Зачем нужны денди

Литературовед Татьяна Венедиктова — о том, чем денди подкупил публику, чему научил современников и что дал потомкам

Записал Кирилл Головастиков

Денди — и рационалист, и романтик

Красавец, щеголь и нарцисс — это вечный тип, который встречался и до XIX века, встречается и сейчас. Тогда спрашивается, почему же именно в XIX столетии мы сталкиваемся с дендизмом как четко и ярко очерченным явлением?

Денди возникает на скрещении двух идеологий, или способов чувствования, которые на протяжении всего XIX века спорили. Это, с одной стороны, просветительство с его культом рационализма, владения собой, самоконтроля — все это есть в денди. И, с другой стороны, как будто бы существенно противоположная, романтическая идея: жизнетворчество, отношение к себе как к произведению искусства, способность получать наслаждение от само (вос)производства и самовосприятия.

Что объединяет эти две контрастирующие посылки? Как кажется, идея личности — свободной, самодостаточной, суверенной. Суверенность обеспечивается упражнением разумной воли, с одной стороны, а с другой — тем, что, подобно произведению искусства, личность не подчинена какому-то конкретному значению или практическому назначению. Как сформулировал один американский поэт, «A poem should not mean but be»  Это последние строки стихотворения Арчибальда Маклиша «Ars Poetica».. Иначе говоря, полноценное стихотворение не значит (что-либо конкретное), оно просто есть, то есть несет в себе всю полноту возможных значений. И таков же в каком-то смысле денди: своим бытием среди людей он являет им идеал личностной суверенности.

Идеал, впрочем, всегда не только выше, но и беднее «просто жизни», которая служит ему фоном и контекстом. Возникает вопрос, какой энергией питалось эстетское жизнетворчество денди? На взгляд, преобладавший среди романтиков (преимущест­венно — «гениоцентристов»), — энергией трансцендентного: в человека нисходит нечто свыше. Но у тех же романтиков мелькает и мысль о том, что художник живет бесконечностью обмена с другими людьми. Жизнь художника, говорил Новалис, — вечный тысячеустный разговор, притом не только с высшим, но и со всем, что вокруг. И с этой точки зрения на денди можно посмотреть немножечко в другой перспективе.

Чем богат денди

Денди, утверждал Бодлер, должен спать и бодрствовать перед зеркалом. Что и так, и не так. Если бы он спал и бодрствовал исключительно перед зеркалом, он не был бы, конечно же, собой. В одиночестве он лишь готовится к настоящему перформансу, сценой которого в XIX веке является салон. И что же происходит в салоне? Тот же Бодлер говорил, что дендизм появляется тогда, когда возникают ситуации перехода и неопределенности, когда старая аристократия ослабевает, а новая еще не готова вступить на ее место. И точно: в салонах зрелого XIX века старая, аристократическая, и новая, буржуазная, элиты встречались, смешивались, будучи — обе! — не уверены в себе, одна уже в значительной степени обессилена, другая еще недостаточно сильна.

В этой-то обстановке и перед этой аудиторией выступает… денди. Как правило, он незнатен и небогат, его капитал — чувство стиля, чувство формы, способность предъявить как целостную форму и самого себя, и любой свой опыт.

Почему же этот талант оказывается вдруг востребованным и важным? Потому, что в культуре «современного» типа (а XIX век — это век ее бурного становления и распространения вширь) едва ли не каждый человек старается быть собой — единственным, неповторимым, ни на кого не похожим. И в то же время мучительно не понимает, как это осуществить, убеждаясь, что стать ни на кого не похожим он может, только становясь похожим на кого-то. Для человека, чуткого к этому парадоксу, денди — с его последовательно иронической позицией — как раз и становится востребованной моделью поведения.

Учитель культуры потребления

О стратегиях дендистского поведения немало написано. Например, о том, что денди очень естественен, натурален, но при этом всем понятно, что натуральность эта сделана, искусственна. В искусственности, однако, может проявиться нечто, заслуживающее называться искусством, то есть большее, чем работа по шаблону. Чтобы считывать эти различия, нужно уметь их замечать, а это непросто. К своей аудитории денди предъявляет довольно высокие и довольно необычные требования.

Мы приходим, таким образом, к мысли о том, что денди стоит рассматривать как учителя культуры потребления. Именно эти уроки он транслирует в XIX веке довольно узкой, избранной, салонной аудитории, тем самым доставляя удовольствие себе и ей. Сегодня аудитория гораздо шире, пестрее, распыленней, и так же распылен, расщеплен, вездесущ и неосязаем стал тип денди.

О том, что культура потребления глубоко связана с романтической культурой, очень интересно писал британский социолог Колин Кэмпбелл в книге «Романтическая этика и дух современного консюмеризма» («перевернутое» название знаменитой работы Макса Вебера «Протестантская этика и дух капитализма»). Кэмпбелл предложил заметить в романтическом духе те свойства воображения, которые получат широкое распространение только позже, то есть для нас — сегодня. Не очень осознавая ни их точное происхождение, ни их характеристики, мы принимаем их как что-то само собой разумеющееся или, наоборот, что-то чуждо-враждебное. В любом случае критическое понимание культуры потребления подменяется часто простой подверженностью ей или попытками простого ее отрицания.

Тонкое потребление и серьезный гедонизм

Кэмпбелл говорит: на рубеже XVIII–XIX столетий возникает так называемый новый гедонизм. «Старый» гедонизм — способность, готовность и желание наслаждаться по преимуществу материальными благами — заведомо ограничен, хотя бы в силу того, что человек может вместить в себя только определенное количество сладкой пищи, питья и иных чувственных удовольствий. Чтобы удовольствие стало бесконечным, оно должно было стать опосредованным воображением, коллективным и индивидуальным. Так был в какой-то момент запущен мотор желаний, который почти сразу начала эксплуатировать (выгоды и дальнейшего роста ради) рыночная экономика.

Романтики очень серьезно относились к удовольствию/наслаждению. С точки зрения Вордсворта, это «великий принцип», одна из «стихий» жизни (он говорит о «grand elementary principle of pleasure»). Восприятие жизни на волне позитивно окрашенной эмоции — это простор для игры воображения, среда и средство производства духовных ценностей. Это также ресурс, который романтики открыли и очень активно использовали — другое дело, что он не бесконечен, как все жизненные ресурсы. Знаменитое романтическое страдание, безутешный байронизм, плач Каина с Манфредом — плод противо­речия между ощущением безграничных возможностей, которыми манит человека жизнь, и ощущением их неполной, даже ничтожно малой доступ­ности. Потому что человек неизбежно конечен, а его воображение — нет.

Разумеется, связывая происхождение современной культуры потребления с романтизмом, мы имеем в виду не так потребление вещей, как восприятие их смыслов и ценностей. Речь не идет и о вульгарном присвоении: скажем, чтение художественной литературы может быть описано как акт очень тонкого потребления новых опытов и творческой работы с ними.

Чем важна фигура денди

Денди — одновременно аскет и гедонист, бездельник и труженик (Ольга Вайнштейн как раз показала, что денди постоянно и упорно трудится над собственным образом), глубоко ироническая фигура. А что такое ирония? Это способность отнестись к чему бы то ни было сразу с нескольких точек зрения. Для романтиков ирония — упражнение в свободе, способность соединять несоединимое, производить богатые и нетривиальные смыслы путем умножения противоречивых позиций. Но ирония подразумевает понимающего адресата: иронии нет, если ее кто-то не считывает! Поэтому, думая о денди-иронике, обязательно нужно иметь в виду и аудиторию, с которой он неразлучен, с которой тесно взаимодействует, по отношению к которой делает что-то весьма важное.

Творчество — противоположность потребления, но провести между ними границу не всегда легко и просто. Может быть, суть различия в том, что потребление связано с исчерпанием уже готовых возможностей, а творчество связано с созданием возможностей, которых прежде не было. Если сейчас в исторической памяти остались образы выдающихся денди позапрошлого века, то они и остались именно потому, что в их поведении даже современниками ясно ощущалась творческая составляющая. Выдающиеся денди создавали новые смыслы для публики, и публика это ценила. Через этих своих героев она осваивала нечто более значительное и обширное, чем новые способы повязывать галстук или использовать монокль.

Татьяна Венедиктова — профессор филологического факультета МГУ, заведующая кафедрой общей теории словесности (теории дискурса и коммуникации), специалист по истории литературы США и Западной Европы, переводчик. Автор книг «Поэзия Уолта Уитмена», «Человек, который создал себя сам. Американский опыт в лицах и типах», «Обретение голоса. Американская национальная поэтическая традиция», «„Разговор по-американски“: дискурс торга в литературной традиции США».