КурсИсторические подделки и подлинникиЛекцииМатериалы

Сергей Иванов: «Гуманитарная наука все переоткрывает»

Профессор-византинист — о политике, риторике, снобизме, престиже, империи, «Игре престолов» и Dolce & Gabbana

— Я хочу спросить вас об эмоциях. В одном вашем интервью я прочел, что еще в школе вы начали изучать древние языки и испытывали при этом восторг.

— Честно скажу, в школьном возрасте я начал учить только латынь, греческий — уже в университете. Но я действительно испытывал восторг, и он был совершенно чувственного свойства. Классическая древность мне невероятно нравилась, и я был в восторге от того, что в нее погружаюсь. Каждое латинское слово или его склонение меня переполняло радостью и удовольствием. Кому-то нравится рисовать, кому-то — музыка, а мне нравилось это.

— Вам важны были эмоции от вживания в другую культуру или чувство языка само по себе?

— Именно от постижения другой культуры, я все-таки не лингвист. Мне нравилось, что каждое из слов, которое я выучиваю, взято из текстов, рассказывающих о римской культуре. В этом мне виделось невероятное обаяние, величие, в этом чувствовался престиж.

— Вы уже в детстве понимали, что тексты о древности надо читать не по-русски, а на языке оригинала?

— Ну, такого рода вопросов у меня никогда не возникало (смеется). Я всегда знал, что в Римской империи говорили на латыни, в Греции — по-гречески. Я не принадлежал к тем людям, которые поступали на классическое отделение, думая, что они будут заниматься Пушкиным и Лермонтовым (а такие бывали). Мы с моим другом детства и одноклассником сказали друг другу, что нам хочется учить латынь, и нашли преподавательницу. Это была наша личная инициатива; у моих родителей это вызвало большое удивление, но, к их чести, они не стали возражать. Они оба работали в кино и были бесконечно далеки от этого. 

— В одном интервью вы рассказывали, как сделали выбор в пользу византинистики, и это уже звучало не эмоционально, а рационально: надо было выбирать специализацию, а византинистика была менее «вспаханная» область, чем классическая филология, в ней было больше шансов оставить след. Получается, в какой-то момент восторг прошел?

— Пожалуй, такого восторга при выборе направления у меня не было. Но все в какой-то момент немного рутинизируется, и самые приятные занятия тоже. И выбор в пользу Византии был уже более головным, никакого отдельного чувственного восторга она у меня не вызывала. Впрочем, когда чем-то много занимаешься, начинаешь это любить. Я уже столько лет занимаюсь Византией, что мне трудно сказать, какие эмоции это у меня вызывает.

— Легко представить себе обратный случай — человека, который идет заниматься Пушкиным и Лермонтовым, потому что любит Пушкина и Лермонтова. У вас есть перед глазами пример ученых, про которых вы думаете: надо же, у него совсем не так, как у меня?

— Да, конечно, сплошь и рядом. Бывает, люди выбирают специальность случайно, а потом оказываются великими учеными. И наоборот, кто-то думал, что это его призвание на всю жизнь, а потом разочаровался, не достиг успеха, ушел и бросил, ничем себя не зарекомендовал.

— Может наука быть страстью у человека, который при этом не способен стать крупным ученым?

— Да, это вполне возможно. А возможен путь, когда человек относится к науке как к способу познания мира в целом, познания жизни. И есть еще один путь, не менее почтенный, когда человек ничего не понимает в жизни, а при этом является великим ученым. Он может вообще не разбираться ни в искусстве, ни в людях, ни в политике, ни в чем, а в своей сфере разбираться изумительно! 

— Я думаю, вам последний путь не близок.

— Нет, мне этот путь не близок, мне как раз кажется, что наука — это способ вообще познания жизни.

— А как вам наука помогает в познании жизни?

— Не напрямую, конечно. Почему-то историков часто спрашивают, куда, по их мнению, будет дальше двигаться мир. Я всегда отвечаю метафорой, однажды мною придуманной: спрашивать историка о будущем — это все равно что спрашивать патологоанатома о бессмертии души. 

Наука помогает в другом: благодаря ей я представляю, сколько фактов нужно, чтобы построить на них теорию, или как должен выглядеть текст, чтобы не вызывать подозрения в своей подлинности. Я льщу себе надеждой, что, со своим опытом относительно древних текстов, довольно легко вычленяю вранье или непоследовательность в тексте современном, например политическом или научном. Специалист по древним эпохам, читая древние тексты, все время пытается поймать автора на вранье, на нарушении внутренней логики, на ангажированности, на смене источника или тона, а потом понять, о чем это свидетельствует. Это называется внутренней критикой текста. Но такой же внутренней критикой мы можем заниматься и в отношении современного текста, просто в отношении древнего текста это делать трудно, а современного — гораздо легче.

— То есть для вас нет разницы между древним враньем и современным.

— Ну, у меня нет такой радости, когда я разоблачаю вранье в современном тексте. Я уверен, что одновременно со мной это делает масса других людей. А в отношении древнего текста просыпается инстинкт преследователя, охотника: ты берешь след, по нему идешь и надеешься, что раскрутишь дальше что-нибудь замечательное.

— Это подпитывает вас?

— Я думаю, что инстинкт охотника есть у всякого исследователя независимо от того, как он подходит к науке. Тебе кажется, что какой-то фрагмент текста можно раскрутить, что ты на чем-то поймал автора. Ты начинаешь искать какие-то параллели, залезаешь в другие источники, уходишь все дальше — это обычный путь исторического исследования. Конечно, я говорю не о построении большой научной теории, а о том, что скорее превратится в статью, нежели в книгу.

— Как бы вы описали свой научный темперамент?

— Меня отличает крайняя неорганизованность — и это большой недостаток. Книги на моем столе лежат в невероятном хаосе, а многие мои коллеги просто не вынесли бы такого зрелища, у них все лежит на своих местах, и они всегда знают, где что находится. Я им искренне завидую, себя проклинаю, но против темперамента ничего сделать не могу. И, подобно этому, есть люди, которые, выбрав себе тему, ее последовательно раскручивают всю жизнь; им нравится, как одно вытекает из другого, и так бесконечно. Я так не могу. Мне, в силу некоторой хаотичности, скорее присуще интересоваться разными вещами, заниматься сначала одним, а потом чем-то другим, и так далее.

— То есть побочное достоинство вашей неорганизованности — широта интересов?

— Можно назвать это широтой, можно — разбросанностью, зависит от точки зрения.

— Вы отмели для себя образ рассеянного ученого, который ничего не понимает в окружающей жизни; наоборот, вам интересны не только тексты, но и то, что за их пределами. Что вас особенно интересует?

— Я активно интересуюсь политикой. Читаю и СМИ, и современную литературу — не всю, конечно, но кое-что люблю. Читаю про разную историю, не только византийскую. Мне вообще окружающая жизнь интересна.

— У вас есть стремление высказываться об этом? Вы чувствуете, что ваши суждения имеют вес в других областях, помимо византинистики?

— Нет, совершенно. Про литературу я решительно не могу высказываться публично, а про политику иногда высказываюсь, иногда подписываю открытые письма, членствую в каких-то обществах. Как гражданин я заявляю свою позицию.

— Вести политическую колонку вы бы не хотели?

— Нет, конечно. Все-таки тогда нужно действительно активно заниматься этим, сделать это своей профессией, все время следить за политикой, а у меня на это не хватает времени. Но если бы жизнь сложилась по-другому, мог бы, наверное, и это делать.

— Некоторым политическим колумнистам и журналистам сильно помогает классическое или просто мощное историческое образование. Вам такой автор будет интересней как собеседник? Или вас привлекает опыт, совсем не похожий на ваш?

— Это зависит от того, насколько остроумные мысли человек высказывает. Остроумные мысли приходят в голову не только людям, классически образованным, хотя, разумеется, как говорил Смердяков, с умным человеком и поговорить любопытно. Когда я читаю, например, Дениса Драгунского, я в каждой фразе вижу, что он классик и даже о современной политике пишет, как классик. Разумеется, я чаще улыбаюсь, чем другие его читатели, потому что ловлю аллюзии, адресованные только знатокам и собратьям по цеху. То же самое с другим моим коллегой-классиком, Гасаном Гусейновым. А когда Максим Соколов претендует на глубокое знание, меня это скорее раздражает, потому что на самом деле он неуч, вставший в позу усталой мудрости.

— А вы считаете себя снобом?

— Конечно, такой грех есть. Я стараюсь быть непредвзятым, но это далеко не всегда удается. Это вообще мало кому удается.

— Предвзятость — это одно, а снобизм — это другое.

— Нет, я понимаю снобизм именно так; сноб — это человек, который говорит: «Не читал, потому что не люблю». Он заранее знает, что любит и что не любит, и это есть чистой воды снобизм. Я стараюсь быть непредвзятым, но, разумеется, никуда от себя не деться.

— Вы принадлежите к числу ученых-ораторов; вы этим умением овладевали специально?

— Нет-нет, это само собой получилось. Когда-то бесконечно давно, когда мне пришлось впервые выступать с какими-то докладами, я понял, что совершенно не могу читать по бумажке. Мне кажется, что это унижает и меня, и аудиторию, рассеивает ее внимание. Я всегда говорю, глядя в зал; иногда только смотрю на часы, поскольку я, как тетерев на току, совершенно забываю о времени. Увидев за собой эту способность — говорить не по писаному — решил, что ею надо пользоваться. Я не считаю возможным лишь выступать экспромтом на иностранных языках, потому что боюсь делать ошибки.

— Вас это эмоционально подпитывает?

— Да-да-да! Выходя на трибуну, я действительно прихожу в такое специальное состояние священного возбуждения.

— Вы чувствуете себя удавом?

— (смеется) Нет, скорее пифией.

— Вам это состояние важнее, чем завладеть аудиторией?

— Нет, мне важно владеть аудиторией, и я очень огорчаюсь, если это мне не удается. Ведь выступление на конференции — это вещь скорее редкая, а вот преподавание — рутинная. Тем не менее я так же ответственно подхожу и к своим лекциям. А студенты — аудитория гораздо менее благодарная: кто в социальной сети сидит, кто пытается эсэмэски слать. Взнуздать их, заставить себя слышать — это гораздо более тяжелая задача, и не всегда мне это удается.

— И это челендж для вас?

— Это великий челендж! Это огромный челендж, и, повторяю, это действительно тяжелая задача. Я выхожу после лекции совершенно вымотанный. 

— Как вам кажется, должен ли ученый-интеллектуал уметь завладеть умом случайного слушателя? Встать и рассказать свою тему так, чтобы профан был впечатлен?

— Мне кажется, он ничего не должен. Если он любит сидеть в своей келье, то и пусть сидит в своей келье.

— А если не в келье?

— Если не в келье, тогда это происходит само собой. Мне кажется, что желание просветительства в каком-то смысле заложено в науке, особенно в гуманитарной. А в классической филологии — еще больше, чем в гуманитарной науке в среднем. Еще Томас Манн на первой же странице романа «Доктор Фаустус» писал, что классическая филология словно специально предназначена для того, чтобы нести ее в люди, чтобы ее преподавать. 

Это очень логично, потому что гуманитарная наука существует внутри своей культуры. Ведь всякая эпоха заново открывает все. Нельзя сказать, что мы открываем что-нибудь впервые, — это верно для естественных наук, но не для гуманитарных. Гуманитарная наука все переоткрывает. Какой-то багаж она получает от предыдущей эпохи, но значительная часть вопросов, которые она задает, продиктована современной цивилизацией. Тем самым актуальные вопросы гуманитарной науки вытекают из тех вопросов, которые мы задаем самим себе про самих себя. А значит, мы хотим просветить своих современников.

— Иначе говоря, связь того, что вы делаете, с современностью — это не ваш личный выбор, а обязательное условие гуманитарной науки?

— Не столько обязательное, сколько естественное. Я повторяю, что в гуманитарной науке есть разные сферы; кто-то всю жизнь занимается водяными знаками рукописей, это почтеннейшее занятие, и я низко кланяюсь такому человеку. Но, наверное, ему менее интересно разговаривать на какие-то общие темы, чем человеку, который занимается историей политической мысли или историей культуры.

— Как вам кажется, каково будущее гуманитарной науки?

— Я же вам только что сказал про патологоанатома и бессмертие души (смеется). Зачем же вы меня спрашиваете о том, что будет?

— Вы же сами сказали, что гуманитарная наука каждый раз перепридумывает себя, чтобы найти свое место в современности. Это место — оно увеличивается или уменьшается?

— Сложно сказать... Разумеется, сейчас гуманитарная наука в значительной степени деинституционализирована. В современных условиях, особенно с развитием интернета и дигитализации, например, исчезает такая важная институция, как доступ к тексту, доступ к библиотеке. Библиотека — это такое специальное престижное место. Вот ты приходишь в РГБ, бывшую Ленина, видишь лестницу, мрамор — и уже преисполнен пиетета перед тем, что тебе предстоит. Ты еще даже не притронулся к книгам, но уже как-то приподнят. 

А когда ты заходишь в интернет, ты словно открываешь шкаф, из которого на тебя обрушивается гигантский ворох всего, причем вперемешку. Понятие иерархичности уничтожается мгновенно, и следующие молодые поколения вообще не знают, что бывают авторитетные источники. Все тексты находятся в интернете, и все они равны между собой. И чтобы понять, что какой-то текст — белиберда, а какой-то есть плод гения, нужно специально заострить свой аналитический аппарат. И это меняет статус гуманитарной науки гораздо больше, чем естественной. 

Или возможность прослушать любой лекционный курс онлайн. Раньше ты приходил в аудиторию, в нее входил профессор, все вставали, он говорил: «Садитесь, пожалуйста». Опять священнодействие. А теперь открыл сайт — и пожалуйста, тебе из Гарварда читают тот курс, на который ты запишешься. Вставать ни перед кем не нужно. 

Понятно, что общая мобильность общества разрушает институции, людям становится труднее держаться друг за друга, сохранять не онлайновые, а реальные связи. И уже некоторые научные общества больше заседают не в залах под люстрами, а онлайн, разговаривают по скайпу. На самом деле можно и конференции не проводить. Зачем куда-то лететь, ехать, останавливаться в гостиницах? Все это денег стоит, а денег мало. Гораздо удобнее всем в режиме телеконференции поговорить по скайпу. Правильно? Правильно! Но тогда естественно снижается престижность и социальная значимость науки. Это реальность, с которой мы должны иметь дело.

— Деинституционализация — это в том числе и размывание границ? Когда наука теряет свое традиционное место и смешивается с бытом, с искусством, с медиа?..

— Это разные процессы, и их очень важно не путать. Вот, например, сэр Джон Джулиус Норвич — это самый популярный человек, пишущий о Византии в Великобритании и, пожалуй, вообще во всем англоязычном мире. Его история Византии — это самая популярная книга о Византии на английском языке. Он выходит гигантскими тиражами, продается в аэропортах, он переведен на русский язык, как и на все остальные языки. 

Но при этом он не ученый. Он то, что в Британии называется gentleman scholar: он любит красиво читать чужие книжки, а потом красиво писать свои. И он сам прекрасно знает свое место: он не является членом Британской византиноведческой ассоциации, его никто не считает ученым, и он себя не считает ученым. Он — «гладкописатель»; в Британии эта традиция называется purple style, «пурпурный стиль». И прекрасно, что есть аудитория, которая любит читать такую красивую литературу. Но в нормальном обществе эти уровни ни в коем случае не смешиваются: на Западе все знают, что есть сфера, где живут эксперты, и они — это не Норвич, а Норвич — это не они.

«В России произошла очень трагическая вещь — полная дискредитация экспертного знания»

В России произошла очень трагическая вещь — полная дискредитация экспертного знания. Статус эксперта подвергся инфляции, население России не доверяет специалистам, и никому вообще не доверяет. И разрушены институты, которые могли бы экспертов производить. 

И это по-настоящему ужасно. Возьмем, например, пресловутое фоменкианство. В принципе, такой человек, как Фоменко, есть и в Германии — правда, он выбрасывает из истории не тысячу лет, а всего лишь сто лет из Средних веков. Но германской общественности это совсем неинтересно: она послушала, эксперты сказали, что это ерунда, и про него забыли. 

Разумеется, я не хочу сказать, что западный массовый читатель не интересуется проклятьем фараонов, загадками пирамид или внеземным происхождением человеческой цивилизации. Все это, разумеется, есть, но это удел желтой прессы. А она понимает, что глупо соваться с этими самыми инопланетянами к эксперту. Это другое, это просто чтобы развлечься, чтобы было куда уткнуть глаза. А если кто-то серьезно заинтересовался каким-то вопросом, он обращается к эксперту. Была Атлантида? Давайте спросим эксперта, была ли Атлантида. 

А в России все смешалось. Настоящий пафос фоменкианства —
не в утверждении каких-то их дурацких истин, настоящий пафос фоменкианства — давайте развенчаем экспертов, долой экспертов! И «разоблачители» все время говорят: все эти профессора истории держатся за свои тепленькие места... Знали бы они, сколько платят этим самым профессорам на их «тепленьких» местах. Так вот, они корпоративно держатся за свои обветшавшие знания, а мы, молодые варвары, придем, все разрулим, всю правду скажем. 

И это результат той неприглядной роли, которую играли эксперты при советской власти. Наступило законное и полное разочарование. Они столько раз кричали «волк, волк», что теперь им уже никто не поверит.

— Вас больше возмущает профанация экспертизы, чем подмена научного постижения мира бредом?

— Действительно, меня чрезвычайно волнует ощущение, что наши соотечественники считают, что может быть все что угодно. Может быть так, а может быть совсем наоборот. Могут быть две взаимоисключающие вещи одновременно. И у них нет понимания, что есть люди, которых можно спросить, где правда. Что же удивляться, что у нас нет уважения к эксперту, если все знают, что диссертации покупают за деньги? Раз все до такой степени развалилось, к сожалению, снявши голову, по волосам не плачут. И это беда далеко не только гуманитарного знания, естественно.

— У вас у самого есть стремление заняться восстановлением доверия к ученым на институциональном уровне? Общаться с чиновниками, заниматься организацией науки?

— Нет, с чиновниками я, разумеется, не могу разговаривать, но, например, я являюсь одним из учредителей Вольного исторического общества. Или, когда у меня берут интервью, не было случая, чтобы меня не спросили про Тихона Шевкунова и его фильм «Гибель империи». Я всегда говорю, что вызываю на публичный диспут — разумеется, не самого Шевкунова, который абсолютно безграмотный человек, а людей, которые писали сценарий этого фильма. Я, разумеется, знаю, кто это, и они знают меня. Пусть они в любом формате выйдут подискутировать со мной о Византии. Впрочем, до сих пор никто не откликнулся. Это их дело.

— Первой проблемой гуманитарной науки вы назвали объективные тектонические сдвиги — изменения внутри общества, дигитализацию и так далее. И только во вторую очередь назвали исторически сложившиеся трудности, специфически российские. Вам кажется, порядок именно такой?

— Ну, Россия испытывает все последствия первого тектонического процесса не меньше, чем второго. Оправится ли она когда-нибудь? Знаете, я думаю, российская гуманитарная наука должна осознать свое место в мировой науке. Например, китайцы совсем не стесняются идти на выучку. Они понимают, что отстают в чем-то, и учатся: посылают своих студентов учиться в западные университеты. Я все время вспоминаю Петра Великого, когда смотрю на сегодняшний Китай. И поэтому у него великое будущее — и у китайской науки в частности. Китай пытается устроить свои университеты по западным стандартам, и у него это действительно получается — они все выше и выше поднимаются в мировых рейтингах. Разумеется, в условиях курса на самоизоляцию, на официально провозглашенное самодовольство такого быть не может.

«Российская гуманитарная наука —
это изначально наука империи»

Между тем если бы российская гуманитарная наука позволила себе трезво на себя взглянуть, то она не оказалась бы в самом-самом хвосте мировой науки. Все-таки российская гуманитарная наука — это изначально наука империи. Этот аспект отличает ее, например, от гуманитарной науки Болгарии. Я ничего плохого не хочу сказать про Болгарию, но естественно, что в Болгарии интересуются болгарской историей, и крайне странно было бы считать, что болгарские ученые будут интересоваться историей тропической Африки. А есть страны, которые мыслят себя как империи и которые интересуются всем. И Россия принадлежит к таким странам. Наверное, заниматься всем она больше не может — нет денег, нет сил. Но тем не менее она мыслит себя мировым образом. А раз так, странно себя заключить в клетку и говорить, что мы будем жить отдельно от всех на свете. 

Удастся ли ей во всех сферах продвигать науку? Не уверен. Многие сферы потеряны безвозвратно — в результате потери школы, массовой эмиграции, и так далее. Например, индология была чрезвычайно пышна в советское время, но исчезла. Вроде бы китаистика как-то совсем хиреет. Но есть сферы, в которых российская гуманитарная наука смотрится неплохо. А есть сферы, где она среди передовых, например лингвистика — она вроде бы котируется на мировом рынке, даже несмотря на ужасные потери в результате эмиграции. Как мне кажется, российская византинистика занимает вполне достойное место в мире. Не среди самых первых, но и не последнее.

— По-вашему, чтобы с российской наукой произошло что-то хорошее, она сама должна осознать свое место; вы не говорите про долг общества и государства. Вы считаете, наука сама на плечах себя вынесет?

— Мне важно именно это. Например, я участвую в создании библиографии мировой византинистики для международного журнала Byzantinische Zeitschrift, издаваемого в Мюнхене. Мы вместе с двумя коллегами, специалистами по богословию и по искусствоведению, аннотируем российскую византиноведческую литературу. Это очень важно, потому что, естественно, по-русски читают мало, и если специалист находит интересную ему статью, он может или удовлетвориться нашей краткой аннотацией, или обратиться к автору напрямую с просьбой рассказать более подробно. Это способ обойти незнание русского языка, которое стало повседневностью — как и незнание почти всех языков, кроме английского.

Мне кажется, что это очень важная работа, потому что это способ сделать российскую науку частью мировой. Западные ученые относятся к этому вполне серьезно и иногда обращаются ко мне с просьбой дать адрес того или иного автора, которого я аннотирую, чтобы связаться с ним напрямую. Раз за разом на всех собраниях византинистов обращаюсь к коллегам с просьбой самим писать аннотации и присылать мне, чтобы я их пересылал в этот журнал, потому что кто же лучше сможет аннотировать статью, чем ее автор? Я говорю: «Пишите! Неужели вы не заинтересованы в том, чтобы о вашей работе узнали во всем мире?» И я встречаю довольно прохладный прием. Меня это чрезвычайно удручает.

— Вы сказали, что вас интересует политика. Я знаю об этом давно, потому что прошлым летом я видел вас на Ярославском вокзале, когда встречали подсудимых по «делу Кировлеса». Я думаю, в той толпе вы были единственным университетским профессором.

— Я так не думаю. Это все-таки было очень эмоционально: накануне мы стояли около «Националя», были уверены, что все кончилось, а тут вдруг раз — и такое счастливое избавление. 

— Вы чувствуете себя внутри современной истории? Вам это нравится? 

— Да, конечно, очень чувствую! Безусловно, самые счастливые дни моей жизни — это 22 августа 1991 года, момент максимального слияния со всеми моими согражданами. Да, это было невероятно счастливое время! И теперь в те редкие моменты, когда можно встретиться c собратьями по духу, это очень поднимает настроение. Оказывается, что ты не один.

— Спрошу про эмоции других людей. Представьте себе дилетанта, к примеру айтишника, который говорит: «В свободное от работы время я очень люблю читать книжки про Византию». Вы сразу представляете себе этого человека? Вам это что-то о нем говорит, у вас рисуется потрет в голове?

— Нет, к сожалению, нет. Это, увы, не чистый случай, потому что Византия как тема очень освоена клерикалами. И я всегда буду подозревать, что такой читатель либо хочет прочесть, что Россия всегда была самая великая, потому что наследует Византии, либо хочет прочесть, какое в Византии было великое благочестие. Это сложный случай именно для России — впрочем, на Западе такого вообще нельзя себе представить, потому что на Западе про Византию никто ничего не знает. А вот человека, который самостоятельно читает про классическую древность, я уже заранее в чем-то уважаю, потому что в этом случае нет этих привходящих обстоятельств.

— Вам важно очищать свою тему от этих, как вы сказали, привходящих обстоятельств. Просто в памяти Сергей Аверинцев, который часть своего безусловного авторитета заработал именно благодаря тому, что смешивал научное с религиозным.

— Да, но это все-таки была совсем другая эпоха. То, что он делал, было на грани диссидентства, и это вызывало восторг и восхищение. Тогда религиозность была совершенно другим кодом. А сегодня она не только не преследуется, но в каких-то ситуациях даже и предписывается, так что разница очевидна. Сам Сергей Сергеевич отошел от этой тематики, как только стало возможно. Он переключился на совсем другие сферы, и именно с этой стороной больше не якшался.

— Вы сейчас описали структуру интереса к Византии, который в России особый, а на Западе вообще никакой. Получается, правда, что Византия и византинистика — это отдельный замкнутый мир, более герметичный, чем другие области гуманитарной культуры?

— Да, это правда. Например, мир фэнтези — это всегда Средневековье, но Средневековье именно западное. «Игра престолов» — это сплошь романо-германское Средневековье. В фэнтези нет места стилизации под Византию, Византия провалилась в имиджевую дыру.

— Это плохо?

— Это жалко. Это много говорит о конструировании самосознания культур. Сколько тысяч раз мы бы ни произносили, что антиисторично говорить, что Европа — это Западная Европа, от этого все равно никуда не деться.

— Каковы отношения вашей науки с медиевистикой? Медиевистика же бурно развилась в XX веке, была модной, была сферой апробации передовых научных методологий...

— Византинисты всегда плелись в хвосте медиевистики и не участвовали в научных революциях. Только спустя много десятилетий они начинали осваивать методики, опробованные медиевистами-западниками. Впрочем, и специалисты по западному Средневековью не зовут нас на конференции, вплоть до смешного: когда говорят слово medieval, Византия по умолчанию исключается. Это два совсем разных мира.

Почему так? Во-первых, греческий трудно выучить, а латынь легко. И латынь учат много где и для многих целей, а греческий — все же в довольно специфических обстоятельствах. Кроме того, структура науки складывалась в странах, которые изучали свою историю — историю Италии, Германии, Англии, Франции. А Византия — это чья история? Греции? Словом, она действительно выпадала из, так сказать, стандартного курса истории.

— Византия находится между Античностью и Средневековьем, между дохристианской и христианской культурами. Можно коротко, в простых оппозициях, ответить на вопрос: Византия — какая она? 

— Я не возьмусь сделать такое обобщение. Все-таки это огромный срок — 1200 лет. По-моему, Византия и прожила так долго, потому что была очень разной в разные эпохи и в разных частях цивилизации. Один из величайших ныне живущих византинистов Жильбер Дагрон замечательно сказал, что нахмуренные брови византийцев всегда компенсировались заговорщическим подмигиванием. Эта точная метафора прекрасно передает, до какой степени была неоднозначна византийская цивилизация.

— Когда говоришь об Античности, сразу в голову приходит тьма имен, и создается впечатление, что это культура звезд. А при слове «Византия» имена не приходят в голову. Это по нашему невежеству?

— Нет, это потому что, в отличие от Античности, она не нарративизирована. Грубо говоря, нет таких рассказов — самого примитивного школьного типа — о Византии, какие есть про Античность. Про Византию нужно рассказать истории, тогда появятся и имена.

— А если бы профану надо было объяснить, что Византия дала миру, что бы вы сказали?

— Разным она дала разное. Нам она дала 1200 слов нашего словаря, они калькированы с греческого, и без них нельзя представить себе русский язык — это самые важные слова. Например, слово «телефон» — греческое, но оно придуманное, сконструированное, а вот слово «нелицеприятный» — переведенное, таких слов изначально в русском языке не было. В славянском языке изначально вообще не было составных слов, он не был для них предназначен. Это изобретение Кирилла и Мефодия, которые решили, что в славянском языке можно конструировать композитные слова по греческому образцу. 

«Мы, конечно, являемся преемниками Византии. И дело даже не в православии,
а в его последствиях»

Мы, конечно, являемся преемниками Византии. И дело даже не в православии, а в его последствиях: в том, что оно, будучи отличным от западного христианства, привнесло в социальную жизнь, культурную жизнь, индивидуальную жизнь.

Кроме того, часто выясняется, что Византия дала самые неожиданные вещи. Например, Питер Гринуэй как-то сказал — пожалуй, не удивив меня, — что византийская культура ему важна для выстраивания своего художественного мира. И действительно, вспомним торжественность, процессионность его многих фильмов, будь то фильм «Повар, вор, его жена и ее любовник» или «Дитя Макона». Конечно, это не прямые рефлексы византийской культуры, это результат игры. 

Вы будете удивлены, но Коко Шанель однажды сказала: «Интересно, почему все, к чему я прикасаюсь, становится византийским?» Казалось бы, она последний человек, про кого можно было такое предположить, однако это дословная цитата. Шанель делала свою крупную бижутерию из дешевого камня, из блестящих камешков, стекляшек — и, оказывается, это началось после ее знаменитого визита в Италию, когда она съездила в Равенну и посмотрела византийские мозаики. 

Или вот нашумевшая в 2013 году коллекция Dolce & Gabbana, византийская коллекция от-кутюр. Все схватились за голову, сказали: ах-ах, как же так, что же это значит?! И один отечественный искусствовед, мною чрезвычайно уважаемый, сказал, что Дольче и Габбана специально ориентализируют Византию, что они якобы специально даже выбрали узкоглазых высокоскулых моделей, чтобы подчеркнуть, что Византия — это Восток, что для них византийские мотивы равнозначны индийским, китайским, японским, иранским. Но так говорят, потому что никто не читает тексты, все только картинки смотрят в интернете. А сами модельеры написали открытым текстом, что Дольче родился на Сицилии, рядом с Монреале, знаменитым местом, где в XII веке византийские ремесленники делали изумительные мозаичные соборы для норманнских королей. И для Дольче это возвращение к его собственным, как это ни странно, сицилийским корням. Так что культурные заимствования не идут прямыми путями, они идут сложным образом.  

Хотите быть в курсе всего?
Подпишитесь на нашу рассылку, вам понравится. Мы обещаем писать редко и по делу
Курсы
Мопса, попинька и другие звери
«Жи-ши» и другие: зачем языку правила
От нуля до интернета
Анатомия готического собора (18+)
Неловкая пауза
15 песен на идише, которые помогают проникнуться еврейской культурой
Как появляется и куда уходит мода
Рождественские рецепты
Ассирия. Жизнь и смерть древней империи
Бандитский Петербург Серебряного века
Комикод
Кино на выходные
Мир древнего египтянина
Личный XX век.
Эвелина Мерова
15 песен, которые помогают проникнуться шведской культурой
Париж эпохи мушкетеров
Омнибус и танкобон
Правила Пушкина
Африканская магия для начинающих
Проверка связей
Секс в ХХ веке: Фрейд, Лакан и другие (18+)
История Англии: Война Алой и Белой розы
Личный XX век.
Ирина Врубель-Голубкина
Рагнарёк, зомби, магия: во что верили древние скандинавы
Краткая история вещей
Исламская революция в Иране: как она изменила всё
Средневековый Китай и его жители
Личный XX век.
Николай Эстис
Архитектура и травма
Радио «Сарафан»
Загадки «Повести временных лет»
Джаз в СССР
Дело о Велимире Хлебникове
Пророк Заратустра и его религия: что надо знать
Слова культур
Новая литература в новой стране: о чем писали в раннем СССР
Краткая история феминизма
Песни русской эмиграции
Магия любви
Немцы против Гитлера
Марсель Пруст в поисках потерянного времени
Рождественские фильмы
Как жили первобытные люди
Дадаизм — это всё или ничего?
Неслабо!
Третьяковка после Третьякова
Как училась Россия
«Народная воля»: первые русские террористы
История сексуальности (18+)
Скандинавия эпохи викингов
Точки опоры
Николай Гумилев в пути
Портрет художника эпохи СССР
Мир Толкина. Часть 1
Языки архитектуры XX века
Что мы знаем об этрусках
Тьфу-тьфу-тьфу! (18+)
Английская литература XX века. Сезон 2
Джаз для начинающих
Ощупывая
северо-западного
слона (18+)
Ученый совет
Трудовые будни героев Пушкина, Лермонтова, Гоголя и Грибоедова
Взлет и падение Новгородской республики
История русской эмиграции
Как придумать город
Вашими молитвами
Остап Бендер: история главного советского плута
Мир Даниила Хармса
Найман читает «Рассказы о Анне Ахматовой»
Главные идеи Карла Маркса
Олег Григорьев читает свои стихи
История торговли в России
Зачем я это увидел?
Жак Лакан и его психоанализ
Мир средневекового человека
Репортажи с фронтов Первой мировой
Главные философские вопросы. Сезон 8: Где добро, а где зло?
Сказки о любви
Веничка Ерофеев между Москвой и Петушками (18+)
Япония при тоталитаризме
Рождественские песни
Как жили обыкновенные люди и императоры в Древнем Риме
Хотелось бы верить
Немецкая музыка от хора до хардкора
Главные философские вопросы. Сезон 7: Почему нам так много нужно?
Довлатов и Ленинград
Главные философские вопросы. Сезон 6: Зачем нам природа?
История московской архитектуры. От Василия Темного до наших дней
Личный XX век
Берлинская стена. От строительства до падения
Страшные истории
Нелли Морозова. «Мое пристрастие к Диккенсу». Аудиокнига
Польское кино: визитные карточки
Зигмунд Фрейд и искусство толкования
Деловые люди XIX века
«Эй, касатка, выйди в садик»: песни Виктора Коваля и Андрея Липского
Английская литература XX века. Сезон 1
Культурные коды экономики: почему страны живут по-разному
Главные философские вопросы. Сезон 5: Что такое страсть?
Золотая клетка. Переделкино в 1930–50-е годы
Как исполнять музыку на исторических инструментах
Как Оптина пустынь стала главным русским монастырем
Как гадают ханты, староверы, японцы и дети
Последние Романовы: от Александра I до Николая II
Отвечают сирийские мистики
Как читать любимые книги по-новому
Как жили обыкновенные люди в Древней Греции
Путешествие еды по литературе
За что мы любим кельтов?
Стругацкие: от НИИЧАВО к Зоне
Легенды и мифы советской космонавтики
Гитлер и немцы: как так вышло
Как Марк Шагал стал всемирным художником
«Безутешное счастье»: рассказы о стихотворениях Григория Дашевского
История русской еды
Лесков и его чудные герои
Песни о любви
Культура Японии в пяти предметах
5 историй о волшебных помощниках
Главные философские вопросы. Сезон 4: Что есть истина?
Что придумал Бетховен
Первопроходцы: кто открывал Сибирь и Дальний Восток
Сирийские мистики об аде, игрушках, эросе и прокрастинации
Что такое романтизм и как он изменил мир
Финляндия: визитные карточки
Как атом изменил нашу жизнь
Данте и «Божественная комедия»
Шведская литература: кого надо знать
Я бы выпил (18+)
Кто такой Троцкий?
Теории заговора: от Античности до наших дней
Зачем люди ведут дневники, а историки их читают
Помпеи до и после извержения Везувия
Народные песни русского города
Метро в истории, культуре и жизни людей
Идиш: язык и литература
Кафка и кафкианство
Кто такой Ленин?
Что мы знаем об Антихристе
Джеймс Джойс и роман «Улисс»
Стихи о любви
Главные философские вопросы. Сезон 3: Существует ли свобода?
«Молодой папа»: история, искусство и Церковь в сериале (18+)
Безымянный подкаст Филиппа Дзядко
Антропология Севера: кто и как живет там, где холодно
Как читать китайскую поэзию
Экономика пиратства
Как русские авангардисты строили музей
Милосердие на войне
Как революция изменила русскую литературу
Главные философские вопросы. Сезон 2: Кто такой Бог?
Гутенберг позвонит
Композитор Владимир Мартынов о музыке — слышимой и неслышимой
Лунные новости
Открывая Россию: Ямал
Криминология: как изучают преступность и преступников
Открывая Россию: Байкало-Амурская магистраль
Документальное кино между вымыслом и реальностью
Из чего состоит мир «Игры престолов» (18+)
Мир Владимира Набокова
Краткая история татар
Как мы чувствуем архитектуру
Письма о любви
Американская литература XX века. Сезон 2
Американская литература XX века. Сезон 1
Холокост. Истории спасения
История евреев
Главные философские вопросы. Сезон 1: Что такое любовь?
У Христа за пазухой: сироты в культуре
Антропология чувств
Первый русский авангардист
Как увидеть искусство глазами его современников
История исламской культуры
Как работает литература
Несогласный Теодор
История Византии в пяти кризисах
Открывая Россию: Иваново
Комплекс неполноценности
История Великобритании в «Аббатстве Даунтон» (18+)
Самозванцы и Cмута
Поэзия как политика. XIX век
Иностранцы о России
Особенности национальных эмоций
Русская литература XX века. Сезон 6
10 секретов «Евгения Онегина»
Зачем нужны паспорт, ФИО, подпись и фото на документы
История русской культуры. От войны до распада СССР
История русской культуры. Между революцией и войной
История завоевания Кавказа
Открывая Россию: Сахалин
История русской культуры. Серебряный век
Сталин. Вождь и страна
История русской культуры. От Николая I до Николая II
История русской культуры. Петербургский период
История русской культуры. Московская Русь
История русской культуры. Древняя Русь
Ученые не против поп-культуры
В чем смысл животных
Приключения Моне, Матисса и Пикассо в России 
Мир Эйзенштейна
Блокада Ленинграда
Что такое современный танец
Как железные дороги изменили русскую жизнь
Франция эпохи Сартра, Годара и Брижит Бардо
Лев Толстой против всех
Россия и Америка: история отношений
Как придумать свою историю
Россия глазами иностранцев
История православной культуры
Революция 1917 года
Русская литература XX века. Сезон 5
Мир Булгакова
Как читать русскую литературу
Что такое
Древняя Греция
Блеск и нищета Российской империи
Мир Анны Ахматовой
Жанна д’Арк: история мифа
Любовь при Екатерине Великой
Русская литература XX века. Сезон 4
Социология как наука о здравом смысле
Кто такие декабристы
Русское военное искусство
Византия для начинающих
Закон и порядок
в России XVIII века
Как слушать
классическую музыку
Русская литература XX века. Сезон 3
Повседневная жизнь Парижа
Русская литература XX века. Сезон 2
Как понять Японию
Рождение, любовь и смерть русских князей
Что скрывают архивы
Русский авангард
Петербург
накануне революции
«Доктор Живаго»
Бориса Пастернака
Антропология
коммуналки
Русская литература XX века. Сезон 1
Архитектура как средство коммуникации
История дендизма
Генеалогия русского патриотизма
Несоветская философия в СССР
Преступление и наказание в Средние века
Как понимать живопись XIX века
Мифы Южной Америки
Неизвестный Лермонтов
Греческий проект
Екатерины Великой
Правда и вымыслы о цыганах
Исторические подделки и подлинники
Театр английского Возрождения
Мопса, попинька и другие звери
«Жи-ши» и другие: зачем языку правила
От нуля до интернета
Анатомия готического собора (18+)
Неловкая пауза
15 песен на идише, которые помогают проникнуться еврейской культурой
Как появляется и куда уходит мода
Рождественские рецепты
Ассирия. Жизнь и смерть древней империи
Бандитский Петербург Серебряного века
Комикод
Кино на выходные
Мир древнего египтянина
Личный XX век.
Эвелина Мерова
15 песен, которые помогают проникнуться шведской культурой
Париж эпохи мушкетеров
Омнибус и танкобон
Правила Пушкина
Африканская магия для начинающих
Проверка связей
Секс в ХХ веке: Фрейд, Лакан и другие (18+)
История Англии: Война Алой и Белой розы
Личный XX век.
Ирина Врубель-Голубкина
Рагнарёк, зомби, магия: во что верили древние скандинавы
Краткая история вещей
Исламская революция в Иране: как она изменила всё
Средневековый Китай и его жители
Личный XX век.
Николай Эстис
Архитектура и травма
Радио «Сарафан»
Загадки «Повести временных лет»
Джаз в СССР
Дело о Велимире Хлебникове
Пророк Заратустра и его религия: что надо знать
Слова культур
Новая литература в новой стране: о чем писали в раннем СССР
Краткая история феминизма
Песни русской эмиграции
Магия любви
Немцы против Гитлера
Марсель Пруст в поисках потерянного времени
Рождественские фильмы
Как жили первобытные люди
Дадаизм — это всё или ничего?
Неслабо!
Третьяковка после Третьякова
Как училась Россия
«Народная воля»: первые русские террористы
История сексуальности (18+)
Скандинавия эпохи викингов
Точки опоры
Николай Гумилев в пути
Портрет художника эпохи СССР
Мир Толкина. Часть 1
Языки архитектуры XX века
Что мы знаем об этрусках
Тьфу-тьфу-тьфу! (18+)
Английская литература XX века. Сезон 2
Джаз для начинающих
Ощупывая
северо-западного
слона (18+)
Ученый совет
Трудовые будни героев Пушкина, Лермонтова, Гоголя и Грибоедова
Взлет и падение Новгородской республики
История русской эмиграции
Как придумать город
Вашими молитвами
Остап Бендер: история главного советского плута
Мир Даниила Хармса
Найман читает «Рассказы о Анне Ахматовой»
Главные идеи Карла Маркса
Олег Григорьев читает свои стихи
История торговли в России
Зачем я это увидел?
Жак Лакан и его психоанализ
Мир средневекового человека
Репортажи с фронтов Первой мировой
Главные философские вопросы. Сезон 8: Где добро, а где зло?
Сказки о любви
Веничка Ерофеев между Москвой и Петушками (18+)
Япония при тоталитаризме
Рождественские песни
Как жили обыкновенные люди и императоры в Древнем Риме
Хотелось бы верить
Немецкая музыка от хора до хардкора
Главные философские вопросы. Сезон 7: Почему нам так много нужно?
Довлатов и Ленинград
Главные философские вопросы. Сезон 6: Зачем нам природа?
История московской архитектуры. От Василия Темного до наших дней
Личный XX век
Берлинская стена. От строительства до падения
Страшные истории
Нелли Морозова. «Мое пристрастие к Диккенсу». Аудиокнига
Польское кино: визитные карточки
Зигмунд Фрейд и искусство толкования
Деловые люди XIX века
«Эй, касатка, выйди в садик»: песни Виктора Коваля и Андрея Липского
Английская литература XX века. Сезон 1
Культурные коды экономики: почему страны живут по-разному
Главные философские вопросы. Сезон 5: Что такое страсть?
Золотая клетка. Переделкино в 1930–50-е годы
Как исполнять музыку на исторических инструментах
Как Оптина пустынь стала главным русским монастырем
Как гадают ханты, староверы, японцы и дети
Последние Романовы: от Александра I до Николая II
Отвечают сирийские мистики
Как читать любимые книги по-новому
Как жили обыкновенные люди в Древней Греции
Путешествие еды по литературе
За что мы любим кельтов?
Стругацкие: от НИИЧАВО к Зоне
Легенды и мифы советской космонавтики
Гитлер и немцы: как так вышло
Как Марк Шагал стал всемирным художником
«Безутешное счастье»: рассказы о стихотворениях Григория Дашевского
История русской еды
Лесков и его чудные герои
Песни о любви
Культура Японии в пяти предметах
5 историй о волшебных помощниках
Главные философские вопросы. Сезон 4: Что есть истина?
Что придумал Бетховен
Первопроходцы: кто открывал Сибирь и Дальний Восток
Сирийские мистики об аде, игрушках, эросе и прокрастинации
Что такое романтизм и как он изменил мир
Финляндия: визитные карточки
Как атом изменил нашу жизнь
Данте и «Божественная комедия»
Шведская литература: кого надо знать
Я бы выпил (18+)
Кто такой Троцкий?
Теории заговора: от Античности до наших дней
Зачем люди ведут дневники, а историки их читают
Помпеи до и после извержения Везувия
Народные песни русского города
Метро в истории, культуре и жизни людей
Идиш: язык и литература
Кафка и кафкианство
Кто такой Ленин?
Что мы знаем об Антихристе
Джеймс Джойс и роман «Улисс»
Стихи о любви
Главные философские вопросы. Сезон 3: Существует ли свобода?
«Молодой папа»: история, искусство и Церковь в сериале (18+)
Безымянный подкаст Филиппа Дзядко
Антропология Севера: кто и как живет там, где холодно
Как читать китайскую поэзию
Экономика пиратства
Как русские авангардисты строили музей
Милосердие на войне
Как революция изменила русскую литературу
Главные философские вопросы. Сезон 2: Кто такой Бог?
Гутенберг позвонит
Композитор Владимир Мартынов о музыке — слышимой и неслышимой
Лунные новости
Открывая Россию: Ямал
Криминология: как изучают преступность и преступников
Открывая Россию: Байкало-Амурская магистраль
Документальное кино между вымыслом и реальностью
Из чего состоит мир «Игры престолов» (18+)
Мир Владимира Набокова
Краткая история татар
Как мы чувствуем архитектуру
Письма о любви
Американская литература XX века. Сезон 2
Американская литература XX века. Сезон 1
Холокост. Истории спасения
История евреев
Главные философские вопросы. Сезон 1: Что такое любовь?
У Христа за пазухой: сироты в культуре
Антропология чувств
Первый русский авангардист
Как увидеть искусство глазами его современников
История исламской культуры
Как работает литература
Несогласный Теодор
История Византии в пяти кризисах
Открывая Россию: Иваново
Комплекс неполноценности
История Великобритании в «Аббатстве Даунтон» (18+)
Самозванцы и Cмута
Поэзия как политика. XIX век
Иностранцы о России
Особенности национальных эмоций
Русская литература XX века. Сезон 6
10 секретов «Евгения Онегина»
Зачем нужны паспорт, ФИО, подпись и фото на документы
История русской культуры. От войны до распада СССР
История русской культуры. Между революцией и войной
История завоевания Кавказа
Открывая Россию: Сахалин
История русской культуры. Серебряный век
Сталин. Вождь и страна
История русской культуры. От Николая I до Николая II
История русской культуры. Петербургский период
История русской культуры. Московская Русь
История русской культуры. Древняя Русь
Ученые не против поп-культуры
В чем смысл животных
Приключения Моне, Матисса и Пикассо в России 
Мир Эйзенштейна
Блокада Ленинграда
Что такое современный танец
Как железные дороги изменили русскую жизнь
Франция эпохи Сартра, Годара и Брижит Бардо
Лев Толстой против всех
Россия и Америка: история отношений
Как придумать свою историю
Россия глазами иностранцев
История православной культуры
Революция 1917 года
Русская литература XX века. Сезон 5
Мир Булгакова
Как читать русскую литературу
Что такое
Древняя Греция
Блеск и нищета Российской империи
Мир Анны Ахматовой
Жанна д’Арк: история мифа
Любовь при Екатерине Великой
Русская литература XX века. Сезон 4
Социология как наука о здравом смысле
Кто такие декабристы
Русское военное искусство
Византия для начинающих
Закон и порядок
в России XVIII века
Как слушать
классическую музыку
Русская литература XX века. Сезон 3
Повседневная жизнь Парижа
Русская литература XX века. Сезон 2
Как понять Японию
Рождение, любовь и смерть русских князей
Что скрывают архивы
Русский авангард
Петербург
накануне революции
«Доктор Живаго»
Бориса Пастернака
Антропология
коммуналки
Русская литература XX века. Сезон 1
Архитектура как средство коммуникации
История дендизма
Генеалогия русского патриотизма
Несоветская философия в СССР
Преступление и наказание в Средние века
Как понимать живопись XIX века
Мифы Южной Америки
Неизвестный Лермонтов
Греческий проект
Екатерины Великой
Правда и вымыслы о цыганах
Исторические подделки и подлинники
Театр английского Возрождения
Все курсы
Спецпроекты
Наука и смелость. Третий сезон
Детский подкаст о том, что пришлось пережить ученым, прежде чем их признали великими
Кандидат игрушечных наук
Детский подкаст о том, как новые материалы и необычные химические реакции помогают создавать игрушки и всё, что с ними связано
Автор среди нас
Антология современной поэзии в авторских прочтениях. Цикл фильмов Arzamas, в которых современные поэты читают свои сочинения и рассказывают о них, о себе и о времени
Господин Малибасик
Динозавры, собаки, пятое измерение и пластик: детский подкаст, в котором папа и сын разговаривают друг с другом и учеными о том, как устроен мир
Где сидит фазан?
Детский подкаст о цветах: от изготовления красок до секретов известных картин
Путеводитель по благотвори­тельной России XIX века
27 рассказов о ночлежках, богадельнях, домах призрения и других благотворительных заведениях Российской империи
Колыбельные народов России
Пчелка золотая да натертое яблоко. Пятнадцать традиционных напевов в современном исполнении, а также их истории и комментарии фольклористов
История Юрия Лотмана
Arzamas рассказывает о жизни одного из главных ученых-гуманитариев XX века, публикует его ранее не выходившую статью, а также знаменитый цикл «Беседы о русской культуре»
Волшебные ключи
Какие слова открывают каменную дверь, что сказать на пороге чужого дома на Новый год и о чем стоит помнить, когда пытаешься проникнуть в сокровищницу разбойников? Тест и шесть рассказов ученых о магических паролях
«1984». Аудиоспектакль
Старший Брат смотрит на тебя! Аудиоверсия самой знаменитой антиутопии XX века — романа Джорджа Оруэлла «1984»
История Павла Грушко, поэта и переводчика, рассказанная им самим
Павел Грушко — о голоде и Сталине, оттепели и Кубе, а также о Федерико Гарсиа Лорке, Пабло Неруде и других испаноязычных поэтах
История игр за 17 минут
Видеоликбез: от шахмат и го до покемонов и видеоигр
Истории и легенды городов России
Детский аудиокурс антрополога Александра Стрепетова
Путеводитель по венгерскому кино
От эпохи немых фильмов до наших дней
Дух английской литературы
Оцифрованный архив лекций Натальи Трауберг об английской словесности с комментариями филолога Николая Эппле
Аудиогид МЦД: 28 коротких историй от Одинцова до Лобни
Первые советские автогонки, потерянная могила Малевича, чудесное возвращение лобненских чаек и другие неожиданные истории, связанные со станциями Московских центральных диаметров
Советская кибернетика в историях и картинках
Как новая наука стала важной частью советской культуры
Игра: нарядите елку
Развесьте игрушки на двух елках разного времени и узнайте их историю
Что такое экономика? Объясняем на бургерах
Детский курс Григория Баженова
Всем гусьгусь!
Мы запустили детское
приложение с лекциями,
подкастами и сказками
Открывая Россию: Нижний Новгород
Курс лекций по истории Нижнего Новгорода и подробный путеводитель по самым интересным местам города и области
Как устроен балет
О создании балета рассказывают хореограф, сценограф, художники, солистка и другие авторы «Шахерезады» на музыку Римского-Корсакова в Пермском театре оперы и балета
Железные дороги в Великую Отечественную войну
Аудиоматериалы на основе дневников, интервью и писем очевидцев c комментариями историка
Война
и жизнь
Невоенное на Великой Отечественной войне: повесть «Турдейская Манон Леско» о любви в санитарном поезде, прочитанная Наумом Клейманом, фотохроника солдатской жизни между боями и 9 песен военных лет
Фландрия: искусство, художники и музеи
Представительство Фландрии на Arzamas: видеоэкскурсии по лучшим музеям Бельгии, разборы картин фламандских гениев и первое знакомство с именами и местами, которые заслуживают, чтобы их знали все
Еврейский музей и центр толерантности
Представительство одного из лучших российских музеев — история и культура еврейского народа в видеороликах, артефактах и рассказах
Музыка в затерянных храмах
Путешествие Arzamas в Тверскую область
Подкаст «Перемотка»
Истории, основанные на старых записях из семейных архивов: аудиодневниках, звуковых посланиях или разговорах с близкими, которые сохранились только на пленке
Arzamas на диване
Новогодний марафон: любимые ролики сотрудников Arzamas
Как устроен оркестр
Рассказываем с помощью оркестра musicAeterna и Шестой симфонии Малера
Британская музыка от хора до хардкора
Все главные жанры, понятия и имена британской музыки в разговорах, объяснениях и плейлистах
Марсель Бротарс: как понять концептуалиста по его надгробию
Что значат мидии, скорлупа и пальмы в творчестве бельгийского художника и поэта
Новая Третьяковка
Русское искусство XX века в фильмах, галереях и подкастах
Видеоистория русской культуры за 25 минут
Семь эпох в семи коротких роликах
Русская литература XX века
Шесть курсов Arzamas о главных русских писателях и поэтах XX века, а также материалы о литературе на любой вкус: хрестоматии, словари, самоучители, тесты и игры
Детская комната Arzamas
Как провести время с детьми, чтобы всем было полезно и интересно: книги, музыка, мультфильмы и игры, отобранные экспертами
Аудиоархив Анри Волохонского
Коллекция записей стихов, прозы и воспоминаний одного из самых легендарных поэтов ленинградского андеграунда 1960-х — начала 1970-х годов
История русской культуры
Суперкурс Онлайн-университета Arzamas об отечественной культуре от варягов до рок-концертов
Русский язык от «гой еси» до «лол кек»
Старославянский и сленг, оканье и мат, «ѣ» и «ё», Мефодий и Розенталь — всё, что нужно знать о русском языке и его истории, в видео и подкастах
История России. XVIII век
Игры и другие материалы для школьников с методическими комментариями для учителей
Университет Arzamas. Запад и Восток: история культур
Весь мир в 20 лекциях: от китайской поэзии до Французской революции
Что такое античность
Всё, что нужно знать о Древней Греции и Риме, в двух коротких видео и семи лекциях
Как понять Россию
История России в шпаргалках, играх и странных предметах
Каникулы на Arzamas
Новогодняя игра, любимые лекции редакции и лучшие материалы 2016 года — проводим каникулы вместе
Русское искусство XX века
От Дягилева до Павленского — всё, что должен знать каждый, разложено по полочкам в лекциях и видео
Европейский университет в Санкт-Петербурге
Один из лучших вузов страны открывает представительство на Arzamas — для всех желающих
Пушкинский
музей
Игра со старыми мастерами,
разбор импрессионистов
и состязание древностей
Стикеры Arzamas
Картинки для чатов, проверенные веками
200 лет «Арзамасу»
Как дружеское общество литераторов навсегда изменило русскую культуру и историю
XX век в курсах Arzamas
1901–1991: события, факты, цитаты
Август
Лучшие игры, шпаргалки, интервью и другие материалы из архивов Arzamas — и то, чего еще никто не видел
Идеальный телевизор
Лекции, монологи и воспоминания замечательных людей
Русская классика. Начало
Четыре легендарных московских учителя литературы рассказывают о своих любимых произведениях из школьной программы
Лекции
13 минут
1/3

«Тайная история» Прокопия Кесарийского

Как придворный историк написал скандальный памфлет на Юстиниана и его жену и как филологам пришлось отстаивать его подлинность перед поклонниками императора

Читает Сергей Иванов

Как придворный историк написал скандальный памфлет на Юстиниана и его жену и как филологам пришлось отстаивать его подлинность перед поклонниками императора

14 минут
2/3

«Записка готского топарха»

Как немецко-французский византинист за русские деньги фальсифицировал древнерусскую историю, как у него проснулась совесть и как его разоблачили

Читает Сергей Иванов

Как немецко-французский византинист за русские деньги фальсифицировал древнерусскую историю, как у него проснулась совесть и как его разоблачили

15 минут
3/3

«Слово о полку Игореве» и «Велесова книга»

Как не признавали древнерусский шедевр и прославили безграмотную подделку, почему ученые проиграли конспирологам и при чем тут советская власть

Читает Сергей Иванов

Как не признавали древнерусский шедевр и прославили безграмотную подделку, почему ученые проиграли конспирологам и при чем тут советская власть

Материалы
Зачем фальсифицируют историю
Объясняет историк Иван Курилла
Фейк или нет?
Тест на историческую доверчивость
Сергей Иванов: «Гуманитарная наука все переоткрывает»
Недоказанные (пока) подделки
«Тихий Дон», татищевские известия и другие ценности, про которые мы не знаем всей правды
Детектив про «Слово о полку Игореве»
Петербургский филолог Александр Бобров раскрыл похищение шедевра
Почему «Велесова книга» — это фейк
10 причин, почему она не может быть подлинной
Грешная святая императрица
Противоречивое житие Феодоры, жены Юстиниана
Закон Мейера и его нарушитель
Как уникальный ритмический «почерк» помог опознать византийского историка
Прокопий Кесарийский и Михаил Кокшенов
Советский фильм «Русь изначальная» как источник сведений о Византии
Кто подделывал российские древности
Рассказ Александра Лифшица о знаменитых фальсификаторах
Самые таинственные слова в мире
Были ли русичи? Для чего использовали блудорез? Кто такой герцумсролик?
Два века споров о подлинности «Слова о полку Игореве»
От Пушкина до Зализняка: хроника
Жулики и воры в Византии
Криминальная хроника из «Тайной истории» Прокопия Кесарийского
Поддельные русские в ненастоящем Крыму
Знаменитая историческая фальсификация в комментариях
Андрей Зализняк против дилетантов и фальсификаторов
Научно-популярная книга великого лингвиста