Расшифровка «Записка готского топарха»

Как немецко-французский византинист за русские деньги фальсифицировал древнерусскую историю, как у него проснулась совесть и как его разоблачили

Один из самых древних источников по истории Руси — это византийское сочи­нение «История» Льва Диакона, автора X века. Это сочинение было введено в научный оборот в 1819 году выдающимся эллинистом, хранителем греческих рукописей королевской библиотеки в Париже Карлом Бенедиктом Газе. Он был немцем по происхождению, но почти всю жизнь прожил в Париже. По заказу и по просьбе русского канцлера Николая Петровича Румянцева Газе на русские деньги издал это сочинение, которое имеет действительно перво­степенное значение для самой первой, самой ранней страницы древнерусской истории. В частности, там описаны войны с Византией киевского князя Свято­слава Игоревича и дан замечательный живой его словесный портрет.

В примечаниях к этому изданию Газе сообщает, что в одной рукописи, которая покинула Париж с тех пор, как он ее видел, он нашел еще одно сочинение, ко­то­рое может быть небезынтересно для древнерусской истории. И в приме­ча­ниях ко Льву Диакону он помещает, как он говорит, три найденных отрыв­ка без начала и конца, принадлежащие явно одному и тому же перу. Они, как пред­­полагает Газе, по всей видимости, тоже имеют отношение к концу X века и к древнерусской истории.

Разумеется, появление этого текста вызвало огромный интерес у историков. И последующие 150 лет разговоры и споры вокруг этого сочинения не стихали. Сам Газе назвал его «Записка готского топарха» (или «Записка греческого топарха»). Топарх — это управляющий какой-нибудь приграничной областью.

Три эти отрывка написаны на древнегреческом языке, невероятно сложном, невероятно изысканном и темном. Первый отрывок описывает путешествие рассказчика через снега с каким-то посольством (непо­нятно каким) и его переправу через реку Днепр, которая сначала не замерзала, а потом замерзла, и ее уда­­лось преодолеть. Описание бедствий невероятно живое: «Некоторые из лодок, будучи затоплены, стремительно тонули — таким-то оказался рас­свире­пев­ший Днепр». Вскоре после этого он замерз, и можно было проезжать через пучину как по земле. Потом поднялся северный ветер огромной силы, разразилась буря, дороги были непроходимы, буря слепила снегами, распро­странялась во все стороны. «Мы не прошли… и семидесяти стадий… Снег был в четыре локтя». И так далее, и так далее.

Второй эпизод рассказывает о том, что некие неизвестные варварские племена напали на ту область, которой управляет рассказчик. И третий эпизод повест­вует о том, как рассказчик отправляется с посольством к некоему могуще­ствен­ному правителю — как он говорит, «царствующему к северу от Дуная, сильному много­численным войском и гордому боевою силою». «Я был принят в высшей степени гостеприимно… рассказал ему обо всем… и [он] отдал мне охотно снова всю область Климат». Климаты — это термин, которым в византийских источниках обозначаются византийские владения в Южном Крыму.

В этих отрывках упомянуты два названия местностей непонятного проис­хо­ждения и кто-то царствующий к северу от Дуная, но кто это — непонятно, он не назван по имени. И единственная временная привязка носит не хроно­логический, а астрологический характер: сказано, что в это время Сатурн входил в созвездие Водолея. Поскольку Сатурн входит в созвездие Водолея каждые 30 лет, то, соответственно, историки выбирали между сере­диной X века, концом X века и началом XI века. И, соответственно, этот царст­вующий к северу от Дуная объявлялся то Святославом Игоревичем, то Влади­миром Святославичем, то Ярославом Владимировичем. В общем, можно было делать любые предположения.

Причина, по которой Карл Бенедикт Газе не представил оригинальную руко­пись публике, казалась всем естественной. Наполеоновские войны привели к тому, что огромное количество рукописей со всей Европы было собрано в Париже. А после поражения Наполеона хозяева потребовали эти рукописи назад, и рукописи действительно уехали обратно. Таким образом, вполне возможно, что Газе, работавший при Наполеоне, видел эту рукопись, переписал ее от ру­ки, а потом рукопись вернулась к своим прежним хозяевам. И ни названия, ни номера ее, никаких конкретных деталей о ней Газе не сообщал.

Руко­писи не было. Единственное, на чем могли основываться исследова­тели, — это издание Льва Диакона, в примечаниях к которому был помещен этот странный, загадочный текст. Интерпретаций было огромное количество: этим прави­телем объяв­ляли не только древнерусских прави­телей, а, например, и бол­гар­ских, а варварами, которые нападали на эти владе­ния, — то венгров, то пече­негов. Опять-таки никаких имен сам текст не называет: он неве­роятно уклончивый.

И вот в 1970 году на Международном конгрессе исторических наук в Москве выдающийся американский византинист Игорь Шевченко сделал сенсаци­он­ный доклад, утверждавший, что «Записка греческого топарха» — это фальси­фи­кация самого Карла Бенедикта Газе.

Шевченко поехал в Париж и нашел корректурные листы издания Льва Диа­кона. Он обратил внимание на то, что в этой корректуре Газе правит греческий текст так, как обычно автор правит свое сочинение, а не так, как изда­тель пра­вит публикуемый им текст: он заменяет слова не на похожие друг на друга, а на совсем непохожие. Например, слово «деревня» он заменяет словом «город», которые совсем не похожи друг на друга.

Кроме того, Шевченко обратил внимание на то, что греческий язык «Записки греческого топарха», хотя и невероятно изысканный и, разумеется, совершенно безошибочный, тем не менее напоминает язык некоторых византийских авто­ров, которые жили уже после X века, в XI–XII веках, и которыми сам Газе за­ни­мался как исследователь и публикатор. Наконец, Шевченко обратил внима­ние на то, что в первоначальной корректуре этих отрывков было не три, а два. Это уже совсем странно. И наконец, он перебрал все рукописи, которые могли попадать под описание Газе, и ни одна рукопись не содержала этого странного сочинения.

Обратившись к архиву русского канцлера Румянцева, Шевченко пред­положил, что поскольку Румянцев щедро платил за каждое новое открытие в области древнерусской истории, а Газе нуждался в деньгах, то, получив очередные три тысячи франков, Газе сфальсифици­ровал этот текст и пред­ставил его канц­леру Румянцеву ради выгоды. А обратившись к интимному днев­нику Газе, который он вел на древнегреческом языке, Шевченко увидел, что тот был человеком неслыханно циничным и, во всяком случае, не скупился на чрезвычайно уничижительные выражения в адрес своих русских благо­детелей.

Тем самым подозрение на Газе было брошено. Но и тогда нашлось огромное количество людей, которые не согласились с Шевченко. Все-таки все его дово­ды носили косвенный характер. В частности, на этом же конгрессе 1970 го­да в Москве русские византинисты (Геннадий Григорьевич Литаврин, Михаил Яковлевич Сюзюмов) в целом не разделили скептического отношения к Газе, и вопрос остался подвешенным. Вплоть до совсем недавнего времени.

В недавнее время замечательный петербургский византинист Игорь Павлович Медведев занимался архивами русских византинистов — и, в частности, архи­вами людей, которые в Петербурге были корреспондентами Газе: академика Филиппа Круга, канцлера Николая Румянцева и филантропа Алексея Оленина. Все трое находились в переписке с Газе, все трое интересовались его новыми находками в парижских библиотеках. Так вот, рассматривая эту переписку, Медведев обнаружил одно письмо, в котором Газе пишет Оленину, что нашел еще один текст, который может быть интересен для древнерусской истории. И этот древнегреческий текст — как пишет Газе, принад­лежащий некоему Максиму Катилиносу — он помещает в письме.

Никакого Катилиноса наука не знает — и Игорь Павлович Медведев, проде­лав источниковедческую работу, выяснил, что этот текст представляет собой подделку. Причем подделку гораздо менее тщательную, чем «Запис­ка грече­ского топарха»: он гораздо более явным образом выдает заимство­ванный характер. Игорь Павлович даже предположил, из какого именно византийского автора (Иоанна Евгеника) этот текст заимствован — впрочем, с добавле­ниями, написанными оригинальным образом на древнегреческом языке. Повторяю, Газе идеально им владел, он был человеком неслыханно талантливым.

В этом тексте, якобы принадлежащем Катилиносу, описывается корабле­кру­шение: герой плывет по Черному морю вдоль берегов Крыма и едва не гибнет. И Игорь Павлович Медведев остроумно предположил, что подобно тому, как описание бури и переправы через Днепр в «Записке греческого топарха» могло быть переводом мемуарных записок какого-то из французских офи­це­ров, возвращавшихся в 1812 году из наполеоновского похода на Москву, так и тут можно найти какой-то литературный прототип. И, по остроумному наблю­дению Игоря Павловича Медведева, по всей видимости, этот древне­греческий текст представляет собой перевод одного из эпизодов вольтеров­ского «Кандида».

Более того, Газе совершил одну ошибку. Он поместил в своем письме номера страниц рукописи, из которой он якобы взял это сочинение. Когда Игорь Павлович Медведев сообщил Игорю Шевченко в письме, что сделал такое открытие, Шевченко, хотя был в это время уже очень стар, немедленно снялся из Гарварда, прилетел в Париж, бросился в рукописное хранилище Националь­ной библиотеки, взял рукопись Иоанна Евгеника, открыл соответствующий лист — и увидел сделанные рукой Газе отметки на полях этой рукописи, кото­рые обозначали границы его заимствования. Тем самым с несомненностью было доказано, что Газе — жулик.

Эта статья Медведева вышла в 2007 году. Можно окончательно поставить точку в истории «Записки греческого топарха», которая до сих пор публикуется в хрестоматиях по древнерусской истории. Но заметим, что, несмотря на весь талант Газе, несмотря на то, что он явно испытывал презрение к своим русским корреспондентам и считал, что в России его никто не поймает за руку, филан­троп Оленин, получив от Газе этот текст, не дал ему хода. Видимо, что-то его в этом тексте встревожило. Он его не только не опубликовал — он никому о нем не сообщил. По всей видимости, ему было за Газе, за своего парижского корреспондента, неловко. И только в результате архивной работы современ­ного исследователя нам удалось выяснить, что Газе здесь прокололся гораздо более скандальным образом.

Хорошо ли то, что исследователи потратили столько сил на текст, оказавшийся фальшивкой? В конечном счете все равно хорошо. Потому что в попытках дока­­зать подлинность или неподлинность этого текста была проявлена неве­роятная, ювелирная тщательность. Каждое слово было взвешено, прогнано через сотни контекстов. Мы стали гораздо лучше понимать, как устроен визан­тийский язык конца X века: пытаясь доказать подлинность или неподлинность «Записки греческого топарха» и приводя друг другу филологические аргу­менты, исследователи, естественно, обра­щались к авторам того же времени.

Кроме того, удалось обратить внимание на один смешной эпизод, являющийся показателем того, что некоторая внутренняя честность у Карла Бенедикта Газе все-таки была. Через несколько десятилетий после публикации Льва Диакона он составлял тезаурус древнегреческого языка — то есть собирал все слова, какие были в древнегреческом языке, с указанием их источников. В этом тезаурусе приводятся и так называемые гапаксы — слова, которые встречаются только у одного автора и больше ни у кого. Так вот, те слова, которые являются гапаксами, то есть уникальными словами «Записки греческого топарха», Газе в тезаурус не внес, не желая засорять собственными выдумками священный греческий язык. Мне кажется, что это очень трогательная виньетка к концу этой истории.