Коммунальная жизнь в прозе Булгакова
Оказавшись в Москве осенью 1921 года, Булгаков вместе с первой женой Татьяной Лаппа вселился в комнату своего зятя Андрея Земского, мужа сестры Надежды, уехавшего в Киев. Комната эта находилась в квартире № 50, одной из самых шумных и густонаселенных коммунальных квартир дома № 10 по Большой Садовой улице. С тех пор описания коммунального быта стали постоянно встречаться в прозе Булгакова — от первых рассказов («Воспоминание…», «Самогонное озеро» и др.) и повестей («Собачье сердце») до романов «Записки покойника» и «Мастер и Маргарита».
Прописка
Каждый новый жилец любой коммунальной квартиры был обязан получить прописку. Решение о прописке — и, шире, о распределении жилплощади — принималось правлением жилтоварищества дома, затем списки жильцов подавались в милицию, а копии отправлялись в Московское управление недвижимым имуществом (МУНИ).
Прописка, распределение жилой площади и могущественная фигура управдома часто упоминаются в прозе Булгакова.
«Мастер и Маргарита» (1929–1940)
После гибели Берлиоза три комнаты, которые он занимал в квартире № 50 дома № 302-бис по Садовой улице, переходят в распоряжение жилищного товарищества. Председатель жилтоварищества Никанор Иванович Босой, скрываясь от претендентов на освободившуюся жилплощадь, заходит в одну из опечатанных комнат покойного и обнаруживает там Коровьева, который представляется «переводчиком при особе иностранца, имеющего резиденцию в этой квартире». Директор Варьете Степан Богданович Лиходеев также проживает в квартире № 50.
«Никанор Иванович открыл рот. Наличность какого-то иностранца, да еще с переводчиком, в этой квартире явилась для него совершеннейшим сюрпризом, и он потребовал объяснений. Переводчик охотно объяснился. Иностранный артист господин Воланд был любезно приглашен директором Варьете Степаном Богдановичем Лиходеевым провести время своих гастролей, примерно недельку, у него в квартире, о чем он еще вчера написал Никанору Ивановичу, с просьбой прописать иностранца временно, покуда сам Лиходеев съездит в Ялту.
— Ничего он мне не писал, — в изумлении сказал председатель.
— А вы поройтесь у себя в портфеле, Никанор Иванович, — сладко предложил Коровьев.
Никанор Иванович, пожимая плечами, открыл портфель и обнаружил в нем письмо Лиходеева.
— Как же это я про него забыл? — тупо глядя на вскрытый конверт, пробормотал Никанор Иванович.
— То ли бывает, то ли бывает, Никанор Иванович! — затрещал Коровьев».
Реальность
Булгакову, как и его героям, пришлось иметь дело с правлением дома № 10 по Большой Садовой. В реальности все происходило далеко не так гладко, как у нечистой силы в романе. Председателем домового управления осенью 1921 года был сорокатрехлетний Василий Осипович Осипов — картонажник-вырубальщик 16-й типографии Мосполиграфа. О попытках Булгаковых прописаться в комнате Андрея Земского вспоминала Татьяна Лаппа: «И в домоуправлении были горькие пьяницы, они все ходили к нам, грозили выписать Андрея и нас не прописывали, хотели, видно, денег, а у нас не было». Зарегистрировали Булгакова только после того, как он написал Н. К. Крупской и она прислала записку в правление дома с просьбой прописать сотрудника ее ведомства (то есть Главполитпросвета) Михаила Булгакова.
Сам Булгаков не раз возвращался к волнующей его теме в письмах родным.
Например, в письме от 18 апреля 1922 года: «Вероятно (а может быть, и нет), на днях сделают попытку выселить меня, но встретят с моей стороны сопротивление на законн[ом] основании (должность: у Боба старшим инженером служу с марта Боб — Борис Михайлович Земский, старший брат Андрея Земского. Он работал в Научно-техническом комитете при Военно-воздушной академии им. Н. Е. Жуковского и устроил туда Булгакова заведующим издательской частью. 9 апреля 1922 года Борис Земский писал своему брату Андрею и его жене: «Булгаковых мы очень полюбили и видимся почти каждый день. Миша меня поражает своей энергией, работоспособностью, предприимчивостью и бодростью духа. Мы с ним большие друзья и неразлучные собеседники». ). Прилагаю старания найти комнату. Но это безнадежно». Съехать из дома № 10 Булгаков смог только в ноябре 1924 года.
«№ 13. — Дом Эльпит-Рабкоммуна» (1922)
Рассказ посвящен истории дома № 13. До революции это был доходный дом, принадлежавший человеку по фамилии Эльпит; в нем жили богатые и респектабельные люди. Управляющим в доме Эльпита был Борис Самойлович Христи. После революции дом превращается в «Рабкоммуну», заселяется новыми жильцами и теряет свой лоск: на лестничных площадках исчезают лампы, лифты перестают работать, в квартирах сжигают паркет.
«Но было чудо: Эльпит-Рабкоммуну топили. Дело в том, что в полуподвальной квартире, в двух комнатах, остался… Христи. Те три человека, которым досталась львиная доля эльпитовских ковров и которые вывесили на двери Де-Баррейна в бельэтаже лоскуток: «Правление», поняли, что без Христи дом Рабкоммуны не простоит и месяца. Рассыплется».
Реальность
За фигурой Христи скрывается Илья Вениаминович Сакизчи, бывший управляющий дореволюционного владельца дома № 10, Ильи Давидовича Пигита (выведенного в рассказе под именем Эльпит). После революции Сакизчи остался в доме и жил вместе с женой и дочерью в квартире № 53. Сакизчи, как и члены правления дома, немало крови испортил Булгакову в связи с пропиской. 1 декабря 1921 года Булгаков сообщал новости в очередном письме: «Одно время пережил натиск со стороны компании из конторы нашего милого дома. „Да А[ндрея] М[ихайловича] триста шестьдесят пять дней не бывает. Нужно его выписать. И вы тоже неизвестно откуда взялись…“ и т. д. и т. д. Не вступая ни в какую войну, дипломатически вынес в достаточной степени наглый и развязный тон в особенности со стороны С[акизчи], смотрителя. По-видимому, отцепились. <…> С[акизчи] довел меня до белого каления, но я сдерживался, п[отому] ч[то] не чувствую, на твердой ли я почве».
Уплотнение
Кроме прописки крупные неприятности сулило жильцам другое важное явление первой половины 1920-х годов — «уплотнение». Жилищное товарищество имело право подселять в комнаты и квартиры посторонних людей, если на каждого имеющегося там жильца приходилось более шестнадцати квадратных аршин (вспомним реплику Шарикова из «Собачьего сердца»: «Я на шестнадцати аршинах здесь сижу и буду сидеть»).
«Собачье сердце» (1925)
Вечером того дня, когда пес Шарик попадает к Филиппу Филипповичу Преображенскому, к профессору приходят четверо молодых людей. Они представляются новым домоуправлением дома, в котором находится квартира Преображенского. Фамилия одного из членов домоуправления — Швондер.
«— Мы — управление дома, — с ненавистью заговорил Швондер, — пришли к вам после общего собрания жильцов нашего дома, на котором стоял вопрос об уплотнении квартир дома. <…> Вы один живете в семи комнатах.
— Я один живу и работаю в семи комнатах, — ответил Филипп Филиппович, — и желал бы иметь восьмую. Она мне необходима под библиотеку.
Четверо онемели. <…> Трое, открыв рты, смотрели на оплеванного Швондера.
— Это какой-то позор… — несмело вымолвил тот. <…> Четверо молча вышли из кабинета, молча прошли приемную, молча — переднюю, и за ними слышно было, как закрылась тяжело и звучно парадная дверь».
Реальность
Прототипу Филиппа Филипповича — дяде Булгакова, врачу Николаю Михайловичу Покровскому, жившему на Пречистенке, повезло гораздо меньше. В письме сестре Надежде от 24 марта 1922 года Булгаков сообщал, в частности: «Дядю Колю, несмотря на его охранные грамоты, уплотнили. Дядю Имеется в виду Михаил Михайлович Покровский, брат Николая Покровского, который часто жил у брата в специально отведенной для него комнате. выставили в гостиную, а в его комнате поселилась пара, которая ввинтила лампочки одну в 100, другую в 50 свечей и не тушит их ни днем, ни ночью».
Николай Покровский был очень известным врачом, бывшим ассистентом знаменитого профессора гинекологии Владимира Федоровича Снегирева. Он вел врачебную практику на дому и имел документы, подтверждающие его право на дополнительную площадь сверх установленной нормы в шестнадцать квадратных аршин на одного жильца (те самые «охранные грамоты»).
Разнообразными мандатами удавалось запастись далеко не всем. Некоторые после этого вынуждены были защищать свои интересы в суде. Так, например, художник Георгий Якулов (сосед и знакомец Булгакова), у которого правление пыталось отобрать огромную художественную мастерскую в доме № 10 и заселить ее рабочими, предоставлял суду бумаги, доказывающие, что мастерская не является жилым помещением. Его отношения с правлением дома были почти так же плохи, как и у Булгакова. В такой же ситуации находились художники Николай фон Бооль (до революции — управляющий Московской конторой императорских театров и императорских театральных училищ) и Петр Кончаловский, занимавшие в том же доме художественные мастерские «с повышенной кубатурой и световой площадью» (из отчета инспектора МУНИ).
Логинова Татьяна Николаевна оскорбила общее собрание, пустив фразу „одна шайка“.
Председатель собрания Барыкин,
секретарь собрания Хрынин».
Самоуплотнение
Еще одним способом избежать уплотнения — помимо суда и долгого обмена письмами с Московским управлением недвижимым имуществом — было самоуплотнение. Жильцам давали право в течение двух недель уплотниться самостоятельно, добровольно подселив к себе нуждающихся в жилплощади по своему вкусу.
«Московские сцены» (1923)
В фельетоне речь идет о «бывшем присяжном поверенном» — «одном из самых сообразительных людей в Москве, если не самом сообразительном».
«С Плющихи он привез Зинаиду Ивановну и поселил ее в бывшей спальне, комнате на солнечной стороне. Кузен приехал через три дня из Минска. Он кузена охотно и быстро приютил в бывшей приемной (из передней направо) и поставил ему черную печечку. Затем пятнадцать пудов муки он всунул в библиотеку (прямо по коридору), запер дверь на ключ, повесил на дверь ковер, к ковру приставил этажерку, на этажерку пустые бутылки и какие-то старые газеты, и библиотека словно сгинула — сам черт не нашел бы в нее хода. Таким образом, из шести комнат осталось три. В одной он поселился сам, с удостоверением, что у него порок сердца, а между оставшимися двумя комнатами (гостиная и кабинет) снял двери, превратив их в странное двойное помещение. <…> Три года люди в серых шинелях и черных пальто, объеденных молью, и девицы с портфелями и в дождевых брезентовых плащах рвались в квартиру, как пехота на проволочные заграждения, и ни черта не добились».
Реальность
К самоуплотнению прибегла семья коммерсанта Артура Борисовича Манасевича из тридцать четвертой квартиры дома № 10. Манасевичу посоветовали выбрать в жильцы тихих, интеллигентных Булгаковых. Таким образом летом 1924 года Булгаковы из «гнусной» квартиры 50 переехали в квартиру 34. Лаппа вспоминала об этом переезде: «У них там пять комнат было. В столовой Артур Борисович жил; в гостиной — его жена; еще в одной комнате женщина одна жила с сыном Вовкой, Фелицата Николаевна ее звали; прислуга жила при кухне, вместо ванны ей кровать поставили. А мы стали жить в последней комнате налево».
Коррупция
Деятельность жилищных товариществ и могущество домоуправов порождали множество злоупотреблений — суды 1920-х годов были завалены делами о взятках, растратах и неправомерных действиях жилтовариществ при распределении жилплощади.
«Мастер и Маргарита» (1929–1940)
Коровьев убеждает председателя жилтоварищества Никанора Ивановича Босого в том, что директор Варьете Лиходеев, уезжая в Ялту, просил поселить в его комнатах иностранного артиста господина Воланда. Поскольку единственным соседом Лиходеева по квартире был погибший под трамваем Берлиоз, Коровьев уговаривает Никанора Ивановича от имени жилтоварищества сдать Воланду всю квартиру № 50 на неделю за пять тысяч рублей. Никанор Иванович вспоминает о ближайших нуждах жилтоварищества и соглашается.
«Пересчитав деньги, председатель получил от Коровьева паспорт иностранца для временной прописки, уложил его, и контракт, и деньги в портфель и, как-то не удержавшись, стыдливо попросил контрамарочку… <…> И эту контрамарочку переводчик левой рукой ловко всучил Никанору Ивановичу, а правой вложил в другую руку председателя толстую хрустнувшую пачку. Метнув на нее взгляд, Никанор Иванович густо покраснел и стал ее отпихивать от себя. <…> И тут случилось, как утверждал впоследствии председатель, чудо: пачка сама вползла к нему в портфель. А затем председатель, какой-то расслабленный и даже разбитый, оказался на лестнице. Вихрь мыслей бушевал у него в голове. Тут вертелась и эта вилла в Ницце, и дрессированный кот, и мысль о том, что свидетелей действительно не было и что Пелагея Антоновна обрадуется контрамарке. <…>
— Бог истинный, бог всемогущий, — заговорил Никанор Иванович, — все видит, а мне туда и дорога. В руках никогда не держал и не подозревал, какая такая валюта! Господь меня наказует за скверну мою, — с чувством продолжал Никанор Иванович, то застегивая рубашку, то расстегивая, то крестясь, — брал! Брал, но брал нашими, советскими! Прописывал за деньги, не спорю, бывало. Хорош и наш секретарь Пролежнев, тоже хорош! Прямо скажем, все воры в домоуправлении. Но валюты я не брал!»
Реальность
В 1925 году под судом оказался председатель правления дома № 10 по Большой Садовой, тридцатилетний Николай Зотикович Раев, член партии, служащий, зав. складом Госбанка. Его жену звали Пелагеей, как и жену Никанора Ивановича Босого в романе «Мастер и Маргарита».
Николай Зотикович Раев был избран председателем правления жилтоварищества дома № 10 в апреле 1924 года, но уже в следующем, 1925 году в августе был смещен с должности. Как показывают протоколы собрания жильцов дома, Раева пытались уличить в растрате, но доказать это не удалось. В результате его привлекли к ответственности за «самоуправные действия и отказ подчиниться решению Нарсуда». Об этом сообщала подробная заметка в газете «Известия» от 22 мая 1925 года с характерным названием «Нарушителей революционной законности — под суд!» Из заметки следовало, что Раев, обязанный по решению суда переселить безработную гражданку Левчук тридцати девяти лет из подвальной квартиры № 42 в хорошее помещение, вместо этого отдал комнату в квартире 48 на третьем этаже гражданину Василевскому — тридцатипятилетнему наборщику типографии Воздухофлота (вероятно, небезвозмездно). Суд признал правоту истицы, Раева приговорили к трем месяцам принудительных работ по месту службы с понижением оклада на один разряд. Репортер отмечал, как кажется, не без удовольствия: «Зал был переполнен жильцами дома, т. к. большинство интересовалось исходом дела». В Московском управлении недвижимым имуществом потребовали немедленно переизбрать председателя. Правление жилтоварищества через фракцию РКП(б) дома пыталось защитить Раева и сохранить ему должность, но из этого ничего не вышло. 3 августа был избран новый председатель правления жилтоварищества дома № 10 — Иван Иванович Кабанов.
Булгаков покинул дом 10, когда Раев еще был председателем правления, но о громком деле мог узнать от своей тогда уже бывшей жены, которая осталась жить в тридцать четвертой квартире, или из заметки в «Известиях».
Соседи
рабочих — 355 чел[овек]
служащих — 166 чел[овек]
сост[оящих] на Б[ирже] Тр[уда] — 30 чел[овек]
[состоящих] на Соц[иальном] Обез[печении] — 13 чел[овек]
Своб[одных] Проф[ессий] — 29 чел[овек]
593 чел[овека]
Председатель Правления Г. Козлов
22/VIII — 23 г.
Вместе с Михаилом Булгаковым и его женой в коммунальной квартире № 50 жили еще 16 человек — краскотер 2-й Московской фабрики Гознак, приемщица Первой образцовой типографии, торговка пирожками, рабочий хлебопекарни, наборщик профтехшколы, торговец в лавке, несколько безработных и т. д. Все они становились участниками кухонных склок, ссорились, ругались, дрались, продавали из-под полы самогон и напивались сами. Комната Булгаковых располагалась ровно напротив кухни — от главного коммунального поля битвы их отделяла только тонкая полоска коридора. В своем дневнике 1922–1925 годов Булгаков крайне нелестно отзывается о квартире и ее обитателях и называет свою комнату «гнусная комната гнусного дома». Многие из его соседей стали персонажами его прозы, а рассказ «№ 13. — Дом Эльпит-Рабкоммуна» полностью посвящен дому 10 и его жителям.
«Самогонное озеро» (1923)
Рассказ написан от лица молодого журналиста, живущего с женой в комнате коммунальной квартиры. Ниже приводится самое начало рассказа.
«В десять часов вечера под Светлое Воскресенье утих наш проклятый коридор. В блаженной тишине родилась у меня жгучая мысль о том, что исполнилось мое мечтанье, и бабка Павловна, торгующая папиросами, умерла. Решил это я потому, что из комнаты Павловны не доносилось криков истязуемого ее сына Шурки».
Реальность
Татьяна Лаппа вспоминала о квартире 50: «На другой стороне коридора посредине была кухня. По обе стороны ее жили вдова Горячева с сыном Мишкой — и она этого Мишку лупила я не знаю как, типографские рабочие — муж и жена, горькие пьяницы, самогонку пили». Анна Федоровна Горячева потом не раз еще появится в прозе Булгакова и в его дневнике.
«Самогонное озеро» (1923)
Наступает утро пасхального воскресенья. Василий Иванович — квартирохозяин квартиры № 50, в которой живет молодой журналист; Катерина Ивановна — его жена.
«Утром в девять праздник начался матлотом Матлот — матросский танец., исполненным Василием Ивановичем на гармонике (плясала Катерина Ивановна), и речью вдребезги пьяного Аннушкиного Миши, обращенной ко мне. Миша от своего лица и от лица неизвестных мне граждан выразил мне свое уважение. В 10 пришел младший дворник (выпивший слегка), в 10 ч. 20 м. старший (мертво пьяный), в 10 ч. 25 м. истопник (в страшном состоянии). Молчал и молча ушел. 5 миллионов, данные мною, потерял тут же в коридоре. В полдень Сидоровна нахально не долила на три пальца четверть Василию Ивановичу».
Реальность
Из воспоминаний Татьяны Лаппа: «Купят самогону, напьются, обязательно начинают драться, женщины орут: „Спасите, помогите!“ Булгаков, конечно, выскакивает, бежит вызывать милицию. А милиция приходит — они закрываются на ключи, сидят тихо. Его даже оштрафовать хотели».
«№ 13. — Дом Эльпит-Рабкоммуна» (1922)
Ниже — описание перемен, произошедших с домом Эльпита после революции.
«Эльпит сам ушел в чем был. Вот тогда у ворот рядом с фонарем (огненный «№ 13»), прилипла белая таблица и странная надпись на ней: «Рабкоммуна». Во всех 75 квартирах оказался невиданный люд. Пианино умолкли, но граммофоны были живы и часто пели зловещими голосами. Поперек гостиных протянулись веревки, а на них — сырое белье. Примусы шипели по-змеиному, и днем и ночью плыл по лестницам щиплющий чад. Из всех кронштейнов лампы исчезли, и наступал ежевечерне мрак. В нем спотыкались тени с узлом и тоскливо вскрикивали:
— Мань, а Ма-ань! Где ж ты? Черт те возьми!
В квартире 50 в двух комнатах вытопили паркет. Лифты… Да, впрочем, что тут рассказывать…»
Реальность
В рассказе Булгаков называет Эльпитом Илью Давидовича Пигита, владельца дома № 10. В действительности он умер в 1915 году, и после этого вплоть до революции домом распоряжалась его семья. В 1917 году дом национализировали и передали первой в Москве рабочей коммуне, созданной рабочими бывшей типографии И. Машистова. Родственники Пигита остались жить в своей владельческой пятой квартире — с десятью новыми пролетарскими жителями.
Рабочая коммуна просуществовала до лета 1922 года, затем в Московском управлении недвижимым имуществом было принято решение о передаче дома в управление новому рабочему жилищному товариществу. Кто-то из жильцов написал анонимную жалобу в МУНИ на членов нового правления: «Во главе Правления Т-ва орудует небольшая группа несознательных рабочих под дережирством [sic] некоего ПЕТРОВА ВАСИЛЬЕВА, служащего Центропечати, но никогда не стоявшего у станка, как мы коренные типографы, а в настоящее время спекулирующего на перепродаже бумаги и др. предметов». Однако это не помогло, и рабочую коммуну все же распустили.
«№ 13. — Дом Эльпит-Рабкоммуна» (1922)
Бывший домовладелец Эльпит уверен, что новая власть долго не продержится и дом № 13 скоро ему вернется. Поэтому, сидя в квартире на другом конце города, он с помощью бывшего управляющего Христи внимательно следит за тем, чтобы дом выстоял. Для этого важно, чтобы зимой дом постоянно отапливался, иначе жильцы начнут топить буржуйки и выведут трубы в не предназначенные для этого вентиляционные отверстия, а это практически наверняка приведет к пожару. Эльпиту удается выполнять эту миссию до февраля, когда ему не выдают нефть для отопления дома. Тем не менее Христи и «санитарный наблюдающий» Нилушкин Егор следят за тем, чтобы жильцы не топили печки, даже несмотря на мороз.
«На шестой день пытка стала нестерпимой. Бич дома, Пыляева Аннушка, простоволосая, кричала в пролет удаляющемуся Нилушкину Егору:
— Сволочи! Зажирели за нашими спинами! Только и знают — самогон лакают. А как обзаботиться топить — их нету! У-у, треклятые души! Да с места не сойти, затоплю седни. Права такого нету — не дозволять! Косой черт! (Это про Христи!) Ему одно: как бы дом не закоптить… Хозяина дожидается, нам все известно!.. По его, рабочий человек хоть издохни!..»
Реальность
Прототипом Аннушки Пыляевой, из-за которой в рассказе сгорел знаменитый дом Эльпит-Рабкоммуна, послужила уже упоминавшаяся Анна Федоровна Горячева, 52 лет, проживавшая рядом с кухней в комнате по соседству с Булгаковыми. Именно о ней с раздражением писал Булгаков в своем дневнике 29 октября 1923 года:
«Сегодня впервые затопили. Я весь вечер потратил на замазывание окон Щели в оконных рамах замазывали, чтобы из комнаты не уходило тепло..
Первая топка ознаменовалась тем, что знаменитая Аннушка оставила на ночь окно в кухне настежь открытым. Я положительно не знаю, что делать со сволочью, что населяет эту квартиру. У меня в связи с болезнью тяжелое нервное расстройство, и такие вещи выводят меня из себя».
Эта же Аннушка позднее станет невольной причиной гибели Берлиоза под колесами трамвая в романе «Мастер и Маргарита».
«Псалом» (1923)
Ниже — самое начало рассказа, который практически целиком состоит из диалога: мужчина, в комнате которого происходит действие, разговаривает с сыном соседки, а затем, когда мальчик засыпает, — с самой соседкой.
«Первоначально кажется, что это крыса царапается в дверь. Но слышен очень вежливый человеческий голос:
— Мозно зайти?
— Можно, пожалуйте.
Поют дверные петли.
— Иди и садись на диван!
(От двери.) — А как я по паркету пойду?
— А ты тихонечко иди и не катайся. Ну-с, что новенького?
— Нициво.
— Позвольте, а кто сегодня утром ревел в коридоре?
(Тягостная пауза.) — Я ревел.
— Почему?
— Меня мама наслепала.
— За что?
(Напряженнейшая пауза.) — Я Сурке ухо укусил».
Реальность
Позднее в разговорах с Мариэттой Чудаковой и Леонидом Паршиным Татьяна Лаппа вспоминала соседей по квартире: «Кого только в нашей квартире не было! По той стороне, где окна выходят на двор, жили так: хлебопек, мы, дальше Дуся-проститутка; к нам нередко стучали ночью: „Дуся, открой!“ Я говорила: „Рядом!“ <…> Дальше жил начальник милиции с женой, довольно веселой дамочкой… Муж ее часто бывал в командировке; сынишка ее забегал к нам…»
По свидетельству Мариэтты Чудаковой, Татьяна Лаппа утверждала, что этот мальчик и жена милиционера стали героями рассказа «Псалом».
