Случайные находки и трагические пропажи

Arzamas попросил нескольких исследователей вспомнить, как были сделаны самые примечательные архивные находки — и что стало причиной самых печальных архивных утрат

Самые неожиданные находки

Названия тканей неизвестных цветов

Александр Лифшиц, заведующий отделом редких книг и рукописей Научной библиотеки МГУ, доцент Школы филологии НИУ ВШЭ: «Однажды в поисках вполне прозаических сведений я нашел составленный в XVIII веке список имущества упраздненных церквей и потом часа полтора или два, забросив все, провел, наслаждаясь перечнем разнообразных шелковых, хлопчатых, шерстяных тканей, названий которых я никогда не встречал. Равным образом и обозначения цветов мало что мне говорили. Бог его знает, что такое „ризы из лудану дикого“. Просто музыка».

Смех Южина и Ленского

Валерий Золотухин, автор работ по истории театра, истории и теории звучащей художественной речи, преподаватель РГГУ и РУДН: «Когда я готовил диск с записями двух актеров Малого театра — Александра Южина и Александра Ленского — из компиляции записей с фоноваликов предпринимателя и коллекционера, одного из первых в России энтузиастов фонографа Юлия Блока, то переслушивал многочисленные дубли и варианты их монологов и диалогов. Диалог на одной из этих записей вдруг прервался, я услышал какое-то странное фырканье и сначала подумал, что это дефект валика. Но потом стало ясно: это смех. Знаменитые актеры, премьеры императорских театров расхохотались! Видимо, от нелепости ситуации: два очень солидных, между прочим, господина разыгрывают шекспировскую сцену, обращаясь к какой-то механической штуковине. Я люблю такие моменты, эта запись очень запомнилась мне, ведь все остальное звучало как череда сообщений, отправленных слушателю столетие с лишним назад, а здесь аудиодокумент срабатывал иначе — он сохранял ситуацию.

Другая история связана с архивом лингвиста, стиховеда, исследователя звучащей художественной речи Сергея Игнатьевича Бернштейна. Мы вместе с моим немецким коллегой Виталием Шмидтом долгое время безуспешно пытались найти следы его огромного, как мы уже знали, домашнего архива, где, предположительно, хранились многочисленные неопубликованные рукописи 1920–30-х годов, то есть тех лет, когда он очень плодотворно работал над теорией звучащей художественной речи. Мы постепенно составили список его неопубликованных работ и, гуляя по Москве, Питеру и Регенсбургу, строили предположения — не более чем! — что же из этого могло сохраниться. Разные нити вели в рукописный отдел РГБ, но никаких следов бернштейнов­ских документов в каталоге не было, и только спустя некоторое время нам все-таки удалось выяснить их судьбу: собрание было передано в рукописный отдел Ленинки, но из-за различных бюрократических проволочек так и не было принято и хранилось все эти годы среди неописанных документов. Когда я его разбирал, передо мной один за другим ложились на стол те статьи, доклады, протоколы, которые мы когда-то обсуждали, но не мечтали увидеть живьем, — и это было потрясающим моментом материализации фантазии».

Тройка Блоку от Бунина

Татьяна Двинятина, старший научный сотрудник рукописного отдела ИРЛИ (Пушкинский Дом) РАН: «Если говорить о нелепых (на грани поразительного и смешного) архивных материалах, то одним из таких был том стихотворений Блока 1946 года с пометами Бунина на полях. Он находится в Орловском литературном музее имени Ивана Сергеевича Тургенева. Читая, Бунин оставлял пылкие пометы и выставлял Блоку оценки, самой высокой из которых была тройка с минусом, сопровождавшаяся ремаркой: „Это, в общем, ничего себе“.

Но самый яркий случай в моей практике — работа с материалами Бунина. Моей изначальной задачей было просмотреть авторские экземпляры собраний сочинений (у Бунина есть два главных — 1915 и 1934–1936 годов). Но кроме них, а также отдельных рукописей, правленых и авторизованных машинописей в РГАЛИ нашлась тетрадь стихотворных автографов. Бунин писал в ней во время своего деревенского уединения в Глотове Орловской губернии, где он частенько жил у родных и где провел большую часть
1915–1917 годов. При очень малой сохранности дореволюционных автографов (обычно после публикации Бунин автографов не оставлял, эта тетрадь осталась, видимо, потому, что в октябре 1917 года пришлось из Глотова срочно бежать) — это материал уникальный. В первый раз можно было увидеть этапы работы Бунина с текстами, восстановить и исправить множество ошибочно (позднее) поставленных — автором же — дат, понять, какие переходы проложены от одного текста к другому, как они связаны, почему возникли и так далее. Это было чудо».

Рецепт, записанный Ефросином Белозерским, и забытые рукописи старообрядцев

Александр Бобров, ведущий научный сотрудник отдела древнерусской литературы ИРЛИ (Пушкинский Дом) РАН: «Самая необычная история у меня случилась с новым автографом знаменитого книжника и писателя Ефросина Белозерского (XV век). В 1980 году вышло описание рукописей Ефросина, и с тех пор о нем было написано множество исследований, выявлены десятки его помет на полях рукописей, но, несмотря на весь интерес, его новые значительные автографы не находились. Так случилось, что я просто читал описание рукописей Софийского собрания РНБ и один из сборников показался мне по составу очень ефросиновским. Я пошел в отдел рукописей РНБ и заказал этот сборник, надеясь, что заинтересовавшие меня фрагменты окажутся еще одним автографом Ефросина. Увы, почерк был другой! Но в той же рукописи, представлявшей собой конволют из тетрадей разного времени и авторства, я вдруг увидел характерный почерк Ефросина, причем совсем не там, где надеялся, — не в исторических сочинениях, не в выписках по всемирной и русской истории, а в каком-то странном, на первый взгляд, богослужебном тексте. Оказалось, что Ефросин в 1500 году (это самая поздняя точная дата его биографии) переписал чин освящения мира и рецепт его составления. Миро — это самое священное и самое таинственное вещество в христианстве. Обряд его приготовления должен быть «утаен от мирских», совершается только высшим иерархом, только в Великий четверг и заключается в нисхождении Святого Духа в приготовленное вещество. Рецепт содержит упоминания 15 растительных компонентов. Что же касается второго почерка, который сначала показался мне ефросиновским по содержанию текстов, то он, вероятно, принадлежит ученику Ефросина, пока остающемуся безымянным  См. подробнее: А. Г. Бобров. Чин мироварения в автографе Ефросина Белозерского // Труды отдела древнерусской литературы. Т. 58. СПб., 2007..

Другая история случилась в один из посленовогодних дней в середине 1980-х годов. Я тихонечко сидел на «пауделе» (это гапакс старых сотрудников Публички — выступающая как полка часть книжного шкафа) в самом дальнем конце самого дальнего первого зала отдела рукописей Публичной библиотеки. Мне было так похмельно, что я остановившимся взглядом смотрел на шкаф перед собою, пока не сообразил, что буквы на шкафной описи имеют какой-то очень странный смысл: „Собрание старославянских рукописей. Полка такая-то“. Работая хранителем собраний древнерусской книги, я точно знал, что коллекции с таким названием у нас нет, но для верности обошел всех более опытных коллег и спросил: „Есть ли у нас фонд под названием ‚Собрание старославянских рукописей‘“? Никто не знал такого фонда, и по справочникам он не числился. Тогда я организовал для всех желающих экскурсию в дальний угол первого зала и продемонстрировал шкафную опись. На соответствующей полке стояли 14 старообрядческих рукописей. На каждой из них на последнем листе или на внутренней стороне нижней крышки переплета находилась отсылка к книге поступлений 1940 года, а в ней, соответственно, было указано: „из резервного фонда“. Теперь это собрание называется „Санкт-Петербургское общество старообрядцев поморского согласия. 14 ед. хр.; XVIII–XIX вв.“».

Неприличные стихи

Алексей Балакин, старший научный сотрудник ИРЛИ (Пушкинский Дом) РАН, ученый секретарь Пушкинской комиссии РАН: «Самый забавный эпизод произошел со мной в РГАЛИ, где я выявлял списки сатиры Александра Федоровича Воейкова „Дом сумасшедших“. Просматривая пачку заполненных мной требований, сотрудник архива внезапно вытащил одно и сказал: „За разрешением на выдачу этого дела обратитесь к директору“. Недоумевая, я пошел к директору, отстоял очередь, затем был строго допрошен, зачем мне это дело и что я с ним собираюсь делать, — но все же разрешение получил. Когда через день открыл его, то готов был и смеяться, и досадовать: списывая шифр с карточки, я ошибся и выписал не „Дом сумасшедших“, а сборник совершенно неприличных стихотворений середины XIX века. Пришлось в следующий приезд в Москву быть внимательнее».

Восстание декабристов глазами обывателя

Елена Марасинова, ведущий научный сотрудник Института российской истории РАН: «Прийти искать что-то одно, а найти что-то другое — это обычная практика, так бывает почти у всех. Когда моему сыну было 10 лет, а дочери один год, я работала в Тюбингенском университете. Там в библиотеке хранился архив Александра Брикнера — историка XIX века, немца по происхождению, российского подданного, который преподавал в Казанском, Одесском и Дерптском университетах, а выйдя в отставку, уехал в Германию, в Тюбинген. В 1933 году, спустя много лет после его смерти, его дочь передала весь архив отца в библиотеку университета. Несмотря на то что в одном здании с этой библиотекой находится Институт истории Восточной Европы, никто из сотрудников никогда не интересовался местным отделом рукописей — все, что логично, стремились поехать в российские архивы. А я из-за детей была вынуждена работать в местных архивах и пошла посмотреть материалы Брикнера. Оказалось, что в его бумагах затерялся дневник периода восстания декабристов, автором которого был, по всей видимости, некий Николай Николаевич Яновский, ранее служивший в чине губернского секретаря переводчиком при Почтовом департаменте, а к 1825 году, по всей видимости, вышедший в отставку. Николай Николаевич был сыном малоизвестного сейчас литератора Николая Максимовича Яновского (?–1826), который сотрудничал в нескольких журналах и издал пару книг. Николай Максимович одно время слу­жил начальником 1-го отделения Почтового департамента, куда, очевидно, пристроил и сына. В 1816 году он был избран почетным чле­ном Вольного общества любителей российской словесности, к которому принадлежали многие участники событий на Сенатской площади, упомянутые в дневнике его сына Николая Яновского. В этом тексте события, потрясшие весь Петербург, изображены с точки зрения образованного обывателя, старательно записывающего все слухи и домыслы, которыми жило столичное общество в первые дни после восстания. Дневник я опубликовала и даже подготовила перевод на английский язык  The Alexander Brückner Archive and an Unknown Diary of the Period of the Decembrist Uprising // «A Century Mad and Wise»: Russia in the Age of the Enlightenment. Ed. E. Waegemans, M. Levitt. Groningen, 2015. ».

Причины самых памятных архивных утрат

Революции

Александр Лифшиц: «Петр Петрович Дубровский поживился французскими архивами, которые революционный французский народ выбрасывал безжалостно из окон. Но Дубровский точно не мог унести все — что-то, конечно, пропало навсегда».

Константин Полещук, старший научный сотрудник Музея Москвы: «В 1917–1920 годах был разгромлен бесценный архив канцелярии Московского отделения Министерства императорского двора, располагавшийся в Троицкой башне Московского Кремля. По сообщениям архивистов, „те документы, на которых строились… известные труды И. Е. Забелина по описанию быта русской жизни с древнейших времен, теперь лежат поруганные и буквально загаженные, так как разрушители и грабители в нескольких местах Дворцового архива поустроили отхожие места“».

Елена Марасинова: «Личный архив династии Воронцовых хранился в селе Андреево. Одна старая жительница этого села вспоминала, как после революции и разграбления усадьбы дети любили брать охапки рукописей, забираться на крышу флигеля и смотреть, как листки летят на землю. Так погибла большая часть архива».

Войны

Ольга Эдельман, ведущий специалист Государственного архива РФ: «При эвакуации дел московских архивов в октябре 1941 года были потери. Коллеги даже вспоминали, что, когда они везли дела на грузовиках к последним отходящим в эвакуацию поездам, несколько папок на ходу выпали из кузова — и не было времени остановиться подобрать».

Пожары

Павел Сербин, музыкант, художественный руководитель оркестра Pratum Integrum: «В 2007 году от пожара погибла библиотека в Веймаре, где хранились в том числе ноты, принадлежавшие великой княгине Марии Павловне, дочери Павла Первого. Незадолго до этого я был рядом с Веймаром и подумал: не заехать ли? Но поленился. Решил, что проще будет заказать копии оттуда удаленно. Приехал в Москву и через недели полторы написал им, и мне пришел ответ, что, мол, простите, мы сгорели пять дней назад».

Александр Лифшиц: «От собрания профессора Баузе  Федор Григорьевич Баузе (1752—1812) — ректор Московского университета, один из первых собирателей памятников древнерусской письменности. В каталоге собрания, составленном после его смерти, описано 460 рукописей. остался лишь перечень, а остальное погибло в пожаре 1812 года. В 1970-х годах сгорел Костромской областной архив, потому что мальчишки кидали через окошко зажженные газеты — им хотелось увидеть, что находится внутри темного помещения, которое казалось загадочным… Таких случаев много».

Потопы

Ирина Ролдугина, старший преподаватель Школы исторических наук НИУ ВШЭ: «В середине нулевых в хранилище РГАДА  РГАДА — Российский государственный архив древних актов. случился потоп — насколько я знаю, некоторые документы не спасли. Своими глазами видела, как спасали коллекцию: читальный зал федерального, главного архива по древности и раннему Новому времени в России закрыли, мокрые, хлюпающие от влаги документы разложили по столам, и, вооружившись фенами из дома, сотрудники с утра до вечера сушили дела».

Аварии

Татьяна Двинятина: «Я видела своими глазами аварию системы пожаротушения в рукописном отделе ИРЛИ в феврале 2003 года. Были утрачены рукописи Ивана Андреевича Крылова».

Переезды

Константин Боленко, заведующий отделом редких книг, рукописей и фотофондов Государственного музея-усадьбы «Архангельское»: «В 1920-е годы при сложных перемещениях юсуповского архива из бывших домов и усадеб в государственные архивохранилища бесследно исчез знаменитый альбом Николая Борисовича Юсупова, который он начал еще во время своего заграничного путешествия в 1776 году и вел вплоть до 1830 года (известно, что в нем находилась писарская копия пушкинского послания „К вельможе“). Для изучения круга общения Юсупова, его литературных и художественных вкусов этот альбом был бы совсем не лишним».

Воры

Александр Бобров: «Эту историю я знаю со слов Николая Николаевича Розова. Однажды перед войной вдруг в отделе рукописей пропало Остромирово Евангелие 1057–1058 годов, древнейшая русская датированная книга. Искали-искали, с ног сбились — и вдруг нашли его сверху на одном из шкафов, ободранное, без драгоценного переплета. Оказалось, что приходили какие-то рабочие и позарились на драгоценный оклад, а саму рукопись как ненужную забросили на шкаф. Оклад так и не нашли. Остромирово Евангелие хранится до сих пор в расплетенном виде, каждый лист отдельно, что очень удобно для изучения. А оклад был поздний, нечего и горевать».

Евгений Акельев, доцент Школы исторических наук, старший научный сотрудник Центра фундаментальных исследований и Лаборатории социально-исторических исследований НИУ ВШЭ, специалист РГАДА: «Сотрудник тогдашнего ЦГАДА  ЦГАДА — Центральный государственный архив древних актов, название РГАДА в 1941–1991 годах. Апостолов в 1970-х, кажется, годах утащил из архива оригинал Тявзинского мирного договора, но почти сразу, при попытке продать его, был вычислен, пойман и посажен в тюрьму, а документ, слава богу, вернулся в архив».

Спецслужбы

Илья Венявкин, историк советской литературы и культуры: «Есть много важных архивов, которые были уничтожены или пропали в КГБ после арестов писателей — например, Исаака Бабеля и Бориса Пильняка. Есть ли шанс, что они еще найдутся, или пропали навсегда — неизвестно. В принципе, что-то найти возможно: всего два года назад Архив ФСБ передал Минкульту рукопись романа Василия Гроссмана „Жизнь и судьба“. Может быть, еще что-нибудь всплывет. Хотя сейчас основная тенденция заключается в том, чтобы, наоборот, фактически ограничивать доступ к уже открытым документам, а не рассекречивать новые. Такая закрытость архивов, хранящих материалы по многим ключевым точкам советской истории, гораздо хуже, чем пожар».

Случайные потери

Алексей Балакин: «Документы могут исчезать и незаметно для исследова­телей. Не так уж редки случаи, когда местонахождение доступных нашим старшим коллегам полвека назад бумаг ныне неизвестно. Это не значит, что они утрачены: лежат себе в каких-то коробках, неопознанные и невыявленные, потерявшие автора и название в процессе передачи из фонда в фонд, из одного архива в другой, после перешифровок и каталогизаций. Если же вспоминать самые загадочные архивные пропажи, то прежде всего приходит на ум судьба подлинных тетрадей дневника Александра Никитенко  Александр Никитенко (1804–1877) — историк литературы, чиновник Министерства народного просвещения, профессор Санкт-Петербургского университета. Много лет вел подробный дневник, опубликованный в 1889–1892 годах., которые, судя по документам, должны были быть в 1920-е годы переданы в Пушкинский Дом, но там не оказались. Не исключено, что сейчас они лежат как „дневники неустановленного лица“ где-нибудь в Британской библиотеке…»