Декабризм в книжных обложках

Как складывался графический образ декабристов после революции, почему в них видели прежде всего тюремных сидельцев и что можно понять, разглядывая обложки книг о них

Подготовила Ольга Эдельман

Внешний вид и оформление этих книг говорит о своем времени не меньше содержания. К сожалению, визуализация языка историко-революционной пропаганды, находившегося в процессе становления, была незаслуженно обойдена вниманием. А ведь оформление, обложки, виньетки и заставки должны были нести свою смысловую нагрузку, формировать узнаваемый графический образ декабризма в частности и революционного прошлого вообще (поскольку зачастую речь шла о серийных изданиях или типовом издательском оформлении). Поэтому, присмотревшись к обложкам и титульным листам, можно узнать, как подавался в послереволюционные годы образ декабриста, на чем делались акценты, а чего, наоборот, избегали. Визуальная атрибутика историко-революционных изданий служит своего рода зеркалом, отражающим поиски революционной властью собственной идентичности и основ легитимности.

1 / 2

Титульный лист очерка Дмитрия Мережковского «Первенцы свободы». 1917 год

2 / 2

Титульный лист альманаха Александра Герцена и Николая Огарева «Полярная звезда». 1855 год© Wikimedia Commons

В 1917 году очерк Дмитрия Мережковского «Первенцы свободы» вышел на хоро­шей бумаге, в строгом оформлении. Титульный лист украшала знамени­тая гравюра с профилями пяти казненных декабристов, которая еще в 1855 году была на обложке альманаха Герцена и Огарева «Полярная звезда». Решение беспроигрышное, к которому часто прибегали и позже: это заявка одновре­менно на преемственность не только декабристской, но и герценовской традиции, но в то же время ход стилистически довольно нейтральный.

В последующие годы наблюдается не только содержательная, но и графическая сумятица. Изданный (точнее, переизданный) в 1919 году Государственным издательством (так указано на титуле, на обложке — «издание Петроградского cовета рабочих и красноармейских депутатов») в серии «Историко-революци­онная библиотека» очерк Николая Павлова-Сильванского «Павел Иванович Пестель» украшен гравюрой в стиле ренессансной аллегории с руинами. Обложка явно перегружена и должна символизировать крушение царских тюрем (однако перспектива светлого будущего обозначена совершенно целой Петропавловской крепостью) и всего старого мира (на это намекает коринфская колонна, с тюремной атрибутикой не связанная).

1 / 2

© gornitsa.ru

2 / 2

Еще одна характерная деталь: и на обложке, и на титуле под именем Пестеля в скобочках поставлен крестик и указана дата смерти — 13 июля 1826 года. Видимо, намек на казнь героя книги должен привлечь к нему дополнительное внимание читателя.

Выпущенные в том же, 1919 году московским издательством «Альциона» воспоминания Николая Бестужева о Кондратии Рылееве оформлены в лучших традициях изящных изданий начала XX века. Хорошая бумага, обложка с четкой легкой графикой, внятными, но причудливо изогнутыми шрифтами, с небольшой виньеткой, представляющей профиль Рылеева, заключенный в лавровый венок с немного манерным бантом. Стилистически это ар-нуво, цитирующее классицизм.

1 / 3

2 / 3

3 / 3

Набранное в два цвета, слово «Рылеев» дано крупным красным шрифтом, остальное — черным. Так мог бы выглядеть сборник стихов поэта-декадента. На шмуцтитуле  Шмуцтитул — специальная страница, предваряющая раздел книги. Как правило, содержит краткое название этой части или главы, эпиграф и т. д. находится виньетка с полуобнаженной женской фигурой, красноречиво свидетельствующая о меняющихся на ходу ориентирах и не поспевающей за ними изобразительной графике. На титульном листе — еще одна виньетка. Фигура условно античного аллегорического вида в разве­вающихся одеждах, с сияющим медальоном на груди, распростертыми крылами и язычком пламени над головой взмахивает огненным мечом, попирая ногой горящий факел. За ее спиной нечто вроде алтаря с кубком и дароносицей, круглый щит, связка стрел и еще что-то невнятное, в левой руке — щит с крестом. Все элементы композиции вполне прочитываются на языке старинных аллегорий (в том числе использовавшихся масонами), обозначая нечто вроде торжества света истинной веры над ложной мудростью, но совершенно непонятно, как все это соотносится с советским историко-революционным изданием.

Та же самая аллегорическая фигура появится в 1926 году на обложке выпущенного издательством «Былое» юбилейного сборника статей (составители Юлиан Оксман и Павел Щеголев), но с характерными изменениями: вместо алтаря теперь за ее спиной объятая пожаром Триумфальная арка, под ногами — императорская корона, но главное — исчезли крылья, медальон и крест со щита. Теперь это, видимо, Свобода, низринувшая самодержавие.

Напечатанная Ленгизом в 1926 году книга Бориса Модзалевского «Роман декабриста Каховского» оформлена в лучших традициях начала века: изящный шрифт, легкая рамка из переплетающихся ветвей, цветочные розетки по углам. В центре — виньетка с сердцем, пронзенным стрелой, в овале из ветвей (книга ведь про несчастную любовь). На титульном листе, как и в книге про Пестеля, добавлен подзаголовок: «Роман декабриста Каховского, казненного 13 июля 1826 года». Снова подразумевается, что роман неказненного декабриста был бы читателю менее интересен.

Забавная и довольно цельная стилистическая модификация — на обложке книги Павла Щеголева «Декабристы» (Госиздат, 1926). Набранная в два цвета — черный и светло-коричневый, обложка довольно изящно скомпонована: заглавие вписано в полукруг, рамка перевита черными терниями, а виньетка представляет собой три пересекающихся круга, образованных кандальными цепями. Для тюремной атрибутики все это выглядит излишне эстетски.

Довольно много книг, где обложка, титульный лист, издательская марка находятся между собой в любопытном стилевом противоречии. Например, изданный Обществом политкаторжан сборник статей «Декабристы и их время» (1928) имеет элегантную и строгую, как и подобает научному изданию, обложку, стилизованную под ампир, набранную синим и черным, с простыми легкими рамками, геометрическими медальонами по углам и виньеткой в виде дубовой ветки. На шмуцтитуле обнаруживается знак издательства Общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев, гораздо более брутально гравированный, никак не ампирный и состоящий из названия издательства, обрамленного овалом из кандалов на фоне зарешеченного окна, сквозь которое льются лучи света.

1 / 2

2 / 2

Сходным образом выглядят «Записки» княгини Марии Волконской, изданные Павлом Щеголевым в Госиздате в 1924 году. На обложке — несколько избыточная орнаментальная рамка в стиле эклектики, по центру — лавровый венок с развевающимися лентами. На шмуцтитуле же помещен знак Госиздата, выполненный в стиле геометрического авангарда, с серпом, молотом и шестерней.

1 / 2

© antik-books.ru

2 / 2

Итак, тюремная атрибутика, орнаментика более-менее в стиле эпохи, не самые удачные аллегорические виньетки. Но где же графический образ декабристов? Когда в 20-е годы хотели изобразить что-то указывающее на них более конкретно, то, помимо гравюры с пятью профилями или портрета декабриста (если книга была биографией), на обложку помещали картинку, изображающую восстание. При этом в оформлении изданий этого времени не встречаются образы, заполонившие декабристскую литературу полвека спустя, к следующему юбилею. Никаких киверов и сломанных шпаг — офицерской атрибутики в 1920-е тщательно избегали. Никаких зажженных свечей, перьев, раскрытых книг: как мыслители декабристы в массовых пропагандистских изданиях тогда не были востребованы.

Какой образ декабриста создает книжная продукция, массово выходившая к столетнему юбилею восстания? Кандалы, решетки, вынесенное в подзаго­ловок «казнен 13 июля 1826 года». Право декабристов на память потомков зачастую обосновывалось в первую очередь их страданиями. Кроме того, в заглавиях книг достаточно часто фигурируют слова «заговор», «бунт», «восстание». Таким образом, для 1920-х годов главным в декабристах было то, что они — бунтовщики, мятежники, казненные и сосланные на каторгу.

Не будем забывать, что после Февраля 1917 года из ссылок и с каторги вернулась масса бывших революционеров всех мастей, активно создававших вокруг себя ореол мучеников, имеющих право в будущем на благодарную память потомков, а пока — на почтение современников и дополнительный паек. Их объединяло Общество бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев, весьма активно действовавшее до его роспуска в 1935 году. В него входили не только большевики — было также много эсеров, меньшевиков, вышедших из тюрем народовольцев (Вера Фигнер, Николай Морозов, Михаил Фроленко), то есть представителей партий, которые большевики считали соперниками и врагами. Все они считали декабристов своими предшественниками и исполь­зовали их для легитимации своих притязаний на статус героев-мучеников.

Позднее, в 1930-е годы, после утверждения сталинского режима, который те же бывшие революционеры (включая оставшихся за бортом старых большевиков) прозвали термидором, уже не наблюдалось столь назойливого определения декабристов прежде всего как тюремных сидельцев.