Конспект Массовое чтение византийцев
Краткое содержание пятого эпизода из курса Сергея Иванова «Краткая история византийской литературы»
Массовой литературой византийцев, несомненно, можно считать жития святых. Это условный термин, потому что сюда входят далеко не только жития: это и мученичества, и так называемые апофтегмы — изречения Отцов Церкви и знаменитых пустынников, и душеполезные истории, и чудеса, и многие другие подвиды жанра. Сегодня вся совокупность этих текстов описывается термином «агиография».
Эти тексты не воспринимались как часть художественной литературы, но являлись ей по факту: они составляли предмет повседневного чтения всякого образованного византийца — не только монаха, но и светского человека. Нам известны два или три каталога частных библиотек византийских магнатов, и в них житийная литература представлена наибольшим количеством названий.
Житийная литература строится на постулатах, которые развились в христианстве не сразу, поскольку сама фигура святого — позднее явление христианской жизни. Но даже прежде, чем вокруг фигуры святого начало развиваться богословие, христиане стали создавать тексты о выдающихся людях, подражая языческим жизнеописаниям.
Первоначально речь шла о пустынниках — самым первым было житие святого Антония, человека, удалившегося из мира в пустыню.
«Разумеется, перед создателем такого текста неизбежно вставал художественный вопрос: где набрать материал для этого нарратива?Ведь если человек проводит все свое время в молитвах, если он ушел из мира, если он ни с кем не общается, кроме Бога, в его жизни не происходит никаких событий. Действительно, ведь день святого — это, как правило, день его смерти: его истинная жизнь начиналась после смерти, на небесах. И праздновать нужно было его смерть. Но что же тогда включить в его жизнеописание? Это литературное развитие происходило невероятно медленно и шаг за шагом».
Первоначально это были диалоги между старшими и младшими подвижниками. Потом, когда пустынники стали объединяться в группы, начали появляться сценки из жизни монастырей. Затем эти группы стали возвращаться в города. Первое время это вызывало протест сторонников классического пустынничества, но очень благотворно сказалось на развитии жанра — потому что городская жизнь создавала массу ситуаций, в которых святой мог проявить свои чудесные качества.
Многие жития строятся вокруг чудес — чудеса даже составляют отдельный поджанр житийной литературы. Есть целый ряд святых, о жизни которых нам ничего не известно, а чудеса они творят после смерти, из-за гроба.
Чудеса описывались для того, чтобы привлечь новых паломников в храм того или иного святого; поэтому между ними возникала конкуренция. Разумеется, священники соответствующих церквей соревновались между собой в завлекательности такого рода текстов — и подчас они оказываются довольно фривольными и пикантными, призванными рассмешить своих читателей.
Тексты эти дошли до нас в невероятном изобилии, и не только по-гречески, но и по-сирийски, и по-коптски. Некоторые сохранились только в древнеславянских переводах, а греческие оригиналы погибли, другие известны на древнегрузинском или древнеармянском, третьи — только на латыни. Это был интернациональный мир, и эти тексты писали люди, для многих из которых греческий не был родным языком.
«И уж чего они совсем не учитывали, это традиций древнегреческой литературы. Это был невероятно народный жанр. Он позволял себе освобождаться от всех конвенций и условностей античной литературы, и именно в жития в максимальной степени проникали фольклорные представления, анекдоты и грубые шутки».
Впрочем, довольно скоро житийная литература включила в себя и подражание античной биографии — жития патриархов, настоятелей монастырей и Отцов Церкви следовали правилам, созданным Плутархом и другими греческими биографами.
«По мере того как христианство становилось государственной идеологией, а принадлежность к церкви — формой политической лояльности, перед создателями житий возникал вопрос, что делать с такой парадоксальной и по определению взрывной фигурой, как святой. Ведь он пришел взорвать мир, указать людям, что они живут в своей повседневности неправильно, что нужно обратиться взором к сияющим вершинам вечного блаженства и вспомнить о пропастях ада, которые их ожидают. Такой персонаж по определению противоречил заиливанию, рутинизации христианской жизни в империи».
Мы видим следы этого явления в целом ряде житийных персонажей, которые возникают в конце V и в VI веке. Это парадоксальные святые, они очень странно себя ведут: вместо того чтобы уйти в пустыню и там навсегда исчезнуть из мира, они не просто возвращаются в мир, а возвращаются в него, чтобы его взорвать, чтобы вызвать изумление, оторопь у простых обывателей. Таковы святые столпники, которые проводят свою жизнь, стоя на столбе, или святые трансвеститы — дамы, которые в полное нарушение канонов вселенских соборов одеваются в мужское платье и живут в мужских монастырях, а их женская природа обнаруживается только после их смерти. Но самой парадоксальной является в этом смысле фигура юродивого.
Житие первого юродивого, Симеона Эмесского, было написано в первой четверти VII века Леонтием Неапольским. Оно представляет собой невероятную последовательность бурлескных действий, находящихся на грани кощунства.
«...Симеон приходит в город Эмес. А появление его в этом городе было таково: честной Симеон, увидев на гноище под стенами сдохшую собаку, снял с себя веревочный пояс и, привязав к ее лапе, побежал, волоча собаку за собой, и вошел в город через ворота, расположенные вблизи школы. Дети, заметив его, закричали: „Вот идет авва-дурачок!“ — и бросились за ним бежать, и били его. На следующий день — это было воскресенье — он запасся орехами и, войдя в церковь при начале службы, стал бросаться ими и гасить светильники. Когда подошли люди, чтобы его вывести, Симеон вскочил на амвон и начал оттуда кидать в женщин орехами. С большим трудом его вывели на улицу, и тут он опрокинул столы пирожников, которые до полусмерти избили его».
Деятельность юродивого начинается с прямого святотатства: он нарушает литургию в церкви. Это нужно, чтобы показать людям, что каждодневное благочестие, хождение в церковь, раздача милостыни — это не все. Что христианство — это про чудо, про что-то невероятное.
Все это дает невероятно богатый материал для житийной литературы. Если изначально читатель брал житие, чтобы попытаться подражать его герою, то следовать примеру юродивого никому не придет в голову: люди читают житие, чтобы понять что-то экзистенциальное, что-то запредельное, что-то важное. В этом смысле житийная литература является предком современной психологической литературы.
Первое время жития рисуют святых, практически вышедших праведниками из утробы матери — читатель ничего не узнает о том, как святой пришел к святости. Это меняется в конце X века — прежде всего в житии Нифонта Констанцского. Это первый житийный персонаж, который рождается грешником, проходит через невероятные испытания, сомнения и страшные падения и в конце концов достигает святости.
«Это совершенно невероятный по своей драматической силе, — пожалуй, сравнимой разве что с Достоевским — текст, в котором святой сначала борется с поползновениями своей плоти, со своей склонностью к дурным компаниям, а потом, когда ему кажется, что он уже достиг совершенства, вдруг начинает сомневаться в бытии Божием. Диалоги героя с чертом, который приходит к нему и говорит, что Бога нет, — это литература высшей пробы».
К сожалению, именно в этот момент творческое развитие византийской житийной литературы прерывается. В конце X века создается государственная комиссия во главе с Симеоном Метафрастом, которая каталогизирует жития, выбрасывает все сомнительные и переписывает те, которые должны остаться в литургическом обиходе. Эта реформа наносит смертельный удар византийской житийной литературе: если до X века это самый плодоносящий жанр, то начиная с XI века количество житий катастрофически сокращается.
«Государство начинает преследовать попытки создать новые жития, новых святых. Посыл состоит в том, что хватит с нас святых. Cвятые — люди непредсказуемые; жития часто соблазнительны и непонятны».
Результатом этой реформы явилось вымывание из оборота неожиданных, новаторских житий. В тот самый момент, когда византийская житийная литература вышла на новые горизонты, ее развитие было искусственно прервано.
