Романтическая дружба
немецкого художника
с русским поэтом
Первый раз Василий Жуковский увидел картины Каспара Давида Фридриха на стенах дворца прусского короля во время путешествия по Германии со своей ученицей — великой княгиней Александрой Федоровной, которая ранее была принцессой Прусской, — в 1820 году. Полотна «Монах на берегу моря» и «Аббатство в дубовом лесу» (оба 1809–1810 годов) были куплены братом принцессы, принцем Фридрихом Вильгельмом, вскоре после удачного для художника скандала с мистической картиной «Крест в горах» (1808): кто-то пустил слух, что мрачный пейзаж с крестом будет выставлен в алтаре капеллы замка Течен вместо традиционного образа Спасителя. Оказалось, что ни в каком алтаре картину выставлять не собирались, но скандал сделал имя художника известным всей Пруссии, а «Крест в горах» стал с тех пор называться «Теченский алтарь».
Поэта Василия Жуковского, который в конце жизни назовет себя «родителем на Руси немецкого романтизма и поэтическим дядькой чертей и ведьм немецких и английских», переводчика Гофмана, Грея, Шиллера, Гете и других романтиков, волновали уже одни названия фридриховых картин: «Могила великана в снегу» (1807), «Странник над морем тумана» (1818), «Двое, созерцающие луну» (1819–1820). Кроме того, Жуковский и сам немного рисовал. Именно в этом своем заграничном путешествии он начал заполнять путевые альбомы рисунками. Вскоре в них уже можно было обнаружить некоторые приемы, свойственные немецким романтикам: контурный рисунок, особенности композиции, обязательные романтические мотивы и надписи, сопровождающие изображение, — то, что искусствовед Михаил Либман называл «специфически фридриховской стенограммой пейзажа».
В 1821 году, когда Жуковский впервые лично встретился с Каспаром Давидом, он был удивлен, что выглядит тот совсем не как настоящий романтик. Жуковский рассказал о своих впечатлениях ученице — Александре Федоровне:
«Кто знает Фридриховы туманные картины и по этим картинам, изображающим природу с одной только мрачной ее стороны, вздумает искать в нем задумчивого меланхолика с бледным лицом, с поэтическою мечтательностью в глазах, тот ошибется. Лицо Фридриха не поразит никого, кто с ним встретится в толпе... простодушие чувствительно во всех его словах, он говорит без красноречия, но с живостью искренности и чувства, особливо когда коснешься до любимого его предмета, до природы, с которою он как семьянин...»
В этом же письме Жуковский подробно описывает великой княгине одну из только что начатых картин Фридриха — «Восход луны на море», которую впоследствии для нее купит.
Круг русских поклонников и покупателей Фридриха расширяется. В 1825 году в мастерскую художника заходит близкий друг Жуковского — историк и государственный деятель Александр Иванович Тургенев, о чем он оставляет запись в дневнике:
«...Он выражает в них [картинах] обыкновенно одну простую мысль или чувство, но неопределенное. Можно мечтать над его произведениями, но ясно понимать их нельзя, ибо и в его душе они не ясны. Это мечтания — сон, видения во сне и в ночи. В предметах природы часто избирает он самое простое положение: льдину, волнуемую в море; несколько деревьев, в долине растущих; окно его комнаты; задумавшийся над развалинами или над памятником рыцарь; монах, вдаль или в землю устранивший взор свой, — но все трогает душу, погружает в мечтательность, все говорит, хотя и неясно, но сильно воображению. Так и слова его: он сам говорит, что объяснить ни мысль, ни картины, их изображающие, не может, а всякий пусть находит свое, т. е. свою мысль в чужом изображении: так — сова в мрачных облаках, так — терновый венец в радужном сиянии солнца. Первая картина (у вел. кн. А<лександры> Ф<едоровны>) для меня непонятна, вторую постигает сердце страдальца-христианина...»
В 1827 году уже вместе Жуковский и Тургенев заезжают в Дрезден и заказывают Фридриху новые «печальные картины». К этому времени первый лишился своей любимой (в 1823 году в родах умерла Мария Протасова-Мойер), второй — брата Сергея; оба они, хотя не были непосредственными участниками, пережили трагедию декабрьского восстания 1825 года.
Иван Киреевский, философ-славянофил и публицист, увидевший эти картины, когда они вместе с другими работами Фридриха уже висели у Жуковского, пишет о них матери:
«...Ночь, луна, и под нею сова. По полету видно, что она видит. В расположении всей картины видна душа поэта. С обеих сторон совы висит по две маленьких четвероугольных картинки. Одна — подарок Александра Тургенева, который сам заказал ее Фридрихсу. Даль, небо, луна — впереди решетка, на которую облокотились трое: два Тургенева и Жуковский. Так объяснил мне сам Жуковский. «Одного из этих мы вместе похоронили», — сказал он. Вторая картина: ночь, море, и на берегу обломки трех якорей. Третья картина: вечер, солнце только зашло, и запад еще золотой, остальное небо, нежно-лазуревое, сливается с горою такого же цвета. Впереди густая высокая трава, в середине которой лежит могильный камень. Женщина в черном платье, в покрывале, подходит к нему и, кажется, боится, чтобы кто-нибудь не видал ее. Эта картина понравилась мне больше других. Четвертая к ней, это могила жидовская. Огромный камень лежит на трех других меньших. Никого нигде нет. Все пусто и кажется холодно. Зеленая трава наклоняется кой-где от ветра. Небо серо и испещрено облаками, солнце уже село, и кой-где на облаках еще не погасли последние отблески его лучей. Этим наполнена вторая стена против двери. На третьей стене — четыре картины также Фридрихсовой работы. На одной, кажется, осень, внизу зеленая трава, наверху голые ветви деревьев, надгробный памятник, крест, беседка и утес. Все темно и дико. Вообще природа Фридрихсова какая-то мрачная и всегда одна...»
Теперь картины Каспара Давида при посредничестве Жуковского регулярно отправляются в Петербург. И хотя в Пруссии «первооткрыватель трагедии в ландшафте» уже вышел из моды, и даже Жуковский пишет о нем как о человеке, «пережившем свое дарование», в России собирается неплохая его коллекция. Восемь работ принадлежали царской семье, девять живописных полотен и пятьдесят рисунков были в собрании самого Жуковского. Впоследствии в государственные музеи — Эрмитаж, Музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина — они поступали также и из частных коллекций князей Вяземских, Барятинских и других.
Сам Фридрих в конце жизни занялся экспериментами: между 1830 и 1835 годами, до того как его разбил паралич, он, учитывая романтическое влияние света, пробует технику живописи на кальке. В зависимости от освещения — дневного или вечернего — картины приобретали различные эффекты. Для создания дополнительного настроения демонстрацию таких картин он предлагал сопровождать игрой на поющих бокалах.
В 1835 году Фридрих пережил инсульт и больше не мог писать маслом, ограничивался небольшими рисунками сепией; Жуковский ходатайствовал о нем перед великим князем Александром Николаевичем, напоминая слова, будто бы сказанные в 1820 году императором, тогда еще великим князем, Николаем Павловичем: «Фридрих, если будешь в нужде, дай мне знать, я тебе помогу», и добавил от себя: «Заступите теперь место государя и помогите ему. Позвольте мне именем вашим [если сами не найдете времени] взять у него на одну или две тысячи [рублей] рисунков и картин, что найдется».
Последний раз Жуковский побывал в Дрездене за два месяца до смерти Фридриха, отбирая рисунки для Александра: «19 марта 1840 года. К Фридриху. Грустная развалина. Он плакал, как дитя. 20 марта. Середа. Пребывание в Дрездене. Выбор рисунков Фридриха для великого князя». После смерти художника закупка картин стояла обязательным номером в берлинских и дрезденских поездках Василия Андреевича, что продолжительное время было заметной помощью обнищавшей семье Фридриха.
