Брюсов, Цветаева и Блок — чиновники
Ты ль это, Блок? Стыдись! Уже не роза,
Не Соловьиный сад,
А скудные дары из Совнархоза
Тебя манят.
Корней Чуковский
Нет, клянусь, довольно Роза Роза — имя известной в писательском кругу Петрограда спекулянтки. «Роза была одной из привлекательных достопримечательностей „Всемирной Литературы“. Она, с разрешения Горького и Тихонова, устроила в зале около лестницы... подобие продовольственной лавочки и отпускала писателям за наличные, а чаще в кредит, сахар, масло, патоку, сало и прочие советские лакомства. Толстая, старая, похожая на усатую жабу, она безбожно обвешивала и обсчитывала, но зато никого не торопила с уплатой долга», — вспоминает о ней Ирина Одоевцева в своих мемуарах «На берегах Невы».
Истощала кошелек!
Верь, безумный, он — не проза,
Свыше данный нам паек!
Без него теперь и Поза
Прострелил бы свой висок.
Александр Блок
Такой обмен шуточными экспромтами на злободневную тему состоялся между Чуковским и Блоком в декабре 1919 года, в пору их сотрудничества в издательстве «Всемирная литература». Адресатом посланий был Давид Левин — заведующий хозяйственно-техническим отделом издательства «Всемирная литература» (в прошлом — ведущий критик либеральной кадетской газеты «Речь»).
За ироничным «свыше» в стихотворении Блока скрывается горькая истина первых послереволюционных лет: получить паек можно было, только устроившись на государственную службу.
1. Марина Цветаева
После революции литературный труд перестал быть источником хоть сколько-нибудь существенного заработка. Марина Цветаева, оставшаяся в голодной Москве с двумя детьми, с горечью писала, что 45-минутное ее выступление на литературном вечере устроители оценили в 60 рублей. Это вызвало гневную отповедь Цветаевой:
«60 руб. эти возьмите себе — на 3 ф. картофеля (может быть, еще найдете по 20 руб.!) — или на 3 ф. малины — или на 6 коробок спичек, а я на свои 60 руб. пойду к Иверской, поставлю свечку за окончание строя, при котором так оценивается труд».
«Так», однако, оценивался не любой труд — за работу в банке, в архиве или в канцелярии можно было получить жалование или продовольственный паек, которые позволили бы прокормить себя и семью. Революция сделала службу неотъемлемой частью биографии почти для всей интеллигенции — это стало единственным способом выживания в новых условиях.
Конечно, в выгодном положении оказывались те, кто получал возможность трудиться «по специальности» — в организациях, имеющих просветительскую или культурную направленность. Однако для получения такого места нужно было иметь подходящие связи, а если их не оказывалось, хороша была любая работа.
Так, Марина Цветаева, прослужившая на государственной службе почти полгода (с осени 1918 года по весну 1919-го), попала туда по протекции своего «квартиранта» — коммуниста Б. Г. Закса, работавшего тогда в Наркомате финансов. Благодаря его помощи в ноябре 1918 года Цветаева поступила на работу в Народный комиссариат по делам национальностей (Наркомнац). Как писала в своих мемуарах Цветаева, на выбор ей было предложено также место в банке, которое она, впрочем, отвергла как уж совсем для себя безнадежное.
Примечательная деталь времени — в анкете, которую Цветаева заполнила при устройстве на работу, в графе «Прежняя служебная деятельность» значится: «Отзывы о книгах в журнале „Северные записки“». Никакой критики Цветаева в то время не публиковала (да и не писала!), в журнале «Северные записки» печатались лишь подборки ее стихов и перевод французского романа — но, очевидно, ей (или ее консультанту при заполнении анкеты — Заксу) критическая деятельность показалась более «благонадежной», чем литературная.
Цветаева была назначена «помощником заведующего русским столом», в ее обязанности входило составление «архива газетных вырезок»: «…Излагаю своими словами… отчеты о военнопленных, продвижение Красной Армии и т. д. …Потом наклеиваю эти вырезки на огромные листы. Газеты тонкие, шрифт еле заметный, а еще надписи лиловым карандашом, а еще клей, — это совершенно бесполезно и рассыпется в прах еще раньше, чем сожгут».
В конце апреля 1919 года эта бессмысленная и тягостная для Цветаевой служба прекращается вместе с хоть сколько-нибудь регулярным источником доходов. До отъезда за границу — к мужу — остается еще три года, но уже следующую голодную зиму — 1919–1920 годов — младшая дочь Цветаевой, трехлетняя Ирина, не переживет.
2. Андрей Белый
Несколькими месяцами раньше (в августе 1918 года) начал свою первую службу в качестве помощника архивариуса Андрей Белый. Устроиться на работу ему помогло поданное по совету друзей прошение на имя Дмитрия Цветаева — дяди поэтессы, в то время управляющего Московским архивом Комиссариата юстиции. Однако служба его на этом месте оказалась недолгой: возглавлявший в то время архивное дело в РСФСР Давид Рязанов не утвердил Белого в должности штатного сотрудника. В сентябре 1918 года Белый поступает на новую службу — на этот раз не в государственное учреждение, а в общественную организацию, обладающую, однако, большим могуществом и обеспечивающую своим сотрудникам жалованье, — в Пролеткульт. Вняв уговорам друзей и собственным просветительским устремлениям, Белый оказался между молотом и наковальней. Сам он вспоминал позднее, что его связь с кружком пролетарских поэтов «подвергалась всяческому осмеянию, клевете»: «Одни видели в ней лишь „службу начальству“, другие — коварную агитацию „буржуазного специалиста“, деморализующего стихию пролетарской культуры…»
Действительно, несмотря на то что служба была единственным возможным источником дохода для писателя, находились и те, кто воспринимал ее как жест поддержки большевиков. Так, именно о службе в Пролеткульте со свойственной ему резкостью высказывался Иван Бунин:
«Подумать только: надо еще объяснять то тому, то другому, почему именно не пойду я служить в какой-нибудь Пролеткульт! Надо еще доказывать, что нельзя сидеть рядом с чрезвычайкой, где чуть ли не каждый час кому-нибудь проламывают голову, и просвещать насчет „последних достижений в инструментовке стиха“ какую-нибудь хряпу с мокрыми от пота руками! <…>
Это ли не крайний ужас, что я должен доказывать, например, то, что лучше тысячу раз околеть с голоду, чем обучать эту хряпу ямбам и хореям!»
Именно это и делал Белый вплоть до августа 1919 года, читая в Пролеткульте два основных курса — «Стиховедение» и «Теорию художественного слова».
Продолжая остро нуждаться, в ноябре 1918 года Белый, не оставляя службы в Пролеткульте, поступает также на службу в Театральный отдел Наркомата просвещения, сокращенно — ТЕО Наркомпроса, где его непосредственной начальницей становится О. Д. Каменева — родная сестра Л. Троцкого и первая жена Л. Каменева. Белый назначается заведующим научно-теоретической секцией отдела. Ему поручено разработать проект программы Театрального университета — проект был разработан, одобрен, но так и не реализован. Вскоре переутомленность и неприятие политики, проводимой Каменевой, вынуждают Белого уйти из ТЕО и погрузиться в дела еще одной общественной организации — Вольфилы (Вольной философской ассоциации), основным деятелем которой был Иванов-Разумник. Андрей Белый, избранный председателем совета Вольфилы, ведет в ней активную лекционную работу, однако полноценно посвятить себя деятельности этой организации ему мешали постоянные разъезды между Петроградом и Москвой. Работа в Москве не отпускала — вначале Пролеткульт, а потом Отдел охраны памятников старины Наркомпроса давали ему единственный надежный заработок.
Разрываясь между разными работами и разными городами, Белый уже в конце 1919 года задумывает отъезд за границу, осуществиться которому предстоит только в конце 1921 года. За это время именитый поэт и теоретик символизма Андрей Белый, автор нескольких поэтических сборников и романа «Петербург», успеет поработать еще в одном новом месте — помощником библиотекаря в петроградской библиотеке Наркоминдела.
3. Николай Гумилев
В 1920 году было учреждено Петроградское отделение Всероссийского союза поэтов. Формально главой отделения был избран Блок, на следующих выборах эта должность перешла к Гумилеву.
Помимо председательства в Союзе поэтов, Гумилев работал в организованном Горьким издательстве «Всемирная литература», читал лекции в Институте живого слова, литературной студии Дома искусств, преподавал в литературных студиях Балтфлота, Пролеткульта и в 1-й Культурно-просветительной коммуне милиционеров. По поводу лекций Гумилева милиционерам пушкинист Николай Лернер тогда же сочинил экспромт:
Широкий путь России гению
Сулят счастливые ауспиции.
Уж Гумилев стихосложению
Китайцев учит из милиции.
Гумилев не скрывал своих монархических взглядов и часто на публике бравировал ими. Например, любил зачитывать отрывок из своего стихотворения «Галла»: «Я бельгийский ему подарил пистолет / И портрет моего государя», что иногда заканчивалось потерей служебного места. Поэт Николай Оцуп вспоминает такой эпизод:
«Рассказывали, что на лекции в литературной студии Балтфлота кто-то из сотни матросов в присутствии какого-то цензора-комиссара спросил Гумилева:
— Что же, гражданин лектор, помогает писать хорошие стихи?
— По-моему, вино и женщины, — спокойно ответил гражданин лектор.
Тем, кто знает сложное поэтическое мировоззрение Гумилева, конечно, ясно, что такой ответ мог иметь целью только подразнить „начальство“.
<…> По окончании лекции комиссар попросил Гумилева прекратить занятия в студии Балтфлота».
3 августа 1921 года Гумилев был арестован по подозрению в участии в заговоре «Петроградской боевой организации В. Н. Таганцева». До сих пор доподлинно не установлено, был ли Гумилев причастен, полностью или частично, к этому делу или нет, однако, по всей видимости, слава о неблагонадежности поэта и его эпатирующих пролетарскую мораль выступлениях уже была распространена среди сотрудников ЧК. В ночь на 26 августа поэт был расстрелян. В период следствия, однако, пролетарские слушатели его лекций приходили в ЧК и ходатайствовали за него.
4. Иванов-Разумник
Драматично сложилась и послереволюционная госслужба Иванова-Разумника (настоящее имя — Разумник Васильевич Иванов). С осени 1918 года литератор работал в научно-теоретической секции Театрального отдела (ТЕО) Наркомпроса, с 1919-го по 1924-й был ведущим деятелем Вольной философской ассоциации (Вольфилы). В 1921 году Иванов-Разумник становится председателем совета Вольфилы, сменив на этом посту Андрея Белого. Однако спокойную трудовую деятельность нарушил внезапный арест в феврале 1919 года. Иванову-Разумнику, активному стороннику левых эсеров, инкриминировалось участие в «заговоре левых эсеров» (по этому же делу были допрошены Блок, Замятин, Ремизов, Венгеров и другие), однако после двух недель следствия литератор был выпущен за отсутствием состава преступления.
Горячий сторонник революции, в 1920-е годы Иванов-Разумник полностью разочаровывается в ней, уходит от общественной деятельности в работу по составлению и комментированию собраний сочинений для «Издательства писателей в Ленинграде» (будущее издательство «Советский писатель»), где подготавливает шеститомник Салтыкова-Щедрина (1926–1927) и 1–7-й тома Собрания сочинений Блока (1929–1933). В это время начинается новая волна арестов Иванова-Разумника (с 1933 по 1937 год его арестовывали
4 раза) — корректуру пятого тома Блока литератор читал уже в тюрьме О судьбе своей работы над Собранием сочинений Блока Иванов-Разумник писал в мемуарах: «К семи томам стихов и театра Блока написал до 50-ти печатных листов комментариев (основанных на изучении рукописей), но еще до моего ареста они, уже набранные, сверстанные и отчасти напечатанные, были, по приказу ГПУ, вырезаны из издания и погибли. Впрочем — тоже не совсем. Сменивший меня на посту редактора (после моего ареста) молодой „коммуноид“ Владимир Орлов щедрой рукой черпал из предоставленного ему издательством корректурного экземпляра моих комментариев для последующих изданий Блока. Он оказался достаточно грамотным переписчиком».. О годах заключения сам литератор впоследствии подробно напишет в мемуарных очерках «Писательские судьбы»:
«Обвинения?
1. Был „идейно-организационным центром народничества“ (обвинение 1933 года).
2. Продолжал после ссылки „контрреволюционную деятельность“ в Москве, проживая в Кашире (обвинение 1937 года).
3. Покупал в 1921 году берданку, подготовляя вооруженное восстание против советской власти (обвинение 1937 года).
4. На втором Съезде Советов, в апреле 1918 года, произнес антибольшевистскую речь и „был стащен за ногу с кафедры одним из возмущенных коммунистов, ныне готовым подтвердить свои слова на очной ставке“ (обвинение 1938 года).
<…> Само собой понятно, что берданки я никогда не покупал („и как это вы не понимали, что нельзя же берданкой бороться с танками!“ — играя в наивность, удивлялся следователь); на Съезде Советов вообще не был (хотя достоверный лжесвидетель и стащил меня там за ногу с кафедры; „контрреволюционная деятельность“ моя в Кашире и Москве заключалась, очевидно, в комментировании большого тома (40 печатных листов) для Государственного литературного музея в Москве — „Письма Андрея Белого к Иванову-Разумнику 1912–1932 гг.“».
В 1939 году Иванов-Разумник был освобожден «за прекращением дела» и по заданию Государственного литературного музея занимался розыском и описанием архивов русских писателей. Осенью 1941 года в Пушкине попал в зону оккупации, весной 1942-го вместе с женой был выслан в лагерь для перемещенных лиц под Данцигом Ныне — Гданьск.. После освобождения в Советский Союз не вернулся.
5. Александр Блок
Блок так же, как и остальные его коллеги по литературному цеху, был поставлен революцией перед необходимостью служить, чтобы кормить себя и семью. Однако его отношение к службе в первые дни после Октября было иным: он искренне верил в возможность «музыкального соглашения» между интеллигенцией и большевиками.
В начале января 1918 года газета «Петроградское эхо» задала ряду видных литературных и общественных деятелей вопрос: «Может ли интеллигенция работать с большевиками?» Блок ответил на него однозначно: «Может и обязана». Однако служба, начавшись по идейным мотивам, вскоре стала для него необходимостью, зачастую почти невыносимой. Мало того, прокормиться можно было, только работая сразу в нескольких местах. В записных книжках Блока регулярные сетования на бедственность положения («Ни пищи, ни денег») соседствуют с не менее отчаянными жалобами на бесконечность и утомительность заседаний: «Как я устаю от бессмысленности заседаний!» И было от чего устать: зачастую заседания в разных секциях, редколлегиях и союзах сменяли друг друга почти без перерыва — благо, некоторые из них находились в соседних помещениях, да и их сотрудники во многом пересекались. К тому же мемуаристы отмечают крайнюю добросовестность Блока по отношению к выполнению своих служебных обязанностей. «Он не пропускал ни одного заседания… ему приходилось входить в разные мелочи и заботиться о дровах для Союза и хотя бы единовременных пайках в помощь нуждающимся членам и посещать собрания», — вспоминала Н. Павлович.
Вот полный перечень организаций, в деятельности которых принимал участие Блок:
— Комиссия Наркомпроса по изданию русских классиков;
— ТЕО (Театральный отдел) Наркомпроса;
— издательство «Алконост» — с весны 1919 года Блок избран членом редколлегии журнала «Записки мечтателей», издаваемого «Алконостом»;
— Большой драматический театр — председатель режиссерского управления;
— Вольфила — член-учредитель;
— издательство «Всемирная литература»;
— Профсоюз деятелей художественной литературы;
— Петроградское отделение Всероссийского союза поэтов — председатель и один из организаторов;
— «Издательство З. И. Гржебина» (там Блок подготовил к изданию том стихотворений Лермонтова, написал к нему предисловие и участвовал в разработке серии «Сто лучших русских книг» — аналога «Всемирной литературы» на русском материале).
Несмотря на неизменную добросовестность в исполнении своих обязанностей и даже периоды энтузиазма в отношении той или иной деятельности на службе новой власти (а таковые, по мнению биографов поэта, безусловно, были — особенно близка была Блоку его театральная деятельность и в репертуарном отделе ТЕО, и на посту председателя директории БДТ), гнетущее ощущение от безрезультатности этой деятельности, отнимающей все силы и не оставляющей времени для творчества, сопутствовало всем годам службы Блока. «Что-нибудь одно: или быть писателем, или служить», — вспоминала слова поэта его тетка, Мария Бекетова.
6. Валерий Брюсов
По утверждению свояченицы Брюсова Брониславы Рунт, «ни одного дня, ни одного часа в дореволюционной России Валерий Яковлевич нигде не служил». Послереволюционная общественная ситуация, однако, заставила мэтра старших символистов поступиться своими принципами.
Если составлять перечень государственных учреждений, в которых успел (вплоть до смерти в 1924 году) отметиться Брюсов, то получится весьма впечатляющий список:
— с 1917 по 1919 год возглавлял Комитет по регистрации печати (с января 1918 года — Московское отделение Российской книжной палаты); после 1919-го его сменил Владислав Ходасевич;
— с 1918 по 1919 год заведовал Московским библиотечным отделом при Наркомпросе;
— в 1919 году работал в Госиздате;
— с 1919 по 1921 год был председателем президиума Всероссийского союза поэтов (в качестве такового руководил поэтическими вечерами московских поэтов различных групп в Политехническом музее);
— с 1921 года заведовал литературным подотделом Отдела художественного образования при Наркомпросе (кратко — ЛИТО), был членом Государственного ученого совета, профессором МГУ;
— в 1921 году по предложению Луначарского организовал Высший литературно-художественный институт (ВЛХИ) и до конца жизни оставался его ректором и профессором;
— с конца 1922 года стал заведующим Отделом художественного образования Главпрофобра;
— являлся членом Моссовета и ездил туда и в ЛИТО на реквизированном Моссоветом извозчике.
Бурная послереволюционная деятельность старшего символиста на ниве госслужбы была, безусловно, во многом вынужденным шагом, поскольку Брюсову надо было содержать семью (жену и племянника, отданного семейству Брюсовых на воспитание). С другой стороны, со временем (после 1918 года) поэт признал новую власть, почувствовав за ней «силу» (в 1920 году он даже вступил в коммунистическую партию), и его природный талант к широкой общественной деятельности раскрылся здесь заново.
Усердие поэта в отношениях с новой властью тем не менее иногда выливалось в абсурдные предприятия. Так, в 1921 году Брюсову пришлось совмещать должность заведующего ЛИТО и ректора ВЛХИ со службой в Гуконе (Главном управлении по коннозаводству), где поэт прилежно занимался составлением программы по образованию местных работников и писал статьи в «Вестнике коннозаводства и коневодства». Ироничный Ходасевич рассказывает, что, находясь на этой должности, Брюсов не только «честно трудился», но «даже, идя в ногу с НЭПом, выступал в печати, ведя кампанию за восстановление тотализатора».
Несмотря на все рвение Брюсова, он все же оставался для новой власти по преимуществу «буржуазным поэтом», что отчетливо понимал и сам. Все чаще активная деятельность мэтра держалась не только на его неукротимом энтузиазме, но и на морфине (затем — героине). В итоге 9 октября 1924 года Брюсов умер от воспаления легких, которое во многом усугубилось пристрастием к наркотикам.
Единственным по-настоящему звездным часом для Брюсова стал 1923 год, когда по случаю его 50-летия Совнарком Армении в благодарность за долгий труд поэта по переводу армянской литературы вынес постановление о присвоении ему почетного звания «Народный поэт Армении».
