему не суждена счастливая жизнь.

Иллюстрация Станислава Косенко к роману Федора Достоевского «Бедные люди». 1983 год © Станислав Косенко / Белгородский государственный художественный музей

Мы возвращаемся к атмосфере неблагополучия из романса на стихи Вейнберга. Так ли были несчастны мелкие чиновники на самом деле? По всей видимости, не более и не менее, чем другие люди. Почему же русская литература привязала к ним это бремя несчастий? Самсон Вырин из пушкинского «Станционного смотрителя» теряет дочь, спивается и умирает. Евгений из «Медного всадника» теряет возлюбленную, сходит с ума, становится бездомным и умирает. Башмачкин теряет шинель — в сущности, это его возлюбленная или жена, — получает взбучку от начальника, сходит с ума, заболевает, умирает. Макар Девушкин из «Бедных людей» Достоевского теряет свою возлюбленную, пьет. Хотя финал романа открытый, совершенно очевидно, что счастлив Девушкин точно не будет. Вероятно, потому так происходит в русской литературе, что этот тип, пресловутый «маленький человек», появился уже после того, как литература научилась сочувствовать тем, кто не является хозяином жизни. Это научил всех делать Карамзин в повести «Бедная Лиза». Несчастье, крушение, преждевременная смерть отлично выстраивают сюжет — несчастные люди необходимы в литературе. И куда как легко выстроить такое несчастье, если героя поселить в большой город, сделать одиноким, небогатым, с неинтересным маленьким бытом, зависимым от службы и, соответственно, от вышестоящих лиц. Мелкий и средний чиновник — это жертва русской литературы. Она его либо унижает и убивает, чтобы заставить читателя пролить слезы, либо выставляет на посмешище, подчеркивая алчность и бессовестность, показывая, как он погряз во взятках и фактически продал свою душу, чтобы получить материальный достаток.

Расшифровка

Безродного пригрел и ввел в мое семейство,
Дал чин асессора и взял в секретари;
В Москву переведен через мое содейство;
И будь не я, коптел бы ты в Твери.

Так говорит в комедии Грибоедова «Горе от ума» Павел Афанасьевич Фамусов, управляющий в казенном месте Москвы, второй столицы империи. Говорит он это Молчалину — своему домашнему человеку, секретарю и помощнику в самых разных служебных и не только служебных делах. Фамусов стремится показать, что у него есть возможности — например, возможность выписать талантливого, даровитого молодого человека из провинции и дать ему сразу большой чин — чин асессора, это 8‑я ступенька в Табели о рангах. Фамусов таким образом хочет отнести себя к тем, кого он сам же именует «тузами». «Что за тузы в Москве живут и умирают!» — говорит он с легкой завистью, потому что сам он, конечно, на пути к тому, чтобы стать тузом, но чего-то ему пока еще не хватает. Впрочем, у него все впереди, отчасти поэтому, кстати говоря, он так боится скандала в своем доме. 

Иллюстрация Дмитрия Кардовского к комедии Александра Грибоедова «Горе от ума». 1913 годАукционный дом «Литфонд»
 
7 секретов «Горя от ума»
Почему Молчалин родом из Твери, зачем Скалозуб сидел в траншее, где взять недостающее ребро — и другие загадки комедии Грибоедова

Кто же такие значительные лица и тузы? Это, собственно, управленцы — чиновники в генеральских чинах: от статского советника до канцлера. Такие чины никто и никогда не получает сразу, до них нужно дослужиться, подняться по карьерной лестнице, то есть знать все тонкости служебной сферы, все тонкости отношений с начальством. Есть еще один путь — дослужиться по военной части, особенно в гвардии, до некоторого чина, потом выйти в отставку и, как выражались в то время, вступить на гражданское поприще. Тогда военный чин, до которого дворянин дослужился, будет перекодирован в гражданский. Из майора, скажем, он станет тем самым коллежским асессором (чин, который имеет Молчалин). Но это сравнительная редкость — чиновники тяготеют к замыканию в собственное сословие. 

Что же делают тузы? Они рулят целыми ведомствами и крупными подразделениями ведомств. То есть осуществляют на самом деле важные, даже ключевые задачи координации и реализации внутренней или внешней политики в целом. Это вице-директора и директора департаментов, министры, посланники, губернаторы, генерал-губернаторы, сенаторы, председатели Государственного совета и так далее. Туз в колоде — серьезная карта, и перед нами серьезные люди. В том числе и потому, что многие из них имеют право напрямую обращаться к императору и даже обязанность коммуницировать с ним. Многие из них должны представлять императору личные еженедельные, а иногда, как, например, министр финансов, и более частые доклады о положении дел во вверенном им ведомстве.

Таких чиновников довольно много: в целом на империю их несколько сотен. Где они живут? Как правило, в губернских городах и в особенности в столице — Петербурге. В Москве — не так часто, потому что в старой столице гораздо меньше ключевых учреждений и ведомств, осуществляющих управление империей.

Парадный обед в Грановитой палате Московского Кремля 15 мая 1883 года. Акварель Михаила Зичи. 1883 годГосударственный Эрмитаж

Как они живут, каков их образ жизни? Иногда подчеркнуто скромно, демонстрируя свое бескорыстие, как жил, например, знаменитый чиновник первой трети XIX века Михаил Сперанский. Он прославлен в «Войне и мире» Толстого, но и без романа современники его очень хорошо знали, потому что это был человек, сделавший невероятную по тем временам карьеру. Поповский сын — на это прямо указывает фамилия, данная ему в семинарии и отражающая личные качества ученика («Сперанский» в переводе с латыни «подающий надежды») — закончил свою жизнь чиновником 2-го класса. На его пути были и опалы, и ссылки, но каждый раз, когда ему предоставлялась такая возможность, он подымался. При этом своими способностями и достижениями Сперанский принципиально не кичился. Гораздо же чаще тузы такого уровня жили на соответствующую ногу, то есть открытым домом, появлялись в обществе аристократов и придворных. 

Император Николай I награждает Сперанского за составление свода законов. Картина Алексея Кившенко. Вторая половина XIX векаWikimedia Commons

­Что служит источником благосостояния таких людей? Жалованье — у крупных чиновников оно довольно значительно, может составлять до нескольких тысяч рублей в год. Денежные награды в той или иной форме — премиальные выплаты, выплаты ко всякого рода праздникам, а также доходные активы на льготных условиях, так называемые аренды. Принадлежавшее государству имение в доходной области Российской империи (например, Малороссии) или имение хорошо управляемое (например, в балтийских провинциях) отдавалось ­на определенное количество лет в аренду тому чиновнику, который сумел этого добиться личным рвением, известностью императору или аппаратной игрой. Кроме того, удачная женитьба — богатая семья может отдать свою дочь за человека, который имеет хорошие карьерные перспективы. 

Передняя в императорском дворце в Царском Селе. Акварель Михаила Зичи. 1865 год Государственный Эрмитаж

В скобках скажем, что нелегальные источники дохода тоже были: это и прямое казнокрадство, и различные аферы, и использование нижестоящих служащих в своих корыстных целях. Но на больших должностях нужно было делать это очень аккуратно, иначе могли возникнуть неприятности, и существенные — следствие и суд. Хотя такие дела обычно старались расследовать непублично и вообще заминать, со службой точно приходилось расставаться. Иногда приходилось прощаться и с нажитым имуществом, и даже с жизнью.

Так, уже в самом конце царствования Николая I прогремело дело Александра Политковского. Это был человек честолюбивый, дороживший своим положением в свете и ради поддержания этого положения готовый на все. Должность у него была довольно скромная, он заведовал инвалидным капиталом, то есть, строго говоря, пенсионным фондом для отставных военных, к тому же получивших увечья на государственной службе — израненных или просто утративших здоровье.

Политковский был известен в Петербурге широким образом жизни. Достаток свой он объяснял или тем, что хорошо играет в карты и выигрывает, или тем, что у него большие доходы с имений, но ни того ни другого на самом деле не было. Из своего инвалидного капитала — разумеется, это был не его капитал, а государственный, но он обращался с ним так, как если бы это были его собственные деньги, — он успел примерно за 10 лет растратить, по разным источникам, от 930 тысяч до 1 миллиона 200 тысяч рублей. Это очень значительные деньги даже при непрерывной инфляции. Но как только стали ходить слухи о растрате капитала, расходы комитета были немедленно подвергнуты ревизии, и очень скоро вскрылась недостача. Было выявлено нецелевое расходование средств, и перед Политковским замаячил призрак полноценного следствия. При известии об этом Политковский заболел и через несколько дней, 1 февраля 1853 года, умер. Ходили слухи, что он отравился.

Когда известие о совершенно скандальной по масштабу растрате дошло до императора, гнев Николая I, не выносившего казнокрадов, обрушился уже на мертвого Политковского. Его собирались хоронить торжественно, по-генеральски, но этого не произошло. Его ордена, выставленные в церкви при погребении, убрали; с самого Политковского сняли мундир. Гроб с телом покойного отвезли на кладбище не на торжественном катафалке с огромным количеством экипажей, а всего лишь на паре лошадей. Похоронили Политковского не в роскошном месте, которое было для него предназначено, а где-то на задворках.

Но эта история все-таки исключение. Именно поэтому она так запомнилась современникам, и слова «дело Политковского» или «растрата Политковского» стали для 1850–60-х годов знаковыми. Обычно же такого рода дела не всплывали, их старались пригасить, не предавая гласности, прежде всего — чтобы избежать гнева императора. 

Николай I на строительных работах под Петербургом. Акварель Михаила Зичи. 1853 годГосударственный Эрмитаж

Интрига, аппаратная игра, умение повернуть колесо Фортуны в свою пользу, конечно же, были важным элементом повседневности чиновников высокого ранга. Тем не менее в их, казалось бы, таком солидном и налаженном быту всегда оставался элемент непредсказуемости. Гоголь, начинавший чиновником, но чиновную службу не любивший и решительно отказавшийся от нее, в повести «Записки сумасшедшего» описывает поведение такого человека глазами собачки. Собака Меджи рассказывает своей корреспондентке, другой собаке Фидель, о том, как себя ведет генерал, в дочь которого как раз влюблен Поприщин:

«Он больше молчит. Говорит очень редко; но неделю назад беспрестанно говорил сам с собою: получу или не получу? Возьмет в одну руку бумажку, другую сложит пустую и говорит: получу или не получу? Один раз он обратился и ко мне с вопросом: как ты думаешь, Меджи? получу или не получу? я ровно ничего не могла понять, понюхала его сапог и ушла прочь. Потом, ma chère, через неделю папа пришел в большой радости. Все утро ходили к нему господа в мундирах и с чем-то поздравляли. За столом он был так весел, как я еще никогда не видала, отпускал анекдоты, а после обеда поднял меня к своей шее и сказал: „А посмотри, Меджи, что это такое“. Я увидела какую-то ленточку. Я нюхала ее, но решительно не нашла никакого аромата; наконец, потихоньку, лизнула: соленое немного».

Понятно, что Гоголь, используя прием остранения, показывая глазами собаки человеческую суетность, рассказывает о получении ордена. Важный генерал не был до конца уверен, что получит орден. Чиновники такого уровня в большей степени, чем «маленькие люди» низших и средних классов, зависели от главного источника власти в империи — от императора.

Иллюстрация Константина Рудакова к комедии Николая Гоголя «Ревизор». 1946 годLiveLib

Литература делает из этого свои сюжеты. Если вокруг мелких чиновников она сгущает атмосферу неблагополучия, обреченности, обрушивает на них разнообразные несчастья, то крупные чиновники предстают в том или ином взаимодействии с мистикой, тайной высшей власти. Такая власть даже в комической подаче внушает благоговение и чувство, близкое к ужасу. Вот как пугает уездных чиновников хвастающийся Хлестаков:

«Я всякий день на балах. Там у нас и вист свой составился. Министр иностранных дел, французский посланник, английский, немецкий посланник и я. И уж так уморишься играя, что просто ни на что не похоже. Как взбежишь по лестнице к себе на четвертый этаж — скажешь только кухарке: „На, Маврушка, шинель…“ Что ж я вру — я и позабыл, что живу в бельэтаже. У меня одна лестница стоит… А любопытно взглянуть ко мне в переднюю, когда я еще не проснулся: графы и князья толкутся и жужжат там, как шмели, только и слышно: ж, ж, ж… Иной раз и министр…
     Городничий и прочие с робостью встают с своих стульев. <…>
     „Иван Александрович, ступайте департаментом управлять!“ Я, признаюсь, немного смутился, вышел в халате; хотел отказаться, но думаю, дойдет до государя; ну да и послужной список тоже… „Извольте, господа, я принимаю должность, я принимаю, говорю, так и быть, говорю, я принимаю, только уж у меня: ни, ни, ни! уж у меня ухо востро! уж я…“ И точно, бывало: прохожу через департамент — просто землетрясенье — все дрожит, трясется, как лист.
     Городничий и прочие трясутся от страха; Хлестаков горячится сильнее.
     О! я шутить не люблю. <…> Меня сам государственный совет боится. <…> Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу».

Понятно, что Хлестаков безбожно врет, но само упоминание таких институций, как министерства, посланники, Государственный совет и дворец, наводит на чиновников, слушающих его, в общем, вполуха, но постепенно включающихся в эту магию, как минимум благоговение, а то и благоговейный ужас.

Иллюстрация Кукрыниксов к повести Николая Гоголя «Шинель». 1952 год © Кукрыниксы / сезоны-года.рф

Что же говорить о ситуациях некомических? В одну из таких ситуаций попадает несчастный Башмачкин, у которого украли шинель. И чтобы попробовать хотя бы как-то себя защитить, он обращается, как ему посоветовали, к «значительному лицу». Гоголь, вообще довольно экономный и скупой в своих художественных средствах, рассказывает нам о том, что значительное лицо на самом деле сравнительно недавно стал значительным лицом. В кабинете у значительного лица сидит его приятель, на которого значительное лицо хочет произвести впечатление, и поэтому Акакий Акакиевич оказывается несчастной жертвой.

«Генералу, неизвестно почему, показалось такое [Акакия Акакиевича] обхождение фамильярным. „Что вы, милостивый государь“, продолжал он отрывисто, „не знаете порядка? куда вы зашли? не знаете, как водятся дела? Об этом вы бы должны были прежде подать просьбу в канцелярию; она пошла бы к столоначальнику, к начальнику отделения, потом передана была бы секретарю, а секретарь доставил бы ее уже мне…“
     „Но, ваше превосходительство“, сказал Акакий Акакиевич <...> „я ваше превосходительство осмелился утрудить потому, что секретари того… ненадежный народ…“
     „Что, что, что?“ сказал значительное лицо: „откуда вы набрались такого духу? откуда вы мыслей таких набрались? что за буйство такое распространилось между молодыми людьми против начальников и высших!“ Значительное лицо, кажется, не заметил, что Акакию Акакиевичу забралось уже за пятьдесят лет. <...> „Знаете ли вы, кому это говорите? понимаете ли вы, кто стоит перед вами? понимаете ли вы это, понимаете ли это? я вас спрашиваю“. Тут он топнул ногою, возведя голос до такой сильной ноты, что даже и не Акакию Акакиевичу сделалось бы страшно».

Значительное лицо наводит ужас на Акакия Акакиевича совершенно сознательно, но пользуется для этого системой риторических вопросов, которые нащупывают харизму власти. Заметьте, значительное лицо не называет свой чин, не говорит, что он, например, действительный статский советник. Ему гораздо проще сформулировать это именно так: «Знаете ли вы, кто стоит перед вами?» Очень похожая ситуация в финале «Ревизора», когда от ужаса перед неминуемым разоблачением, перед ревизором, который представляет тут фигуру самого императора — он его мессия в гоголевской системе координат, — продажные чиновники буквально цепенеют, обращаются в камень. Гоголь в «Замечаниях для господ актеров», которыми он сопроводил «Ревизора», пишет, кто в какой позе должен стоять и почему.

Рисунок Николая Гоголя немой сцены из комедии «Ревизор»Большая российская энциклопедия

Но если о мелких чиновниках русская литература могла говорить довольно свободно даже в условиях цензуры, когда все тексты перед печатью просматривались на предмет их крамольности, то с крупными чиновниками дело по понятным причинам обстоит сложнее. Все из-за того, что на них лежит отсвет высшей харизмы власти, и поэтому выводить их в смешном или отвратительном виде — значит ставить под сомнение надежность самого принципа государственного управления: неужели государь может доверять мошенникам или бездельникам, пустому месту? Поэтому русская литература пишет о них редко. Одно из замечательных исключений — басня Ивана Андреевича Крылова «Вельможа» 1834 года, где под видом сатрапа, то есть, в сущности, чиновника, который жил в Персии, показан ни больше ни меньше как граф Кочубей, умерший незадолго до создания басни. Крылов подчеркивает, что вельможа отправился со своего смертного одра непосредственно в рай по одной простой причине — потому что он ничего не делал. А если бы он взялся за дела, то тогда точно разорил бы целый край. А кто же работал, кто служил, собственно говоря? А служил секретарь. Таким образом, вельможа превращается в фикцию, пустышку, а такой секретарь, как Молчалин, надежный, умный, толковый, распорядительный, вершит дела.

Иллюстрация Рудольфа Жуковского к басне Ивана Крылова «Вельможа». 1866 годонлайн-читать.рф
 
Екатерина Лямина — о басне Крылова «Волк на псарне»

Иногда русская литература разрабатывает для высших чиновников скорее общечеловеческий сюжет. В романе Гончарова «Обыкновенная история» 1847 года дядя Петр Иванович поначалу осаживает прекраснодушного молоденького племянника Александра:

«В Петербурге он [Петр Иванович] слыл за человека с деньгами, и, может быть, не без причины; служил при каком-то важном лице чиновником особых поручений и носил несколько ленточек в петлице фрака; жил на большой улице, занимал хорошую квартиру, держал троих людей и столько же лошадей».

Но стоит Александру самому пойти служить — и он сильно обгоняет дядю в прагматическом подходе к жизни. И дядя в конце романа резюмирует это следующим образом:

«— ...В тридцать с небольшим лет — коллежский советник, хорошее казенное содержание, посторонними трудами зарабатываешь много денег, да еще вовремя женишься на богатой… <…> 
     — Пятьсот душ и триста тысяч денег… — повторил Александр.
     — Ты… не шутишь?
     — Какие шутки, дядюшка?
     — И имение… не заложено? — спросил Петр Иваныч тихо, не двигаясь с места.
     — Нет.
     Дядя, скрестив руки на груди, смотрел несколько минут с уважением на племянника.
     — И карьера, и фортуна! — говорил он почти про себя, любуясь им. — И какая фортуна! и вдруг! все! все!.. Александр! — гордо, торжественно прибавил он, — ты моя кровь, ты — Адуев! Так и быть, обними меня!
     И они обнялись».

Гончаров, сам служивший, прекрасно понимает, о чем пишет. Здесь много, конечно же, сатирических ноток, но довольно существенно, что речь идет именно о частной жизни чиновников высокого ранга, а не об их жизни как государственных служащих. Так устроена оптика русской литературы. 

Расшифровка

«Чарский был один из коренных жителей Петербурга. Ему не было еще тридцати лет; он не был женат; служба не обременяла его. Покой­ный дядя его, бывший виц-губернатором в хорошее время, оставил ему порядочное имение. Жизнь его могла быть очень приятна; но он имел несчастие писать и печатать стихи. В журналах звали его поэтом, а в лакейских сочинителем. <…>
     …он был поэт, и страсть его была неодолима: когда находила на него такая дрянь (так называл он вдохновение), Чарский запирался в своем кабинете и писал с утра до поздней ночи. Он признавался искренним своим друзьям, что только тогда и знал истинное счастие».

Это фрагмент из неоконченной повести Пушкина «Египетские ночи». Странно, не правда ли — Чарский ведет себя очень непоследовательно: у него есть все возможности для хорошей дворянской жизни, он ими почти не пользуется и одновременно хочет и не хочет чувствовать себя поэтом. Похоже, речь здесь совсем не только об авторском самолюбии (возможно, гипертрофирован­ном) или какой-то авторской неуверенности. Давайте попробуем разобраться. 

Иллюстрация Алексея Кравченко к повести Александра Пушкина «Египетские ночи». 1934 год © Издательство «Художественная литература»

Начать следует с того, что сочинитель — сомнительное занятие для дворянина. Сам этот путь открылся в Российской империи только в XVIII веке после Петровских реформ. Именно тогда в полной мере возникает светская (то есть нецерковная) литература на русском языке, предполагающая как конкретное авторство, так и материальную компенсацию автору или переводчику за труд. С последней дело долгое время обстояло из рук вон плохо. На вознаграждение можно было рассчитывать от короны, то есть поднеся императору или импе­ратрице, например, оду на то или иное торжественное событие: на военную победу, на бракосочетание, на въезд в столицу и так далее. Среди император­ских ведомств даже имелся так называемый Кабинет (в документах это назва­ние пишется с большой буквы) — в сущности, склад разных драгоценных предметов вроде перстней, табакерок или набалдашников на трости. Они были достаточно ценными, чтобы их не стыдно было подарить, но в то же время штампованными, то есть художественной ценности не представляли. Вещи из Кабинета как раз дарились за оду. Потом их можно было продать и неко­торое время на эти деньги существовать. В качестве награждающего мог выступить и меценат, то есть аристократ, богатый человек, как правило, столичный житель, который по каким-то соображениям — или подражая западноевропейской практике, или, что более вероятно, подражая своему монарху — считал нужным держать при себе пишущего человека. Иной читающей публики на протяжении XVIII века попросту не было.

Книгоиздание было в зачаточном состоянии. И если все же удавалось что-то напечатать, прожить на гонорар было практически невозможно, тем более что очень часто он выдавался книгами. Что с ними делать? Хотите — продавайте купцам, чтобы они заворачивали селедки, хотите — относите в книжные лавки. Однако нет никакой гарантии, что труд, в который вы вло­жили столько сил, бессонных ночей, будет кем-нибудь востребован. В русской литературе очень часто встречается иронический образ сгрызенных мышами, то есть никому не нужных книг. Иногда в книжные лавки приходили мелкие фабриканты, которые скупали ненужные книги на макулатуру. 

Михаил Ломоносов. Гравюра Этьена Фессара и Христиана-Альберта Вортмана. 1757 годИздательство Московского университета

Если прожить на гонорар практически невозможно, то нужно становиться клиентом (так эта социальная позиция называется в истории и в исто­рии литературы), то есть кем-то вроде приживалы в богатом доме. Разумеется, для дворянина, у которого очень жесткие представления о сословной чести и собственном достоинстве, это практически невозможно. В роли сочинителей и поэтов оказываются в основном представители третьего сословия, выходцы из других сословий. Если говорить о самых известных поэтах XVIII века — это сын крестьянина Михаил Ломоносов и сын священника Василий Тредиаковский. Однако оба они становятся академиками Академии наук и, соответственно, по Табели о рангах получают чин определенного класса, дающий им и их детям дворянский статус.

Природный дворянин, как это тогда называли (то есть тот, кто родился дворянином), может заниматься литературой только как хобби, не получая за это денег. Дворянин в принципе не может получать жалованье от частных лиц, так как не оказывает услуг. Деньги за службу можно получить только от короны, и поэтому все писатели-дворяне так или иначе служат — ну или живут на собственные средства, получаемые от имений, от крестьянских оброков и так далее. Позволим себе аналогию: в Советском Союзе не было профессионального спорта, все спортсмены, даже самые великие, где-то числились, у них где-то лежала трудовая книжка. Так же и дворяне-лите­раторы. Известнейший поэт и драматург XVIII века Александр Сумароков, конечно же, служил: у него были чины, он был статским, а потом и дейст­вительным статским советником. Другое дело, что его служба в какой-то момент была приближена к сфере, которую он избрал для своего хобби: он служил по театральной части.

Александр Сумароков. Картина Антона Лосенко. До 1773 года Государственный Русский музей

Ситуация начинает меняться в последней четверти XVIII века. Николай Новиков, отставной поручик Измайловского полка, заводит большое печатное типографское издательское дело, Типографическую компанию Николая Новикова. Вы спросите: а как же так — он же получал тогда деньги? Верно, но не от частных лиц: у него был бизнес, который в разные периоды своего существования был зарегистрирован на купцов, то есть на тех, кто патенто­ванно занимался в Российской империи коммерческой деятельностью. Одним из первых писателей, который сделал решительный шаг в сторону профессио­на­­лизации, был Николай Карамзин — историк, писатель, журналист и издатель собственных журналов.

Гравюра Федора Бруни к книге «Очерки событий из российской истории». Санкт-Петербург, 1839 год Wikimedia Commons

При этом разные рабочие модели сосуществовали как в жизни, так и в литературе. Для Чарского из пушкинских «Египетских ночей» сочинительство — это хобби, увлечение, страсть, а живет он совершенно на другие источники дохода. А вот Поэт с большой буквы (потому что он действующее лицо) из стихотворения того же Пушкина «Разговор книгопродавца с поэтом» буквально на глазах читателя совершает переход к профессионализации. Послушаем, как они разговаривают. Книгопродавец говорит: 

Стишки для вас одна забава,
Немножко стоит вам присесть,
Уж разгласить успела слава
Везде приятнейшую весть:
Поэма, говорят, готова,
Плод новый умственных затей.
Итак, решите; жду я слова:
Назначьте сами цену ей.
Стишки любимца муз и граций
Мы вмиг рублями заменим
И в пук наличных ассигнаций
Листочки ваши обратим.
 

Поэт в ответ на это рассказывает свою творческую биографию — как он писал по вдохновению, как он любил и тоже писал, потом писал ради славы, но его выбор, который он прямо декларирует, — это свобода. «Что ж изберете вы?» — спрашивает его книгопродавец. «Свободу», — решительно отвечает поэт. «Прекрасно», — говорит на это книгопродавец. 

Вот же вам совет;
Внемлите истине полезной:
Наш век — торгаш; в сей век железный
Без денег и свободы нет.
Что слава? — Яркая заплата
На ветхом рубище певца.
Нам нужно злата, злата, злата:
Копите злато до конца!
<…>
Позвольте просто вам сказать:
Не продается вдохновенье,
Но можно рукопись продать.
Что ж медлить?

На это поэт отвечает, что характерно, прозой: «Вы совершенно правы. Вот вам моя рукопись. Условимся». То есть договоримся о цене. Ирония тут несомненна, причем всеохватываю­щая: и в адрес книгопродавца, и в адрес поэта, и в собственный адрес (Пушкин вполне уверенно шел по пути профессионализации). 

Иллюстрация Дементия Шмаринова к роману Михаила Лермонтова «Герой нашего времени» © Дементий Шмаринов / Государственный Лермонтовский музей-заповедник «Тарханы»

Для себя, в том числе как дневник или записки, пишут многие герои русской литературы. Печорин ведет журнал, но расстается с ним без всякого сожале­ния, хотя тот, кому в руки попадает этот журнал, а именно повествователь в «Герое нашего времени», очень высоко оценивает писа­тельские навыки Печорина. Ленский воспевает свою возлюбленную. А вот Хлестаков, герой «Ревизора», находится уже в другом тренде. Вспомним знаменитую сцену вранья, как он хвастается, стремясь произвести впечатление в том числе на провинциальных дам. Литература занимает ключевое место в его авторепрезентации. 

«Хлестаков. <…> Литераторов часто вижу. С Пушкиным на дружеской ноге. Бывало, часто говорю ему: „Ну что, брат Пушкин?“ — „Да так, брат, — отвечает, бывало, — так как-то все…“ Большой оригинал.
Анна Андреевна. Так вы и пишете? Как это должно быть приятно сочинителю! Вы, верно, и в журналы помещаете?
Хлестаков. Да, и в журналы помещаю. Моих, впрочем, много есть сочинений: „Женитьба Фигаро“, „Роберт-Дьявол“, „Норма“. Уж и названий даже не помню. И все случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция говорит: „Пожалуй­ста, братец, напиши что-нибудь“. Думаю себе: „Пожалуй, изволь, братец!“ И тут же в один вечер, кажется, все написал, всех изумил. У меня легкость необыкновенная в мыслях. Все это, что было под именем барона Брамбеуса, „Фрегат Надежды“ и „Московский телеграф“… все это я написал».

Иллюстрация Александра Константиновского к комедии Николая Гоголя «Ревизор». До 1958 года © Александр Константиновский / Дом Гоголя — мемориальный музей и научная библиотека

Заметим, что Хлестаков сыплет именами и названиями достаточно хаотично, но тем не менее упоминает ключевые фигуры и произведения того времени. Барон Брамбеус — это псевдоним Осипа Сенковского, писавшего очень бойкие повести, которые пользовались большим читательским успехом. Автор «Фрегата „Надежда“» — пораженный в правах участник восстания 14 декабря 1825 года Александр Бестужев, печатавшийся под псевдонимом Марлинский. И, нако­нец, «Московский телеграф» — это вовсе не произведение, а журнал. Хлестаков все валит в одну кучу, потому что говорит без какого бы то ни было смысла, и тем не менее некоторые образы этой меняющейся литературной реальности он ухватывает. 

«Анна Андреевна. Скажите, так это вы были Брамбеус?
Хлестаков. Как же, я им всем поправляю стихи. Мне Смирдин дает за это сорок тысяч.
Анна Андреевна. Так, верно, и „Юрий Милославский“ ваше сочинение?
Хлестаков. Да, это мое сочинение.
Анна Андреевна. Я сейчас догадалась.
Марья Антоновна. Ах, маминька, там написано, что это г. Загоскина сочинение.
Анна Андреевна. Ну вот: я и знала, что даже здесь будет спорить.
Хлестаков. Ах да, это правда: это точно Загоскина; а есть другой „Юрий Милославский“, так тот уж мой.
Анна Андреевна. Ну, это, верно, я ваш читала. Как хорошо написано!»

 
Зачем обманывает Хлестаков
Лекция Льва Соболева

В потоке вранья Хлестакова перечислены разные модели функционирования литератора: драматургия, журнальная деятельность, беллетристика. И как бы в скобках мелькает очень важная цифра, а именно те самые 40 тысяч, которые Хлестакову якобы дает Смирдин. Это реальная сумма, полученная реальным человеком в реальной сделке. Это гонорар, который разово получил Иван Андреевич Крылов от того самого Александра Смирдина за право в течение 10 лет напечатать 40 тысяч экземпляров басен. В литературном сообществе это произвело эффект разорвавшейся бомбы. То, как Крылов построил свои доходы, как он получал разные суммы от разных лиц и как он в итоге скопил себе довольно приличное состояние, заслуживает отдельного рассказа. Скажу только, что умер он достаточно обеспеченным человеком в том числе и прежде всего за счет совмещения двух видов дохода — как собственно литературного (это гонорары за право издавать его басни), так и дохода, точнее вспомоществования, от короны. Когда Крылов увольнялся из Публичной библиотеки, где он служил почти 40 лет, ему был пожалован эксклюзивный пенсион, его жалованье плюс еще разные выплаты, в итоге получилась крупная сумма. Но Николай I, лично утвер­ждавший эту сумму, написал карандашиком на полях указа об отставке Крылова: «Не в пример другим». 

Портрет Ивана Андреевича Крылова. Картина Петра Оленина. 1824 год Государственный Русский музей
 
Сколько зарабатывали русские писатели
Что можно было купить на гонорар за «Анну Каренину», «Евгения Онегина» и другие великие книги

Разумеется, такого рода вещи, как этот баснословный гонорар в 40 тысяч, сказывались на престиже литературы. И уже упомянутый Смирдин, изда­вавший ту самую «Библиотеку для чтения», где печатался, в частности, Барон Брамбеус, много сделал для того, чтобы журналистика, писательство, поэзия, сочинительство стали легитимным и даже престижным видом деятельности. Отсюда возникает как явление довольно знакомая нам вещь, а именно марке­тинг. Начинаются журнальные и газетные битвы — не только за то, кто в боль­шей или меньшей степени прав в литературном отношении, какое направление лучше, нужно ли изображать реалистично или нужно уходить в романтизм, но и за внимание читателя. Об этом знаменитая басня Крылова «Кукушка и Петух». Ее сюжет очень простой: птицы хвалят друг друга. 

«Как, милый Петушок, поешь ты громко, важно!»
— «А ты, Кукушечка, мой свет,
Как тянешь плавно и протяжно:
Во всем лесу у нас такой певицы нет!» 
— «Тебя, мой куманек, век слушать я готова». 
— «А ты, красавица, божусь,
Лишь только замолчишь, то жду я, не дождусь,
Чтоб начала ты снова…»
<…>
— «Спасибо, кум; зато, по совести моей,
Поешь ты лучше райской птички.
На всех ссылаюсь в этом я».
Тут Воробей, случась, примолвил им: «Друзья!
Хоть вы охрипните, хваля друг дружку,
Все ваша музыка плоха!..»

За что же, не боясь греха,
Кукушка хвалит Петуха?
За то, что хвалит он Кукушку.

Иллюстрация Евгения Рачёва к басне Ивана Крылова «Кукушка и Петух» © Евгений Рачёв / онлайн-читать.рф

Крылов, человек осторожный, написав эту басню, напечатал ее отнюдь не сразу. Она прямо указывает на известную пару петербургских литераторов и журналистов Николая Греча и Фаддея Булгарина, издателя знаменитой и единственной в Российской империи частной газеты под названием «Северная пчела». Действительно, в газете они расточали весьма откровенные и неумеренные похвалы литературным сочинениям друг друга, и Крылов не преминул над этим поиздеваться. А один из современников нарисовал картинку к этой басне, где к головам Кукушки и Петуха приставлены очень узнаваемые толстенький Булгарин и всегда носивший очки Греч.

Хлестаков, с которого мы начали этот разговор, — мелкий чиновник, питающий, впрочем, некоторые амбиции. Эти амбиции очень интересно развернуты в «Бедных людях» Достоевского, опубликованных в 1846 году, — тексте, уже предвещающем иную эпоху. Это эпистолярный роман, то есть роман в форме писем, которыми обмениваются молодая дворянка Варенька Доброселова и ее дальний родственник, тоже дворянин, но очень захудалый, чиновник Макар Девушкин. Он беден, и его раздражает, когда бедность портретируется в литературе. Девушкин принимает это на свой счет. Причем к задевшему его пассажу из гоголевской «Шинели» о том, как Акакий Акакиевич Башмачкин, экономя деньги, старался не изнашивать подметки и по булыжникам петербургских мостовых ступал как можно аккуратнее, а иногда и вовсе на носочках, Девушкин возвращается несколько раз, и все с негодованием:

«И они ходят, пасквилянты неприличные, да смотрят, что, дескать, всей ли ногой на камень ступаешь али носочком одним; что-де вот у такого-то чиновника, такого-то ведомства, титулярного советника, из сапога голые пальцы торчат, что вот у него локти продраны — и потом там себе это все и описывают и дрянь такую печатают… А какое тебе дело, что у меня локти продраны?»

При этом сам Девушкин с исключительным вниманием относится к тому, что читает, делится своими читательскими впечатлениями и вообще выступает как начитанный человек. И с тем же вниманием он относится к литературным опытам своего приятеля с иронической фамилией Ратазяев (тоже чиновника, кстати говоря). В тексте романа Достоевского появляются фрагменты трех произведений этого автора. Они носят характерные броские названия: «Итальянские страсти» и «Ермак и Зюлейка», по-видимому, любовные романы; «Иван Прокофьевич Желтопуз», судя по всему, сатирический роман то ли о помещиках, то ли о чиновниках. Самое замечательное, что Девушкин сам пишет. Достоевский показывает очень важный писательский механизм. Страдания и невзгоды, которые переживает человек, оказываются пищей для развития дарования, даже если на это дарование всего лишь намек. Вот как Девушкин размышляет об этом:

«А что, в самом деле, ведь вот иногда придет же мысль в голову… ну что, если б я написал что-нибудь, ну что тогда будет? Ну вот, например, положим, что вдруг, ни с того ни с сего, вышла бы в свет книжка под титулом — „Стихотворения Макара Девушкина“! Ну что бы вы тогда сказали, мой ангельчик? Как бы вам это представилось и подумалось? А я про себя скажу, маточка, что как моя книжка-то вышла бы в свет, так я бы решительно тогда на Невский не смел бы показаться. Ведь каково это было бы, когда бы всякий сказал, что вот де идет сочинитель литературы и пиита Девушкин, что вот, дескать, это и есть сам Девуш­кин! Ну что бы я тогда, например, с моими сапогами стал делать?»

Иллюстрация Надежды Верещагиной-Розановой к роману Федора Достоевского «Бедные люди». До 1956 года © Надежда Верещагина-Розанова / сезоны-года.рф

В отчаянную минуту Девушкин делает потрясающее признание, трагическое, тем более что уже ничего нельзя изменить (это конец романа, герои расста­ются навсегда, Варенька выходит замуж за ужасного помещика Быкова). О чем же пишет ей Девушкин? Он пытается утешить ее и одновременно, конечно же, утешить себя: «...мы опять будем писать друг другу счастливые письма, будем поверять друг другу наши мысли, наши радости, наши заботы, если будут заботы; будем жить вдвоем согласно и счастливо». И дальше замечательно: «Займемся литературою...» Неплохой разворот: впереди ничего, кроме несчастий, а он предлагает заняться литературой. Когда вечная разлука становится уже грозной реальностью, Макар Девушкин произносит свой главный аргумент: «…ведь никак не может так быть, чтобы письмо это было последнее. Да нет же, я буду писать, да и вы-то пишите. А то у меня и слог теперь формируется…» Он наблюдает за собой и фиксирует эволюцию собственного стиля. Так саму себя описывает активно развивающаяся в это время русская литература, которая уже на всех парах летит вперед, осваивает совершенно новые для себя сферы и уже вплотную подходит, как это показы­вают и «Бедные люди», к своей визитной карточке — к такому жанру, как психологический роман. В этом же русле находится дворянин и помещик Борис Райский из гончаровского «Обрыва» — он колеблется между словесностью и живописью.

Но все же литератор-профессионал появится в русской литературе как часть социального ландшафта, то есть нечто совершенно естественное, гораздо позже. Пожалуй, первым будет Константин Треплев, драматург из чеховской «Чайки». А за ним пойдут уже многие и многие. Федор Годунов-Чер­дынцев из набоковского «Дара». Поэт-халтурщик Никифор Ляпис-Трубецкой из романа Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев», писавший стихи о Гавриле. Мастер из романа «Мастер и Маргарита». Булгаков не называет своего героя ни по имени, ни по фамилии, но тот, несомненно, писатель. 

Расшифровка

В замечательной повести Владимира Соллогуба «История двух калош» рассказывается об одаренном музыканте-немце, приехавшем в Петербург и не пошедшем проторенным путем — как можно чаще появляться в домах вельмож, подлизываться, прогибаться, как мы сейчас выразились бы, — и поэтому умершем в нищете и забвении. В повести мелькает и другой персонаж — русский студент, который хотел посвятить себя литературе, но жизнь заставляет его возвратиться из столицы в родной город Оренбург и заняться прозаической службой. Владимир Соллогуб, пушкинский приятель, богатый аристократ и литератор-дилетант, совершенно не случайно сводит эти две фигуры, музыканта и несостоявшегося литератора, как символы несчаст­ной, незадавшейся судьбы творца. Творцу есть что сказать миру, но мир не интересуется сказанным им. Перед нами предельно романтическая колли­зия: человек творчества обречен на страдания. Более того, без этих страданий он и не творец, он девальвирует сам себя и свой дар, который дан ему Богом или другим верховным существом. Варианты обращения с этим даром — одна из важных тем как европейской, так и русской романтической прозы.

Иллюстрация А. Неровного к повести Владимира Соллогуба «История двух калош». 1982 год © А. Неровный / Издательство «Правда»

Эта тема интересует и Гоголя в его повести «Портрет», опубликованной в 1835 году. Ее герой — художник Чартков:

«Старая шинель и нещегольское платье показывали в нем того человека, который с самоотвержением предан был своему труду и не имел времени заботиться о своем наряде, всегда имеющем таинственную привлекательность для молодости».

Его заносит в скверную лавчонку на одном из петербургских рынков, он роется в картинах и наконец находит нечто поразившее его с профессиональной точки зрения: 

«...Художник уже стоял несколько времени неподвижно перед одним портретом в больших, когда-то великолепных рамах, но на которых чуть блестели теперь следы позолоты. Это был старик с лицом бронзового цвета, скулистым, чахлым… <…> Как ни был поврежден и запылен портрет; но когда удалось ему счистить с лица пыль, он увидел следы работы высокого художника. Портрет, казалось, был не кончен; но сила кисти была разительна. Необыкновеннее всего были глаза: казалось, в них употребил всю силу кисти и все старательное тщание свое художник. Они просто глядели, глядели даже из самого портрета, как будто разрушая его гармонию своею странною живостью».

Иллюстрация Владимира Панова к повести Николая Гоголя «Портрет». 1988 год © Владимир Панов / Издательство «Пан пресс»

Магический портрет оказывается роковым для Чарткова. Но дело не только в таинственной и злобной силе картины, а в некоторой склонности, которую в Чарткове замечает его наставник:

«Молодой Чартков был художник с талантом, пророчившим многое: вспышками и мгновениями его кисть отзывалась наблюдательностию, соображением, шибким порывом приблизиться более к природе. „Смотри, брат“, говорил ему не раз его профессор: „у тебя есть талант; грешно будет, если ты его погубишь. Но ты нетерпелив. Тебя одно что-нибудь заманит, одно что-нибудь тебе полюбится — ты им занят, а прочее у тебя дрянь, прочее тебе нипочем, ты уж и глядеть на него не хочешь. Смотри, чтоб из тебя не вышел модный живописец. У тебя и теперь уже что-то начинают слишком бойко кричать краски. Рисунок у тебя не строг, а подчас и вовсе слаб, линия не видна; ты уж гоняешься за модным освещеньем, за тем, что бьет на первые глаза — смотри, как раз попадешь в английский род. Берегись; тебя уж начи­нает свет тянуть; уж я вижу у тебя иной раз на шее щегольской платок, шляпа с лоском… Оно заманчиво, можно пуститься писать модные картинки, портретики за деньги. Да ведь на этом губится, а не развер­тывается талант“».

И действительно, по логике гоголевского «Портрета» Чартков губит сначала себя, потом, разбогатев на портретах серийного производства, на штампован­ных работах, начинает скупать картины других художников и уничтожает их, то есть совершает преступление против искусства. Чартков губит даже свою жизнь, а портрет, принесший ему несчастье, продолжает свое существование. Понятно, что Гоголь символически осмысляет искусство, но история, которую он рассказывает, во многом отражает окружавшую его реальность.

 
Сколько зарабатывали русские художники
Что можно было купить на гонорар за «Утро стрелецкой казни», «Богатырей», «Тайную вечерю» и другие великие картины

Нас же интересует другое — неустанный труд и самоотречение, которые составляют суть деятельности художника и еще в большей степени скульптора и архитектора. Мы говорили о сомнительности статуса литератора, поэта. Занятия изобразительными искусствами еще более сомнительны, ведь они подразумевают физический труд, которым дворянину заниматься негоже. «Работа» и «служба» для нас сейчас практически эквивалентные понятия. Мы можем поменять эти слова местами, и смысл не изменится. Для XIX века и тем более для XVIII это принципиально разные понятия: работают руками, служат императору. Художник же торчит в мастерской, он вечно заляпан красками, стоит у мольберта или мокнет под дождем, мерзнет и умирает от жары на этюдах. Скульптор месит глину или воск, отливает скульптуры, то есть имеет дело с раскаленным металлом, с формой, с обрешеткой. Архи­тектор не только чертит, но и плотно занят на строительстве, когда воплощает свой замысел. Это пыль, грязь, ругань, необразованные грубые рабочие. И поэтому эта сфера практически полностью недворянская. В Академии художеств, основанной при императрице Елизавете Петровне в 1757 году, получали образование и дипломы почти исключительно недворяне. Дворяне или посещали занятия вольнослушателями, или, если хотели официального признания и, выражаясь нашим языком, диплома, представляли сделанные ими как самоучками работы в специальную комиссию Академии художеств. Именно так получил звание художника замечательный живописец Алексей Венецианов.

Портрет К. И. Головачевского с тремя воспитанниками Академии художеств. Картина Алексея Венецианова. 1811 год © Государственный Русский музей

В Академии художеств учились долго, и в этот период и после волей-неволей приходилось зарабатывать халтурой. Об этом рассказывается в повести «Живописец» Николая Полевого. «Вдруг мне пришло там в голову спросить… у одного старика-живописца, который, смотря в большие очки, с помощью молодого ученика своего списывал одну из огромных картин Каналетти». Дело происходит в Эрмитаже, куда художники приходили с разрешения владевшего Эрмитажем императора или императрицы списывать полотна, то есть копи­ровать их. 

     «— Вот, сударь, в десятый раз списываю эту картину, — сказал мне старик, когда я начал с ним разговор об его работе, — в десятый!
     — Может быть, вы находите в ней какое-нибудь высокое достоинство, судите о ней как опытный художник и стараетесь особенно изучить ее?
     — О нет! — в замешательстве отвечал старик. — Я, конечно, сударь, старый художник, понимаю красоты этой картины и две или три копии сделал с нее, в самом деле, совершенные. Но эту копию делаю я, как простой мазилка.
     — Как это?
     — А вот видите… <…> Славный художник, известный наш декоратер… гова­ривал: „Злава злавой; а теньга теньгой!“»

Здесь передразнивается акцент художника-иностранца, приехавшего в Россию. 

«Просто делаю, сударь, я эту копию наскоро, для любителя одного, которому все равно, худо ли, хорошо ли сделано. В неделю и то вот этот молодой человек перемажет, а я поправлю и возьму добрые деньги. Видите: я прославился копиями с Каналетти, и мне их всегда заказывают. А между тем, этот молодец учится, привыкает, а со временем сам станет копировать не хуже моего!
     Молодой ученик покраснел и отворотился».

Обратим внимание, что художник прямо и грубо зависит от заказчика и его вкусов. Часто усилия и творческие амбиции живописца игнорировались. Например, архитектор — это всего лишь наемный рабочий, не более. Приведем здесь цитату из «Мертвых душ», в которой описывается поместье Собакевича:

«Посреди виднелся деревянный дом с мезонином, красной крышей и темно-серыми или, лучше, дикими стенами… <…> Было заметно, что при постройке дома зодчий беспрестанно боролся со вкусом хозяина. Зодчий был педант и хотел симметрии, хозяин — удобства и, как видно, вследствие того заколотил на одной стороне все отвечающие окна и про­вертел на место их одно маленькое, вероятно понадобившееся для темного чулана. Фронтон тоже никак не пришелся посереди дома, как ни бился архитектор, потому что хозяин приказал одну колонну сбоку выкинуть, и оттого очутилось не четыре колонны, как было назначено, а только три».

Иллюстрация Кукрыниксов к повести Николая Гоголя «Портрет». 1952 год © Кукрыниксы / РИА «Новости»

Или вот как поправляют работу того самого Чарткова, героя гоголевского «Портрета», его заказчики:

«…Весь погрузился он в кисть, позабыв опять об аристократическом происхождении оригинала. С занимавшимся дыханием видел, как выходили у него легкие черты и это почти прозрачное тело семнад­цатилетней девушки. Он ловил всякий оттенок, легкую желтизну, едва заметную голубизну под глазами и уже готовился даже схватить небольшой прыщик, выскочивший на лбу, как вдруг услышал над собою голос матери. „Ах, зачем это? это не нужно“, говорила дама. „У вас тоже… вот, в некоторых местах… как будто бы несколько желто и вот здесь совершенно как темные пятнышки“. Художник стал изъяснять, что эти-то пятнышки и желтизна именно разыгры­ваются хорошо, что они составляют приятные и легкие тоны лица. Но ему отвечали, что они не составят никаких тонов и совсем не разыгрываются; и что это ему только так кажется. „Но позвольте здесь в одном только месте тронуть немножко жел­тенькой краской“, сказал простодушно художник. Но этого-то ему и не позволили. Объявлено было, что Lise только сегодня немножко не расположена, а что желтизны в ней никакой не бывает и лицо поражает особенно свежестью краски».

Конечно, все это — требования, ограничения и, в общем, довольно топорные претензии на понимание живописи или других искусств — ведет к сильной фрустрации. Оттого художники так часто вовсе деклассировались (то есть выходили за пределы любого сословия), спивались. Марали любое, что подво­рачивалось под руку, лишь бы получить хоть какие-то деньги. Иными словами, решительно не соответствовали высокому предназначению искусства. Это тем более грустные истории, что многие художники были крепостными крестья­нами и их приходилось выкупать у хозяев, если те вообще на это соглашались. Широко известна история выкупа из крепостной неволи поэта и художника Тараса Шевченко: петербургские литераторы, в частности Жуковский, Пуш­кин, уже упомянутый Соллогуб, внесли деньги, чтобы выкупить его у хозяина. Это удалось, но многие талантливые люди так и умирали крепостными. Ученик Венецианова Григорий Сорока, крепостной тверского помещика Николая Милюкова, написавший без преувеличения великие полотна, прежде всего пейзажные, покончил с собой в 41 год, так и не освободившись от крепостной зависимости, хотя многие друзья, в том числе довольно высокопоставленные, пытались его выкупить. 

Выкуп Тараса Шевченко. Картина Петра Сулименко. 1949 год © Петр Сулименко / Національний заповідник «Батьківщина Тараса Шевченка»

У дворянина, который решил посвятить себя изящным искусствам, в отличие от других художников, всегда оставался запасной путь. Исключительно инте­ресна и замечательна история графа Федора Петровича Толстого. Как и пола­гается аристократу, он с рождения был записан на военную службу, сержантом в лейб-гвардии Преображенский полк, откуда во все время службы, в данном случае детства в родительском доме, получал отпуск. Когда он по­явился в полку, его тут же исключили для того, чтобы он проходил обучение в Мор­ском кадетском корпусе. Он обучался там четыре года, был произведен в мичманы, плавал, как полагается морскому офицеру, а потом решил пере­вестись в кавалергарды и продолжить службу в одном из самых привилеги­рованных дворянских гвардейских полков. Но здесь случился решительный перелом в его карьере. В 1804 году император Александр Павлович, довольно хорошо знавший Федора Толстого лично, сказал ему: «Я обещал перевести вас в Кавалергардский полк, но [так] как у меня много кавалергардских офицеров, и я могу их нажаловать сколько захочу, а художников нет, то мне бы хотелось, чтобы вы при вашем таланте к художествам [а талант этот уже обнаружился, Толстой уже стал бегать в Импе­раторскую Академию художеств на вольные занятия] пошли по этой дороге»  Записки графа Федора Петровича Толстого. М., 2001.. Толстой не стал противиться воле императора, тем более что он действительно хотел посвятить себя искусству. Причем заметим, что он отка­зался от весьма выигрышной военной карьеры. Однако и на выбранном пути его ждало довольно много препятствий. Профессиональные занятия искус­ством для дворянина, конечно, оставались неподобающими — об этом мы уже говорили. Да и большая часть профессоров академии не воспринимала его всерьез, потому что считала, что занятия «дворянчика» искусством — это блажь, прихоть. Воспитанники академии, учившиеся вместе с Толстым, рассматривали его как соперника, у которого изначально больше возмож­ностей, привилегий и связей. Но замечательно, что, несмотря на все это, Толстому как художнику, графику, живописцу, скульптору удалось не только достичь исключительных результатов, но и отчасти разрушить вышеописан­ные стереотипы в разных общественных группах. Дело в том, что он следовал стратегии беззаветной аскетической преданности искусству и постоянного труда. 

Семейный портрет. Картина Федора Толстого. 1830 годГосударственный Русский музей

Именно труда в сочетании с талантом, труда до изнеможения от рассвета до заката не хватает графу Вронскому в романе «Анна Каренина»­­­ — в сопо­ставлении с художником Михайловым. Сейчас мы выходим за рамки нашего периода (конец XVIII — начало XIX века), но это важно, потому что Толстой Лев Николаевич — дальний родственник Толстого Федора Петровича и он хорошо знает семейную историю про решительный переход от аристократического образа жизни к предельно неаристократическому. С художником Михайловым Анна и Вронский сталкиваются в Италии, а именно в Риме, Мекке всех русских художников, где они стажировались, как правило, на деньги Императорской Академии художеств, выплачивавшиеся очень нерегулярно. Прототипом Михайлова был художник Александр Иванов, автор хрестома­тийного «Явления Мессии», которое еще называется «Явлением Христа народу», картины из собрания Третьяковской галереи. Толстой пишет:

«Михайлов продал Вронскому свою картину и согласился делать портрет Анны. В назначенный день он пришел и начал работу.
     Портрет с пятого сеанса поразил всех, в особенности Вронского, не только сходством, но и особенною красотою. Странно было, как мог Михайлов найти ту ее особенную красоту. „Надо было знать и любить ее, как я любил, чтобы найти это самое милое ее душевное выражение“, думал Вронский, хотя он по этому портрету только узнал это самое милое ее душевное выражение. <...>
     — Я сколько времени бьюсь и ничего не сделал, — говорил он про свой портрет, — а он посмотрел и написал. Вот что значит техника.
     — Это придет, — утешал его Голенищев, в понятии которого Вронский имел и талант и, главное, образование, дающее возвышенный взгляд на искусство. Убеждение Голенищева в таланте Вронского поддерживалось еще и тем, что ему нужно было сочувствие и похвалы Вронского его статьям и мыслям, и он чувствовал, что похвалы и поддержка должны быть взаимны».

Голенищев и Вронский хвалят друг друга, как Кукушка и Петух из басни Крылова. Голенищев — литератор, Вронский — художник, оба любители. Даже в 1870-х годах, которые описывает Толстой, дворяне явно чувствуют себя неуверенно на поприще искусства и поэтому нуждаются во взаимной поддержке. 

 
7 секретов «Анны Карениной»
Чепец на мельнице, волнующая мазурка, признание Левина и другие тайны
 
Хорошо ли вы помните «Анну Каренину»?
Пройдите тест и вспомните героев великого романа Толстого
Иллюстрация Михаила Щеглова к роману Льва Толстого «Анна Каренина». До 1955 года © Михаил Щеглов / онлайн-читать.рф

«В чужом доме и в особенности в палаццо у Вронского Михайлов был совсем другим человеком, чем у себя в студии. Он был неприязненно почтителен… Он называл Вронского — ваше сиятельство и никогда, несмотря на приглашения Анны и Вронского, не оставался обедать и не приходил иначе, как для сеансов. <…>
     Вообще Михайлов своим сдержанным и неприятным, как бы враждебным, отношением очень не понравился им, когда они узнали его ближе. И они рады были, когда сеансы кончились, в руках их остался прекрасный портрет, а он перестал ходить. Голенищев первый высказал мысль, которую все имели, именно, что Михайлов просто завидовал Вронскому.
     — Положим, не завидует, потому что у него талант; но ему досадно, что придворный и богатый человек, еще граф (ведь они все это ненавидят) без особенного труда делает то же, если не лучше, чем он, посвятивший на это всю жизнь». 

Замечательно, что эти глубоко ироничные строки, высмеивающие притязания тех, кто не посвящает искусству всю свою жизнь, на приоб­щение и причастность к творчеству, пишет именно Толстой — радикальный преобразователь дворянского образа жизни и в то же время профессиональный писатель, сам себе хозяин, человек, который превратил свой стиль жизни в визитную карточку, приковал к нему внимание всего мира и в итоге остался самим собой.

Самый удобный способ слушать наши лекции, подкасты и еще миллион всего — приложение «Радио Arzamas»

Узнать большеСкачать приложение
Материалы к курсу
Курс подготовлен совместно с финтехкомпанией «Точка», которая делает сервисы для предпринимателей. В «Точке» легко оставаться собой и быть свободным — вы сможете сами решить, откуда работать и как добиваться поставленных целей. Вакансии в «Точке» можно посмотреть по ссылке.

Реклама. Архив. АО «Точка»
Спецпроекты
Наука и смелость. Третий сезон
Детский подкаст о том, что пришлось пережить ученым, прежде чем их признали великими
Кандидат игрушечных наук
Детский подкаст о том, как новые материалы и необычные химические реакции помогают создавать игрушки и всё, что с ними связано
Автор среди нас
Антология современной поэзии в авторских прочтениях. Цикл фильмов Arzamas, в которых современные поэты читают свои сочинения и рассказывают о них, о себе и о времени
Господин Малибасик
Динозавры, собаки, пятое измерение и пластик: детский подкаст, в котором папа и сын разговаривают друг с другом и учеными о том, как устроен мир
Где сидит фазан?
Детский подкаст о цветах: от изготовления красок до секретов известных картин
Путеводитель по благотвори­тельной России XIX века
27 рассказов о ночлежках, богадельнях, домах призрения и других благотворительных заведениях Российской империи
Колыбельные народов России
Пчелка золотая да натертое яблоко. Пятнадцать традиционных напевов в современном исполнении, а также их истории и комментарии фольклористов
История Юрия Лотмана
Arzamas рассказывает о жизни одного из главных ученых-гуманитариев XX века, публикует его ранее не выходившую статью, а также знаменитый цикл «Беседы о русской культуре»
Волшебные ключи
Какие слова открывают каменную дверь, что сказать на пороге чужого дома на Новый год и о чем стоит помнить, когда пытаешься проникнуть в сокровищницу разбойников? Тест и шесть рассказов ученых о магических паролях
«1984». Аудиоспектакль
Старший Брат смотрит на тебя! Аудиоверсия самой знаменитой антиутопии XX века — романа Джорджа Оруэлла «1984»
История Павла Грушко, поэта и переводчика, рассказанная им самим
Павел Грушко — о голоде и Сталине, оттепели и Кубе, а также о Федерико Гарсиа Лорке, Пабло Неруде и других испаноязычных поэтах
История игр за 17 минут
Видеоликбез: от шахмат и го до покемонов и видеоигр
Истории и легенды городов России
Детский аудиокурс антрополога Александра Стрепетова
Путеводитель по венгерскому кино
От эпохи немых фильмов до наших дней
Дух английской литературы
Оцифрованный архив лекций Натальи Трауберг об английской словесности с комментариями филолога Николая Эппле
Аудиогид МЦД: 28 коротких историй от Одинцова до Лобни
Первые советские автогонки, потерянная могила Малевича, чудесное возвращение лобненских чаек и другие неожиданные истории, связанные со станциями Московских центральных диаметров
Советская кибернетика в историях и картинках
Как новая наука стала важной частью советской культуры
Игра: нарядите елку
Развесьте игрушки на двух елках разного времени и узнайте их историю
Что такое экономика? Объясняем на бургерах
Детский курс Григория Баженова
Всем гусьгусь!
Мы запустили детское
приложение с лекциями,
подкастами и сказками
Открывая Россию: Нижний Новгород
Курс лекций по истории Нижнего Новгорода и подробный путеводитель по самым интересным местам города и области
Как устроен балет
О создании балета рассказывают хореограф, сценограф, художники, солистка и другие авторы «Шахерезады» на музыку Римского-Корсакова в Пермском театре оперы и балета
Железные дороги в Великую Отечественную войну
Аудиоматериалы на основе дневников, интервью и писем очевидцев c комментариями историка
Война
и жизнь
Невоенное на Великой Отечественной войне: повесть «Турдейская Манон Леско» о любви в санитарном поезде, прочитанная Наумом Клейманом, фотохроника солдатской жизни между боями и 9 песен военных лет
Фландрия: искусство, художники и музеи
Представительство Фландрии на Arzamas: видеоэкскурсии по лучшим музеям Бельгии, разборы картин фламандских гениев и первое знакомство с именами и местами, которые заслуживают, чтобы их знали все
Еврейский музей и центр толерантности
Представительство одного из лучших российских музеев — история и культура еврейского народа в видеороликах, артефактах и рассказах
Музыка в затерянных храмах
Путешествие Arzamas в Тверскую область
Подкаст «Перемотка»
Истории, основанные на старых записях из семейных архивов: аудиодневниках, звуковых посланиях или разговорах с близкими, которые сохранились только на пленке
Arzamas на диване
Новогодний марафон: любимые ролики сотрудников Arzamas
Как устроен оркестр
Рассказываем с помощью оркестра musicAeterna и Шестой симфонии Малера
Британская музыка от хора до хардкора
Все главные жанры, понятия и имена британской музыки в разговорах, объяснениях и плейлистах
Марсель Бротарс: как понять концептуалиста по его надгробию
Что значат мидии, скорлупа и пальмы в творчестве бельгийского художника и поэта
Новая Третьяковка
Русское искусство XX века в фильмах, галереях и подкастах
Видеоистория русской культуры за 25 минут
Семь эпох в семи коротких роликах
Русская литература XX века
Шесть курсов Arzamas о главных русских писателях и поэтах XX века, а также материалы о литературе на любой вкус: хрестоматии, словари, самоучители, тесты и игры
Детская комната Arzamas
Как провести время с детьми, чтобы всем было полезно и интересно: книги, музыка, мультфильмы и игры, отобранные экспертами
Аудиоархив Анри Волохонского
Коллекция записей стихов, прозы и воспоминаний одного из самых легендарных поэтов ленинградского андеграунда 1960-х — начала 1970-х годов
История русской культуры
Суперкурс Онлайн-университета Arzamas об отечественной культуре от варягов до рок-концертов
Русский язык от «гой еси» до «лол кек»
Старославянский и сленг, оканье и мат, «ѣ» и «ё», Мефодий и Розенталь — всё, что нужно знать о русском языке и его истории, в видео и подкастах
История России. XVIII век
Игры и другие материалы для школьников с методическими комментариями для учителей
Университет Arzamas. Запад и Восток: история культур
Весь мир в 20 лекциях: от китайской поэзии до Французской революции
Что такое античность
Всё, что нужно знать о Древней Греции и Риме, в двух коротких видео и семи лекциях
Как понять Россию
История России в шпаргалках, играх и странных предметах
Каникулы на Arzamas
Новогодняя игра, любимые лекции редакции и лучшие материалы 2016 года — проводим каникулы вместе
Русское искусство XX века
От Дягилева до Павленского — всё, что должен знать каждый, разложено по полочкам в лекциях и видео
Европейский университет в Санкт-Петербурге
Один из лучших вузов страны открывает представительство на Arzamas — для всех желающих
Пушкинский
музей
Игра со старыми мастерами,
разбор импрессионистов
и состязание древностей
Стикеры Arzamas
Картинки для чатов, проверенные веками
200 лет «Арзамасу»
Как дружеское общество литераторов навсегда изменило русскую культуру и историю
XX век в курсах Arzamas
1901–1991: события, факты, цитаты
Август
Лучшие игры, шпаргалки, интервью и другие материалы из архивов Arzamas — и то, чего еще никто не видел
Идеальный телевизор
Лекции, монологи и воспоминания замечательных людей
Русская классика. Начало
Четыре легендарных московских учителя литературы рассказывают о своих любимых произведениях из школьной программы
Обложка: Свежий кавалер, или Утро офицера, получившего первый крестик. Картина Павла Федотова. 1846 год
Государственная Третьяковская галерея
Курс был опубликован 7 июля 2022 года