Неизвестный скабрезный текст Лермонтова
Важнейшим источником известных юнкерских текстов Лермонтова была и остается тетрадочка с выписками из четвертой книжки рукописного журнала юнкеров «Школьная заря», сделанными неутомимым редактором «Русской старины» Михаилом Семевским. Как пояснял Семевский в предисловии к маленькой обзорной публикации этой находки, в 1879 году ему удалось познакомиться с «подлинной тетрадью журнала», которая тогда хранилась у одного из соучеников Лермонтова, Николая Вяземского, а потом пропала.
Рукопись журнала «Школьная заря» хранилась у одного из соучеников Лермонтова, Николая Вяземского, а потом пропала
С Вяземским Семевского свел Владимир Поливанов, сын еще одного товарища Лермонтова — Николая Поливанова, Лафы из юнкерских поэм. Из пояснения Семевского на обложке тетради с выписками (она хранится сейчас в Рукописном отделе Пушкинского Дома) следует, что он, руководствуясь указаниями Вяземского, скопировал из всей «Школьной зари» только то, что «принадлежит М. Ю. Лермонтову». По общему мнению комментаторов и исследователей, эти указания Вяземского вполне заслуживают доверия и подтверждаются данными других источников — прежде всего применительно к юнкерским поэмам. В том, что касается стихотворных текстов из «Школьной зари» (а там находятся «Ода к нужнику» и послание «К Т***[Тизенгаузену]»), показания Вяземского остаются едва ли не единственным авторитетным свидетельством в пользу лермонтовского авторства, в котором, подчеркнем, никто не выражал серьезных сомнений.
Между тем тетрадь с выписками Семевского содержит не только стихотворные сочинения Лермонтова-юнкера — поэмы «Уланша» и «Гошпиталь» и названные два стихотворения. Сразу за «Уланшей» в тетради находится еще один, прозаический текст, который до сих пор не публиковался даже в отрывках и практически не упоминался в научной литературе.
Это прозаическое сочинение называется «Пограничные известия. Перепония» и представляет собой, согласно пояснениям Семевского, «шутку, в которой выведен Лермонтовым его товарищ князь Шаховской».
Николай Вяземский рассказывал Семевскому, что, имея в виду Шаховского, Лермонтов и «сочинил путешествия в страны: Курконоздрию, Перепонию и Безмозглию»
Иосиф Шаховской, еще один соученик Лермонтова по юнкерской школе, был частым персонажем непритязательных товарищеских шуток, высмеивавших его выдающийся во всех смыслах нос в карикатурах и прозвищах «Князь Нос» и «Курок». Николай Вяземский рассказывал Семевскому, что, имея в виду Шаховского, Лермонтов и «сочинил путешествия в страны: Курконоздрию, Перепонию и Безмозглию». Впрочем, конкретные «применения» в «Пограничных известиях» еще ждут своих небрезгливых комментаторов.
По форме «Пограничные известия» пародируют столь привычный в юнкерском быту военный журнал. Но журнал этот рапортует о необыкновенной экспедиции «в глубину доселе малоизвестной Безмозглии». В этой стране, как и во владениях короля Свища I, откуда отправляется герой — профессор фон дер Бздех, все вывернуто наизнанку, там торжествует «материально-телесный низ»: битье шпицрутенами, пощечины и тычки там высшая награда, нужник — роскошное временное пристанище, вместо дождя и снега с небес исторгаются экскременты.
Эта скатологическая пародия контекстуально связана с закрытым юнкерским бытом и, вероятно, изнутри его казалась вполне остроумной. «Внешнему» читателю (которому, конечно, этот текст вряд ли предназначался) оценить его, прямо скажем, трудно, не в последнюю очередь потому, что обсценно-скатологическая традиция, по крайней мере в русской литературе, развита гораздо хуже, чем, скажем, порнографический бурлеск в традициях Баркова. И в этом отношении «Пограничные известия» оказываются как раз примером занимательным.
Неизбежно встающий вопрос об авторстве текста совершенно однозначно, конечно, не может быть решен, по крайней мере пока. Оригинал «Школьной зари» неизвестен, нет и иных свидетельств, кроме сообщения Вяземского, который за давностью лет мог и что-то напутать… Но все-таки, учитывая, что во всех остальных случаях (с поэмами и стихами) указания Вяземского об авторстве Лермонтова неоспоримы, здесь нет серьезных оснований (кроме эстетических) игнорировать эту атрибуцию. В академических изданиях для таких текстов, которые, очень вероятно, принадлежат соответствующему автору или авторство которых аргументированно не определено, есть специальный раздел — «Приписываемое», или «Dubia»; и «Пограничные известия» — безусловный кандидат в этот пограничный академический раздел в новом собрании сочинений Лермонтова.
Ниже мы впервые публикуем текст «Пограничных известий» по копии М. И. Семевского (РО ИРЛИ. Ф. 524. Оп. 2. № 82. Л. 3 об.–5 об.) полностью, но с неизбежными — в силу закона о государстенном языке РФ — купюрами в матерных словах.
Пограничные известия. Перепония
На днях получили здесь преинтересное письмо от путешественников, которые для блага науки решились подвергнуть жизнь свою опасности, проникнуть в глубину доселе малоизвестной Безмозглии; не желая лишить любителей изящного удовольствия читать сие известие, я целиком передаю нижепомянутое письмо, не прибавляя и не пропуская ничего:
34 февраля во втором часу утра профессор химии, привилегированный невежда короля Свища I барон фон дер Бздех с компаниею оставил Сен-Сикелей, получа от расстроенного короля Свища I по двенадцать плюх в левые щеки и по кулаку в затылок; сам же профессор в знак особенной милости публично выдран был плетьми и отправился, торжественно сопровождаемый народом, который от избытка чувств при разлуке с покровителем своим во все время процессии кидал в него каменьями и сыпал в глаза табак. Профессор со слезами на глазах плевал во все стороны и чихал почтенным гражданам в рожу в знак большой милости. Но увы! продлить сие торжество было не в его власти, и скоро застава Сен-Сикелея упала ему прямо на макушку. Часовой записал его имя себе на плешь, а все жители столицы плясали до самой ночи, что есть знак величайшей горести.
Профессор со слезами на глазах плевал во все стороны и чихал почтенным гражданам в рожу в знак большой милости
К ночи настигла путешественников наших ужасная гроза, и профессор не знал, куда деваться самому и свите его; ни города, ни селения не было в виду, и все были в совершенном отчаянии. (Вот как пишет секретарь пр. фон дер Бздеха.)
В тринадцатом часу вечера синее небо уподобилось подбитому глазу, черные тучи, расхаживая по горизонту хрипели, рычали и грозили низвергнуться на нас всею своею тяжестию. Профессор решился прекратить путь и приказал разбить походный нужник, где и поместился со свитою; по углам сего спасительного здания расставлены были избранные <...> донжуаны с поднятыми кверху <...> для отвода молнии. Мрак был так велик, что невозможно было в двух шагах различить лица от жопы, и все пришли в уныние, <…> вдруг загремел в облаках ужасный пердок, земля затряслася, и отводные <...> расчетверились вдруг, пердки усилились, ветры завоняли сильнее, и жидкая дристня пудами полетела на землю.
Вся свита профессора, не исключая и его самого, стала на корячки, засунув друг другу пальцы в жопу, и с смирением ожидали ежеминутной погибели, но боги умилостивились, гроза стала утихать, и вскоре истощенные облака, расползясь в стороны, представили взорам их ярко-красное полномудие (что в Курке заменяет половину луны), ветры уменьшились, и чистое говно лишь изредка падало с неба, как падают у нас последние капли перелетного дождя.
Обрадованный фон дер Бздех поспешил принести богам благодарственную жертву и, велев докрасна раскалить огромную сковороду, сел на оную голою жопою, припевая: «Ай, батько, хорошо, ай, курвин сын, хорошо», все подчиненные его после каждого такового восклицания подхватывали хором:
«Юсь, юсь,
Признаюсь,
Ты, ты
Мои мечты
Сокрушил» и проч.
В заключение, после бывшего пиршества, профессор от имени короля в знак счастливого избавления от смерти велел залепить всем его окружающим по пятьсот фухтелей в жопу; сии же последние, чувствуя вполне милость своего повелителя, повергнулись к стопам его, умоляя принять от них, в свою очередь, несколько тысяч шпицрутенов в спину и отборных щелчков в нос. Долго не соглашался профессор на просьбы обожающих его людей, долго отговаривался он, говоря, что не достоин такой великой награды, но наконец всеобщие просьбы и увещания взяли перевес, и профессора выдрали как сидорову козу. День сей кончился как нельзя лучше, и все были довольны друг другом; после легкого ужина, состоящего из печеных жаб, приправленных козьими говешками, тухлых яиц и волчьих ягод с малафьею, все разошлись по своим местам, а профессор удалился в свою богато убранную спальную.
После легкого ужина, состоящего из печеных жаб, приправленных козьими говешками, тухлых яиц и волчьих ягод с малафьею, все разошлись по своим местам
Раздевшись, как это водится, фон дер Бздех высцался в карман любимейшего из своих приближенных и лег в постель, задрав ноги к верху; один из бардашей его остался с ним, чтобы усыпить его ударами жопой по лицу, а другой беспрерывно засовывал ему в нос бумажные гусары с табаком; когда же профессорские вежды сомкнулись на покой, оба бардаша, засыпав ему порядочный прием перцу в жопу, удалились из спальни, оставя повелителя своего в сладких объятиях Морфея.
Что было поутру, то скажет нам следующий журнал, если угодно будет почтенным читателям нашим.
