Гумилев: жизнь после смерти
Николай Гумилев был расстрелян в августе 1921 года, но его драматичная литературная биография на этом отнюдь не закончилась. В этом поэту помогли как современники, которые почти сразу же бросились писать о нем воспоминания, так и советская власть, которая, не допуская печатания стихов поэта, только разжигала интерес к его творчеству.
Поэт погиб, когда многие его современники еще были живы, и это позволило ему стать одной из самых популярных фигур мемуаров, пусть и не всегда заслуживающих доверия. Несколько интересных сюжетов, сложившихся вокруг имени Гумилева после смерти, собрал в своей статье «Посмертные скандалы Гумилева» литературовед Роман Тименчик. Там излагаются, в частности, воспоминания современников о дуэли с Волошиным в 1909 году и о кратком увлечении Гумилева Мариэттой Шагинян.
Сразу же после смерти Гумилева стали появляться стихи, посвященные ему, например «Памяти Гумилева» Ирины Одоевцевой:
Мы прочли о смерти его.
Плакали громко другие.
Не сказала я ничего,
И глаза мои были сухие.
Стихотворением памяти Гумилева в 1925 году отметился и его собрат по «Цеху поэтов» Сергей Городецкий. Правда, это произведение больше похоже на пасквиль, чем на эпитафию, поскольку его содержание сводится к критике покойника, не поддержавшего Октябрьскую революцию:
Когда же в городе огромнутом
Всечеловеческий встал бунт,
Скитался по холодным комнатам,
Бурча, что хлеба только фунт.И ничего под гневным заревом
Не уловил, не уследил,
Лишь о возмездье поговаривал
Да перевод переводил.
В 1939 году вышла книга воспоминаний Владислава Ходасевича «Некрополь». В ней есть глава «Гумилев и Блок» — единственный у Ходасевича парный биографический портрет в духе Плутарха. На фоне благоговейного изображения Блока Гумилев у Ходасевича смотрится не слишком привлекательно, как мемуарист ни стремится утверждать обратное (одной фразы «В Гумилеве было много хорошего» уже достаточно, чтобы понять, что эти воспоминания не хвалебны). Главные черты Гумилева, на которые обращает внимание Ходасевич, — это детскость характера и склонность к бутафории.
«Но стоит мне закрыть глаза и представить себе Гумилева, Блока, Мандельштама, и я сейчас же вижу их лица, окруженные сияньем, как лики святых на иконах», — пишет в своей книге «На берегах Невы», вышедшей в 1967 году в Париже, Ирина Одоевцева. Неудивительно, что при таком отношении портрет Гумилева в ее исполнении получился куда более привлекательным, чем у Ходасевича, хотя первое ее впечатление о Гумилеве отнюдь не лучшим образом характеризует его внешность: «Трудно представить себе более некрасивого, более особенного человека. Все в нем особенное и особенно некрасивое. Продолговатая, словно вытянутая вверх голова, с непомерно высоким плоским лбом. Волосы, стриженные под машинку, неопределенного цвета. Жидкие, будто молью траченные брови. Под тяжелыми веками совершенно плоские глаза». Но чем дальше, тем привлекательнее оказывается образ Гумилева: «Кто был Гумилев? Поэт, путешественник, воин, герой — это его официальная биография, и с этим спорить нельзя. Но… но из четырех определений мне хочется сохранить только „поэт“. Он был прежде всего и больше всего поэтом».
В итоге Гумилев оказывается главным героем воспоминаний Одоевцевой: он упоминается в книге почти 1000 раз — втрое чаще, чем Осип Мандельштам, и вчетверо чаще, чем Александр Блок, не говоря уже о всех других.
Конечно, этим мемуарная литература о Гумилеве не исчерпывается. По большей части она выходила в эмиграции: в Советском Союзе имя поэта фактически находилось под запретом, так что, для того чтобы упомянуть его в печати хотя бы в нейтральном ключе, требовалось немалое мужество. Да что говорить о мемуарах, когда полноценный доступ к стихотворениям Гумилева был только у западного читателя, но не у советского. Посмертный сборник стихов Гумилева под редакцией Георгия Иванова вышел в Петрограде в 1922 году, был переиздан спустя год (кстати, его, как и большинство прижизненных изданий поэта, можно полистать на сайте Российской государственной библиотеки: авторское право на него истекло) — и на этом публикация сборников Гумилева в СССР прекратилась на 60 с лишним лет, если только не считать маленькой 60-страничной книжечки «Избранные стихи», изданной в Одессе в 1943 году во время немецкой оккупации.
Гумилев передавался из уст в уста и в самиздате. Можно вспомнить фрагмент из романа Евгении Гинзбург «Крутой маршрут» (1967–1977), где она вспоминает о своих лагерных годах:
«Вот сегодня, например, мы заговорщическим шепотом ВЫДАЕМ друг другу Гумилева. Как он утешает здесь! Как отрадно вспомнить здесь, на Эльгене, что далеко-далеко, на озере Чад, изысканный бродит жираф. Так и бродит себе, милый, пятнистый, точно ничего не случилось. Потом, перебивая друг друга, вспоминаем от начала до конца стихи о том, как старый ворон с оборванным нищим о ВОСТОРГАХ вели разговоры. Это самое главное: уметь помнить о восторгах даже на верхних эльгенских нарах…»
Иногда цитаты из поэта в советское время удавалось обнаружить в самых неожиданных местах. Например, в 70-х годах в книге «Очерки о движении космических тел» известный специалист по механике Владимир Белецкий снабдил одну из глав гумилевским эпиграфом про изысканного жирафа и начал ее с такой фразы: «Автор считает эволюционные уравнения (6.7.8) весьма изысканными». А чтобы сделать связь между изысканным жирафом и изысканными уравнениями еще нагляднее, в книге есть рисунок Игоря Новожилова:
Впрочем, отсутствие полноценных сборников не могло не способствовать некоторой однобокости в восприятии Гумилева. Недаром в обоих случаях, приводимых выше, цитируется одно и то же стихотворение про жирафа. Анна Ахматова в 1963 году возмущалась тем, что Гумилев остался в памяти у читателей именно как писатель-экзотист: «Невнимание критиков (и читателей) безгранично. Что они вычитывают из молодого Гумилева, кроме озера Чад, жирафа, капитанов и прочей маскарадной рухляди?»
Первая советская публикация Гумилева появилась в 1986 году. Это была подборка стихотворений в журнале «Огонек», составленная Владимиром Енишерловым и Натальей Колосовой. Публикация была приурочена к 100-летию поэта, а поскольку Гумилев родился в апреле, как и Ленин, то его стихи по иронии судьбы попали как раз в ленинский номер с портретом вождя мирового пролетариата на обложке. За подборкой последовали и собрания стихотворений: сразу несколько изданий Гумилева в 1988 году увидели свет в Москве, Ленинграде, Волгограде и Тбилиси.
У ортодоксального советcкого читателя возвращение Гумилева вызвало непонимание и возмущение. Владимир Енишерлов в 2003 году опубликовал несколько писем с отзывами на огоньковскую подборку — например, такое выразительное послание от 80-летней учительницы словесности из Пскова:
«Уважаемый тов. редактор!
Открыв 17 № „Огонька“ (я его многолетняя подписчица), с изумлением… гм, гм, прочла в нем материал „к 100-летию со дня рождения Н. Гумилева“ и даже узрела его портрет. Такой чести не заслужили в „Огоньке» весьма многие художники и поэты (напр., никогда не помещали портрет Пластова Аркадий Пластов — советский художник.). Что побудило Вас поместить этот материал, да еще со словами „жизнь его трагически оборвалась“?
Гумилев теперь уже мало известен широкому кругу читателей. Акмеизм, к которому Гумилев принадлежал, был течением кратковременным и не столь уж заметным. Ни у Ленина, ни у Сталина — не знаю, как насчет Луначарского, — о нем никогда не упоминалось. А кого, собственно, воспевал Гумилев? Сильного европейца, завоевателя, властелина („Конквистадор“, „Старый бродяга“ и пр. и пр.). Не сродни ли эти „герои“ тем, кто сейчас насаждает в Африке апартеид?
Гумилев не трагически погиб. Он был расстрелян. Надо вспомнить, как билась наша страна в 1921 г. с голодом, разрухой, многочисленными заговорами, весьма опасными. А Гумилев участвовал в заговоре, как тогда говорили, Таганцева. Уж вряд ли Дзержинский допустил бы обвинение невиновного: он был — Дзержинский!
Словом, смею выразить свое мнение, этакая пропаганда поэзии и личности Гумилева в наше время необычайно обостренной идеологической борьбы некстати. И неужели не нашлось иного литературатурного материала для „Огонька“? Сомневаюсь. Думаю, что среди поэтов прошлого и настоящего нашлись бы имена с ярко выраженной общественной тенденцией.С уважением,
Ксения Юльевна Розенталь
(персональная пенсионерка республ. знач.)».
В 1991 году в Москве было переиздано 4-томное собрание сочинений поэта, изначально вышедшее в Вашингтоне в 1962–1968 годах под редакцией Глеба Струве, и тогда же появилось первое собрание сочинений, подготовленное на родине, — трехтомник, в котором самый интересный для читателя том — стихотворения и поэмы — составил известный литературовед Николай Богомолов. В 1998 году начало выходить полное собрание сочинений Гумилева в 10 томах. Правда, уже из 5‑го тома, вышедшего в свет в 2004 году, упоминание о 10 томах исчезло с титульного листа, и в итоге в 2007 году издание завершилось на восьмом томе. В издании местами встречаются типографские огрехи, а комментарии к произведениям очень неравноценны: иногда в них находишь сухую сводку фактических деталей, а иногда — обстоятельное литературоведческое исследование. Но, как бы то ни было, за тридцать лет, прошедших с возвращения Гумилева, российский читатель оказался вполне обеспечен изданиями его трудов. И, конечно, говоря о собраниях сочинений, нельзя не упомянуть сайт gumilev.ru, созданный Александром Курловым, где собрано огромное количество материалов, связанных с Гумилевым: это и его стихи, и воспоминания о нем, и переводы его стихов, и аудиозаписи, и многое другое. Более либерально настроенные читатели, которые не так тянулись к портретам Пластова, вспоминают, что публикация стихотворений Гумилева казалась свежим глотком свободы. Действительно, запрет печатать поэта, который не написал ни одного антисоветского стихотворения (если только не считать одну коротенькую эпиграмму на переименование Царского Села в Детское Село) был вершиной рационально немотивированного цензурного абсурда, и его падение стало символическим событием. Про том Гумилева, вышедший в 1988 году в серии «Библиотека поэта», критик Андрей Немзер спустя 16 лет вспоминал: «Гумилев с Ходасевичем как знаки победы светлых сил».
