Расшифровка Странная любовь
Содержание второй лекции из курса Андрея Зорина «Любовь при Екатерине Великой»
Первый выпуск Смольного института был специально создан, чтобы отделить его воспитанниц от окружения, которое попечитель института Иван Иванович Бецкой, ближайший сподвижник Екатерины II и ее советник в области образования, называл звероподобным и неистовым.
Задача была в том, чтобы Екатерина и Бецкой заменили воспитанницам родителей. В 1780 году, уже после выпуска, бывшая смолянка Александра Левшина просила у императрицы разрешения выйти замуж за князя Петра Александровича Черкасского.
«Удостойте припомнить, Ваше Величество, — писала она, — что вам угодно было меня удочерить. „Я беру ее на руки, — милостливо сказали Вы моему дяде. — Забудьте, что имеете племянницу. И пусть отец ее позабудет, что имеет дочь“».
В более раннем письме, еще из стен института, Левшина называет Ивана Ивановича Бецкого «наш добрый папа господин Бецкой». Левшина была любимицей Екатерины — та поддерживала с ней отдельную переписку и называла «черномазой Левушкой».
Была своя избранница и у попечителя. Однако его чувство к ней очень быстро перестало носить отцовский характер. Впрочем, по возрасту Бецкой годился Глафире Ивановне Алымовой скорее даже в дедушки. Разница между ними составляла почти 55 лет.
В своих воспоминаниях Глафира Алымова, позднее Глафира Ржевская, подробно рассказывает об истории своих отношений с наставником.
«С первого взгляда я стала его любимейшим ребенком, его сокровищем. Чувство его дошло до такой степени, что я стала предметом его нежнейших чувств, целью всех его мыслей. <…> Вскоре г-н Б. перестал скрывать свои чувства и во всеуслышание объявил, что я его любимейшее дитя. <…> Ни холод, ни дурная погода не удерживали его; ежедневно являлся он ко мне, под конец даже два раза на день. Только мной и занимался, беседовал со мной о моей будущности. Видя, что я ничего не понимаю и что разговор этот мне надоедал, он решился действовать как бы согласно с моим характером и склонностями… Стараясь удалить меня от всех, кто пользовался моим доверием, и самому вполне овладеть им, он так ловко устроил, что никто не смел открыть мне его намерений, а они были так ясны, что когда я припоминаю его поведение, то удивляюсь своей глупости. Сначала он попробовал ослепить меня драгоценными подарками; я отказалась от них как излишних для меня. Потом шутя при всех спросил меня, что я предпочитаю: быть его женой или дочерью».
Мемуаристка Алымова выбрала роль дочери, и Бецкой поклялся ей, что ее муж станет ему сыном, но взял с нее клятву, что она вместе с мужем будет жить в его доме. После выпуска Глафира переехала к нему, и он, как написано в мемуарах, «выражал страсть свою, не называя ее».
«Потом, из ревности, начал удалять от меня даже женщин, меня полюбивших. <…> Он не выходил из моей комнаты и, даже когда меня не было дома, ожидал моего возвращения. Просыпаясь, я видела его около себя. Между тем он не объяснялся. Стараясь отвратить меня от замужества с кем-либо другим, он хотел, чтобы я решилась выйти за него, как бы по собственному желанию… Страсть его дошла до крайних пределов и не была ни для кого тайною, хотя он скрывал ее под видом отцовской нежности. <…> В 75 лет он краснел, признаваясь, что жить без меня не может. Ему казалось весьма естественным, чтобы 18-летняя девушка, не имеющая понятия о любви, отдалась человеку, который пользуется ее расположением. Рассуждал он правильно, но ошибался в способах достигнуть своей цели. Повторяю, будь он откровеннее, я бы охотно сделалась его женою».
В эти месяцы к Глафире Ивановне посватался Алексей Андреевич Ржевский, президент Медицинской коллегии, известный поэт и масон. По всей вероятности, они были лично знакомы. Тремя годами ранее, посетив театр, в котором смолянки исполняли оперу «Служанка-госпожа», Ржевский написал два мадригала соученицам Алымовой по первому набору — Екатерине Нелидовой и Наталье Борщовой, игравшим главные роли в спектакле. Трудно представить себе, чтобы он не обратил внимания на их соученицу, отличавшуюся особыми успехами и находившуюся под личным покровительством основателя института. Алексей Андреевич был старше Глафиры Ивановны всего на 20 лет. Узнав о случившемся, Бецкой, обыкновенно столь кроткий и сговорчивый, как пишет Алымова, разгневался и пришел в отчаяние. На правах опекуна он заставил Алымову отказать претенденту, одновременно разыграв с ним роль нежного отца и уверив, что девушка отвергла его по собственной воле.
Однако появление у Алымовой нового поклонника, графа Брюля, пользовавшегося покровительством великого князя Павла Петровича, заставило Бецкого сменить тактику. Открыто возражать против воли наследника он не мог и попытался отвадить обоих претендентов с помощью хитроумной интриги. Иван Иванович вывел из игры графа, побудив Алымову принять предложение Ржевского, и в то же время до самого дня свадьбы не оставлял попыток расстроить этот брак.
Ржевскому и Алымовой удалось пожениться не в последнюю очередь благодаря покровительству императрицы. Однако Бецкой все же заставил их выполнить обещание жить в его доме и не прекращал попыток поссорить супругов. Только когда эта странная совместная жизнь стала окончательно невыносимой, они решили наконец оставить Ивана Ивановича и практически бежали из его дома.
Обо всей этой странной истории (а любовь Бецкого к Алымовой продолжалась и дальше) нам известно только по памятным запискам Глафиры Ивановны, которые написаны спустя более чем сорок лет после этих событий. За плечами у нее были два замужества и десятилетия придворных бурь и интриг.
Второй муж Глафиры Ивановны Ипполит Маскле был более чем на 20 лет младше ее, то есть первая ее история как бы повернулась в обратном порядке. К тому же он не был дворянином. Разрешение на этот скандальный мезальянс Алымовой-Ржевской пришлось просить лично у Александра I. Весь высший свет Петербурга был невероятно скандализован этим сенсационным событием, которое бесконечно упоминается в переписке людей того времени.
В этой ситуации совершенно неудивительно, что ее воспоминания полны умолчаний. Кроме того, любой автор воспоминаний так или иначе неизбежно исходит из автоконцепции, которая сложилась у него ко времени их написания, и вольно или невольно подгоняет к ней свой рассказ и тот образ себя в прошлом, который он рисует. Это свойство мемуарного жанра всегда делает затруднительной реконструкцию на основе мемуаров даже фактической стороны событий, не говоря уже о переживаниях участников в то время, когда эти события происходили.
В «Памятных записках» Глафира Маскле, или де Маскле, поскольку ей в конце концов удалось выхлопотать мужу дворянство, придерживается официального представления о смолянках как о чистых и наивных существах — tabula rasa, которые не знакомы с испорченными нравами мира, которые существуют за пределами института, и полностью преданы своим благодетелям. Она настаивает на том, что почти до самой развязки не отдавала себе отчета в истинных намерениях Бецкого, но была бы с радостью готова выполнить его желание, будь оно отчетливо выражено.
Последующая судьба Алымовой, вообще говоря, не дает особенных оснований подозревать ее в чрезмерном простодушии или слабости характера. Но там, где она говорит о собственной молодости, она придерживается очень жесткой позднейшей автоконцепции, которая намертво заслоняет от нас эмоциональный мир времен ее юности. Мы практически ничего не можем сказать о том, что она чувствовала в действительности.
Между тем в ее суждениях о 70-летнем воздыхателе сквозит неутихающее недоумение — оно в конечном счете и оказывается тем чувством, которое воспроизведено в мемуарах с наибольшей степенью достоверности. Она так и не может понять переживания человека, который стал для нее и покровителем, и преследователем. И благодаря такому отказу от обобщений мемуаристка дает нам возможность попытаться проникнуть в эти переживания. «Затрудняюсь определить его характер. Чем более я о нем думаю, тем смутнее становится он для меня», — написала Алымова о человеке, которого близко знала с детства и который сыграл в ее жизни решающую роль.
Движение времени только усиливало это непонимание. Если сложить промежуток между годами юности Алымовой и временем создания мемуаров с разницей в возрасте между ней и ее опекуном, то историко-культурная дистанция, отделяющая ее от мира, в котором формировался внутренний мир Бецкого, от той эпохи, составляет без малого 100 лет.
Между тем мотивы поведения и переживания ее первого поклонника продолжали волновать Глафиру Ивановну до конца жизни. В «Памятных записках» она постоянно обращалась к тени Бецкого с вопросами, ответы на которые не могла найти:
«Несчастный старец, душа моя принадлежала тебе; одно слово, и я была бы твоею на всю жизнь. К чему были тонкости интриги в отношении к самому нежному и доверчивому существу?.. Тебя одного я любила и без всяких рассуждений вышла бы за тебя замуж. <…> Я была покорна и привязана к нему, он мог прямым путем достигнуть цели. К чему было стараться уверить свет, что страсть была с моей стороны, а что он женится на мне из желания осчастливить меня? Вот чего он добивался и почему вынужден был прибегать к хитрости».
Иван Иванович предпочитал мучить свою воспитанницу и отравлять ей жизнь, но не открыться ей, хотя его заветные желания были вполне осуществимы. В конечном счете Алымова находит объяснение этому странному поведению в тщеславии Бецкого. Но ей совершенно непонятна природа этого тщеславия.
Она довольно убедительно объясняет странное поведение Бецкого его желанием представить все окружающим именно таким образом, будто она выходит замуж за него по собственной страсти, по собственному желанию, без малейшего принуждения с его стороны. Но она оказывается совершенно неспособной понять, зачем и для чего ему это надо.
Тем не менее мне представляется, что реконструкция и фактической канвы событий, и главным образом внутреннего мира и переживаний Бецкого в принципе возможна. Для этого надо только воспроизвести тот опыт воспитания чувств, который ему довелось пережить и который он пытался внушить своей воспитаннице. Именно об этом у нас пойдет речь в следующий раз.
