Расшифровка Есенин. «Край любимый! Сердцу снятся...»

Как Есенин переложил крестьянское сознание на язык Серебряного века и стал новым Иваном-царевичем

Край любимый! Сердцу снятся
Скирды солнца в водах лонных.
Я хотел бы затеряться
В зеленях твоих стозвонных.

По меже, на перемётке,
Резеда и риза кашки.
И вызванивают в четки
Ивы — кроткие монашки.

Курит облаком болото,
Гарь в небесном коромысле.
С тихой тайной для кого-то
Затаил я в сердце мысли.

Все встречаю, все приемлю,
Рад и счастлив душу вынуть.
Я пришел на эту землю,
Чтоб скорей ее покинуть.

Разбор этого программного стихотворения Сергея Александровича Есенина, датируемого 1914 го­дом, можно начать с цитации небольшого, но очень выра­зительного фрагмента из мемуаров о поэте, автором которых был Михаил Бабенчиков:

«И я помню, как удивился, впервые встретив его наряженным в какой-то сверхфантастический костюм. Есенин сам ощущал нарочитую „экзотику“ своего вида и, желая скрыть свое смущение от меня, задиристо кинул:
— Что, не похож я на мужика?
Мне было трудно удержаться от смеха, а он хохотал еще пуще меня, с мальчишеским любопытством разглядывая себя в зеркале. С зави­тыми в кольца кудряшками золотистых волос, в голубой шелковой рубахе с серебряным поясом, в бархатных навыпуск штанах и высоких сафьяно­вых сапожках, он и впрямь выглядел засахаренным пряничным херувимом».

Попробуем совсем немножко поразмышлять о том, зачем Есенину понадобился этот маскарадный костюм. Обратим внимание на то, что Есенин и сам пони­мает, что не похож на мужика, что этот костюм маскарадный, но все-таки его надевает. Надо еще сказать, что в этом костюме он и выступал в Петро­гра­де перед взыскательной публикой и именно в этом костюме он просла­вился, завоевал литературный Петроград и снискал немало всевозможных похвал.

Для того чтобы поговорить о том, зачем этот костюм понадобился, придется совсем коротко констатировать вот какую вещь. Дело в том, что в поэзии начала и середины XIX века темы города и деревни были равноправными; большинство поэтов, будучи дворянами и помещиками, владели землей, жили в деревнях, в своих имениях, и хорошо знали деревенскую жизнь. Но после 1861 года и отмены крепостного права постепенно, потихонечку поэты все меньше и меньше стали жить в деревнях. Это значило, что они все меньше и меньше, все хуже и хуже эту деревню знают. И постепенно тема деревни была почти выключена из поэзии модернистов, а «русский мужик» все более и более мифологизировался. Здесь модернисты опирались прежде всего на концепцию Достоевского: от «мужика», который должен был прийти из деревни, ждали новой, прежде всего религиозной правды. Дескать, мы здесь, в городах, все живем развратной, мерзкой, неправильной жизнью, мы за­бы­ли Бога — и вот придет «мужик», придет русский крестьянин, который рас­ска­жет нам правду.

Надо сказать, что на этой волне в политической жизни возник Распутин и завоевал то, что он завоевал, именно в костюме вот этого деревенского «мужика». И на этой же волне в поэзии русского модернизма сначала возник Николай Клюев, учитель Есенина, который стал писать Блоку, а потом пришел к нему и покорил своими стихами, а потом и Есенин, который удивил Блока и всех остальных поэтов. С одной стороны, он был тем самым «русским мужи­ком», несшим религиозную правду. С другой стороны, он говорил на симво­лист­ском языке, потому что до этого жил в Москве (о чем он никому не рас­сказывал в Петрограде) и освоил поэтическую модернистскую грамоту. Соб­ственно говоря, вот из этого Есенин и возник, это и создало его популяр­ность: говорящий на модернистском языке, пользующийся изощренными модер­нистскими метафорами человек с крестьянским или с псевдо­крестьянским сознанием.

Здесь нужно привести еще одну цитату — цитату замечательного, проница­тель­ного поэта Максимилиана Волошина, который так писал о Вячеславе Ива­нове — учителе всех модернистов и отчасти Есенина:

«Едва ли не первый из современных поэтов, начавший читать Даля, был Вячеслав Иванов. Во всяком случае современные поэты младшего поколения под его влиянием подписались на новое издание Даля».

Словарь Владимира Ивановича Даля здесь важен: он действительно взахлеб читался поэтами и публикой того времени. И надо сказать, что большинство слов, которые маркировали приход Есенина именно из деревни, были взяты не из живой народной речи, а как раз, скорее всего, из словаря Даля — во вся­ком случае, они там встречаются.

Теперь давайте посмотрим на текст Есенина:

Край любимый! Сердцу снятся
Скирды солнца в водах лонных.
Я хотел бы затеряться
В зеленях твоих стозвонных.

Смысл этой строфы понятен — но городской читатель все-таки испытывает некоторый легкий дискомфорт, на который Есенин и рассчитывает. Скажем, слово «зеленя»: все ли мы знаем, что такое «зеленя»  Зеленя — молодые всходы хлебов, преимущественно озимых.? Есенин работает очень тонко. С одной стороны, мы понимаем, что это, видимо, какие-то зеле­ные насаждения. В то же время он сразу произносит какое-то слово, значение кото­рого он знает, а мы, читатели, не знаем. Вот она — загадка, которой он обла­дает. Это первый прием, на который я хочу обратить внимание.

Второй прием — это неброские религиозные вкрапления этого стихотворения, которые Есенин делает без нажима, так, что не становится противно. Здесь это «В зеленях твоих стозвонных». То есть эти самые зеленя стозвонные напо­ми­нают церковные колокольни. Дальше:

По меже, на перемётке,
Резеда и риза кашки.
И вызванивают в четки
Ивы — кроткие монашки.

Вот здесь опять замечательно работают эти же приемы. Резеда — это цветок, кашка — это разговорное название клевера. Однако кашка, по-видимому, срав­нивается с монашкой или со священником: она в ризе. При этом фонетически строка построена совершенно по-модернистски, с замечательной игрой звуков. Попробуйте произнести: «Резеда и риза кашки».

Дальше еще более прямо: «И вызванивают в четки / Ивы — кроткие монашки». Деревья становятся монашками, и таким образом лес и поле, окружающие поэта, становятся как раз средоточием религиозной жизни, которая ему ведома. Он различает в этих ивах монашек, а вы, городские читатели, не раз­личаете (этого не говорится, но это, видимо, подразумевается). Дальше:

Курит облаком болото,
Гарь в небесном коромысле.
С тихой тайной для кого-то
Затаил я в сердце мысли.

Религиозные мотивы продолжаются: болото курит облаком, как ладаном курят в церкви. И здесь он вставляет в свое крестьянское стихотворение абсолютно модернистский, символистский образ. Возьмите отдельно строчки: «С тихой тайной для кого-то / Затаил я в сердце мысли» — это мог написать Александр Блок или Андрей Белый. И дальше финал:

Все встречаю, все приемлю,
Рад и счастлив душу вынуть.

Снова, как после первой строфы, появляется этот «я», который все встречает и приемлет и который обладает тайными загадками природы. И дальше тоже появляется абсолютно модернистский мотив:

Я пришел на эту землю,
Чтоб скорей ее покинуть.

Это мотив прихода на землю и знания о своей смерти заранее — с очень неброс­кой и мягкой, но все-таки проекцией на судьбу Христа и при этом без трагизма. У модернистов и символистов нас всегда ждет смерть, мы погибнем, все будет страшно, а у Есенина это сделано очень мягко.

В заключение этого анализа я бы хотел обратить ваше внимание на то, как действительно тонко Есенин работает. На счастье исследователей и читателей, сохранились черновики зачина этого стихотворения. Я напомню итоговый вариант:

Край любимый. Сердцу снятся
Скирды солнца в водах лонных.

Но Есенин пробовал и другие варианты. Один вариант такой: «Край родной! Тропарь из святцев». Другой вариант: «Край родной! Поля, как святцы, / Рощи в венчиках иконных». И третий вариант: «Край родной! Туман, как ряса».

То есть мы видим, что в отброшенных вариантах он сразу очень прямо и в лоб пробовал ввести религиозные темы: «тропарь из святцев», «рощи в венчиках иконных», «туман, как ряса». И потом он отказался от этого варианта и сделал гораздо мягче. В первой строфе есть только «стозвонные зеленя» — ровно для того, чтобы эта религиозность не била в нос, чтобы этот религиозный пантеизм, которым полно стихотворение и которым полны все ранние стихи Есенина, усваивался читателем без напряжения, не как нравоучение, а как откровение нового Ивана-царевича, обладающего загадкой, которую всем еще только предстоит решить.