Сказители-звезды
Мода на народную поэзию возникла в конце XIX века в Москве и Петербурге. Собиратели фольклора стали охотиться на носителей старин, часто вырывая их из естественной среды. В результате судьбы многих сказителей непоправимо изменились — и не всегда в лучшую сторону.
Династия Рябининых
«В русской фольклористике, пожалуй, нет другого имени, которое было бы окружено таким почетом и уважением, как Рябинины. Несколько поколений этой славной династии стали гордостью отечественной культуры».
Трофим Григорьевич Рябинин (1791–1885)
На первого из сказителей династии старообрядцев Рябининых наткнулся, путешествуя по Олонецкому краю, знаменитый русский этнограф Павел Николаевич Рыбников, тогда еще ссыльный студент.
Трофим Григорьевич Рябинин родился в 1791 году недалеко от Кижей, рано остался сиротой и кормился за счет крестьянской общины. Свой будущий репертуар — 26 сюжетов — он еще подростком начал перенимать во время учебы в артелях. Не имея своего дома, Рябинин пошел примаком в дом отца жены и очень гордился позднее, что постепенно обзавелся собственным хозяйством, сам встал на ноги и даже стал после смерти тестя главой жениного рода. Для этого кроме основного занятия — хлебопашества — ему пришлось зарабатывать рыбным промыслом. Так что, когда следующий славист, посетивший Рябинина, А. Ф. Гильфердинг, в 1871 году вывез его в Петербург, оказалось, что тот бывал уже в столицах — по рыбным делам.
На публичном выступлении Рябинина в битком набитом зале Русского географического общества присутствовал и его председатель — великий князь Константин Николаевич. После выступления князь преподнес сказителю серебряный кубок в древнерусском стиле и сто рублей. А годом позже Трофим Рябинин был представлен к медали «За полезное», став, таким образом, одним из первых крестьян, удостоенных правительственной награды.
Трофим Григорьевич не дожил до начала активного использования фонографа, зато несколько былин из его репертуара с голоса записал Мусоргский и использовал в последней сцене «Бориса Годунова», а тексты вошли в школьные хрестоматии.
Иван Трофимович Рябинин (1845–1910)
Через 22 года после триумфа в Петербурге Трофима Рябинина его сына Ивана разыскал и привез на гастроли в Петербург петрозаводский учитель Виноградов. Десятки выступлений перед различными аудиториями, запись на фонограф, шум и успех приводят в смущение старовера строгих правил. Иван Трофимович серьезен, вина не пьет, не курит, постами питается капустой и квасом, ходит с собственным стаканом в кармане. Рябинин стал неплохо зарабатывать концертами, но вскоре, затомившись, вернулся в деревню.
Прошло несколько лет — и его снова вызывают, записывают для Чикагской всемирной выставки, приглашают в светские салоны; о нем пишут газеты, сам Николай II с супругой слушает его с текстом в руках, награждает медалью «За усердие» и золотыми часами. Рябинина везут в Константинополь, Софию, Вену, Прагу, Варшаву, Белград, Одессу, Киев (последний особенно интересовал Рябинина, столько раз певшего о «стольном граде»); он встречается с послами, с самим Шаляпиным. Рябинин восхищает всех своей воздержанностью, неизменно пользуясь своей липовой ложкой, деревянной чашкой и граненым стаканом, который дала ему в дорогу жена, чтобы не «обмирщиться». Через несколько лет после триумфальных гастролей Иван Трофимович умер в родной деревне, практически забытый.
Иван Герасимович Рябинин-Андреев (1873–1926)
Фольклористы познакомились с пасынком Ивана Трофимовича Рябинина в 1921 году, когда петроградский Институт живого слова, занимавшийся изучением живой речи, обратился к былинному наследию и послал в деревню Гарницы за И. Т. Рябининым. Сам Иван Трофимович к тому времени уже давно скончался, но сотруднице института удалось привезти в Петроград Рябинина-Андреева, который к тому времени уже дважды побывал рабочим Ижорского завода в Колпине, семь месяцев отслужил на фронтах Первой мировой и вернулся в деревню. Родственники вспоминают, как еще раньше неоднократно звали его выступать в Петербург и Москву с соседской сказительницей Богдановой-Зиновьевой, но Иван Герасимович от таких предложений отказывался — не хотел «с бабами этим делом заниматься».
За несколько месяцев, что он провел в Петрограде, от него было записано 15 былин, которые отличались от остальных тем, что только пелись, но никогда не сказывались. Предполагалось продолжить работу с Рябининым-Андреевым, но, когда экспедиция вновь посетила его родную деревню в 1926 году, его уже не было в живых.
Петр Иванович Рябинин-Андреев (1905–1953)
Поскольку в поездках за Иваном Герасимовичем ученые наконец запомнили дорогу в Гарницы, о существовании наследника его таланта, сына Петра, они уже хорошо знали и с детства окружили его этнографическим вниманием: былину «Вольга и Микула» маленький Петя исполнил в шесть лет, а в 20-е годы уже выступал перед большими столичными аудиториями. На заре славы он был в два раза моложе своих коллег, что вызывало неодобрительные отклики — «молодой и топорящийся». Петр Иванович оказался хорошим импровизатором: в тех случаях, когда событие задевало его, он, используя древние формулы, создавал собственные произведения — как, например, плач о погибшем брате. А поскольку время требовало новин, к нему выехали новые советские этнографы с заказом на современные темы. Фольклорист М. И. Кострова водила Петра Ивановича в Музей Красной армии, снабжала его материалами о Чапаеве, Сталине и партии, демонстрировала фильмы, в результате чего рождались новины, неоднократно исполнялись автором, перепечатывались в прессе. Однако сам Рябинин-Андреев был недоволен собой и позже, когда актуальность тех произведений ушла, никогда уже не упоминал о таком сочинительстве. После войны он получил персональную пенсию, квартиру в Петрозаводске, был принят в члены Союза писателей — но интерес к сказительству угас, и он не находил себе занятия в городе. В последние годы он работал сторожем на кладбище, выпивал и ходил с прошениями о переиздании сборника былин, считал себя недооцененным. Рассказывают, что характер у него к тому времени сильно испортился, хотя он с радостью всегда соглашался на лекции и выступления перед студентами. Петр Иванович умер, не дожив до пятидесяти.
Ирина Андреевна Федосова (1827–1899)
«Встречается современный читатель с образом вопленицы Ирины Федосовой и обращаясь к книгам М. Горького. Писатель посвятил ей два очерка. Поместил М. Горький „кривобокую старушку“ и на страницах своего романа-хроники „Жизнь Клима Самгина“».
Федосова известна не только как сказительница, но и как лучшая вопленица Заонежья — ее свадебные, похоронные и рекрутские причитания имели невероятное воздействие на слушателей. Рассказывают, как в годы особой ее популярности Федосова была приглашена для выступления в один богатый дом, где светская дама попросила ее исполнить плач о дочери, живой, но в результате семейного конфликта покинувшей дом. Старушка так оплакала девушку, что мать повалилась в обморок, а остальные зрители рыдали. О поэтическим таланте Федосовой писал Горький, нежно отзывался Шаляпин; несколько плачей в «Кому на Руси жить хорошо» списаны с ее «авторских» плачей, и сама она стала прообразом некрасовской Матрены Тимофеевны; художники, композиторы были вдохновлены ее лирикой. При этом Федосова полжизни нищенствовала, была неграмотна, а все, что знала, держала в голове. На заработанные выступлениями деньги она построила в родной деревне школу, попросив учителя: «Ты девочек, девочек больше учи».
Современники отмечали яркую жестикуляцию сказительницы, а потомки называли народной поэтессой и Ахматовой девятнадцатого века. Незадолго до кончины Ирину Андреевну приглашали выступать в Америку, но она отказалась, сославшись на здоровье.
Мария Дмитриевна Кривополенова (1843–1924)
«Жизнь М. Д. Кривополеновой в чем-то схожа с судьбой И. А. Федосовой — те же тяготы в первой половине жизни и неожиданная всероссийская известность в старости».
Для широкой публики Марию Дмитриевну Кривополенову открыла Ольга Эрастовна Озаровская — разносторонне одаренный химик и артистка кабаре. Летом 1914 года Озаровская начала ежегодные поездки на Русский Север с сыном, собакой и фонографом за впечатлениями и пополнением репертуара, а также в поисках новых ораторских приемов в среде народной речи. Там, «собирая словесный жемчуг», она и познакомилась с пинежской старушкой-нищенкой. Свой репертуар Кривополенова переняла от деда, который ходил по морю. Затем она неудачно вышла замуж — муж пил и бросил жену без копейки, а дом был без крыши, и часто Марья Дмитриевна ходила по соседним деревням за милостыней, даже и когда стала уже известной. Озаровская привезла бабушку в Москву, где та впервые увидела места, где разворачивается действие многих былин, а затем устроила ей длительные гастроли по всей стране. Спустя четырнадцать лет Борис Пастернак вспоминал в письме Озаровской один из таких концертов: «Вы тогда с бережностью, свойственной дару в отношении дара, впервые выводили за руку, как ребенка, старуху Кривополенову. Это было в Политехническом музее, та же бережность подсказала вам, что лучше бы, чем эстрада, этому голосу, помнящему Грозного, прикатиться из края, который его сложил, и недолго думая, вы всего этого моментально достигли. Вы разбросали по аудитории, точно все это было у вас в горсти, вороха нетерпеливой олонецкой скороговорки». После успешных гастролей бабушку на некоторое время забыли, а когда снова вспомнили, по ходатайству той же Озаровской, в ней принял участие уже нарком просвещения Луначарский. Он лично беспокоился о «государственной бабушке», по его ходатайству ей было назначено пособие, снабжение всем необходимым, а в 1921 году ее вызвали в Москву. Очевидец А. А. Морозов так рассказывает о встрече Кривополеновой с Луначарским:
«…С нетерпением ожидала Кривополенова встречи с Луначарским. Но он не сразу смог к ней приехать. И бабушка на него дулась. А когда он все же приехал и бабушку пошли звать, то она ответила: „Я еще чулок не довязала“. Пошли звать второй раз: „Когда будет пора, приду. Я дольше ждала“. — И, дождавшись третьего раза — как полагалось в старину, — вышла строгая и поклонилась в пояс. Вскоре бабушка разошлась — пела песни и сказывала сказки. Луначарский засиделся до поздней ночи. <…> После его отъезда Кривополенова сказала: „Человек, видать, хороший. Надо ему рукавички связать“». Была Кривополенова и у Луначарского в гостях; выпила рюмку и попросила «убрать стыдобу» — портрет Айседоры Дункан.
В июле 1921 года Кривополенова возвратилась домой, на Пинегу, где три года спустя скончалась среди людей, к которым напросилась на ночлег, до последнего вздоха продолжая петь.
Тимофей Туруев, годы жизни неизвестны
«Наши песни, наши сказки-побывальщины метче пули, крепче стали, штыка вострого — поет колхозник из Карело-Финской ССР Т. Туруев».
Уникальный сказитель-билингва Тимофей Туруев с одинаковым успехом пел былины и по-русски, и на родном карельском языке, переключаясь прямо в процессе исполнения. Собиратели отмечали однако, что Туруев вольно обращается с сюжетом, часто выпуская из него целые куски на свой вкус. Основным занятием Туруева были переводы русского эпоса на карельский язык; известен он также несколькими новинами: «Дело Сталина», «Былина о Сталине» и др.:
Сделал он дела свои великие:
Построил он заводы и фабрики огромные,
на заводах тех машины с автоматами,
а у нас, в деревне, во колхозушках
Отошла на отдых крива сошенька.
(«Дело Сталина»)
И говорит Иосиф Виссарионович
Своемы товарищу Ворошилову:
«Ай же ты, Климентий свет-Ефремович!
Ты пойди-ка по правой сторонушке
Со своей дружиной храброю
Бить силу вражеску Деникина,
Я поеду ко городу Царицину
очищать дорожки прямоезжие».
(«Былина о Сталине»)
В 1941 году сказитель был принят в Союз писателей Карело-Финской ССР.
