

У английской кухни дурная репутация — на мой взгляд, совершенно незаслуженная, но устоявшаяся. Однако англичанам никак нельзя отказать в интересе к еде, и этот живейший интерес свойственен и всей английской литературе. Мы не просто узнаем, как и что ели герои, еда часто оказывается способом заявить о себе, подняться по социальной лестнице,
В сказке Льюиса Кэрролла «Алиса в Стране чудес» главная героиня Алиса попадает на Безумное чаепитие, где один из персонажей, мышь Соня, начинает ей рассказывать сказку о трех сестричках, которые жили в колодце. И конечно же, первый вопрос, который задает Алиса: «А что они ели?» Вопрос характерный для английской девочки. Ответ, который дает Соня, очень
«— А что они ели? — спросила Алиса. Ее всегда интересовало, что люди едят и пьют.
— Кисель, — отвечала, немного подумав, Соня.
— Все время один кисель? Это невозможно, — мягко возразила Алиса. — Они бы тогда заболели.
— Они и заболели, — сказала Соня. — И очень серьезно.
<…>
— Но почему? спросила Алиса Соню, сделав вид, что не слышала последнего замечания Болванщика.
— Потому что они были кисельные барышни».
В переводе Бориса Заходера ответ другой:
«Соня долго думала — наверное, целую минуту, — а потом сказала:
— Сироп.
— Что вы! Этого не может быть, — робко запротестовала Алиса, — они бы заболели!
— Так и было, — сказала Соня, — заболели, да еще как! Жилось им не сладко! Их все так и звали: Бедные Сиропки!»
В переводе Леонида Яхнина:
«Соня помолчала минутку или даже две и протянула:
— Они ели желе.
— Только желе? — воскликнула Алиса. — Так и заболеть можно!
— Они и болели. Все тяЖЕЛЕе и тяЖЕЛЕе. И все их очень ЖЕЛЕли, — вздохнула Соня».
Откуда эти расхождения — кисель, сироп, желе? Что в оригинале? В оригинале дело обстоит еще хуже: сестры обречены есть патоку —
Надо сказать, что сам Кэрролл (или, вернее, Чарльз Латвидж Доджсон — это его настоящее имя) был очень внимательным к еде. Он преподавал в оксфордском колледже Крайст-Чёрч математику и жил там же — в то время многие преподаватели жили в колледже, и все вместе обедали за большим столом в трапезной. В колледжах была очень хорошая еда, а Крайст-Чёрч был одним из самых богатых колледжей: там до сих пор можно увидеть старую кухню с тремя огромными очагами, где готовилось мясо для студентов и преподавателей. Преподаватели могли также приглашать гостей в свои комнаты, и Кэрролл очень любил приглашать гостей. Как методичный — до некоторого безумия — человек, он каждый раз записывал все, что они ели, чтобы в следующий раз не подать то же самое. Или если гостю
В «Алисе в Зазеркалье» есть такой персонаж, Белый рыцарь, который все время говорит: «Это мое собственное изобретение» — такой иронический автопортрет. Кэрролл был великим рационализатором. И для своих обедов он изобрел новый способ рассадки гостей. В те времена рассадка гостей была очень серьезным мероприятием: никогда муж и жена не сидели рядом, каждый мужчина должен был вести даму к столу по определенному распорядку. Обычно это делалось так: клали карточки с именами на стол, и хозяин каждому джентльмену говорил, какую даму он ведет к столу. Кэрролл придумал, как это рационализировать. Он выдавал каждому гостю план рассадки с обозначением пар, которые вместе идут к столу. Вот как Кэрролл описал преимущества изобретенного им способа:
«1. Хозяину не приходится обходить всех гостей и говорить каждому джентльмену, какую даму он ведет к столу.
2. Это помогает избегать суеты в столовой (система с именами на тарелках только увеличивает путаницу).
3. Сидящие за столом знают имена других гостей. Зачастую это очень полезно.
4. Сохранившиеся карточки помогут составить компанию для других званых обедов благодаря наблюдению, кто из гостей гармонично общается друг с другом».
Действительно, очень методичный подход.
Но вернемся к патоке. Это слово звучало зловеще для английского ребенка. Дело в том, что сера (brimstone) начиная с XVII века считалась универсальным целебным средством, и детям давали серу, смешанную с патокой, чтобы улучшить их здоровье и одновременно наказать. Эта идея — совместить наказание с пользой — была очень популярной в Викторианскую эпоху. Еще один пример — специальная палка для выправления осанки, в основном для девочек. Ее засовывали под руки к лопаткам. Это было больно и неудобно, но в то же время учило смирению и выправляло осанку. Точно так же как с серой и патокой: полезно и одновременно воспитывает. Конечно, английская литература не раз касается этого печального предмета. У Диккенса в романе «Жизнь и приключения Николаса Никльби» детям в ужасной школе Сквирса дают как раз серу и патоку. И жена мистера Сквирса так объясняет этот обычай:
«Серу и патоку они получают отчасти потому, что, если не давать
что-нибудь вроде лекарства, они всегда будут болеть, и хлопот с ними не оберешься, а еще потому, что это портит им аппетит и обходится дешевле, чем завтрак и обед. Стало быть, это идет на пользу им и на пользу нам, и, значит, все в порядке».
Это зелье было отвратительным до такой степени, что в школе случился настоящий бунт, который Диккенс с удовольствием описывает. Когда миссис Сквирс входит с миской серы и патоки и ложкой, которой она каждого одаривает этим лекарством, ученики на нее нападают и заставляют съесть патоку самой:
«Не успела достойная леди опомниться и оказать сопротивление, как толпа мучителей уже поставила ее на колени и принудила проглотить полную ложку отвратительной смеси, оказавшейся более пикантной, чем обычно, благодаря тому, что в миску погрузили голову юного Уэкфорда…» Пер. Александры Кривцовой.
Вот такое довольно зверское описание. Понятно, что Диккенс полностью на стороне учеников, потому что уже во времена Кэрролла и Диккенса в XIX веке лечение серой и патокой в общем считалось устаревшим, а наказание — жестоким.
Но, несмотря на осуждение, мы встречаемся с серой и патокой и в литературе ХХ века. В книге Памелы Трэверс «Мэри Поппинс» в какой-то момент появляется старая гувернантка мистера Бэнкса, отца детей. Она видит, что дети совершенно распущенны, не как в ее время, когда детей должно было быть видно, но не слышно. И первое, что она предлагает сделать, — это накормить их серой и патокой, чтобы они лучше слушались. И мы сразу понимаем, что мисс Эндрю — отрицательный персонаж, потому что ни один положительный персонаж уже в XIX веке — и тем более в двадцатом — не станет кормить детей серой и патокой.
Самая известная сцена в романе Диккенса «Оливер Твист» тоже связана с плохой едой и бунтом, сопротивлением. Эта сцена происходит в работном доме. Это были такие места, куда насильственно помещали нищих и давали им очень скудную еду, а они за это работали тяжело и жили в унизительных условиях. Нищие очень боялись попасть в работный дом, но многие столпы викторианского общества считали, что, опять же, здесь совмещаются польза и наказание: с одной стороны, этим людям дают кров и еду, а с другой стороны, эти кров и еда такие, чтобы было неповадно быть нищими. Диккенс сыграл очень большую роль в том, чтобы общество стало плохо относиться к работным домам. Самая яркая, наверное, во всей британской литературе сцена в работном доме — это эпизод, когда маленький Оливер Твист просит добавки. А в работном доме мальчикам дают жидкую даже не кашу, а варево — совсем понемногу три раза в день, и больше ничего. Один из мальчиков уже подумывает, не съесть ли ему соседа по спальне, потому что он очень голоден. И вдруг Оливер просит добавки. Описано это так:
«Он был совсем ребенок, впал в отчаяние от голода и стал безрассудным от горя. Он встал из-за стола и, подойдя с миской и ложкой в руке к надзирателю, сказал, немножко испуганный своей дерзостью:
— Простите, сэр, я хочу еще.
Надзиратель был дюжий, здоровый человек, однако он сильно побледнел. Остолбенев от изумления, он смотрел несколько секунд на маленького мятежника, а затем, ища поддержки, прислонился к котлу. Помощницы онемели от удивления, мальчики — от страха.
— Что такое?.. — слабым голосом произнес наконец надзиратель.
— Простите, сэр, — повторил Оливер, — я хочу еще.
Надзиратель ударил Оливера черпаком по голове, крепко схватил его за руки и завопил, призывая бидла Бидл — надзиратель.» Пер. Александры Кривцовой..
И дальше еще один джентльмен из настоятелей этого работного дома говорит, что мальчик точно кончит свои дни на виселице, поскольку в нем уже видны преступные наклонности.
Диккенс умел и любил описывать самую разную еду — мы удивительно много знаем о том, как питались его герои. Мы уже видели, что еда у него может быть наказанием, олицетворением жестокости и бессердечия. Но с таким же мастерством он описывает еду, которая говорит об уюте домашнего очага и о любви. Причем это совсем не обязательно роскошные блюда и изысканные деликатесы — наоборот, роскошный стол Диккенс обычно описывает иронически, за ним сидят, как правило, не самые приятные персонажи. А хорошие люди у Диккенса едят простую еду и получают от нее огромное удовольствие. Он умеет описывать хлеб с маслом как пищу богов и делает это часто. Например, Дэвид Копперфилд, герой в большой степени автобиографического романа «Жизнь и приключения Дэвида Копперфилда», каждый вечер готовит для своей бабушки гренки.
«Затем, по заведенному раз навсегда порядку, от которого не разрешалось ни малейших отступлений, я приготовил для нее стакан горячего белого вина с водой и длинные тоненькие гренки. После всех этих церемоний мы остались наедине; бабушка сидела напротив, попивала свой напиток, обмакивая в него гренки, прежде чем отправить их в рот, и благодушно взирала на меня из-под оборок своего чепчика» Перевод Александры Кривцовой и Евгения Ланна..
В другом романе, «Большие надежды», мистер Уэммик, очень обаятельный персонаж, который страшно любит своего отца, называет отца «престарелый родитель» и режет ему на кусочки хлеб, тоже намазывая маслом, — очень трогательная, уютная сцена.
Диккенс так часто описывает пир, который состоит из хлеба с маслом и иногда сыра, потому что сам в детстве знал бедность и голодал. Его отец не умел жить по средствам и угодил в долговую тюрьму, это был очень тяжелый период в жизни семьи. В романе «Дэвид Копперфилд» у Диккенса есть персонаж, мистер Микобер, который списан с его отца. Этот персонаж все время оказывается в сложных ситуациях и в полном отчаянии готовится уже расстаться с жизнью, но немедленно утешается, если вкусно поест. Это всегда веселые и трогательные сцены, потому что, несмотря на все недостатки мистера Микобера, Диккенс очевидным образом относится к нему с большой симпатией. Вот еще одна цитата:
«Чтобы отвлечь мистера Микобера от этой невеселой темы От темы нехватки денег., я сказал, что возлагаю на него обязанность приготовить чашу пунша, и подвел его к лимонам. Его уныние — чтобы не сказать отчаяние — испарилось мгновенно. Я не видел никого, кто наслаждался бы ароматами лимонной корки и сахара, запахом горящего рома и закипающей воды так, как наслаждался в тот день мистер Микобер. Приятно было видеть его лицо, сиявшее в легком облаке пахучих испарений, когда он смешивал, взбалтывал, пробовал… Казалось, будто он не пунш готовит, а обеспечивает благосостояние своего семейства и всех отдаленнейших своих потомков» Пер. Александры Кривцовой и Евгения Ланна..
Совершенно особое место в творчестве Диккенса занимает рождественская тема. Считается, что английское Рождество в том виде, в каком мы его знаем и любим, обязано своим существованием трем людям. Первый — принц Альберт, муж королевы Виктории, который привез из Германии немецкую традицию празднования Рождества. Во дворце, а затем и в остальных английских домах появились елки, их стали украшать шарами, конфетами, орехами. Второй — Генри Коул, человек, который придумал рождественскую открытку (до этого никаких рождественских открыток не было). И Диккенс, который писал рождественские повести и в них создал дух Рождества — семейственный, примирительный, когда все собираются вместе, все друг друга прощают, все кончается хорошо В этом ряду часто упоминают еще одного человека — Тома Смита, который изобрел рождественские хлопушки.. И конечно же, в этих повестях люди постоянно едят особую рождественскую еду. Вот как описывает Диккенс появление рождественского пудинга:
«Внимание! В комнату повалил пар! Это пудинг вынули из котла. Запахло как во время стирки! Это от мокрой салфетки. Теперь пахнет как возле трактира, когда рядом кондитерская, а в соседнем доме живет прачка! Ну, конечно, — несут пудинг!
И вот появляется миссис Крэтчит — раскрасневшаяся, запыхавшаяся, но с горделивой улыбкой на лице и с пудингом на блюде — таким необычайно твердым и крепким, что он более всего похож на рябое пушечное ядро. Пудинг охвачен со всех сторон пламенем от горящего рома и украшен рождественской веткой остролиста, воткнутой в самую его верхушку» Пер. Татьяны Озерской..
Читателю, далекому от английского быта, многое непонятно. Можно предположить, что пудинг — это
Дело в том, что пудинг, как правило, не вносили сразу после того, как готовили — он отстаивался, и очень долго. На 25-е воскресенье после Пятидесятницы, последнее перед адвентом Количество недель между Пятидесятницей (Троицей) и адвентом, предрождественским периодом в католической традиции, может варьироваться, поскольку дата Троицы каждый год меняется., в английских церквях произносят специальную молитву— это знак для хозяек, что можно начинать готовить пудинг к Рождеству. Это воскресенье называется Пудинговым, еще его можно назвать Замешивательным — Stir-up Sunday Название Stir-up Sunday отсылает не к кулинарному stir up («замешивать»), а к началу молитвы, читающейся в этот день: «Stir up, we beseech thee…».
Итак, пудинг начинают готовить больше чем за три недели до Рождества, оставляют готовое блюдо в темном прохладном месте созревать и подкармливают ромом. Как готовят пудинг? Его действительно не пекут, а варят. Тут надо оговориться, что пудингом в Англии называется множество самых разных вещей: есть рисовый пудинг, который не имеет никакого отношения к рождественскому пудингу, есть мясные пудинги, которые пекут, но рождественский пудинг, или изюмный Также его называют плам-пудинг., варится. Он варится в тряпке в котле или в кастрюле примерно шесть часов. Я говорю об этом с такой уверенностью, потому что когда мы со студентами составляли антологию викторианского детектива, мы готовили его по всем правилам.
Почему пудинг может так долго жить? Потому что в него входит, во-первых, довольно много алкоголя, в котором замачиваются изюм и цукаты, а
Конечно, не все английские авторы так упиваются описанием еды, как Диккенс. У Джейн Остин мы видим совершенно другую картину — у нее разговор о еде почти никогда не бывает авторской речью. Если Диккенс наслаждается пуншем вместе с мистером Микобером и тонкими гренками вместе с Бетси Тротвуд, то Джейн Остин только показывает, как говорят или пишут о еде ее герои. А, скажем, в романе «Эмма» отец героини одержим идеей вреда почти любой еды — вредно ужинать, вредно есть консервированное, сам он при этом питается
«— Мисс Бейтс, я рекомендовал бы вам отведать яичко. От яйца всмятку не может быть большого вреда. <…> Да вы не бойтесь — видите, какие они мелкие, — одно маленькое яичко, это не беда. Мисс Бейтс, если позволите, Эмма отрежет вам кусочек сладкого пирожка — совсем крошечный. У нас пекут пироги только со свежими яблоками, можете не опасаться. Все, что заготовлено впрок, нездорово. Крем? Не советую. Миссис Годдард, полрюмочки вина — что вы скажете? Меньше половины, а остальное дольем водой? Я полагаю, от такой малости здоровье ваше не пострадает» Пер. Марии Кан..
Это речь персонажа симпатичного, но комического. Еще иногда у Джейн Остин о еде говорят отрицательные герои, а положительные, особенно героини, о еде не говорят никогда. Мэгги Лейн, автор книги, посвященной еде у Джейн Остин, отмечает, что в своих письмах она пишет о еде очень подробно и с удовольствием. В те времена женщины в семье священника — а она была дочерью священника — прекрасно разбирались в домашнем хозяйстве, знали рецепты и обменивались ими.
Более того, сохранилась книга рецептов Марты Ллойд, близкой подруги семьи, — она некоторое время жила с Джейн, ее матерью и сестрой, и благодаря этой книге мы достоверно знаем, что именно ела Джейн Остин. Ее мать дописывала в книгу Марты Ллойд и свои рецепты, там есть даже рецепт пудинга в стихах. Тем не менее Джейн Остин проводит здесь черту: она пишет о еде в своих письмах и юношеских произведениях, но в более зрелых произведениях она оставляет эту тему комическим и отрицательным персонажам.
Еще один важный аспект появления еды в английском романе — ее социальное значение. И тут нет равных Элизабет Гаскелл. Эта писательница, к сожалению, менее известна русскому читателю, чем Диккенс, или Кэрролл, или Джейн Остин, но ее произведения часто экранизируют. Гаскелл уделяет большое внимание именно социальному символизму еды.
В XIX веке аристократы, средний класс, рабочие, фермеры — все питались совершенно
К XIX веку время приема пищи у людей простых и у аристократов окончательно разошлось: аристократы вставали все позже, обед у них сдвигался все дальше, и в конце концов они стали обедать в семь-восемь вечера. Из-за того, что обед стал таким поздним, в частности, появилось то, что мы знаем как five o’clock, чай в пять часов, — надо же было
Как раз об этом очень много пишет Гаскелл. Героиня одного из ее романов «Жены и дочери» миссис Гибсон была гувернанткой в аристократической семье, а потом вышла замуж за сельского врача. Уже в новом статусе она навещает своих бывших хозяев в двенадцать часов дня или в час, когда подают ленч. Лорд, хозяин дома, понимает, что она рано встала и наверняка уже голодна, и предлагает ей съесть
«Потом ушла и кухарка, которая тоже прослужила в доме много лет… Возня с поздними обедами пришлась ей не по душе. К тому же она была прихожанкой методистской церкви и из религиозных убеждений наотрез отказалась готовить по новым французским рецептам миссис Гибсон. „Не
по-божески это!“ — заявила она. В Библии о еде говорится немало: и овцы там приготовлены, то есть баранина, и вино, и хлеб с молоком, и изюм, и смоква, и откормленные телята, и говяжья вырезка, прожаренная на славу, и тому подобное. Но мало того, что свинину готовить и пироги на дрожжах с ней печь — это уж против совести, так теперь еще и богомерзкие кушанья по моде папистов стряпать изволь. Нет уж, с нее довольно! Итак, кухарка ушла вслед за Бетти, и мистеру Гибсону приходилось теперь удовлетворять свой здоровый английский аппетит кое-как приготовленными омлетами, риссолями Риссоли — мясные пирожки, по форме напоминающие яйцо, жаренные во фритюре., волованами, крокетами, тимбалями Тимбали — это съедобные основы из теста, в которые выкладывались любые блюда — от мяса до десертов. С одной стороны, тесто впитывало лишний жир или соус, с другой — тимбали использовали просто для красоты., причем он так ни разу и не смог понять, что именно ему подают» Пер. Анны Гайденко..
Мы видим, что не только французы всегда издевались над английской едой, но и англичане тоже издевались над французской. Непонятность блюд, их состава подчеркивается тем, что они все названы непонятными французскими словами. И, конечно, это все написано с большой иронией.
Говоря о еде в английской литературе, нельзя не упомянуть миссис Битон — автора самой известной кулинарной книги эпохи. Ее «Book of Household Management», что можно перевести как «Управление домашним хозяйством», впервые была опубликована в 1861 году. И интересно, что первое издание книги Елены Молоховец «Подарок молодым хозяйкам» вышло в том же году — такой, видимо, был дух времени, который требовал подробных инструкций. «Book of Household Management» — очень любопытный документ эпохи, потому что миссис Битон не просто дает рецепты. Она описывает, какой должна быть хозяйка: как вести светскую беседу, как обращаться со слугами. Она сравнивает хозяйку с командующим армии. Этот замечательный свод правил много раз переиздавался и менялся, и может возникнуть впечатление, что миссис Битон была матроной, которая бесконечно переписывала книгу, опираясь на свой опыт. На самом деле она умерла, когда ей не было 30 лет. Она действительно кое-что знала о домашнем хозяйстве, поскольку была старшей в семье с 21 ребенком. Поэтому свою долю ухода за детьми и управления домашним хозяйством она, безусловно, получила.
Ее книга очень важна и полезна переводчику, потому что dinner не единственное, на чем мы спотыкаемся: есть масса блюд, про которые не совсем понятно, что это такое. И переводчик всегда может положиться на миссис Битон, может прочитать рецепт и понять, как все было устроено. В советское время отношение к описаниям еды было примерно как у Джейн Остин: интересоваться ими слишком сильно было несколько неприлично, и переводчики часто просто заменяли непонятное название понятным. Но сейчас интерес к еде вошел в моду, и переводчикам следует быть внимательнее, потому что их читатели, как и Алиса, хотят получить точный ответ на вопрос «А что они ели?». Ведь вопрос этот для английской литературы — дело важнейшее: «пустяки, дело житейское» про пироги не говорят.
Как ни странно, я хочу начать рассказ с отрывка не из французской литературы и даже не посвященного еде. Это один маленький фрагмент из замечательного произведения братьев Стругацких «Понедельник начинается в субботу». Герой на машине времени путешествует по мирам, созданным в литературных произведениях:
«То и дело попадались
какие-то люди, одетые только частично: скажем, в зеленой шляпе и красном пиджаке на голое тело (больше ничего); или в желтых ботинках и цветастом галстуке (ни штанов, ни рубашки, ни даже белья); или в изящных туфельках на босу ногу. Окружающие относились к ним спокойно, а я смущался до тех пор, пока не вспомнил, что некоторые авторы имеют обыкновение писатьчто-нибудь вроде „дверь отворилась, и на пороге появился стройный мускулистый человек в мохнатой кепке и темных очках“».
Раз больше ничего не описано, этот человек так и представал перед путешественником — в кепке и очках.
Примерно так же происходит с едой в литературе, потому что даже в самых реалистических, верных жизни произведениях герои едят далеко не всегда, и может даже показаться, что они вот-вот умрут от истощения. Это замечали и сами писатели. У Оноре де Бальзака, которого я очень люблю, в одном из его ранних романов Неоконченный роман «Falthurne». есть такая фраза: «Писатели совершенно не интересуются состоянием желудка своих героев. <…> На мой взгляд, это самая скверная черта таких сочинений. Едят ли
Завтраки, обеды, ужины упоминаются в литературе скорее как вехи, которыми отмечают время. Мы узнаем, что произошло и что обсуждали, а что ели — далеко не всегда. Впрочем, даже если в художественном произведении будет сказано, что именно ели герои, далеко не факт, что мы правильно поймем этот язык — нам только будет казаться, что мы понимаем. Вот пример из прекрасного романа Гюстава Флобера «Воспитание чувств». Главный герой с куртизанкой по прозвищу Капитанша приходит в роскошный ресторан под названием «Английское кафе». Она читает в меню экзотические названия блюд — тюрбан из кроликов а-ля Ришелье, пудинг
Казалось бы, что такое филе, мы все знаем, а уж обыкновенное филе — тем более. Оказывается, мы ничего не понимаем.
Далеко не все писатели описывали еду. Во второй части романа Стендаля «Красное и черное» — когда Жюльен уже приезжает в Париж, в дом маркиза де Ла-Моля, — много обедов, но во время этих обедов, что называется, решаются судьбы. Люди смотрят друг на друга, разговаривают — что они там едят, Стендалю не так важно. Но Стендаль рассказывает, что Жюльену в семинарии по воскресеньям подавали сосиски с кислой капустой, и понятно, что большого энтузиазма сам писатель и его герой от этого блюда не испытывают. Вопрос, что крокодил ест на обед, который задавал слоненок у Киплинга, стоит остро, и художественная литература далеко не всегда на него отвечает.
Мы можем узнать это из гастрономической литературы. Это не просто поваренные книги с рецептами, где говорится: «Возьмите
Но главное, Гримо де Ла Реньер замечательно писал. Вот один из множества примеров того, как он описывает еду. Глава про молочного поросенка, которую я цитирую с небольшими сокращениями:
«…Молочный поросенок — желанный гость на всех столах, включая самые изысканные, и всякую трапезу обращает в праздник.
Самая обыкновенная и, пожалуй, самая лучшая судьба для него — вертел; надобно ошпарить поросенка кипятком и запустить ему в брюхо добрый кусок коровьего масла, смятого с душистыми травами, песчаным луком, луком репчатым, гвоздикой и проч., а затем насадить на вертел и, не спуская с него глаз, точно с девушки на выданье, постоянно поливать его натуральным прованским маслом, чтобы он как следует подрумянился; есть способ и получше: предварительно изрубите как можно мельче печень этого самого поросенка и смешайте ее со шпигом, обданным кипятком, трюфелями, шампиньонами, испанским чесноком, мелкими каперсами, анчоусами из Ниццы, душистыми травами, ямайским перцем и морской солью. Попотчуйте нашего юного друга этой смесью, а затем зашейте ему брюхо и поджаривайте, как описано выше. Верным спутником поросенку неизменно служит апельсиновый соус с солью и белым перцем.
Лишь только молочный поросенок, поджаренный подобным образом, прибудет на стол, нужно незамедлительно подтвердить его знатное происхождение, что в переводе со старинного французского означает отрубить голову; если промедлить с этой операцией, кожа поросенка может из хрустящей и аппетитной превратиться в дряблую и рыхлую, отчего дамы первыми откажут ему в своем доверии. Итак, правило это совершенно непреложное, и забывать о нем непозволительно; поросячьему юноше, который не может дождаться от вас этой любезности, лучше было не отрываться от материнских сосцов.
<…>
Хотя, по чести говоря, нас немало мучит мысль о том, что каждый молочный поросенок, попавший на вертел, — это целое поколение свиней, которым никогда уже не гулять на вольной воле и не украшать наше застолье».
В этой поэме в прозе про молочного поросенка есть реальный рецепт, ирония и важная историческая подробность — это написано после так называемой Великой французской революции, когда аристократам отрубали головы на гильотине, и «подтвердить его знатное происхождение» — это, конечно, намек на то, что тогда происходило.
Вот как писал Гримо де Ла Реньер. Так получилось, что его вспомнили только в конце ХХ века, хотя многие авторы у него заимствовали. В частности, Александр Дюма, который продолжил традицию гастрономической литературы. В 1873 году он издал «Большой кулинарный словарь», где он иногда ссылается на Гримо де Ла Реньера, а иногда очень эффектные определения просто переписывает дословно, не указывая источник. Так что Гримо де Ла Реньер жил как будто за кадром.
Но не только в гастрономической литературе можно почерпнуть интересные сведения о еде. Еда фигурирует и в художественной литературе, в романах, в рассказах. В качестве небольшой заставки расскажу о новелле Эжена Сю «Лоретка» 1858 года. В ней изображена пьяная компания. Им все уже надоело, они думают, как бы провести время получше, и начинают готовить чай госпожи Жибу.
Что такое чай госпожи Жибу? Французы XIX века прекрасно понимали это выражение. Появилось оно из водевиля 1832 года, который назывался «Госпожа Поше и госпожа Жибу». Его героини, две мелкие торговки, не знают, что такое чай А, например, в своей книге о путешествии в Россию, «Россия в 1839 году», маркиз де Кюстин с удивлением отмечает, что даже в крестьянских небогатых семьях стоят самовары и люди пьют чай. В России чай был гораздо более распространен, чем во Франции.. Торговкам рассказывают, что для того, чтобы получился чай, надо черные крупинки всыпать в кипяток. Что они и делают, но вкуса у напитка не появляется. Тогда они начинают примешивать туда вино, кофе, огурец, горчицу, телятину, пряник, редиску и соль с перцем, а потом говорят, что это невозможно пить: очень невкусно. Это неудивительно. Выражение «чай госпожи Жибу» стало синонимом несъедобной смеси самых разных продуктов.
Итак, пьяная компания в «Лоретке» решает приготовить чай госпожи Жибу из всего дорогого, что есть у ресторатора. Они требуют, чтобы он положил в котел 100 бутылок шампанского, три фазана с трюфелями, 5 ананасов, упаковку свечей, 12 дюжин улиток в раковинах, 30 бараньих котлеток, 6 корзинок клубники и 6 литров зеленого горошка, 12 луковиц, 12 баночек с горчицей и сверху колпак шеф-повара. Все это он должен поставить на огонь на 15 минут. Понятно, что это пародия и Эжен Сю издевается над молодчиками, которые так нерачительно используют вкусные продукты. А мы так можем понять, что считалось в те времена роскошью.
Я читала вполне авторитетные статьи, в которых написано, что только во второй половине XIX века в литературе начали изображать еду как следует, а для произведений первой половины века, романтической литературы, еда — это совершенно несущественная вещь. Но это не всегда так.
У прекрасного писателя Теофиля Готье есть роман «Фортунио» 1838 года. Его герой, в честь которого роман и назван, — в высшей степени романтический персонаж, загадочный богач. У него потрясающий восточный дворец прямо в центре Парижа. И в этот дворец к нему на обед попадает влюбленная в него женщина. Обед описан прекрасным образом, он очень изысканный. Были поданы жареные перепелки в окружении ожерелья из ортоланов Маленькие птички, в России их иногда называют овсянками., рыбные кенели, пюре из дичи, в качестве главного блюда — китайский фазан. Не говоря уже о молоках рыбы краснобородки, рыбе барвене Полосатая барабуля., креветках и прочем. И карта вин описана подробно. Влюбленная девушка очень стесняется и ничего не ест, а Фортунио говорит: «Что же вы не едите? Я совершенно не согласен по поводу женского аппетита с лордом Байроном». Лорд Байрон, по свидетельству мемуаристов, терпеть не мог женщину за едой. А Фортунио, наоборот, говорит: пожалуйста, ешьте, ни в чем себе не отказывайте. Так описания еды все же могут появляться в самых разных произведениях, в том числе и в романтических.
Правы исследователи, которые говорят, что во второй половине XIX века произошла так называемая проблематизация еды Этот термин предлагает в своей статье канадская исследовательница Женевьева Сикотт.. Что это такое? Это описание еды, после которого есть не захочется. Когда я работала над «Альманахом гурманов», меня спрашивали: наверное, очень хочется есть, когда вы переводите, как вы справляетесь? Меня спасало, что многие из этих блюд — вроде того же молочного поросенка — для нашего быта все-таки скорее экзотические, не все они воспринимаются как
Возьмем знаменитый роман Флобера «Госпожа Бовари». Несчастная Эмма, недовольная своей жизнью в супружеском доме, ничего не ест.
«Но совсем невмочь становилось ей за обедом, в помещавшейся внизу маленькой столовой с вечно дымящей печкой, скрипучей дверью, со стенами в потеках и сырым полом. Эмме тогда казалось, что ей подают на тарелке всю горечь жизни, и когда от вареной говядины шел пар, внутри у нее тоже как бы клубами поднималось отвращение».
Даже когда Флобер описывает как будто бы радостное событие, свадебный обед, и Эмма еще не разочарована, а обед вполне нормальный — в центре стола стоит превосходный жареный молочный поросенок, с которым мы уже знакомы, обложенный колбасками, — есть одна деталь, которая сразу компрометирует всё, и эйфории не остается. «Желтый крем на огромных блюдах трясся при малейшем толчке…» Может быть, это мое субъективное восприятие, но трясущийся желтый крем уничтожает сразу всю гармонию и эйфорию.
Еще проблематичнее дело обстоит у Эмиля Золя, в его знаменитой книге «Чрево Парижа». Кстати, отмечу, что хотя рынок находился на этом месте как минимум с XVIII века, назвал его чревом Парижа именно Золя. Это его метафора, которая вошла в язык. Казалось бы, роман про рынок, весь посвящен еде. Но все эти продукты — нечто агрессивное, очень плотское, издающее сильные, почти тошнотворные запахи. Мы видим их глазами главного героя, Флорана, а его оптика очень важна. Сам Лоран — революционер, для него еда далеко не главное, и через весь роман проходит оппозиция толстых и тощих. Друг Флорана, художник Клод Лантье, делит людей на толстых и тощих, и толстые, конечно, хуже, а тощие — лучше. Он говорит: «Каин наверняка была толстым, а Авель — тощим». Единственное блюдо, которое в романе описано с симпатией, — простая яичница с салом. Ее в загородном доме готовит очень милая овощница, госпожа Франсуа. Она сама говорит, что такого блюда «в вашем подлом Париже» никогда не подадут.
А то, что изображается Золя на рынке, — это не столько еда, сколько натюрморт. Возьмем, например, сцену, где один из помощников колбасницы и колбасника рассказывает, как лучше готовить кровяную колбасу. Сначала он описывает, как забивает свинью, а потом говорит:
«…Видите ли, самый лучший признак, когда кровь хорошо течет и я могу ее тут же сбивать рукой в ведре. Нужно, чтобы она была достаточно теплая, жирная, но не слишком густая.
<…>
— Я, значит, ее все сбиваю, сбиваю, сбиваю, так? — продолжал Огюст, вращая кистью в воздухе, словно взбивал сливки. …А когда я вынимаю из ведра руку и смотрю на нее, нужно, чтобы она была как будто вся масленая от крови, да так, чтобы эта красная перчатка была всюду совершенно одинакового красного цвета… Тогда можно без ошибки сказать: „Кровяная колбаса получится хорошая“».
Сомневаюсь, что после этого описания
В литературе второй половины XIX века отсутствие еды иногда занимает гораздо больше места, чем сама еда. В знаменитом произведении Виктора Гюго «Отверженные» один из главных героев, Мариус, бедствует после того, как из политических разногласий ушел из дома своего деда. Он покупал баранью котлетку, очень дешевую, и питался ею три дня. «В первый день он съедал мясо, на другой — жир, на третий обгладывал косточку». А когда у него стало немного получше с деньгами, «хлебец и яйцо служили ему завтраком. <…> В шесть часов вечера он шел по улице Сен-Жак пообедать у Руссо… Супа он не ел. Он брал обычно порцию мясного за шесть су, полпорции овощей за три су и десерта на три су. <…> А вместо вина он пил воду». Меню бедного человека описано подробнейше.
Ему уделяют внимание, конечно, не только во второй половине века — про это писали и в начале, но скорее в пародийном ключе. Практически сразу после выхода «Альманаха гурмана» появилась пародия на него, которая называлась «Анналы голодания. Дополнение „Альманаха гурманов“». Это рассказ не о том, как есть вкусно и роскошно, а о том, как существовать, что называется питаясь воздухом. У каждого выпуска «Альманаха гурманов» была картинка —
Конечно, были авторы, которые даже в самом конце XIX века описывали еду с симпатией. Например, Ги де Мопассан. Действие его новеллы «Пышка» происходит во время Франко-прусской войны. Едет дилижанс, в котором сидят представители самых разных социальных слоев, в том числе Пышка, девушка совсем легкого поведения. Как оказывается потом, она гораздо лучше всех остальных пассажиров. Они не позаботились о еде, а вот Пышка взяла с собой корзину, покрытую белой салфеткой. И дальше все описано очень вкусно.
«Сначала она вынула оттуда фаянсовую тарелочку и красивый серебряный бокал, затем большую миску, где лежали в застывшем соусе два цыпленка, разрезанные на куски; в корзине виднелись еще другие вкусные вещи, завернутые в бумагу: пирожки, фрукты, сласти — провизия, запасенная дня на три с таким расчетом, чтобы не было надобности пользоваться кухней постоялых дворов».
И, конечно, еще горлышки четырех бутылок. Она «взяла из миски крылышко цыпленка, достала маленький хлебец… и принялась аккуратно есть». Все остальные смотрят на нее — у них «рты наполнялись слюной и мучительно сжимались челюсти». Они не хотят общаться с такой девушкой, практически проституткой, но, что называется, голод не тетка, и остальные пассажиры все-таки снизошли до того, чтобы попросить, и она их, конечно, угостила.
«Корзинка Пышки быстро опорожнилась. В ней кроме цыплят был еще страсбургский пирог, паштет из жаворонков, кусок копченого языка, красанские груши, пряники, пирожные и полная банка маринованных огурчиков и лука. Пышка, как все женщины, обожала эти неудобоваримые яства».
Пышка запаслась провизией как следует, и Мопассан описывает это, в общем, с симпатией и иронией по поводу того, что маринованные огурчики и пирожные вместе — это женская прихоть и «неудобоваримые яства».
Но и у Мопассана далеко не всегда еда выступает в качестве действующего лица. Например, у него есть новелла «Загородная прогулка», и там, собственно, сюжет начинается и практически полностью происходит во время пикника в загородном кабачке. Описывается, что ели герои: жареная рыба, соте из кролика, салат и десерт. Но они съедают эту еду в начале рассказа, а дальше речь идет о любви, о нелюбви, о разнообразных плотских и моральных отношениях людей, а еда абсолютно побоку. Мопассан выполняет обязательную программу — рассказывает, что ели герои, дальше его это не интересует. И так у многих писателей.
Вернусь к Флоберу и уже упомянутому «Воспитанию чувств». Там один из героев едет на вечеринку к куртизанке, своей любовнице, и заезжает по дороге в лавку Шеве в Пале-Рояле, самом центре Парижа. Это действительно была одна из самых знаменитых продуктовых лавок, там продавались самые разные деликатесы. И вот что пишет Флобер:
«В магазине у Шеве ему подали большую корзину, которую он велел отнести в экипаж. Потом он выбрал для „своей бедной жены“ винограду, ананасов, разных редкостных лакомств и распорядился, чтобы все это было доставлено на другой день с самого утра».
Редкостные лакомства Флобер упомянул, но он не собирается рассказывать, какие это были лакомства.
Вот Бальзак бы так не поступил. Не всякому писателю нужно говорить о еде для характеристики персонажей. А Бальзаку — почти всегда. У него всегда гармонические отношения между двумя линиями: что герои ели, какую роль еда играла в их жизни и как она нам, читателям, может помочь понять этого героя. Романы и рассказы Бальзака очень познавательны, можно узнать, какие блюда люди ели в разных социальных слоях, но одновременно еда у Бальзака почти всегда выступает как действующее лицо.
Что можно узнать о еде из романов Бальзака? Например, можно узнать, как готовить изысканный омлет, которым балуют пожилого холостяка Роман в русском переводе так и называется — «Жизнь холостяка». Нужно не с силой взбивать белки и желтки вместе, как это делают кухарки, а сначала взбить белок, потом медленно влить туда желток. Жарить не на сковородке, а на специальном приборе, который
Из романа «Старая дева» можно узнать, что цветную капусту в сухарях вкуснее приправлять не бульоном, а маслом. Роскошная еда в пост описана в романе «Двойная семья» В другом переводе — «Побочная семья»., где очень богомольная жена пытается заставить своего не такого богомольного мужа есть постное. Вот что она ему подавала: «чирков, водяных курочек, пироги с рыбой и всевозможные острые приправы к постным блюдам». Есть у Бальзака и еда, которую он называет скромной, — в другом произведении, «Изнанка современной истории»: «Маленькая тюрбо Рыба. под белым соусом, картофель, салат и четыре тарелки с фруктами: персики, виноград, клубника и миндальные орехи, а в виде дополнительных блюд — медовый пирог, масло и редиски, огурчики и сардины». Мне кажется, что и скромная постная еда тоже неплоха, но Бальзак и его герои считали иначе.
Еще можно узнать, что такое настоящий изысканный обед, в романе «Кузен Понс». Цитирую: «Лапша неслыханной нежности, корюшка несравненного копчения, форель из Женевы под настоящим женевским соусом и такой ликер к плум-пудингу Плум-пудинг — пудинг с черносливом и изюмом, традиционное английское блюдо, которое обычно готовят на Рождество., что знаменитый лондонский доктор, которого считают его изобретателем, и тот бы удивился». А вот обед псевдороскошный, как поясняет Бальзак, — это обед, «походивший на обед привратника, справляющего свадьбу или именины». Привратник — традиционная фигура французской литературы этого периода: человек, который пытается имитировать богатую жизнь, но ему никогда это не удается. В «Мелких буржуа» героиня, чтобы продвинуть своего брата на пост в муниципальный совет, приглашает людей, которые могут за него походатайствовать. Она хочет произвести впечатление, но все равно остается скрягой и выжигой Прижимистый человек и пройдоха.. Бульон у них жидкий, потому что если бульон будет крепкий, то мясо, которое в нем варится, будет уже несъедобным, а экономные люди говядину оставляют и едят в следующие дни. И тем не менее выглядит обед неплохо:
«…Две утки с маслинами, большой круглый пирог с кнелями и угорь
по-татарски , а также шпигованная телятина с цикорием. На вторую перемену был подан великолепнейший гусь с каштанами и салат, обложенный кружочками красной свеклы; тут же были принесены горшочки с кремом и посыпанная сахаром репа, которая словно подмигивала запеканке из макарон. Но все этостоило-то не больше 20 франков, и потом еще остатками кормился весь дом в продолжение двух дней».
А героиня ворчала: «Принимаешь гостей — деньги так и летят, просто ужас!» Понятно, что перед нами мелкие буржуа: вроде бы на столе стояло много блюд, но на 20 франков — это, конечно, не роскошь.
Сколько стоит
У Бальзака можно узнать не только про дорогую еду, но и про дешевую. В тех же «Утраченных иллюзиях» описан ресторан Фликото в Латинском квартале, просто спасение для бедных студентов. Кушанья, конечно, были однообразные — вечный картофель, бараньи котлеты и говяжья вырезка, которые заменяют глухарей, осетрину и необычные яства. Бальзак пишет:
«Там обучаешься вещам, о которых и не подозревают богачи, бездельники, люди, равнодушные к изменениям в природе. Студент, обосновавшийся в Латинском квартале, получает там чрезвычайно точные сведения о погоде: он знает, когда поспевает фасоль и горошек, когда рынок заполнен капустой, какой салат подвезли в изобилии и уродилась ли свекла. В ту пору, когда там бывал Люсьен, пошлая клевета
по-прежнему приписывала появление у Фликото бифштексов мору лошадей».
Конечно, будем считать, что это пошлая клевета.
Бальзак описывает еду и по гендерному признаку. Например, я недавно перевела замечательное произведение «Мелкие неприятности супружеской жизни». Это, в сущности, целая серия разных новелл, но они объединены одними и теми же героями. Они выступают в разных ролях, но это всегда один и тот же муж Адольф и жена Каролина. Один из этих Адольфов водит свою Каролину по ресторанам, чтобы она не скучала.
«Спустя
какое-то время, трудно сказать, когда именно, Каролина во время десерта смотрится в зеркало и замечает рубиновые пятнышки на скулах и на крыльях некогда белоснежного носа. <…>
Еще через несколько дней является портниха примерять новое платье. Она старается изо всех сил, но застегнуть его не может… Призывают горничную. Приложив две лошадиные силы, портниха и горничная совершают тринадцатый подвиг Геракла, однако между крючком и петлей все равно зияет щель в два дюйма. Неумолимая портниха объявляет Каролине, что ее талия изменилась в размерах. Каролина, воздушная Каролина, вот-вот сделается похожей на госпожу Дешар. Попросту говоря, она толстеет».
Это такая антигероиня — и толстая, и несимпатичная. Каролина впадает в отчаяние: «Неужели у меня будут такие же рубенсовские телеса, как у этой жирной госпожи Дешар? Но каков негодяй Адольф!
А в произведении «Физиология брака», которое тоже про отношения мужей и жен, описано, чем муж должен кормить жену, чтобы ей не кружили голову посторонние мужчины и чтобы у нее не появлялось никаких эротических фантазий. Он должен убедить жену, что она:
«…Выкажет бесконечное изящество, если не станет осквернять свой нежный желудок и свой божественный ротик такими подлыми яствами, как истекающая соком говядина или огромное баранье плечо? Что может быть невиннее и притягательнее, чем свежие, безуханные овощи и румяные фрукты, чем кофе, душистый шоколад, апельсины — эти золотые яблоки Аталанты, аравийские финики, брюссельские гренки, — пища здоровая и изысканная, сообщающая женщине некую загадочность и оригинальность, а вам позволяет добиться искомого результата?»
А пить нужно ни в коем случае не вино и не чистую воду. Против воды Бальзак возражает — вода тоже внушает всякие нехорошие фантазии, нужно пить воду, подкрашенную вином. Может быть, современному читателю это покажется сексизмом, но вот такой иронический совет дает Бальзак мужьям, чтобы жены сохраняли верность.
У Бальзака есть не просто рецепты и познавательные пассажи о еде. Еда может выступать как полноценное действующее лицо. В той же самой «Физиологии брака» три главных действующих лица: муж, жена и любовник. Любовник — это враг, его цель — втереться в супружескую жизнь и ее разрушить. Но иногда бывают компромиссы и примирения. Одна из последних глав называется «О вознаграждениях». Цитирую Бальзака — лучше его не скажешь: «Однажды, возвращаясь из министерства, вы застываете перед богатой и вкусной библиотекой Шеве…» Шеве мы уже встречали — это роскошный гастрономический магазин в Пале-Рояле. Он называется библиотекой благодаря Гримо де Ла Реньеру, у которого через весь «Альманах гурманов» проходит параллель между библиотекой и кухней с ее разными приборами для приготовления еды и самими блюдами. Одна из картинок, которые предваряют книжечки «Альманаха гурманов», как раз и называется «Библиотека гурмана XIX столетия». Там действительно изображен шкаф, но на полках вместо книг стоят разные бутылки, лежат колбасы и всякое съестное. Но возвращаюсь к Бальзаку.
«Однажды, возвращаясь из министерства, вы застываете перед богатой и вкусной библиотекой Шеве и бесконечно долго созерцаете тамошние шедевры, не решаясь ни потратить сто франков, ни расстаться с мечтой об удовольствиях, которые сулит страсбургский пирог».
А страсбургский пирог — это паштет из гусиной печенки с трюфелями, запеченный в хлебную корку. Поэтому он у Пушкина «страсбургский пирог нетленный» — он в этой корке мог жить достаточно долго, это была замена консервной банке. Итак, этот самый муж созерцает страсбургский пирог, но не решается потратить 100 франков. Мы видели, что Люсьен потратил 50 франков на обед и очень удивился, а тут — 100 франков за пирог.
«…С каким же удивлением, вернувшись домой, обнаруживаете вы, что сей пирог как ни в чем не бывало красуется на буфете в вашей столовой. Что это, не гастрономический ли мираж?.. Объятый сомнениями, твердым шагом идете вы навстречу ему (пирог — существо одушевленное!) и едва не ржете от восторга, вдыхая аромат трюфелей, несущийся из-под искусно испеченной золотистой корки; вы склоняетесь над пирогом то так, то эдак, все нервные окончания вашего нёба, кажется, обретают душу, вы предвкушаете настоящий праздник и, вне себя от восхищения, но во власти угрызений совести, отправляетесь к жене.
— По правде говоря, друг мой, покупать страсбургский пирог нам не по карману…
— Да ведь он достался нам даром!
— Неужели?
— Ну конечно, нам прислал его брат господина Ашиля…
Тут вы замечаете в уголке господина Ашиля. Холостяк здоровается с вами; судя по всему, он счастлив, что вам по душе его дар. Вы бросаете взгляд на жену: она краснеет; минуту-другую вы в задумчивости поглаживаете подбородок и, поскольку вы не говорите любовникам „спасибо“, они понимают, что вознаграждение принято».
Вот так страсбургский пирог выступает в качестве вознаграждения и примирителя, и это история с хорошим концом.
А вот история из «Мелких неприятностей супружеской жизни», где в качестве действующего лица выступают шампиньоны, довольно грустная. Я уже сказала, что в «Мелких неприятностях» Адольф и Каролина — всегда разные муж и жена. И вот один такой Адольф за обедом у общих знакомых обмолвился, что любит шампиньоны
«— Подумать только! — говорит она. — А он вам объяснил, как их готовят?
— Нам ли этого не знать! — отвечает повар.
Повара вообще всегда знают все по поварской части, кроме одного — как это повар может воровать?»
Но это счеты Бальзака с поварами. А дальше повар готовит эти самые огромные, как кучерские уши, шампиньоны.
«Дражайшему Адольфу подносят тарелку, он беззаботно погружает в нее ложку и, не замечая, что Каролина охвачена крайним волнением, отправляет в рот несколько жирных скользких ломтей, которые туристы, приезжающие в Милан, принимают за
каких-нибудь моллюсков.
— Ну как, Адольф?
— Ну как? о чем ты, дорогая?
— Ты их не узнаешь?
— Кого?
— Твои шампиньоныпо-итальянски .
— Это шампиньоны? а я думал… Да, черт возьми, это шампиньоны…
—По-итальянски ?
— Ну что ты!.. это старые шампиньоныпо-милански … я их терпеть не могу.
— А что же ты любишь?
— Funghi trifolati.
<…>
— Видишь ли, дорогая, — продолжал Адольф, увидев, как желтеет и вытягивается лицо его целомудренной супруги, — во Франции мы называем это блюдо шампиньонамипо-итальянски ,по-провансальски ,по-бордоски . Шампиньоны нужно нарезать очень мелко и поджарить в оливковом масле, добавив ещечто-то , не помню точно… Кажется, дольку чесноку…»
Так читатель получает и рецепт грибов — тех и других — и психологию героя и героини.
Закончу я эпизодом из произведения очень известного романа «Евгения Гранде». Там тоже есть о чем поговорить — что мы понимаем, когда читаем его, а что, может быть, нам остается не до конца понятным. Кузен Шарль приезжает в Сомюр в дом скряги Гранде, Евгения сразу в него влюбляется и нарушает все законы старого отца. «За полуденным завтраком обыкновенно не садились. Каждый брал со стола немного хлеба, масла или
Чтобы представить себе завтрак парижского денди, нужно понимать, что это был тот самый завтрак, который в Париже XIX века назывался à la fourchette. Это полная противоположность тому, что мы понимаем сейчас под фуршетом. В наше время это маленькие канапе и все, что можно брать без вилки. Но слово fourchette означает как раз «вилка». До конца XVIII века не было разделения между завтраком — который
Вот как Бальзак в произведении «Комедианты неведомо для себя» описывает завтрак в кафе в центре модного Парижа, на бульваре Итальянцев. Два парижанина показывают Париж провинциалу. Они его позвали завтракать, и провинциал явился в десять. Но это слишком рано, потому что парижане пришли в полдвенадцатого, и то только чтобы сделать ему приятное. Значит, едят трое. Вот что пишет Бальзак про меню этого завтрака — я подчеркиваю, что это именно завтрак, а не обед.
«За этим грандиозным завтраком было поглощено шесть дюжин остендских устриц, шесть отбивных котлет а-ля Субиз, цыпленок а-ля Маренго, майонез из омаров, уйма зеленого горошка, паштет с шампиньонами; все это было орошено тремя бутылками бордо и тремя бутылками шампанского; затем последовало изрядное количество чашек кофе и ликеры, не считая сладкого».
Понятно, возвращаясь к «Евгении Гранде», что если кузен Шарль привык к таким завтракам, то продукты, которые от сердца оторвала Евгения, нарушив все правила отцовского дома, были, конечно, не в коня корм, абсолютно не интересны.
В меню грандиозного завтрака в парижском кафе упомянут зеленый горошек. Мы уже с ним встречались, но я специально оставила рассказ о нем на конец. В наше время зеленый горошек совершенно не воспринимается как лакомство — у нас есть консервированный горошек, замороженный, и специального уважения он к себе не вызывает. А в XIX веке, во всяком случае в первой половине, это было лакомством. В «Альманахе гурманов» Гримо де Ла Реньер пишет о нем так:
«Зеленый горошек — молодой, хороший! — вот главный майский напев, и напев этот для слуха Гурманов слаще искусных итальянских арий. В самом деле, можно ли оставаться безучастным при виде нежнейшего, вкуснейшего и милейшего из овощей? При виде овоща, который дарит парижанам четыре месяца неизъяснимых наслаждений, мирно уживается с любым мясом и с любой птицей, а поданный отдельно, царит как король среди кушаний преддесертных».
Преддесертные блюда действительно подают перед десертом, они уже сравнительно легкие, но считаются очень вкусными и изысканными. Вернемся к гастрономической оргии Эжена Сю, когда в котел бросили все, включая 100 бутылок шампанского и 12 упаковок свечей. Все эти ингредиенты были дорогими, но только клубника и зеленый горошек поразили слугу в самое сердце. «Я ведь вам их только что подал для еды — это же дорого, и это такая редкость!» Вот такая, совершенно неочевидная репутация была у зеленого горошка. И если не знать контекстов, всего этого можно не понять.
Что можно сказать в завершение? Еда в художественной литературе может быть просто предметом упоминаний, может быть предметом описаний, а может быть почти действующим лицом. У разных писателей это сочетается
Итальянскую литературу никак нельзя назвать легким чтением, а итальянскую еду нельзя называть вкусной. Перевести на итальянский язык название книги «О вкусной и здоровой пище», я полагаю, вообще невозможно — еда в итальянском представлении должна быть не вкусной, а правильной, она должна быть buona Хорошая (итал.)., perfetta Идеальная (итал.)., она должна максимально соответствовать вашим ожиданиям. Поэтому в литературе она в первую очередь становится объектом анализа. Ее оценивают и проверяют на правильность, опираясь на собственные знания, что, безусловно, труд, пусть и приятный, почетный, интересный.
Сама по себе итальянская литература тоже требует очень большой работы — ее, как правило, нужно додумывать, комментировать в уме. И литература для любых читателей, как образованных, так и совсем неискушенных: замечательные итальянские детективы Леонардо Шаши, Джорджо Щербаненко, Карло Фруттеро и Франко Лучентини, великолепные книги Андреа Камиллери, которые хорошо известны русскоязычной публике по экранизациям, а это весь цикл фильмов о комиссаре Монтальбано, — все это подразумевает необходимость добавить
Не говоря уж о классической итальянской литературе — Ариосто, Тассо, Пико делла Мирандола, Полициано: там множество намеков, понять которые смогут только те, кто получил хорошее классическое образование. Профессор Умберто Эко написал об этом книгу «Роль читателя» — «Lector in fabula». Название он написал
Я встречаю в русскоязычном интернете цитаты из романов Умберто Эко, и иногда к ним подходят очень творчески. Однажды мне попался на глаза такой рецепт:
«„Потратить час или два на изысканное блюдо — ни в малой степени не в труд. Ну, скажем, телячьи ребрышки «Фуайо»: толсто нарезанное мясо, не менее четырех сантиметров, я сделаю двойную порцию… Две среднего размера луковицы, пятьдесят граммов мякиша, семьдесят пять граммов натертого сыра…“ Не знаю, есть ли необходимость расписывать рецепт, если у автора и так все понятно».
Оказалось, что читательница решила, что достаточно перепечатать страницу из романа «Пражское кладбище», чтобы приготовить телячьи ребра «Фуайо». Она, правда, прибавила кое-что от себя: написала, что готовила в духовке 40 минут при 180 градусах, мясо получилось очень ароматным. «А на гарнир у меня отварная на пару брокколи и спагетти. Приятного аппетита». Так кончался этот рецепт. Ну, могу вам сказать, что если итальянец прочтет, что на гарнир к мясу подаются спагетти, то он просто умрет от смеха: спагетти не могут быть гарниром! Впрочем, возможно, итальянец зарыдает от того, как чудовищно можно опошлить такую прекрасную страницу, которая уводит читателя в кулинарный рай.
На этот эффект иногда рассчитывают и сами писатели, например Антонио Фогаццаро в своем романе «Милый старый мир» В других переводах — «Отживший мирок».. 1895 год, кончается уютный XIX век, начинается жуткий ХХ — интересный для истории, печальный для современников. Вокруг сплошной символизм, страдания, самоубийства. Герой готовится бросить старый, милый ему уклад, он стремится в совершенно другую действительность, готов пожертвовать собой для наступления новой эпохи. И на фоне всего этого трагического расставания, которое для героя, как метафорически пишет автор, стало горьким куском, который он должен проглотить, происходит прощальный обед, где герою предлагают кусок рождественского кулича, панеттоне. Этот превосходный воздушный кекс, который готовится и на Пасху, существует в разных вариантах в зависимости от города и области Италии, но сейчас для нас важнее всего то, что герою его предлагают черствым. А черствый панеттоне — это страшное оскорбление. Если ты дорожишь человеком, если ты с ним расстаешься, если ты желаешь ему добра, ты не можешь подсунуть ему кусок черствого панеттоне и вдобавок — о ужас! — предлагать запить его Сан-Коломбано, то есть столовым вином. К панеттоне подают сладкое вино — Вин-Санто, «святое вино», но ни в коем случае не Сан-Коломбано. В результате молодой человек уезжает с ужина гораздо более огорченным, чем он туда приехал.
Фактически всякий раз, когда нам попадается описание еды, мы должны предполагать, что там
Еда есть просто везде. Скажем, у Карло Лукарелли, превосходного автора триллеров, — я думаю, что такие его романы, как «День за днем» и «Оборотень» известны, наверное, и русскому читателю, — почти всегда трапезы с двойным-тройным дном, с подтекстом, важным для детективной интриги. Он обычно рассказывает про местную, традиционную для
Существует, например, такая область, Эмилия-Романья, — с непростой историей, надо сказать. Сначала это были две отдельные области, Эмилия и Романья, совершенно не похожие друг на друга. Романья была маленькой и бедной, а Эмилия — пышной и обширной. После объединения Эмилия-Романья так и осталась двуцентричной, и разница между историей областей определяет различия двух видов кухонь. На эмилианскую кухню повлияла культура пришедших в VI–VII веках с Альп лангобардов, кочевой культуры, белковой. Плюс к тому обширные пастбища, большое количество свежей травы — в общем, в Эмилии кулинарная традиция основана на мясе. В Романье все было
Очень важно понимать местный колорит, местные особенности. Та же самая Романья — в тот период она все-таки была отдельной областью — для Данте Алигьери была местом изгнания, местом, где он скитался в воображаемой страшной пустыне. На самом деле он работал за хорошее вознаграждение — участвовал в сложных дипломатических переговорах и был достаточно уважаем. Судьба его была не такой горькой, чтобы ее оплакивать, и тем не менее, когда он пишет о том, как солон хлеб на чужбине, мы, читатели, растроганные его горестным описанием, считаем, что хлеб Данте заливает слезами. Но это вовсе не так. В Романье соленый хлеб, потому что рядом находятся соляные пруды, в лагуне Комаккьо. Эти поля, на которых выпаривают морскую соль, — совершенно упоительные места. Соль вообще была ценностью: чем солонее еда в Средние века и во время Возрождения — в общем, как и сегодня, — тем она ценнее. И понятно, что при подобной простоте добычи соли в Романье солили все — в том числе и хлеб. А в родной Тоскане, откуда Данте вынужден был уехать, хлеб делали без соли.
Из Эмилии-Романьи переместимся в совершенно другую итальянскую местность. Те, кто читал романы Андреа Камиллери о комиссаре Монтальбано или смотрел снятые по ним фильмы, знают, что комиссар Монтальбано все время ест. Переводчица Андреа Камиллери на русский Мария Челинцева в одном из интервью говорит: «После просмотра сериала толпы фанатов ломятся на Сицилию, чтобы увидеть живьем места, где снимали фильм, отведать любимых блюд комиссара и т. п.». Это, надо сказать, не так легко, потому что блюда будут не те. Они будут так же называться, у них будет такой же состав, но важно, где их есть: Монтальбано всегда пытается пробраться в один и тот же маленький ресторан к одному и тому же повару.
То, что чувствует при этом комиссар, как про это нам рассказывает Камиллери, — высочайшая поэзия. Настолько требовательный и преданный ценитель настоящей дивной сицилийской кухни этот Монтальбано. Ему звонят по делу, он хватает трубку и кричит: «Что вы мне сейчас звоните — я ведь ем пасту с брокколи!» Паста с брокколи доступна любому человеку, который купит пасту и купит брокколи. И трудно понять, что вкладывает комиссар в эту мысль, если ты не знаешь, что он ест эту пасту с брокколи в правильном месте.
Но и комиссара можно удивить. В книге «Похититель пончиков» он попадает к одной пожилой даме, и ему кажется, что она его обманывает, и разговор идет довольно плохо. Входит горничная, говорит: «Я пойду ставить воду» — и удаляется в большом раздражении. Тем, кто знает итальянскую жизнь, совершенно понятно, что, когда звучит эта фраза, это означает, что уже прошло то время, когда надо было начинать кидать пасту в кастрюлю с кипящей водой, а она только ставит воду, потому что в доме сидит
Американский литературовед и писатель Александр Жолковский очень смешно, интересно и поэтично рассуждает о том, что, когда и каким образом едят итальянцы, что они предлагают есть другим, о чем они предупреждают, что рассказывают о ритуалах и приемах пищи. Об одном таком эпизоде Александр Жолковский, совершенно не щадя свою собственную персону, написал целую новеллу в книге «Эросипед и другие виньетки»:
«Пресловутая анархичность итальянцев не распространяется на гастрономию. В вопросах еды и выпивки они до карикатурности пунктуальны. Про каждое блюдо точно известно, в котором часу его следует потреблять, и в названия некоторых из них этот временной показатель входит непременной частью. Таковы, например, знаменитые spaghetti a mezzanotte — макароны, поедаемые в полночь, после театра. Но и во всех остальных случаях категория времени является у итальянских nomina cenandi, так сказать, грамматически обязательной, хотя и получает нулевое выражение. Гостеприимные хозяева охотно преподносят иностранцам уроки этой застольной лингвистики, сопровождая их семиотически не менее интересной жестикуляцией».
Мы сейчас перейдем к семиотике и лингвистике еды, но из чего Жолковский делает этот свой вывод? Он рассказывает историю о том, как решил попробовать ликер, который называется Vov. Жолковский узнал, что его, как правило, пьют в баре в мужской компании, под мужские разговоры, и попросил днем в
Многие итальянские ученые занимаются знаковыми системами, семиотикой. Существуют, например, знаменитые школы: Марии Корти в Павии, а также и Болонского университета. И когда разговор заходит об этой итальянской академической традиции, прежде всего приходит на ум имя профессора семиотики и писателя Умберто Эко. На материале самого Эко можно изучать семиотическую подоплеку описаний еды. Эко написал семь романов. В каждом из них есть еда, и мы пройдемся сейчас по этой семерке. Это поможет понять, что делает Умберто Эко для того, чтобы ярче засверкала его способность создавать атмосферу, но одновременно с этим были переданы смыслы, которые только утруждающий себя читатель, грамотный читатель, интересующийся подоплеками читатель может увидеть в этих эпизодах.
«Имя розы». Ужин в честь делегации, прибывшей в аббатство для расследования, с одной стороны, преступлений, которые там произошли, с другой стороны — возможных идеологических отклонений. То есть ситуация между прибывшими и принимающими изначально довольно острая. Нужно создать атмосферу, при которой все расслабятся. И в главе «Четвертого дня повечерие, где Сальваторе повествует о любовной ворожбе» начинается ужин. «Ужин в честь делегации был великолепен. Аббат,
«Из крови свежезаколотых свиней, говорил нам повар, предполагалось наделать кровяных колбасок к праздничному столу… <…> …Имелось жаркое из дикой птицы, вымоченной в местном красном вине, поросенок, нашпигованный крольчатиной, хлебцы Св. Клары, рис со здешними миндальными орехами (это еще называется «белым завтраком»), запеканка с огуречной травой, фаршированные оливы, жареный сыр, баранина с острым перечным соусом… Все это выглядело бы апофеозом обжорства, когда бы каждый отправляемый в рот кусок не сопровождался богоугодным чтением».
Это, конечно, юмор, потому что понять, что тут вообще богоугодного, кроме разве что чтения, невозможно. Возьмем перечный соус. Перец в Средневековье был очень дорогим. Так, в завещании писали количество горошин, которые оставляли в наследство, — 10, 15, 20, 100 штук. А тут соус. И битые звери и животные, которые попали на этот стол, тоже прямое нарушение монастырских уставов. Ладно уж свиньи — они разводились по обычаю святого Антония Свинья — один из атрибутов святого Антония, мощи которого, как считается, могут исцелять от антонова огня, то есть гангрены или заражения крови. Свиней разводили монахи-антонианцы: свиное сало тоже считалось лекарством от этих заболеваний., на их убийство было разрешение. Но, скажем, дикая птица, которая попала на тот же самый стол, да и кролики, которые тоже были дикими в то время, означают, что
«Маятник Фуко». Герой романа, Бельбо, попал в сложную ситуацию со своей девушкой, которая весь роман морочит ему голову и обходится с ним крайне капризно. Эту очаровательную даму зовут Лоренца Пеллегрини. Вообще это имя жены Калиостро — у Эко, как всегда, полным-полно подтекстов в именах, в деталях, и везде хочется комментировать. Но комментировать никогда не нужно: профессор Эко сам этого не хотел — и мы не должны. Достаточно все время пополнять себя знаниями. И вот Лоренца приглашает героя поужинать или пообедать. Они из Милана едут на Лигурийское побережье, где можно отведать прекрасные блюда из морской рыбы, которых в Милане нет. А дальше начинается издевательство: Лоренца с Бельбо очень нехороша — куда бы они ни попадали, она говорит, что здесь оставаться нельзя, а здесь невозможно, здесь ее
Как это написано? Вот как Умберто Эко передает идею смятения:
«С этого момента рассказ становится еще более путаным, точечным. Бесформенные куски диалогов кучей, без абзацев и кавычек. Как будто писалось по самому свежему следу, в надежде поймать за хвост
какие-то божии искры».
Метафора чудовищная, божью искру за хвост не ловят, и тот факт, что Бельбо уже начинает сам о себе рассказывать в третьем лице, путано и с такими нарушениями всех законов нормальной человеческой метафоры, означает, что он разбалансирован, он потерял опору. Виной всему антиобед — обед, которого не было. То есть он был, но описывается так:
«В ресторан они попали, когда там закрывали кухню, было это в чудовищной дыре, название которой, по меткому определению Бельбо, постыдились бы нанести даже на военную карту, и пришлось им есть переваренные макароны с баночной тушенкой».
От себя скажу, что этого все-таки не могло быть — это гипербола, если говорить о риторических приемах. Нигде никогда вам не подадут переваренные макароны с баночной тушенкой. Но понятно, что в ресторане было совсем не так хорошо, как хотелось бы Бельбо.
Роман «Баудолино», третий роман Умберто Эко. Родная земля Эко, Пьемонт, окрестности города Алессандрия, откуда он родом. Полукрестьянский-полугородской дух царит вот в этом селе, которое потом превратилось в новопостроенный папский город Алессандрию, подаренный папе Александру и потом взятый обратно теми же самыми хитрыми крестьянами, которые ничего своего никому не подарят, а тем более город. Баудолино попадает сюда, когда вся эта хитрость разворачивается и все кипит, идет строительство. Он приехал попрощаться с умирающим отцом. Баудолино подбирает плошку, из которой отец пил самодельное вино, и по сюжету эта плошка становится для всего человечества Святым Граалем. Таким образом, мы сразу понимаем, насколько эта ситуация, которую нам описывают, этот полудеревенский-полугородской обед, развернута на всю мифологическую, историческую, символическую плоскость.
«Стоят столы и скамьи на улице под красивым навесом. Ясно, в эту холодень, по справедливости, все пошли во внутреннюю залу, всю обставленную бочками, и с длинными деревянными столами, а на столах было наставлено добрых кружек, на блюдах наложено колбас из ослятины, которые (объяснял Баудолино ужасавшемуся Никите) поначалу смахивают на такие раздутые бурдючки, ты их — пших! — протыкаешь ножичком и кидаешь в котел с чесночным маслом, и выходит невозможно описать какой смак. Поэтому все участники застолья лучатся довольством, воняют чесноком и не вяжут лыка».
В «Баудолино» есть еще разные описания еды, в том числе еды путешественников-генуэзцев, привыкших к постоянному перемещению. Лепешки «заправлялись оливковым маслом и резались на продолговатые ломти. Переложенные листьями салата, они всегда были под рукой: оставалось только посыпать перцем, и получалась дивная еда, сытная — хоть корми львов! лучше бифштекса!» Связано это с тем, что лепешки пекли из бобовой муки — это высококалорийная белковая пища.
В романе «Остров накануне» — барочная атмосфера, вся пронизанная идеей мнимости и видимости. Все герои беспрерывно друг друга обманывают, вокруг полным-полно шпионов, а те, кто шпионами не являются, ими притворяются, чтобы быть принятыми в эту сложную дипломатическую игру. В игре участвует кардинал Мазарини — воплощение лживости, хитроумности и коварства.
»…Мазарини собственными руками прибавлял последние штрихи, заканчивая сервированный для гостей стол. Триумф мнимости, все на этом столе прикидывалось
чем-то иным. Светильники расставлены были в плошках из льда, цветные бутыли сообщали вину неожиданные оттенки, корзины латука были наполнены композициями из цветов, подобранных, чтоб напоминать плоды, и обрызганных фруктовыми эссенциями.
<…>
«Господин де Сан Патрицио, — начал Мазарини, перекладывая на блюде живых омаров, казавшихся ошпаренными, с вареными, имевшими вид живых. — Неделю назад мы отправили вас из Амстердама на борту «Амариллиды». Вы не могли попросту выйти из игры: ведь вам известно, что цена такого поступка — смерть. Значит, вы уже разведали то, что вам поручено разведать»».
Описание продуктов здесь занимает несколько страниц, но мы даже не можем себе представить, что некоторые из них можно было бы съесть. Их можно только анализировать, чтобы понять, зачем Умберто Эко понадобилось делать такую сложную, хитрую и восхитительную сцену «еды — не еды», в которой разворачивается главная дипломатическая интрига и в которой герой встречается с тем вызовом, который в будущем будет означать для него смерть.
«Таинственное пламя царицы Лоаны» — пятый роман Умберто Эко и автобиографическая книга, очень трогательная, искренняя, живая, невероятно прямая и бесконечно детальная. Герой, потерявший память, пытается восстановить свою прожитую жизнь, идентифицировать себя, соотнести себя с миром. В основном ему помогают книги, но немножко — еда. Почему? Потому что она пропущена через литературу. Хозяйка, к которой приезжает профессор, грубо говоря его старая нянька, встречает потерявшего голову, не знающего больше, кто он такой, героя в его родном имении. Благодаря тому, что он воспринимает ее слова про еду как литературный текст, он приближается к возможности просто ее съесть, как нормальный живой человек с памятью.
«Госпожа Паола говорила, что вам теперь нужен уход и нужна хорошая готовка, свеженькое все, деревенское. Я тут приготовлю вам такой ужин, какого вы со старых пор не едали, — салат с помидорной подливкой и с олеем, с сельдереем кусочками, и с натертым луком, и со всеми правильными травами. Еще есть хлеб, тот самый, который вам всегда нравился, есть деревенский каравай с такой толстой коркой, чтобы ею собирать сок. Куренок собственный, рощеный, не из магазина, известное дело, чем магазинных выкармливают, или можно еще кролика с розмарином. Кролика? Ладно, пойду стукану по затылку самого крупного. Отжил, значит, он свое, ну что поделаешь, так уж водится».
Этот фольклорно-былинный рассказ о том, как герой будет есть, важнее для него, чем само по себе поглощение пищи. Очень тонкая, очень хитрая, очень интересная литературная работа. Потом та же самая пожилая крестьянка скажет профессору, что по утрам она будет приносить ему молоко с кофе. Молоко с кофе дают детям и в больницах, и это довольно малоприятное пойло, бурда. Но мы понимаем, какой простотой, какой заботой веет от этой формулировки — молоко с кофе.
«Пражское кладбище» мы уже упоминали в начале нашего разговора. Это сборник рецептов героя — довольно омерзительного. Он только и делает, что ест и готовит — у него больше в жизни нет ничего хорошего. И вот он готовит пьемонтскую жирную высококалорийную еду, хотя живет при этом в Париже. Ему довольно трудно доставать продукты, и получается пьемонтская еда с французским оттенком. Есть один момент, когда герой рассказывает, как он ел финанцьеру Блюдо было популярно среди состоятельных людей, в том числе пьемонтских финансистов (итал. finanziera). Этимологию слова иногда относят именно к ним. в ресторане «Иль Камбио» Другое название — «Дель Камбио». в Турине. Его завсегдатаем был знаменитый граф Камилло Бенсо ди Кавур — политический деятель, создавший объединенную Италию вместе с полководцем Джузеппе Гарибальди и королем Виктором Эммануилом, который сразу звался Вторым Вторым король считался не просто так. Прежде чем стать первым королем объединенной Италии, носившим это имя, он был королем Сардинии и Пьемонта, Виктором Эммануилом II, однако потом не стал менять титульное имя.. В романе «Пражское кладбище» знакомый героя, нотариус:
»…Водил Симонино по роскошным ресторанам, таким, например, как «Иль Камбио» (завсегдатаем которого был сам Кавур!), где они дегустировали самую лучшую финанцьеру, а финанцьера — это целая симфония из петушьих гребешков, черев, телячьего мозга и тестикул, бычачьего филея, белых грибов, все это с полустаканом марсалы, мукою, солью, олеем и маслом. <…> По правилам угощаться финанцьерой надлежало в рединготе или же в долгополом сюртуке, служебном одеянии финансистов».
Для меня самым трогательным моментом при переводе этой страницы было то, что она целиком перешла как игровая цитата из моей собственной книжки об итальянской еде, изданной на итальянском языке. Умберто Эко ее с интересом прочел, написал к ней предисловие, мы довольно много говорили с ним о разных тонкостях, и, конечно, вся глава о Пьемонте подверглась его скрупулезному прочтению, мы обсуждали многие моменты оттуда. А потом он взял этот кусочек и перетащил в свой роман, герой которого постоянно все монтирует из чужих текстов, в том числе кулинарных, но не только — герой совершает одно чудовищное, омерзительное литературное преступление, более того: он стоит у истоков фальшивого страшного документа, погубившего жизни многих людей, «Протоколов сионских мудрецов».
Последний роман Умберто Эко — «Нулевой номер». Это, собственно, незаконченный текст — он собран из кусков, наметок, Эко не хватило времени его дописать, в нем много оборванных, недоработанных пассажей. Таким же оборванным является обед, который состоялся в маленьком кафе на улице Мориджи в Милане, куда главного героя, неудачливого литератора по фамилии Колонна, привел очень неприятный знакомый, набивающийся к нему в друзья. Кафе было темным, грязноватым, там сидели студенты,
Традиция приготовления этого сала связана с добычей мрамора. Его клали в лунки, которые остаются после того, как вынуты мраморные глыбы. Жирная свинина вступает в химический контакт с кальциевым карбонатом на поверхности мрамора, создается слабощелочная среда. И у сала потом совершенно нет мыльного вкуса. Вот почему этот продукт настолько ценен и одновременно настолько редок — сколько таких лунок существует? Поэтому очень много фальшивого, поддельного колоннатского сала, и, скорее всего, именно оно было на той тарелке в ужасном ресторанчике, куда притащил нашего героя кошмарный человек. Это описание еды очень помогает передать атмосферу. Что касается вина, то хотя герой отмечает, что мерло было хорошим, но в богемных местах в основном употреблялось кариньяно — это тоже довольно известная подробность, а в этом ресторане и это умудрились перепутать.
Мы можем бесконечно обсуждать примеры и разбирать конкретные ситуации, связанные с едой, но главное я уже сказала. Для итальянской литературы экстравагантность, необычность, странность трапезы — это знак развала, провала и неприятности. Когда мы видим описание еды, мы понимаем, что нас приглашают домысливать контекст, и таким образом мы становимся тем самым активным читателем, который и был идеальным читателем для лучших итальянских писателей, лучшим зрителем для лучших итальянских кинематографистов. Чем лучше знаем мы еду, чем лучше знаем мы порядки, чем лучше понимаем мы детали, тем лучшую компанию мы составляем для писателя.
Оставьте ваш e-mail, чтобы получать наши новости