33 тусовщика
«Башня» Вячеслава Иванова — так современники называли петербургскую квартиру поэта в башенной части здания, расположенного на углу Таврической и Тверской улиц, — была уникальным явлением культуры Серебряного века. На собраниях «Башни» в 1905–1912 годах ставились и обсуждались вопросы литературы, живописи, театра, новой эстетики и этики, философии, богословия и антропософии, а посетителями были лучшие представители артистического мира своего времени. Очень непросто найти петербургского или московского писателя, который бы там не побывал. Среди всех мероприятий — «сред», «Академии стиха», общества «Друзья Гафиза», театральных постановок и т. д. — случались иногда собрания-гиганты, в которых участвовало до 70 человек. Наш материал посвящен не хозяину «Башни», а 33 ее посетителям — в память о снискавшем скандальную славу романе жены Вячеслава Иванова Лидии Зиновьевой-Аннибал «Тридцать три урода».
Разные посетители
1. Александр Блок на крыше «Башни» полночи читал (впервые) свою «Незнакомку». Корней Чуковский описал это событие весьма поэтически:
«…В белую петербургскую ночь мы, художники, поэты, артисты, опьяненные стихами и вином — а стихами опьянялись тогда, как вином, — вышли под белесое небо, и Блок, медлительный, внешне спокойный, молодой, загорелый (он всегда загорал уже ранней весной), взобрался на большую железную раму, соединявшую провода телефонов, и по нашей неотступной мольбе уже в третий, в четвертый раз прочитал эту бессмертную балладу своим сдержанным, глухим, монотонным, безвольным, трагическим голосом. И мы, впитывая в себя ее гениальную звукопись, уже заранее страдали, что сейчас ее очарование кончится, а нам хотелось, чтобы оно длилось часами, и вдруг, едва только он произнес последнее слово, из Таврического сада, который был тут же, внизу, какой-то воздушной волной донеслось до нас многоголосое соловьиное пение».
Другое произведение Блока, читанное на «Башне», — поэму «Возмездие» — постигла меньшая удача. По воспоминаниям Сергея Городецкого, после окончания чтения учитель бушевал, «глядел грозой и метал громы», а Блок сидел подавленный, совсем не защищался. Когда же «Вячеслав пошел в атаку, развернув все знамена символизма, неофит реализма сдался почти без сопротивления». Однако, как всегда, ничего не исправил, хотя и не довершил произведение.
2. Валерию Брюсову, даже сидя на полу, удавалось сохранять на «Башне» свой наполеоновский вид:
«Гости на „средах“ оставались иногда до раннего утра. Лидия Дмитриевна, любившая хитоны и пеплумы, красные и белые, предпочитала диванам и креслам ковры, на которых среди подушек многие группировались и возлежали. Помню, так было при приезде Брюсова, который, сидя на ковре в наполеоновской позе, читал свои зловещие стихи, и свет был притушен. Но до „кадильниц“ и тем более до каких-то „оргий“, о чем ходили слухи, в „башне“, разумеется, не доходило».
3. Сергей Городецкий — молодой ученик Иванова и автор моментально прославившего его сборника «Ярь». В Петербурге ходили слухи, что чету Ивановых и Городецкого связывают не только отношения ученика и учителей. Когда «Башню» стали посещать новые люди, поэт проникся к ним глубокой ревностью. В частности, о Гумилеве в 1910 году он писал Иванову следующее:
«Теперь я вижу, что Вы заключили постыдный компромисс с отбросами декадентства, поставившими себе задачи, совершенно противоположные Вашим, посильные им, но недостойные Вас. Задачи эти заключаются в насаждении голого формализма в русском искусстве, прикрывающего внешней якобы красотой пошлость и бездарность».
Впрочем, это не помешало ему в 1911 году организовать с Гумилевым «Цех поэтов», а в 1912-м с ним же стать синдиком акмеизма.
4. Николай Гумилев, обласканный, как казалось Городецкому, вниманием Иванова, однажды на «Башне» стал причиной судьбоносного для истории русской литературы скандала. Он прочел свою поэму «Блудный сын», а Иванов неожиданно полностью ее разгромил Андрей Белый так вспоминал этот эпизод: «В. И. весь взъерошится, покраснеет… наскакивает на чопорно стянутого Гумилева, явившегося к часу ночи откуда-то в черном фраке, с цилиндром и в белых перчатках, прямо сидящего в кресле, недвижно, невозмутимо, как палка, с надменно-бесстрастным, чуть-чуть ироническим, но добродушным лицом; Гумилев отпарировал эти наскоки Иванова не словами, скорей — своим видом…». По сути же причиной нападок было не столько само произведение, сколько накопившиеся противоречия между поэтами. «Выступление, — свидетельствовала Надежда Мандельштам со слов мужа, — было настолько грубое и резкое, что друзья Гумилева покинули „Академию“ «Академия стиха», она же Общество ревнителей художественного слова — литературное объединение, сформировавшееся вокруг Вячеслава Иванова и журнала «Аполлон» и существовавшее в 1909–1914 годах. и организовали „Цех поэтов“ — в противовес ей». В недрах «Цеха поэтов» вскоре родился акмеизм, а творческие связи Гумилева и Вячеслава Иванова были разорваны навсегда.
5. Анна Ахматова дебютировала на «Башне» 14 июня 1910 года. По свидетельству современников, «Вячеслав очень сурово прослушал ее стихи, одобрил только одно, об остальных промолчал, одно раскритиковал». Заключение Иванова было равнодушно-ироничным: «Какой густой романтизм…» А Ахматова позже объясняла поведение мэтра его коварством: «Он делал так — уводил к себе, просил читать, вытирал слезы, хвалил, оттуда выводил ко всем — и там ругал. Был предатель». Этот факт не помешал Ахматовой посещать «Башню», где, помимо стихов, она иногда демонстрировала свои акробатические способности. Дочь Вячеслава Иванова вспоминала, как однажды, окруженная гостями, юная Ахматова показывала свою гибкость, проделывая отчаянный цирковой трюк: перегнувшись назад, до самого пола, пыталась схватить зубами спичку, которая торчала вертикально из лежащей на полу коробки.
6. Художница, антропософка, первая жена Андрея Белого Ася (Анна Алексеевна) Тургенева также выступала на «Башне» с цирковым номером — стояла на голове:
«К ней стали приставать, чтобы она встала на голову. Видимо, это был в то время ее номер. Она сняла со стриженых волос резинку, на которую были нанизаны черные бусы, и надела ее на ноги, прижав юбку. Затем легким движением вскинула ноги, опираясь на руки, получилась фигура, напоминающая вазу. Белый подал ей зажженную сигарету, и она простояла, пока докурила. Все восхищались, и, кажется, сам Белый больше всех».
7. Анастасию Чеботаревскую, жену поэта Федора Сологуба, на одном из вечеров «Башни» буквально носили на руках. Просто так. Михаил Кузмин записал в дневнике: «Перешли на французский, потом на итальянский, потом на английский. Чеботаревскую носили на руках и клали на колени».
8. Федор Сологуб, играя на «Башне» в анаграмматические игры с именами собственными, написал хозяину дома такое стихотворение, что адресат не на шутку перепугался, предполагая, что поэт колдует против него. Стихотворение представляло собой различные возможные разгадки имени Иванова:
Что звенит?
Что манит?
Ширь и высь моя!
В час дремотный перезвон
Чьих-то близких мне имен
Слышу я.
<…>
Вящий? Вещий?
Прославляющий ли вещи?
Вече? иль венец?
Слава? слово или слать?
Как мне знаки разгадать?
<…>
В сочетаньи вещих слов,
В сочетаньи гулких слав,
В хрупкий шорох ломких трав,
В радость розовых кустов
Льется имя ВЯЧЕСЛАВ.
Иванов записал в дневнике 2 июня 1906 года: «Неожиданное письмо от Сологуба, полное какой-то двоящейся любви-ненависти, с красивыми стихами на имя „Вячеслава“. Какая-нибудь новая попытка колдовства. Игра в загадки, за которой таится нечто, глубоко им переживаемое». В ответ Вячеслав Иванов написал стихотворение «Божидару, назвавшемуся Солнцегубителем», которое сам определил как «поэтический апотропей Апотропей (с греч. «отвращающий беду») — волшебный оберегающий талисман. против чар Сологуба», противопоставляя себя, поэта солнца и дня, Сологубу, поэту солнечного заката и ночи, поэту-солнцеборцу.
9. Велимир Хлебников в начале своего творческого пути сошелся весьма тесно с Ивановым и обитателями «Башни». Находясь под большим впечатлением от личности хозяина и всей обстановки, молодой футурист сочинил поэму, где иносказательно описал как происходящее там, так и некоторых его участников. При первой публикации поэма была названа «протокольным описанием Среды у Вяч. Иванова», в другой раз — «юмористическим дневником в стихах на тему поэтического быта петербургских символистов», а в итоге получила название «Зверинец». По свидетельству Ахматовой, «в самом конце 1909 или в начале 1910 года» Хлебников читал эту поэму на «Башне». Слушатели восприняли ее восторженно.
10. Поэт Юрий Верховский весьма преуспел на «Башне», исполняя роль задней части слона:
«Однажды вечером, когда на Башне был Мейерхольд, вздумали строить слона. Передние ноги и хобот был Мейерхольд, задние — Юрий Верховский. Все было покрыто серым одеялом или пледом. Под музыку Кузмина слон двигался в тесноте людей и мебели, и все радовались».
11. Поэт Валериан Бородаевский ходил по «Башне» в костюме библейского пророка. Его жена Маргарита вспоминала:
«От времен Зиновьевой-Аннибал был сундук, полный больших кусков разноцветной материи, в которые она любила драпироваться. Иногда вдруг приходило в голову драпировать кого-нибудь из присутствующих. Валерьяна покрыли ярко-синей материей по рисункам библейских фигур, а на голову надели род чалмы со спускающимся на плечо концом из желто-оранжевого вельвета. При его черной бороде это вышло очень эффектно».
Пострадавшие на «Башне»
12. Мистик, поэт, критик и литературный организатор Георгий Чулков, разругавшись с московскими литераторами, перебрался в Петербург и близко сошелся с Ивановым. В недрах «Башни» зародилось очередное художественное течение, пропагандировавшееся Чулковым и поощрявшееся Ивановым, — «мистический анархизм». Эта затея привлекла внимание властей: с анархизмом в политическом смысле здесь не было ничего общего, однако узнавшие об этом сотрудники охранного отделения всерьез заинтересовались «Башней» и ее собраниями, произведя там несколько обысков и облав.
с Максимилианом © maxvoloshin.ru
13. Елена Оттобальдовна Кириенко‑Волошина, мать поэта Максимилиана Волошина, была арестована именно в результате одной из таких облав. Ее необычная внешность (стриженые волосы и широкие, короткие шаровары) показалась стражам порядка подозрительной, и они решили, что она-то и есть главный «мистический анархист». Вконец расстроенную, всю в слезах, ее увезли в градоначальство, продержали до утра, но после вмешательства градоначальника отпустили и принесли извинения Об этом обыске вспоминал и Николай Бердяев: «На одной из сред, когда собралось человек 60 поэтов, художников, артистов, мыслителей, ученых, мирно беседовавших на утонченные культурные темы, вошел чиновник охранного отделения в сопровождении целого наряда солдат, которые с ружьями и штыками разместились около всех дверей. Почти целую ночь продолжался обыск, в результате которого нежданным гостям пришлось признать свою ошибку»..
14. Философ и литератор Дмитрий Мережковский при разъезде после обыска на «Башне» не нашел своей бобровой шапки. По этому поводу напечатал в «Руле» язвительное открытое письмо министру внутренних дел «Ваше превосходительство, где моя шапка?». Но произошел большой конфуз: шапка на другой день нашлась застрявшей за сундуком в передней.
Временные жильцы
15. Анна Минцлова, ярый оккультист, антропософ, деятель теософского общества, подолгу жила на «Башне» после смерти Зиновьевой-Аннибал, предлагая Иванову различные оккультные затеи и практически став на несколько лет его духовной наставницей. В частности, она учила Иванова составлять гороскопы. Совместно они составили печальный гороскоп сыну Валериана Бородаевского, Павлу. Вскоре сын умер, из чего осведомленные об этом событии люди заключили, что гороскоп был верный. Осенью 1910 года Минцлова исчезла из Петербурга, и о ней никто больше никогда не слышал.
16. Андрей Белый, прожив в начале 1910 года несколько месяцев на «Башне», едва избежал очередной оккультной затеи Анны Минцловой, жаждавшей заключения нового «мистического триумвирата» См. свидетельство Белого о Минцловой:
«…она посвящала меня в свои бредни; вот в кратких словах их сюжет: мы-де стоим у преддверия небывалого переворота сознанья; уже появляются личности, регулирующие нравственное возрожденье; но „черные оккультисты“ не дремлют; ею был апробирован и мой бред о масонах; я должен-де вооружиться ее сокровенными знаньями…»: Белый — Иванов — Минцлова. Позже Белый оставит одно из самых ярких описаний атмосферы «Башни» того периода:
«Быт выступа пятиэтажного дома, иль „башни“, — единственный, неповторимый; жильцы притекали; ломалися стены; квартира, глотая соседние, стала тремя, представляя сплетение причудливейших коридорчиков, комнат, бездверных передних; квадратные комнаты, ромбы и секторы; коврики шаг заглушали, пропер книжных полок меж серо-бурявых коврищ, статуэток, качающихся этажерочек; эта — музеик; та — точно сараище; войдешь, — забудешь, в какой ты стране, в каком времени; все закосится; и день будет ночью, ночь — днем; даже „среды“ Иванова были уже четвергами; они начинались позднее 12 ночи. <…> Проведший со мною… два дня Э. К. Метнер на третий сбежал; я такую жизнь выдержал пять недель; возвращался в Москву похудевший, зеленый, осунувшийся, вдохновленный беседой ночною, вернее, что — утренней».
17. Иоганнес фон Гюнтер, переводчик, поэт, будущий сотрудник журнала «Аполлон», весной 1908 года прожил около трех месяцев на «Башне», а на одной из «сред», по его собственному свидетельству, получил от незнакомой дамы презент в виде шкатулки с гашишем: «Бывали здесь… загадочные одинокие женщины, поднаторевшие в общении — одна из них даже хотела соблазнить меня гашишем, она подарила мне малахитовую шкатулочку, наполненную коричневатыми, словно медовыми, пилюлями».
18. Художница и оккультистка Маргарита Сабашникова прожила на «Башне» больше полугода в 1906 году и позже описывала один странный башенный обычай: бросаться апельсинами в скучных докладчиков. Поэт Михаил Кузмин рассказывает об этом несколько иначе: бросались не самими апельсинами, а корками, что кажется менее травматичным и более правдоподобным.
В какой-то момент пребывания на «Башне» Сабашникова оказалась участницей «любовного квадрата»: она была женой Максимилиана Волошина, но испытывала чувства к Иванову, который был женат на Зиновьевой-Аннибал. Позднее она вспоминала:
«Вскоре я осознала, что Вячеслав любит меня. Я сказала это Лидии и добавила: „Я должна уйти“. Она же, давно уже знавшая об этом, возразила мне: „Ты вошла в нашу жизнь и принадлежишь нам. Если ты уйдешь, между нами навсегда останется что-то мертвое. Мы оба не можем потерять тебя“. Потом мы говорили втроем. У них была странная идея: если два человека, как они оба, стали настолько единым целым, они могут любить третьего. <…> Такая любовь является началом новой общности людей, даже новой церкви, в которой эрос претворяется в плоть и кровь. Так вот каким было их новое учение! „А Макс?“ — спросила я. <…> „Ты должна выбрать, — сказала Лидия, — ты любишь Вячеслава, а не его“. Да, я любила Вячеслава, но не понимала, почему моя любовь к нему исключала Макса».
Но после отъезда Маргариты к родителям жизнь на «Башне» вернулась в свое русло, и об этом все забыли.
Случайные гости
19. 5 января 1906 года жители «Башни» восприняли как «чрезвычайно знаменательный день в жизни… литературного мира». Именно тогда Таврическую, 35, посетил Максим Горький. Как передавали очевидцы, писатель «явился милым и кротким агнцем, говорил… много о необходимости слияния литературных фракций, о том, что… художники все в России». По свидетельству Мейерхольда, Горький утверждал, что люди искусства «слишком преуменьшают свое значение», являясь «истинным правительством» в «скудной России», призывал к господству и учреждению нового театра-клуба, «который мог бы объединить все литературные фракции». Однако планам по объединению писателей-реалистов с мистиками не было суждено сбыться. В следующую встречу (уже в Финляндии) Горький принял делегатов весьма сухо, а вскоре общение и вовсе прекратилось. «Знаменательное событие» завершилось ничем Георгий Чулков полагал, что причиной охлаждения отношений могла стать трагикомическая случайность: «…до сих пор не могу вспомнить без улыбки нашу поездку в Финляндию к одному знаменитому писателю [Горькому], у которого жена была актриса [Мария Андреева]. <…> После обеда мы пошли с Мейерхольдом в наш нумер, и тут разыгрался смешной инцидент. Всеволод Эмильевич, обладавший немалыми способностями комика, стал рассказывать что-то очень нелепое и забавное. Мы смеялись, как мальчишки. Дверь в коридор была отворена. И когда Мейерхольд, уткнувшись носом в мой жилет, захлебывался от смеха, неожиданно на пороге нашей комнаты появился знаменитый писатель. Не знаю почему, мы как-то сразу перестали смеяться и тотчас же почувствовали, что мнительный писатель отнес наше веселое настроение на свой счет. Он сухо позвал нас пить чай, и когда мы через полчаса снова уселись за общий стол, радушие наших любезных хозяев куда‑то исчезло. Мы поняли, что наше дело проиграно, и не знали, как поскорее убраться из этого злополучного отеля с его обидчивыми обитателями»..
20. Иван Бунин в чуть ли не единственный из известных визитов на «Башню» успел не только подразнить ее обитателей, но и получить вызов на дуэль от литературоведа Евгения Аничкова. Как вспоминает жена писателя, по дороге туда Бунин и Александр Митрофанович Федоров «стали сочинять совместно нелепое „декадентское“ стихотворение, — один придумает строчку, другой вторую Сохранились, например, такие строки: «Шпионы востроносые нa сaмокaтaх жгут. Всем зaдaю вопросы я, вопросы тaм и тут…». <…> Когда они с Федоровым явились на это сборище, Бунин с задором сказал, что вот они только что прочли новые стихи, в которых ничего не понимают. <…> Аничков, профессор литературы, вскочил и с запальчивостью воскликнул: „Что ж тут непонятного…“ — и стал объяснять. Бунин, не выдержав, перебил восторженного критика:
— Да мы с Федоровым сейчас на извозчике всю эту белиберду насочинили.
— Вы сами не понимаете, что вы сотворили, — это гениально! — возопил со свойственным ему темпераментом Аничков.
— Но позвольте, — смеясь возразил Федоров, — я понимаю, если бы один из нас создал их, то можно было бы говорить о гениальности автора… Но ведь мы же вдвоем, по очереди, выдумывали эти бессмысленные строчки…
Поднялся крик, шум, чуть дело не дошло до дуэли между Аничковым и Буниным, но… в конце концов все уладилось».
21. Писательница Надежда Санжарь осталась в истории русской культуры начала XX столетия только благодаря своему эксцентричному намерению, которое она огласила и на «Башне». Историю этих эскапад записал в своем дневнике Кузмин: «Ходили курсистки, теософки и психопатки. Последних очень мало, но бывали вроде дамы Бриллиант Это и есть Санжарь, Бриллиант — фамилия ее мужа., которая ходила по великим людям за зародышем. Она хотела иметь солнечного сына от гения. Перед визитом она долго обсуждала, чуть ли не с мужем, достаточно ли данное лицо гений и порядочный человек (это почему-то тоже входило в условие). Так она безуспешно ходила к Андрееву, Брюсову и Евг. Вас. Аничкову и добрела до Вяч. Ив.». Намерения женщины раз и навсегда пресекла Зиновьева-Аннибал: «Лид. Дм. услышала из соседней комнаты желание странной посетительницы и запустила в нее керосиновой лампой. Весь кабинет вонял керосином дня три», — заканчивает историю Кузмин.
Философы
22. Николай Бердяев был частым гостем и «несменяемым председателем» на всех «средах», проходивших на «Башне». Серьезные обсуждения вопросов богословия, философии и эстетики участники пытались разбавлять игровым элементом. Так, по воспоминаниям многих посетителей, Бердяев председательствовал с привязанным к ноге звонком, а половые вопросы обсуждали, конечно же, сидя на полу. В организованном на «Башне» кружке «Друзья Гафиза», стилизованном на персидский лад Лидия Зиновьева-Аннибал так поясняла идею «Гафиза» в письме Маргарите Замятиной: «Персидский, Гафисский кабачок: очень интимный, очень смелый, в костюмах, на коврах, философский, художественный и эротический»., русский философ надевал костюм Соломона и, по заверениям Кузмина, был в нем «декоративней всех» и чрезвычайно «эффектен». Иногда назывался и Ассаргадоном.
23. Лев Шестов после закрытия собраний «Башни» написал об Иванове статью «Вячеслав Великолепный. (К характеристике русского упадничества)». Прозвище Иванова прижилось среди литераторов, статья же была встречена прохладно. В 1921 году Иванов говорил Альтману о заблуждении Шестова, оказавшегося в рядах тех, кто неверно понимает истоки русского символизма, смешивает в одно символизм и декадентство. «Это мнение не было ничем обосновано и обнаружило полное неумение разобраться в литературных фактах, выше вульгарности это мнение не подымалось».
24. Анатолий Луначарский, будущий нарком просвещения РСФСР, на одном из вечеров «Башни», где обсуждалась тема, связанная с греческим богом любви Эросом, утверждал, что видит в современном пролетариате воплощение античного Эроса. Николай Бердяев, Фаддей Зелинский и Вячеслав Иванов возражали.
Художники
25. Константин Сомов способствовал смешению художников и литераторов на «Башне», поскольку именно он рекомендовал Елизавете Николаевне Званцевой дом № 35 для устройства там частной художественной школы (позже получившей название «Школа Бакста и Добужинского») и он же пытался направлять к ней учеников из числа «башенных» гостей (Городецкого, в частности, хотя и считал его неталантливым). В 1906 году написал портрет Вячеслава Иванова и придумал костюмы для всех участников вечеров «Гафиза» (см. пункт о Бердяеве). Сам на них звался Алладином и разливал всем вино. Петербург именовался Петробагдадом, «Башня» — палаткой Гафиза.
26. Под впечатлением от диалогов на «Башне» о бессмертной женственности, Афродите Небесной и Афродите Всенародной, судьбе-фатуме и вселенской катастрофе Леон Бакст создал свою этапную картину «Terror antiquus» («Древний ужас», 1908). В 1909 году Иванов посвятил полотну одноименную статью. Помимо посещений «сред», Бакст постоянно участвовал и в кружке «Друзья Гафиза», где носил имя Апеллеса. Об одном таком мистическом действе гафизитов оставил дневниковую запись еще один его участник, Михаил Кузмин:
«Сегодня были отличны в своих костюмах Бакст и Нувель, эффектен Соломон [Бердяев], жесток Аладдин [Сомов], каждый раз костюмы — новый пир для глаз. Сначала прочитали стихи, потом принялись за мудрость, но дело подвигалось сонно. Уже не помню, как все стали приходить в гафизитское настроение, но я с Корсаром [Нувель] плясали, Ассаргадон [Бердяев] лежал распростертым, покрыв глаза голубым газом, и говорил, что ничего не понимает. Диотима [Зиновьева-Аннибал], против обыкновения, путешествовала по всем тюфякам. Городецкий из своего хитона устраивал палатку и смотрел сверху как благосклонное божество на обнявшихся внизу. Под палатку почему-то все попадали Диотима, Апеллес, Аладдин и я».
27. Мстислав Добужинский создал логотип издательства «Оры», которое курировал Иванов.
«На титульный лист книги художник поместил художественную марку с изображением башни: это вписанная в треугольник сторожевая зубчатая средневековая башня… мощная и широкая у основания и суживающаяся кверху, возвышается на фоне ночного звездного неба; у ее подножия месяц, а вершина пересекается с Млечным Путем. Этот рисунок вписан в похожий на пирамиду треугольник, обращенный вершиной кверху. Аллегорический смысл рисунка прочитывался определенно: башня — символ бодрствования и восхождения; Млечный Путь — символ пути паломников, исследователей, мистиков, перехода с одного места на другое на Земле, с одного круга на другой в космосе, с одного уровня до другого в душе».
Одновременно он же придумал и шутливый шарж на Иванова, «„стартирующего“ к звездам с края „башни“, с маленькими крылышками на каблуках, но эту не очень злую карикатуру… показал только своему другу Сюннербергу, все-таки боясь, что Вяч. Иванов обидится». Карикатура до нас, по всей видимости, не дошла.
«Башенный» театр
28. Неудача с Горьким не помешала Всеволоду Мейерхольду проводить самые смелые театральные эксперименты именно на «Башне». 19 апреля 1910 года здесь состоялась премьера пьесы Кальдерона «Поклонение кресту». Cценой стала часть комнаты, отделенная от зрителей свернутыми коврами, декорациями служили старые ткани из сундука Зиновьевой-Аннибал, занавес поднимали арапчата (вымазанные сажей дети швейцара), актерами были петербургские литераторы (и один профессионал из Москвы). На зрителей разыгранное действо оказало большое впечатление, а многие приемы Мейерхольда, выработанные в этом любительском спектакле, стали основой современного театра.
29. Поэт Владимир Пяст запомнился зрителям «башенного» театра своим неожиданным появлением среди них. Исполняя роль разбойника Риккардо, он прошествовал через весь зал на «подмостки» с лестницей и подал ее другому разбойнику, Эусебио (Вера Шварсалон). Так впервые в истории русских театральных постановок была нарушена грань между зрителями и сценой. Вячеслав Иванов посвятил этому строки:
Помню сжатые уста,
Злость и гибкость леопарда
И склоненья у Креста…
Страшен был бандит Рихардо!
Лестницу он уволок
Чрез партер с осанкой важной…
Домочадцы
30. Мария Михайловна Замятина — подруга Зиновьевой-Аннибал, прожившая с ее семьей с начала 1900-х до самой смерти (в 1919 году) и исполнявшая обязанности домоправительницы. Замятина не имела собственной семьи и фактически посвятила свою жизнь семейству Вячеслава Иванова. Зачастую выполняла и секретарские поручения — иногда не совсем удачно. Так, однажды она переслала в альманах «Северные цветы» стихотворения Иванова, заканчивающиеся прославлением Христа, а их напечатали по соседству с текстом Сологуба, герой которого славил дьявола. Валерий Брюсов извинялся:
«Многоуважаемый Вячеслав Иванович! Вероятно, вы уже получили „Северные цветы“ этого года. Напечатать Ваши стихи позволила нам Мария Михайловна Замятина. Не гневайтесь, что они помещены в общем отделе и в соседстве с дьяволом. Это случайность».
31. Михаил Кузмин — постоянный участник серьезных и не очень собраний «Башни», на которых выступал не только как поэт, но и как музыкант. Андрей Белый вспоминал:
«…Кузмин препокорно усаживался за рояль, чтобы петь, петь и петь стихотворения свои, к которым писал он, по-моему, очень хорошую музыку… Бывало, засядет и — запоет: до 4-х часов ночи».
Поэт вечно нуждался в деньгах, поэтому с 1909 года стал жильцом на «Башне», где оставался вплоть до ее конца, то есть до весны 1912 года. Это обстоятельство вносило хаос в и без того экстравагантный, но все же упорядоченный быт «башенных» жителей. Часто Кузмин «убегал по своей независимой „черной“ лестнице в какие-то притоны; возвращался с подбитым носом и синяками на щеках. В. И. пытался его облагоразумить; реакции бывали бурными, и не менее бурными бывали реакции на реакции. Потом „аббат“ Одно из «башенных» прозвищ Кузмина., смущенный, умиленный становился мил и тих; происходило примирение — ненадолго, конечно». Кроме того, по всей видимости, именно на Кузмине лежит основная ответственность за скандал, послуживший причиной отъезда Иванова и семейства из Петербурга и, как результат, конца эпохи «Башни» (см. ниже).
32. Лидия Зиновьева-Аннибал, писательница, жена Вячеслава Иванова. «Появлялась среди гостей в необычном одеянии — ярко-белом или красном хитоне, поверх него — тога. Такую одежду она носила и в обычной жизни. Принимая гостей, она любила сидеть не в кресле или на диване, которых в квартире было предостаточно, а на ковре посреди комнаты, окруженная подушками. Вокруг нее располагались гости. Если представить себе полумрак, мерцающие в канделябрах свечи, колеблющиеся по стенам тени, может показаться, что находишься в каком-то нереальном мире, в атмосфере игры, театра, мистификации». Мистификация продолжилась и после смерти Зиновьевой-Аннибал в 1907 году: Иванов уверял всех, что в однажды во сне к нему явилась Лидия и благословила его будущий брак с Верой Шварсалон.
33. Вера Шварсалон, молодая переводчица, дочь Лидии Зиновьевой-Аннибал от первого брака. Незадолго до смерти матери переехала на «Башню» и, по словам Маргариты Сабашниковой, практически вытеснила ее из мистического любовного союза с Зиновьевой-Аннибал и Ивановым.
По свидетельству самой Веры, ее захватили серьезные любовные чувства к другому посетителю «Башни», Михаилу Кузмину, безответные по определению (Кузмин был гомосексуален). Немного позже забота об отчиме переросла в более сильные и на этот раз взаимные чувства. Еще не узаконенные отношения протекали в почти абсолютной секретности, однако Кузмин не выдержал и обнародовал тайну, за что получил публичную пощечину от Сергея Шварсалона, брата Веры. Дружеские отношения Кузмина с «Башней» были навсегда расстроены, Иванов вскоре заключил официальный брак с Верой, и их семейство навсегда покинуло Петербург.
