Рассказы для детей
или кушетка Фрейда?
Публикация знаменитых детских рассказов Зощенко из цикла «Леля и Минька» в конце 1930-х — начале 1940-х годов вызвала бурный конфликт между писателями и педологами Педология — возникшее в конце XIX века направление в психологии и педагогике, ставившее целью объединить биологические, социологические, психологические и другие подходы к развитию ребенка.: Чуковский и Маршак были в восторге, а главные педологи во главе с Лидией Кон были откровенно шокированы.
Очевидно, что в простых с виду рассказах скрывалось нечто такое, что с тревогой уловили и немедленно потребовали запретить чиновники от детской литературы. Сам Зощенко дал небольшую подсказку:
«Я отвергаю так называемую специфику детской литературы. Ее нет или почти нет. Вернее, специфика одна — высокое качество. <…> Считаю, что почти любая тема, и даже самая трудная, может быть изложена ребенку без снижения ее свойств».
Чтобы отыскать отмычку к восьми коротким рассказам, вернемся в середину 1930-х годов, когда писатель ходит к психотерапевту, ведет записи своего психического состояния, интересуется работами Зигмунда Фрейда. Именно в то время, когда Зощенко читает тексты Фрейда о детских и младенческих травмах, появляется его первый автобиографический рассказ для детей «Елка».
Особенно важным оказался для Зощенко сборник Фрейда «Психоанализ детских неврозов» (1925), в который вошли три работы, в том числе «Из истории одного детского невроза». Ее главный герой, пациент Фрейда, получил в психоаналитических исследованиях прозвище «человек-волк». По другим работам внимательный читатель мог установить, что этот пациент был русский по имени Сергей Панкеев. Описание детства в рассказах цикла «Леля и Минька» оказывается отчасти схожим с описанием детских лет Панкеева. Кроме этого, в одном из рассказов угадывается главная тема статьи Фрейда «Из жизни детской души».
«А когда мне, дети, ударило пять лет, то я уже отлично понимал, что такое елка.
И я с нетерпением ожидал этого веселого праздника. И даже в щелочку двери подглядывал, как моя мама украшает елку.
А моей сестренке Леле было в то время семь лет. И она была исключительно бойкая девочка».
«Елка»
«…У него [Панкеева] есть еще сестра, старше его на два года Среди семи братьев и сестер Зощенко именно Ляля (Валентина) была старше его на два года. Исследователи творчества Зощенко задавались вопросом, почему в «Леле и Миньке» не упоминаются другие братья и сестры? По-видимому, это связано с тем, что он описывает события из своего детства, подбирая их по аналогии с травмами из детства Панкеева в поисках источников собственных неврозов., живая, одаренная и преждевременно испорченная, которой суждено сыграть большую роль в его жизни.
<…>
Прежде всего невротическое заболевание на пятом или четвертом году жизни показывает, что детские переживания сами по себе оказываются в состоянии продуцировать невроз и что для этого не требуется отказа от поставленной в жизни задачи».
«Из истории одного детского невроза»
«В этом году мне исполнилось, ребята, сорок лет. Значит, выходит, что я сорок раз видел новогоднюю елку. Это много! Ну, первые три года жизни я, наверно, не понимал, что такое елка. Наверно, мама выносила меня на ручках. И наверно, я своими черными глазенками без интереса смотрел на разукрашенное дерево».
«Елка»
«Он [пациент Панкеев] рассказывает, что первое бурное проявление его характера имело место на Рождество, когда он не получил двойного подарка, как то ему следовало, потому что день Рождества был одновременно и днем его рождения».
«Из истории одного детского невроза»
«Когда я был маленький, я очень любил мороженое.
Конечно, я его и сейчас люблю. Но тогда это было что-то особенное — так я любил мороженое.
И когда, например, ехал по улице мороженщик со своей тележкой, у меня прямо начиналось головокружение: до того мне хотелось покушать то, что продавал мороженщик.
И моя сестренка Леля тоже исключительно любила мороженое».
«Галоши и мороженое»
«К этому же времени относятся смутные сведения о фазе, в которой он [Панкеев] хотел есть только сладости, так что опасались за его жизнь. Ему рассказали про дядю, который также отказывался от еды и умер молодым от истощения. <…> Удалось его запугать, и он опять начал есть; в старшем детском возрасте он даже преувеличил эту обязанность как бы для того, чтобы защитить себя от угрожающей смерти».
«Из истории одного детского невроза»
«Но вдруг в комнату вошел наш папа. Он сказал:
— Такое воспитание губит моих детей. Я не хочу, чтобы они дрались, ссорились и выгоняли гостей. Им будет трудно жить на свете, и они умрут в одиночестве.
И папа подошел к елке и потушил все свечи. Потом сказал:
— Моментально ложитесь спать. А завтра все игрушки я отдам гостям.
И вот, ребята, прошло с тех пор тридцать пять лет, и я до сих пор хорошо помню эту елку».
«Елка»
«В сновидении [Панкеева], следовательно, было уже Рождество, содержание сновидения показывало ему предназначенные для него подарки, которые висели на дереве. Но вместо подарков оказались волки, и сон закончился тем, что им овладел страх быть съеденным волком (вероятно, отцом), и тогда он прибег к помощи няни».
«Из истории одного детского невроза»
«И даже теперь, дети, когда я стал совсем взрослый и даже немножко старый, даже и теперь иной раз, кушая мороженое, я ощущаю в горле какое-то сжатие и какую-то неловкость».
«Галоши и мороженое»
«Нарушению в принятии пищи я хотел бы придать значение самого первого невротического заболевания… <…> Мне возразят, что немногие дети не подвергаются подобным нарушениям вроде временного нежелания есть или фобии животных. Но этому аргументу я очень рад. Я готов утверждать, что всякий невроз взрослого зиждется на его детском неврозе, который, однако, не всегда достаточно интенсивен, чтобы его заметили и узнали в нем болезнь».
«Из истории одного детского невроза»
«…Подарок получит благовоспитанный мальчик Миня, который лучше всех на свете благодаря своему тактичному молчанию.
И с этими словами бабушка велела мне протянуть руку. И на мою ладонь она положила десять новеньких монеток по десять копеек. <…> И тогда Леля с силой ударила меня по руке снизу вверх, так что все мои монеты подпрыгнули на ладони и попадали в траву и в канаву.
И я так громко зарыдал, что сбежались все взрослые — папа, мама и бабушка. И все они моментально нагнулись и стали разыскивать упавшие мои монетки».
«Бабушкин подарок»
«Эта девушка [ее бонна] вступила в эротическую связь с одним врачом, на прием к которому она являлась с ребенком. Вероятно, ребенок стал тогда свидетелем различных инцидентов сексуального характера. Видела ли она, что врач давал девушке деньги, с точностью нельзя установить, не подлежит никакому сомнению, что девушка дарила ребенку мелкие монеты, чтобы этим обеспечить его молчание… <…>…Уже с самого раннего возраста получение от кого-нибудь денег приобрело для нее значение любовных отношений…»
«Из жизни детской души»
«И вот однажды наши родители ушли в театр, и мы с Лелей остались в комнате. И мы с ней стали играть на маленьком настольном бильярде. И во время игры Леля, охнув, сказала:
— Минька, я сейчас нечаянно проглотила бильярдный шарик. Я держала его во рту, и он у меня через горло провалился вовнутрь.
<…> Вскоре пришли наши родители, и я им рассказал, что случилось. И мои родители испугались до того, что побледнели.
<…> Мама стала раздевать Лелю, но, когда она сняла платье и передник, из кармана передника вдруг выпал бильярдный шарик и покатился под кровать. <…> Папа сказал:
— Леля нас обманула. <…> Папа никогда нас не бил, но тут он дернул Лелю за косичку и сказал:
— Объясни, что это значит?
Леля захныкала и не нашлась, что ответить. Папа сказал:
— Она хотела над нами пошутить. Но с нами шутки плохи! Целый год она от меня ничего не получит. И целый год она будет ходить в старых башмаках и в старом синеньком платье, которое она так не любит. И наши родители, хлопнув дверью, ушли из комнаты. <…> И вот [30 лет спустя] я приехал в Симферополь и спросил Лелю:
— Леля, помнишь ли ты этот случай с бильярдным шариком? Зачем ты это сделала?
И Леля, у которой было трое детей, покраснела и сказала:
— Когда ты был маленький, ты был славненький, как кукла. И тебя все любили. А я уже выросла и была нескладная девочка. И вот почему я тогда соврала, что проглотила бильярдный
шарик, — я хотела, чтобы и меня так же, как тебя, все любили и жалели, хотя бы как больную».
«Тридцать лет спустя»
Зигмунд Фрейд в статье «Из жизни детской души» размышляет о том, что часто настоящей причиной детской лжи является неосознанная любовь к отцу, и приводит в качестве примера два случая:
«Но сознаться в присвоении денег [девочка забрала сдачу от выданных отцом денег] она не могла, она должна была отрицать, потому что в настоящем мотиве этого поступка, ею самой не осознанном, она сознаться не могла».
«Оба случая лжи ребенка были мотивированы тем же комплексом. Как у старшей из пятерых детей в семье, у маленькой девочки рано развилась очень сильная привязанность к отцу… <…> …Cознаться [в обмане и хвастовстве в школе] она не могла по той же причине, что и девочка в вышеизложенном наблюдении, потому что в таком случае она должна была бы сознаться в своей тайной инцестуозной любви».
Публикация «детских рассказов не совсем для детей», как их назвал сам Зощенко, в 1938 году стала следствием совпадения социального заказа на привлечение профессиональных авторов в детскую литературу и личных интересов писателя — его сознательного стремления использовать чрезвычайно важный накопленный психоаналитический материал.
В те же годы Зощенко писал автобиографическую психоаналитическую повесть «Ключи счастья», которая в 1938 году была почти готова к печати (впоследствии она превратится в «Перед восходом солнца»). Но, очевидно, он понимал опасность публикации повести в 1938 году: основой «Ключей счастья» была психоаналитическая теория, объединявшая идеи Павлова и Фрейда. Эта контаминация не была изобретением Зощенко, ее главным адептом был Лев Троцкий. Упоминание этого имени в период Большого террора не сулило ничего хорошего ни Зощенко, ни его книге.
Из-за этого Зощенко откладывает повесть на потом, а тщательно собранный и обжигавший ему руки материал — выписки из книг Фрейда, консультации с психоаналитиком-фрейдистом, самоанализ детских воспоминаний — «спрятал» там, где его меньше всего ждешь, — в нравоучительных рассказах для детей (Маршак сравнивал Зощенко с Хансом Кристианом Андерсеном).
По-видимому, именно это второе дно почувствовали педологи, с тревогой отмечавшие растущую популярность рассказов и требовавшие запретить доступ детей к сомнительному чтению. В феврале 1941 года в ЦК ВЛКСМ прошло специальное совещание по поводу рассказов Зощенко, стенограмма которого показывает, как велико было недоумение и раздражение специалистов: «…Утверждают, что Зощенко сделал какое-то открытие, сказал новое слово в детской литературе, что нужно идти за ним, это маяк, на который следует ориентироваться. <…> Сейчас нужен человек, который выступил бы и публично заявил, что это направление неправильно».
