Конспект Сладкопевцы
и их каноны
Краткое содержание четвертого эпизода из курса Сергея Иванова «Краткая история византийской литературы»
Поэзия — жанр литературы, неизбежно связанный с фонетикой языка. В этой сфере в греческом языке в III и IV веках произошли глубокие изменения. Изменилось произношение многих гласных; практически исчезло различие долгих и кратких гласных, на котором строилась древнегреческая поэзия. Кроме того, ударение, в древнегреческом языке имевшее музыкальный характер, при переходе к Византии стало более экспираторным Экспираторное ударение — ударение, при котором ударяемый слог выделяется силой выдоха..
Все это не могло не сказаться на характере поэзии — все сложные метры античной литературы были обречены, поскольку не соответствовали новой ритмической структуре языка. Сохранились только те античные размеры, которые можно было легко отбивать как ритм.
«С приходом христианства изменилась сама природа поэзии. Появилась потребность в том, чтобы создать новую поэзию, которая сопровождала бы христианскую литургию. Все попытки приспособить античные поэтические размеры к потребностям новой христианской реальности окончились неудачей. Даже выдающиеся поэты и глубокие философы, богословы вроде Григория Назианзина, одного из Отцов Церкви IV века, пытались писать литургическую поэзию, но у них получалась поэзия хоть и религиозная, но ни в коем случае не годившаяся для новых обстоятельств — Церковь требовала принципиально нового слова. И это новое слово было сказано в VI веке поэтом, сирийцем по происхождению, Романом Сладкопевцем».
Роман Сладкопевец создал принципиально новый вид поэзии — кондак. Это способ организации поэтического текста, который строится, во-первых, на ударениях (а не на долготах и краткостях) и, во-вторых, на количестве слогов. Это революционное достижение позволило Роману Сладкопевцу добиться совершенно новой образности и эмоциональности литературы.
До нас дошло несколько десятков кондаков, написанных Романом Сладкопевцем; еще несколько десятков условно приписываются Роману или написаны по стопам его поэзии. Самый знаменитый кондак — акафист Богородице — написан, по всей видимости, не Романом.
Ангел достославный, с небес нисшедший
Молвит Богородице «Радуйся»,
Созерцая Господа воплощение, гласом своим бесплотным
возопиял и возглаголал, и провещал в изумлении:
«Радуйся, чрез Тебя радость сияет,
радуйся, чрез Тебя горесть истает,
радуйся, Адамова горя утешение,
радуйся, Евина плача прекращение,
радуйся, высота неизъяснимая человеческим умам,
радуйся, глубина неизследимая и ангельским очам,
радуйся, что подъемлешь все Подъявшего,
радуйся, что объемлешь все Объявшего,
радуйся, звезда, зарю возвещающая,
радуйся, вода, тварь омывающая,
радуйся, чрез Тебя обновление миру,
радуйся, чрез Тебя воплощение Богу,
радуйся, Невеста неневестная!»
В этой поэтической форме в зачаточном виде присутствует рифма, абсолютно неизвестная античной поэзии — но и не та рифма, к которой мы привыкли: в ней рифмуются между собой не концы строк, а все члены предложения.
Кондак жил в византийской поэзии не очень долго. Ему на смену пришла новая форма литургической поэзии — канон: гораздо более сложная, статуарная и монологичная. Примерно к X веку практически вся литургическая поэзия строилась на каноне, а кондак практически не использовался.
Это соответствовало изменениям в самой литургии православной церкви. Она становилась более статуарной: клир теперь гораздо меньше передвигался по церкви, чем раньше.
Параллельно продолжала существовать и унаследованная от античности, но изменившая свой характер светская поэзия — поэзия античных метров: гекзаметр и двенадцатисложник. К примеру, двенадцатисложником были написаны все сатирические стихи знаменитого стихотворца XI века Христофора Митиленского.
Молва идет (болтают люди всякое,
А все-таки, сдается, правда есть в молве),
Святой отец, что будто бы до крайности
Ты рад, когда предложит продавец тебе
Святителя останки досточтимые;
Что будто ты наполнил все лари свои
И часто открываешь — показать друзьям
Прокопия святого руки (дюжину),
Феодора лодыжки… посчитать, так семь,
И Несторовых челюстей десятка два
И ровно восемь черепов Георгия!
Христофор Митиленский вовсе не был вольнодумцем или атеистом — это был глубоко верующий человек, тем не менее позволявший себе такую язвительность.
Существовали и фольклорные виды стихов. Они не фиксировались письменно, и сохранилось всего три обрывка таких народных частушек. Они показывают совсем другую ритмическую структуру, но судить о ней мы практически не можем.
В конце X века в византийскую поэзию вошел принципиально новый метр: так называемый политический стих, или пятнадцатисложник. Он, очевидно, вышел из народных глубин, но под пером знаменитого мистика конца X —начала XI века Симеона Нового Богослова превратился в литературу.
Симеон Новый Богослов позволял себе невероятно смелые с богословской точки зрения откровения: он описывал свое непосредственное общение с Богом, без помощи Церкви и других институтов, утверждая, что истинный христианин должен непосредственно физическими очами созерцать божество. Это было воспринято как ересь, и в конце концов Симеон был отправлен в ссылку. Такое чрезвычайное содержание требовало чрезвычайной формы. И он выбрал для этого форму пятнадцатисложника — тогда еще, видимо, устного, но превращенного им в письменный поэтический размер.
После него пятнадцатисложник входит в литературный быт. В XI веке им был записан героический эпос о Дигенисе Акрите.
Наконец, в XII веке в высокую поэзию вошли народный размер и народный язык. Революционное открытие, что поэзию можно писать не только возвышенным языком, принадлежит Феодору Продрому, придворному поэту Комнинов, автору середины XII века.
Феодор Продром писал поэтические тексты в разных жанрах, но больше всего прославились четыре его поэмы, написанные под псевдонимом Птахопродром (Бедный Продром). Они написаны от лица разных людей: бедного интеллектуала, который не может найти применения своему образованию, мужа-подкаблучника, бедного монаха.
Ведь стоит мне хоть на чуть-чуть из церкви отлучиться
Да пропустить заутреню — ну мало что бывает! —
Как уж пойдут, как уж пойдут попреки да упреки:
«Где был ты при каждении? Отбей поклонов сотню!
Где был во время кафисмы? Сиди теперь без хлеба!
Где был при шестопсалмии? Вина тебе не будет!
Где был, когда вечерня шла? Прогнать тебя, да все тут!»
<…>
Ты не смотри, что тот, другой, вкуснее ест и больше,
Дурного слова не скажи про все его повадки,
Затем, что это — протопоп, а ты — пономаренок,
Затем, что в нотах он знаток и в хоре правит пеньем,
Меж тем как ты лишь рот дерешь, а в пенье — ни бельмеса.
Он счет деньгам у нас ведет, а ты таскаешь воду;
Он деньги в сундуке хранит, а ты — головки лука;
Он всех ученей, лучше всех Писание читает,
А ты и в азбуке едва ль сумеешь разобраться…»
Это ироническая, шутливая поэзия, очевидным образом стилизованная с помощью такого разговорного и разухабистого народного ритма. Конечно, Продром использовал народный язык как литературный прием, обращаясь к придворным ценителям. Но это показывает, что в XII веке, через семьсот лет после своего рождения, византийская литература впервые почувствовала себя достаточно уверенно, чтобы выйти за пределы предписанной железной, затверженной нормы древнегреческого языка.
