Кавалергардские забавы
Изначально кавалергарды исполняли роль почетной охраны императрицы Екатерины I. Эта привилегированная рота на тяжелых конях была сформирована в 1724 году, ко дню коронации Екатерины I (ее капитаном был сам Петр I), и сразу после расформирована.
Затем на протяжении XVIII века кавалергардов еще несколько раз собирали и расформировывали, пока в 1800 году Кавалергардский корпус, учрежденный Павлом I, не был превращен в Кавалергардский полк и не вошел в число войск гвардии на равных правах с другими гвардейскими полками. При Александре I полк стал состоять из пяти эскадронов, каждый из которых делился на четыре взвода. В 1804 году штат включал в общей сложности 991 человека, в том числе одного шефа полка и одного командира полка. Кроме того, у полка был свой оркестр из двадцати пяти музыкантов. В боевых действиях полк впервые принял участие во время Аустерлицкого сражения 20 ноября 1805 года и после этого не раз оказывался на арене военных действий.
В Петербурге во времена Александра I кавалергардские офицеры были известны в первую очередь необузданным нравом и привычкой много пить — умение выпить десяток стопок шампанского считалось для них обязательным и проверялось во время негласного экзамена, который проходили молодые кавалергарды: им надо было выпивать стопки залпом и не демонстрировать после этого признаков глубокого опьянения.
Бонапарт
В первые годы службы будущие декабристы Сергей Волконский Сергей Григорьевич Волконский (1788–1865) во время описанных событий служил в Кавалергардском полку поручиком, потом штаб-ротмистром, потом флигель-адъютантом Александра I. и Михаил Лунин Михаил Сергеевич Лунин (1787–1845) во время описываемых событий служил в Кавалергардском полку сначала корнетом, потом поручиком, потом штаб-ротмистром. жили в избе на берегу Черной речки, напротив Строганова сада Строгановский сад — местность на Выборгской стороне Санкт-Петербурга, где сейчас располагается здание Военно-морской академии..
«Мы оба были большие повесы, да и вправду сказать, и не только молодежь, но и прочие товарищи, даже и эскадронные командиры, любили и пошалить, и покутить. <...> Кроме нами занимаемой избы на берегу Черной речки, против нашего помещения была палатка, при которой были два живых на цепи медведя, да у нас девять собак. Сожительство этих животных, пугавших всех проезжих и прохожих, немало беспокоило их и пугало их тем более, что одна из собак была приучена по слову, тихо ей сказанному: „Бонапарт“, — кинуться на прохожего и сорвать с него шапку или шляпу. Мы этим часто забавлялись, к крайнему неудовольствию прохожих, а наши медведи пугали проезжих».
Пение
«В другой раз мы вздумали дать серенаду императрице Елизавете Алексеевне, которую вся молодежь любила, особенно от горькой семейной ее жизни с императором Александром. Мы взяли две лодки, взяли с собой на чем умели играть и из Новой Деревни Новая Деревня — район Санкт-Петербурга на правом берегу Большой Невки., где было наше соединение, поплыли против Каменного острова, где было пребывание государя и императрицы. И загудели серенаду, но, увидевши, что с потешной флотилии пустили на нас двенадцативесельный катер, мы успели приплыть в устье Черной речки, и как наши лодки были мелководные, то катер по мелководью не мог нас достичь, и мы выскочили из наших лодок, дай бог ноги, и тем кончилось безнаказанно наше похождение».
Купание
Лунин запомнился и другими выходками. Однажды ночью он на спор поменял местами все вывески на Невском проспекте. В другой раз, снова на спор, проскакал голым через весь Петербург. Еще он любил вызывать незнакомых офицеров на дуэль. Подойдя к офицеру, он говорил: «Милостивый государь, вы сказали...» «Милостивый государь, я вам ничего не говорил». — «Как? Вы, значит, утверждаете, что я солгал? Я прошу мне это доказать путем обмена пулями». На дуэли Лунин обычно стрелял в воздух, чего нельзя сказать о его противниках. Кроме того, он был известен своими протестами против бессмысленных формальных распоряжений.
«Лунин был гвардейским офицером и стоял летом со своим полком около Петергофа. Лето было жаркое, и офицеры и солдаты в свободное время с великим наслаждением освежались купанием в заливе; начальствовавший генерал-немец неожиданно приказом запретил под строгим наказанием купаться впредь на том основании, что купанья эти происходят вблизи проезжей дороги и тем оскорбляют приличие; тогда Лунин, зная, когда генерал будет проезжать по дороге, за несколько минут перед этим залез в воду в полной форме, в кивере, мундире и ботфортах, так что генерал еще издали мог увидать странное зрелище барахтающегося в воде офицера, а когда поравнялся, Лунин быстро вскочил на ноги, тут же в воде вытянулся и почтительно отдал ему честь. Озадаченный генерал подозвал офицера к себе, узнал в нем Лунина, любимца великих князей и одного из блестящих гвардейцев, и с удивлением спросил: „Что вы это тут делаете?“ „Купаюсь, — ответил Лунин, — а чтобы не нарушить предписание вашего превосходительства, стараюсь делать это в самой приличной форме“».
Костюмы
«...Жившие в Новой Деревне жаловались, что дачникам от стоящих там кавалергардов житья нет... Говорили, будто офицеры ходят мимо дам на Неву купаться в одних только накинутых на тело простынях и домой возвращаются в таком же костюме, что по ночам они бегают вдоль деревни, стучат дубинами в ставни и кричат: „Пожар! Пожар!“ Перепуганные со сна женщины выбегают на улицу в одном белье... <...> Днем они тоже не сидели спокойно, а с криками, шумом и гамом носились по нашей деревне Имеется в виду одна из деревень на берегу Черной речки. на своих собственных пожарных трубах, все стоя на ногах, в сюртуках без эполет, в голубых вязаных шерстяных беретах с серебряными кистями, точно таких, как теперь носят дети».
Гроб
«По ночам на Черной речке начал разъезжать черный катер с поставленным на нем черным же гробом; гребцы и сидевшие с факелами около гроба люди были одеты в черных плащах и больших круглых черных шляпах, как похоронные факельщики того времени. Все они заунывно пели „Со святыми упокой“ и этим будили и пугали крестьян и дачниц... Вскоре узнали, что факельщики эти были не кто иные, как молодежь кавалергарды, а в гробу почил не покойник, а шампанское».
Погоня
«На Черной речке жил также товарищ мой по полку, Валуев, малый, любивший кутеж. Он дал товарищам кутежный обед, который продолжался ужином. Все мы были очень грузны, и когда заметили, что один из наших эскадронных командиров тишком ускользнул из среды нас, то решено было его воротить, и некоторые из нас, как мы были уже полураздетые, сев без седел на лошадей, и я в том числе, пустились за ним. Этот эскадронный командир, Александр Львович Давыдов, женатый, жил на даче по Карповке; мы пустились во весь скач за ним, и как со Строгановского моста В настоящее время — Ушаковский. запрещено было прямо ездить чрез Дворцовый двор, мы, несмотря на это, пустились чрез него во весь скач и уже были далеко, когда пустились за нами вдогонку. Приехали на дачу Давыдова, когда там уже все спали, и нам сказали, что Давыдов уже в спальной своей жены. Нас это не остановило, и общим криком: „Давайте нам беглеца, он наш“, — мы вынудили Давыдова выйти и, по усиленной его просьбе, заставя его просить прощение, оставили в покое и уже другим объездом воротились продолжать наш кутеж».
Роза
«В описываемое александровское время у молодых военных повес была великая страсть к так называемым «гросс-шкандалам» с немцами. Петербургские бюргеры и ремесленники любили повеселиться со своими семействами в трактирах на Крестовском острове, в Екатерингофе и „Красном кабачке“ «Красный кабачок» — трактир на 10-й версте Петергофской дороги. Существовал с 1713 по 1919 год. Несмотря на то что находился за чертой города, был очень популярен у петербургской публики. Известен был тем, что с 28 на 29 июня 1762 года, после свержения Петра III, там ночевала Екатерина II с отрядом только что присягнувших ей гвардейцев.. Военная молодежь ездила туда как на охоту. Начиналось обыкновенно с того, что заставляли дюжих маменек и тетушек вальсировать до упаду, потом подпаивали мужчин, наконец, затягивали хором: „Freut euch des Lebens“ «Радуйтесь жизни...» (нем.) — песня швейцарского композитора Ганса Георга Негели на слова немецкого поэта Иоганна Мартина Устери. , — упирая на слова „Pflücke die Rose“ «Сорви розу» (нем.). В оригинале песни — «pflücket die Rose». , — и пошло волокитство. А в конце концов обыкновенно следовала генеральная баталия с немцами«.
Катания
«Станислав Потоцкий Вероятнее всего, Волконский имеет в виду Станислава Станиславовича Потоцкого (1787–1831) — сына польского магната, с 1804 года служившего в Конном лейб-гвардии полку. созвал многих в ресторан обедать, под пьяную руку мы поехали на Крестовский. Это было в зимнее время, был день праздничный, и кучи немцев там были, и забавлялись катаньем с гор. Нам пришла мысль подшутить над ними: мы разделились на две шайки и заняли платформу гор и, как садится немец или немка на салазки, толкали салазки из-под них ногой — любители катанья отправлялись с горы уже не на салазках, а на гузне. Немцы разбежались и, вероятно, подали жалобу; нас была порядочная ватага, но на мне одном оборвался взыск, и Балашов Александр Дмитриевич Балашов (1770–1837) — петербургский военный губернатор в 1809–1812 годах. Входил в состав Верховного уголовного суда по делу декабристов., тогдашний генерал-губернатор петербургский и старший в чине генерал-адъютант, вытребовал меня и объявил мне от имени государя высочайший выговор».
Наполеон
В 1805 году, после поражения под Аустерлицем, кавалергарды мечтали отомстить французам.
«Это чувство так было сильно в нас, что мы оказывали ненависть французскому посланнику Коленкуру... Арман Огюстен Луи де Коленкур (1773—1827) — французский дипломат, посол в Санкт-Петербурге. <...> Мы знали, что в угловой гостиной занимаемого им дома был поставлен портрет Наполеона, а под ним как бы тронное кресло, а другой мебели не было, что мы почли обидой народности. Что же мы сделали? Зимней порой, в темную ночь, несколько из нас, сев в пошевни Пошевни — широкие сани., поехали по Дворцовой набережной, взяв с собой удобно-метательные каменья, и, поравнявшись с этой комнатой, пустили в окна эти метательные вещества. Зеркальные стекла были повреждены, а мы, как говорится французами, fouette cocher „И след простыл“ (франц.).. На другой день жалоба, розыски, но доныне вряд ли кто знает, и то по моему рассказу, кто был в санках, и я в том числе».
Мадемуазель Адель
«На углу Черной речки, там, где дорога направляется к имению Ланских Владение гофмаршала Степана Сергеевича Ланского. Простиралось от Большого Сампсониевского проспекта до набережной Черной речки и шло вдоль Ланской дороги., стояла двухэтажная дача с балконом. В ней жила хорошенькая французская актриса m-elle Adele. За что-то ее бедную возненавидели кавалергарды. Раз как-то, среди бела дня, сидела она преспокойно у себя на балконе, как вдруг, откуда ни возьмись, налетели кавалергарды со своими пожарными трубами. И с криками „У Адели сердце горит!“ — давай качать на нее холодную воду... Несчастная женщина до того испугалась, что даже захворала... В другой раз мы с няней в Ланском парке набрели на несчастную Adele, привязанную веревками к толстому дубу. Такая страсть была: шляпа с нее упала на траву, длинная коса распустилась; рвется, отвязаться не может и кричит как зарезанная... И это все они же, кавалергарды, натворили... Она гуляла утром, а они поймали ее, привязали к дубу и ушли».
Засады
«По тогдашним рассказам, веселая мундирная молодежь иногда пробиралась ночью в палисадник хорошенькой дачки, занимаемой одною известною итальянскою певицею, и, сняв осторожно ставни, любовалась ночным туалетом красавицы; то устраивали засады в женских купальнях, то врывались через окошко в спальню какой‑нибудь молоденькой дамы и затем учтиво извинялись ошибкой, полагая, что здесь живет их товарищ».
Горбунья
«А то еще у Николая Ивановича Греча Николай Иванович Греч (1787–1867) — русский издатель, филолог, журналист. Ввел в русской журналистике и литературной критике жанр годового обозрения. с ними вышла неприятность: вздумалось ему как-то вечерком пойти гулять в Строгановский сад. Подошел он к плоту, а паром надо было подождать, на нем переезжали от Строгановского сада какая-то немочка с горбатенькой дочкой. Подъехали, мать вышла на берег, а девушка одной ногой вступила на плот, как вдруг с другого берега сильно дернули веревку, плот подался назад, бедная горбунья сорвалась и упала в речку... Греч проворно выхватил ее из воды и тут только увидал, что эту гадкую шалость устроили кавалергарды...
— Мерзавцы, негодяи, молокососы! Вы мараете свой мундир! Вас пороть надо! — начал орать им через реку Николай Иванович...
Они, погрозив ему кулаками, убежали... Обозленный Греч гулять не пошел, а вернулся домой. Не прошло и часа, как у нас за воротами послышались крики, угрозы, и на двор нахлынула толпа кавалергардов с огромными дубинами на плечах... Греч успел спрятаться».
Через несколько лет выяснилось, что зачинщиком у них был известный богач Савва Яковлев, штаб-ротмистр и правнук миллионера Саввы Яковлева-Собакина, известный дикими выходками, в частности, на своей даче на Черной речке.
Выстрел
Все попойки Савва Яковлев заканчивал одним ритуалом.
«Саввушка, ощущая порыв ко сну, хрипел: „Гроб!“ В это мгновение трое слуг подходили и, взяв Яковлева вместе с креслом, на котором он сидел, относили его к дверям залы. Трое других вносили ящики с шампанским, один... нес на позолоченном подносе серебряный гроб, вмещавший в себя ровно бутылку шампанского, другой на подносе же вносил пистолет, порох, пули и пистоны. Яковлев начинал заряжать пистолет... Один из лакеев откупоривал бутылку и выливал ее в гроб. Гость под поднятым над ним пистолетом выпивал гроб до дна и, поцеловав Яковлева, выходил из залы. Если же гость, будучи чересчур нагружен, осушив гроб, падал, то Яковлев, хохоча во все горло, приказывал „подобрать убитого“. Это значило, что свалившегося с ног гостя лакеи укладывали в одной из спален, назначенных для гостей».
Этот ритуал стал причиной смерти Яковлева.
«Яковлев зарядил пистолет пулей и... осушил „гроб“... Затем сказал, обращаясь к своему камердинеру: „Если Угрюмов Угрюмов — кузен Яковлева. или Вадковский Вадковский — соперник Яковлева в любви. придут и не захотят „гроба“, то я их застрелю вот так!“ Потом он быстро повернул дуло пистолета к своему лицу, раздался выстрел, и Савва, смертельно раненный, весь в крови, свесился с кресла, успев, однако ж, проговорить то приказание, которое он всегда отдавал: „Подобрать убитого“».
