Загул Пушкина с цыганами
Легенда о том, что Пушкин в юности около месяца кочевал с цыганским табором по Бессарабии, зародилась благодаря пушкинисту Павлу Щеголеву.
В 1908 году он опубликовал пересказ воспоминаний Екатерины Стамо, записанных со слов ее племянника, румынского социалиста Замфира
Арборе-Ралли:
«Однажды, — рассказывала мне тетушка Катерина Захарьевна, — твой отец собрался посетить одно из отцовских имений — Долну. Между этим имением и другим, Юрченами, в лесу находится цыганская деревня. Цыгане этой деревни принадлежали твоему отцу. Вот, помню, однажды Александр Сергеевич и поехал вместе с отцом твоим в Долну, а оттуда они потом поехали лесом в Юрчены и, конечно, посетили лесных цыган. Табор этот имел старика булибашу (старосту), известного своим авторитетом среди цыган; у старика булибаши была красавица дочь. Я прекрасно помню эту девушку, ее звали Земфирой; она была высокого росту, с большими черными глазами и вьющимися длинными косами. Одевалась Земфира по-мужски: носила цветные шаровары, баранью шапку, вышитую молдавскую рубаху и курила трубку. Была она действительно настоящая красавица, и богатое ожерелье из разных старых серебряных и золотых монет, окружавшее шею этой дикой красавицы, конечно, было даром не одного из ее поклонников. Александр Сергеевич до того был поражен красотой цыганки, что упросил твоего отца остаться на несколько дней в Юрченах. Они пробыли там более двух недель, так что отец мой даже обеспокоился и послал узнать, не приключилось ли чего с молодыми людьми. И вот, к нашему общему удивлению, пришло из Долны известие, что отец твой и Александр Сергеевич ушли в цыганский табор, который откочевал к Варзарештам. По получении такого известия отец мой послал тотчас другого нарочного с письмом к брату Константину, и мы ждали с нетерпением ответа, который, помню, долгонько-таки запоздал. Наконец, пришло письмо от брата к отцу — оно было писано по-гречески, — и отец, прочитавши его, объявил нам, что ничего особенного не случилось, но Александр Сергеевич просто-напросто сходит с ума по цыганке Земфире. Недели через две наши молодые люди наконец вернулись. Брат рассказал нам, что Александр Сергеевич бросил его и настоящим-таки образом поселился в шатре булибаши. По целым дням он и Земфира бродили в стороне от табора, и брат видел их держащимися за руки и молча сидящими среди поля. Цыганка Земфира не знала по-русски, Александр Сергеевич не знал, конечно, ни слова на том цыганско-молдавском наречии, на котором говорила она, так что они оба, по всему вероятию, объяснялись более пантомимами. Если бы не ревность Александра Сергеевича, который заподозрил Земфиру в некоторой склонности к одному молодому цыгану, говорил брат нам, то эта идиллия затянулась бы еще на долгое время, но ревность положила всему самый неожиданный конец. В одно раннее утро Александр Сергеевич проснулся в шатре булибаши один-одинешенек, Земфира исчезла из табора. Оказалось, что она бежала в Варзарешты, куда помчался за нею и Пушкин; однако ее там не оказалось, благодаря, конечно, цыганам, которые предупредили ее. Так-то окончилась эта шалость Пушкина».
Публикация Щеголева поспособствовала не только распространению легенды
о «цыганской любви» поэта, но и повлияла на трактовку его творчества. Пушкинисты уверились, что он на личном опыте узнал цыганскую жизнь и воспользовался этими знаниями, когда писал поэму «Цыганы».
«Потом, когда Александр Сергеевич уехал от нас, — передавала мне после небольшой паузы тетушка, — он прислал мне своих „Цыган“ — прекрасно написанную поэму, и мы все много смеялись над пылкой фантазией поэта, создавшего из нашей Земфиры свою свободолюбивую героиню; что же касается неисправимого эгоиста Алеко, то, по-моему, он был не прав; такому эгоисту вовсе не следовало идти в цыганский табор наших бедных юрченских дикарей. С Александром Сергеевичем я не говорила об этой его amourette Страсть, увлечение (франц.)., да и он по приезде из деревни не промолвился ни одним словом про всю свою эскападу с цыганкой Земфирой. Отец твой писал Пушкину в Одессу про дальнейшую судьбу его героини; дело в том, что Земфиру зарезал ее возлюбленный цыган, и бедная его героиня действительно трагически покончила свою короткую жизнь».
Впоследствии, однако, воспоминания тетушки подвергли сомнению:
в частности, оказалось, что Константину Ралли, «хозяину» табора и якобы соучастнику приключений Пушкина, было в ту пору десять лет. Как пишет пушкинист Олег Проскурин, легендарность сюжета о кочующем поэте понимал, например, литератор Павел Вяземский — сын старшего друга Пушкина князя Петра Вяземского:
«В 1827–1828 годах вокруг меня более других стихотворений Пушкина звучали стихи из „Бахчисарайского фонтана“ и „Цыган“. Я помню,
как мой наставник, Феодосий Сидорович Толмачев, в зиму 1827–1828, обращая мое внимание на достоинства „Цыган“, объяснял, что Пушкин писал с натуры, что он кочевал с цыганскими таборами по Бессарабии, что его даже упрекали за безнравственный род жизни весьма несправедливо, потому что писатель и художник имеют полное право жить в самой развратной и преступной среде для ее изучения. Легенда эта, поясняющая мнимую с натуры передачу цыганской жизни, в воображении ребенка рисовала лишь высшие, таинственные наслаждения вне условий и тесных рамок семейной жизни».
Как пишет Проскурин, сейчас «мы можем сказать более или менее достоверно
о контактах Пушкина с цыганами следующее: Пушкин наверняка видел бессарабских цыган и, скорее всего, из любопытства посещал их табор (деревню). Все остальное — необоснованные домыслы». Пушкин действительно знал о цыганах больше среднего современника — это демонстрирует и поэма,
и особенно черновик предисловия к ней, но не из личного кочевого опыта,
а из книжной учености.
