Расшифровка Генри Миллер

Как Миллер познает мир при помощи собственной литературы

Автор Андрей Аствацатуров

Генри Миллер — одна из самых неоднозначных фигур американской литера­туры. Он до сих пор остается культовым писателем, при этом не став класси­ком. Это довольно редкий случай, потому что обычно культовые писатели через некоторое время приобре­тают статус классиков, как, например, это произошло с Сэлинджером. С Генри Миллером этого не произо­шло, о нем нет какого-то консенсуса среди ученых, о нем не так мно­го написано, как о дру­гих авторах, и вообще его начали изучать сравнительно недавно. Книги Миллера разрешили в Соединенных Штатах Америки только в 1961 го­­ду — несмотря на то, что первый его роман вышел в 1934-м. В 1967 году появи­лись две книги; потом, в 1990-е годы, вышла биография, но в основном литера­тура о Генри Миллере была мемуарная — о том, каким Миллер был человеком, какой он был замеча­тельный, интерес­ный, талантливый. И это очень важный момент. Почему о Генри Миллере в основном говорили как о личности, нежели как о писа­теле? Конечно, он писатель, но для многих Миллер был интересен прежде всего обаянием своей лично­сти. Нас же больше интересуют его тексты.

Но здесь есть важная проблема, которая заключается в том, что к литературе можно по-разному относиться. А Генри Миллер принадлежал к традиции тех художников, для которых литература была не целью, а именно средством: к линии Эмерсона, Торо, Уолта Уитмена, то есть американских писателей-трансценденталистов, которые не очень любили каче­ствен­ную, профессио­наль­ную литературу. Это не значит, что они сами создавали литературу нека­чествен­ную — напротив, очень качественную, но особую, экспери­мен­таль­ную. Для них целью была жизнь, самовоз­растание, изменение жизни, откры­тость новому опыту. И литература для них была туннелем, ступенью познания. Генри Дэвид Торо познавал мир при помощи литера­туры, это был один из ви­дов опыта. Он где-то гулял, ходил, ставил заборы, изгороди или вспахивал поле — и писал. Все, что меняло его как личность, — ему было интересно. Литература ему была интересна в той мере, в какой она меняла его личность. Если она переставала менять личность, то он переставал этим заниматься. То же самое было с американским эссеистом, поэтом и филосо­фом Ральфом Уолдо Эмерсоном. Генри Миллер принад­лежит ровно к таким фигурам. Он занимался разными делами, но главная цель его — это жизнь. Миллер в первую очередь личность, литература — это как бы побочный продукт его яр­кой и инте­ресной жизни. Хотя, конечно, позиция американских трансценден­талистов в его случае была осложнена влиянием французских сюрреалистов (с ними он был знаком, у них учился и что-то заимствовал) и влиянием романтиков.

Генри Миллер родился в 1891 году на Манхэттене, детство провел в Бруклине. «Just a Brooklyn boy», то есть просто «бруклинская шпана»: он говорил, что так и остался бруклин­ской шпаной. Миллер родился в семье немецких эмигран­тов: его деды по материн­ской и по отцовской линии переселились из Германии в Соединенные Штаты Америки еще в середине XIX века, и семья сохраняла какую-то связь с немецки­ми традициями воспитания. Отец Миллера был типичный немец, любил пиво, жизнь; он владел портновской мастерской, где Миллер некоторое время работал. Это была такая средняя буржуазия. Через некоторое время семья переехала из Южного Бруклина в Уильямсбург, они немножко меняли дислокацию, но в основном все ограничивалось Бруклином, который тогда был еще отдельным городом, а не районом Нью-Йорка, как сейчас.

В Бруклине в основном селились эмигранты. Изначально это были англосаксы, потом — немцы, потом — итальянцы, потом — евреи, китайцы, русские и так далее: это всегда был очень интернациональный город. В этом мультикультур­ном простран­стве и прошло детство Генри Миллера. Он очень хорошо учился в школе, хотя особого трудолюбия за ним замечено не было. Вообще, это был не самый трудолюбивый человек: он всю жизнь делал исключи­тельно то, что хотел, а не то, чего требовали обстоя­тельства. Тем не менее в детстве он был именно таким: очень хорошо учился, все ему очень легко давалось. Хотя впо­след­ствии Миллер очень критиковал образование как тоталитарное, угнетаю­щее личность. Он с детства очень любил читать, и у него сложился целый набор детских книг, которые он перечитывал уже потом, в зрелом возрасте.

Дома у Миллеров была чисто немецкая, лютеранская обстановка: порядок, упорядоченность жизни. Мать — дочь портного — очень аккуратная, и отец сам портной. Родители заметили, что ребенок проявляет интерес к книгам, и очень поощряли этот интерес. Впоследствии они пожалели об этом, потому что увле­чение захватило Генри Миллера и, когда нужно было поступать на службу, он занимался исключи­тельно тем, что читал книги. И даже когда он устроился работать разносчиком телеграмм в Нью-Йорке, его оштрафовали, потому что обнаружили, что он сидит на лавочке и читает роман Джеймса Джойса «Улисс», вместо того чтобы разносить телеграммы. Миллер начал с детской и полудетской литературы, в частно­сти Марка Твена. Но, пожалуй, одним из самых сильных впечатлений от детского чтения для Миллера стал роман Райдера Хаггарда «Она: исто­рия приклю­чения» и его продолже­ние — «Айеша: возвращение Ее». Она будора­жила сознание Миллера и в то же время создала в нем некий стереотип женщины — величествен­ной, сильной, домины, фигу­ры, меняющей воображе­ние и мир, самой являющейся жизнью. С другой стороны, эта книга поразила его невероятным, сверхъесте­ствен­ным ужасом и волшебством. Он полюбил эту, иную реальность и романтическую литера­туру вместе с ней.

Еще важно отметить его музыкальные способности: Миллер был очень музы­­кально одарен (кстати, его первая жена была пианисткой). Музыкальными аллюзиями насыще­ны все его тексты, его интересы в основном располагались в области клас­сической музыки: естественно, как всякий бывший немец, он любил романтическую музыку, любил Бетховена, очень много играл и давал даже некоторое время уроки музыки. Он хорошо чувствовал музыкальность языка, и фонетический строй для него был всегда немаловаж­ным моментом, так же как все его тексты, которые напоминают музыкальные волны.

Итак, Миллер окончил школу и по­сту­пил в Нью-Йоркский городской универ­ситет, достаточно заурядное учебное заведение. Первое время он туда ходил, занимался, но потом ему это надоело и он бросил учебу. Некоторое время Миллер проводит в поисках работы, работает у своего отца, даже в порядке эксперимента выезжает в Чула-Висту (место в Калифорнии), где пытается работать на апельсиновых плантациях. Здесь он подражает своим кумирам: начинает читать, интеллектуально образовываться, занимается самооб­разова­нием. Он понимает, что может сделать это без университета, без помощи. Его любимые юношеские авторы — Генри Торо, Уитмен, Эмерсон. Потом его вкусы начинают меняться. В Калифорнии он встречает Эмму Гольдман, это одна из практи­ков американского анархизма. Гольдман читает лекции как об анар­хизме, так и о литературе, и она пробуждает в нем интерес к философской мысли. Он начинает читать Ницше, Бергсона, теоретиков анархизма, журнал анархистов Liberty — анархизм начинает формировать его созна­ние. Он пони­мает, что нет никакой власти над человеком, что государство — это очень условно. Он начинает читать книги Петра Алексеевича Кропоткина («Взаимная помощь среди животных и людей как двигатель прогресса»), увлекается идеями переустройства мира, и идея взаимопомощи стано­вится очень важной составляющей его жизни. Как известно, Кропоткин говорил о том, что основ­ной инстинкт человека — альтруистический, то есть инстинкт помогать друг другу. Человек становится человеком тогда, когда открывает в себе именно этот инстинкт. Этот анархизм называется mutualism: анархо-коммунизм, противопоставляю­щий себя либера­лизму, примитивному дарвинизму, где все друг друга поедают. Главный стержень эволю­ции — это взаимо­помощь, а отнюдь не борьба за существование и не при­спо­соб­ление к жизни, как казалось многим последователям Дарвина. Миллер наполня­ется этими модными в пролетарских кругах Бруклина идеями.

Через некоторое время он утихоми­ривается, но затем у него проявляется инте­рес к Блаватской, ко всяким оккультным теориям, к антропософии и так далее. Он открывает для себя Ницше, впоследствии откроет и Освальда Шпенглера, и Отто Вейнин­гера, и многих других мыслителей; он очень внимательно читает философские книги.

Довольно рано Миллер женится, от этого брака у него рождается дочь, потом он разведется, когда в одном из дансингов Нью-Йорка встретит Джун Эдит Смит, которая станет персонажем целых пяти его книг — настолько захватит его сознание эта женщина. Это и есть ускользающая, странная сущность, смутный сюрреалисти­ческий объект желания, как бы лишенный облика, некая волна бытия — так он видит Джун Эдит Смит, с которой его связывают очень сильные телесные ощущения. То есть она как бы вводит его в этот эротический интеллектуальный мир, она ему очень соответствует и интеллектуально, и эроти­чески, чего у него не было с первой женой. И, более того, Джун Эдит Смит удается разгадать в Генри Миллере талант. К тому времени он уже пред­принял попытки начать писать тексты. Он подражает социальным амери­кан­ским писателям типа Синклера, Теодора Драйзера, в основ­ном получается не очень хорошо. Первые романы, которые он пишет, еще работая в телеграф­ной компании, — не самые удачные тексты. Впослед­ствии они вольются в какие-то другие — или он вообще не обратит на них внимания.

Еще когда Миллер работает в теле­графной компании, он знакомится с Джун Эдит Смит (она же — Джун Мансфилд). И она, различив в нем талант, говорит ему: давай я буду работать, а ты, дескать, пиши нетленку. И он действительно начинает работать, самообразовы­ваться, а Джун в этот момент зара­батывает деньги, в основном обманывая каких-то богатых клиентов, знако­мых, вымани­вает у них деньги, причем иногда очень большие суммы — чуть ли не четырех-пятизначные, на которые они с Генри Миллером существуют. Миллер ее очень любит и все время терзается ревностью: спит она с ними или не спит. Это, в общем, и состав­ляет проблематику нескольких его романов — невероятная, патологиче­ская страсть к женщине. С одной стороны, ему это все нравилось, он был такой мазохист, с другой стороны — он мучился. В какой-то момент они с Джун открыли тайный клуб, где наливали алкоголь (тогда был как раз период сухого закона в Соединенных Штатах Америки). Однако Миллер оказался не очень хорошим бизнес­меном. Все это закончилось тем, что вместо того, чтобы заниматься делами клуба, он играл там в пинг-понг со своими друзьями. Клуб этот особых доходов не приносил и очень быстро закрылся.

Тем временем Миллер пытается что-то писать, у него возникают какие-то публикации (его первое эссе, «Подре­занные крылья» 1922 года, кстати, было посвящено работе Фридриха Ницше «Антихрист»). Они с Джун нигде не рабо­тают, живут подачками друзей и знакомых, богатых поклонников Джун. В самом конце 20-х годов они приез­жают в Европу — это первое знаком­ство Миллера с Европой. Его восхищает Париж, ему очень нравится Европа, он понимает, что он может состояться только в Европе. Тем временем его отно­шения с Джун ослабляются. Она по-прежнему его любит, но как-то он ей уже не очень нравится: он подавал какие-то надежды, ему уже к сорока, но он пока что ничего не написал, кроме трех папок каких-то достаточно посред­ственных текстов. Кроме того, ситуация осложняется тем, что Джун привела свою любовницу Джин Кронски в дом к Миллеру. Миллер все это вынужден тер­петь; ему, с одной стороны, это нравится, с другой стороны — не очень. Все это он изобразит в своем романе «Сексус». Он находит утешение в чтении книги Отто Вейнингера, которая называется «Пол и характер», книги, в которой утверждается, что женщина — это такая меняющаяся жизнь, что она лишена души, и тому подобные сексистские вещи. Эта книжка окажет на него большое влияние и поможет сформировать особую мифологию женщины.

В 1930 году Миллер переезжает в Париж, ведет там богемный образ жизни, который затем описывает в автобиографическом романе «Тропик Рака». Он ночует на скамей­ках, когда ему негде жить; спит у каких-то богатых индийцев. Но постепенно заводит знакомства, становится достопримечатель­ностью Парижа, общается с парижскими прости­тутками, ходит в бары, зака­зывает еду в ресторане, потом убегает, не распла­тив­шись, — то есть ведет жизнь такого богемного человека. Но тем не менее здесь у него появляются первые знакомые. Это очень интересные фигуры — второе поколе­ние амери­канцев (к первому принадлежали Фрэнсис Скотт Фицджеральд, Дос Пассос, Хемин­гуэй), переехавших в Европу: адвокат Ричард Осборн, писатель Альфред Перле. Через свой круг знакомых он приобщается к европейскому модернизму. Он уже и раньше читал какие-то тексты, Кнута Гамсуна, сейчас же он внима­тельно начинает читать Марселя Пруста, Томаса Элиота, Эзру Паунда, знако­мится с текстами французских сюрреали­стов, с Блезом Сандраром. У него начинается интенсивная внутренняя работа, он дискутирует, обсуждает все, что узнает в своих компаниях.

И тут происходит знакомство, которое меня­ет его жизнь: он зна­комится с Анаис Нин. На сегодняш­ний день для американской культуры она является писателем куда более значи­мым, чем Генри Миллер; издается целый журнал, посвященный Анаис Нин. Кубинка по происхожде­нию, она была женой очень богатого предпринимателя, но при этом их взаимоотношения были лишены буржуазных религиозных стереоти­пов, были вольные взаимоот­ношения. Всю свою жизнь она вела дневник. По сути дела, она стремилась к тому же, к чему стремился Миллер и все модернисты: как научиться говорить от имени своего «я». К этому стремился Торо, Эмерсон, Миллер.

Вот сейчас я говорю от имени своего «я»? Или я говорю от имени знаний, кото­рые в меня вложили посторонние люди? Или я говорю от имени газет, СМИ, радио? Или я ими сформиро­ван? Как мне все это преодолеть, разрушить и научиться говорить от своего «я», как мне приблизиться к своему истоку, что есть «я»? И вот эта попытка прибли­зиться к своему «я», к своей сущности, в том числе и женской, к своей абсолютной телесности, говорить откровенно от имени своего «я», не какими-то заученными словами и фразами — это была задача Анаис Нин. Здесь они с Миллером почувствовали удивительную бли­зость, полюбили друг друга. Анаис ему открыла множество авторов, которые так или иначе ставят вопрос понимания целостности человече­ского «я», пони­мания, что человек — это не только идеи, не только дух или эмоции, это очень сильные телесные импульсы, доэмоциональные, бессознательные. Вот как все это соединить в некое единое целое? Анаис Нин помогала Миллеру деньгами, советами, в какой-то момент они стали любов­никами — правда, впослед­ствии, в середине 1930-х, они расстанутся.

К 1932 году Миллеру удается закон­чить работу над романом «Тропик Рака». Это его безусловный шедевр; возможно, его лучшая книга. Но встает вопрос, кто может это все издать. Владелец издательства «Обелиск Пресс» Джек Каган решает рискнуть и издать Генри Миллера. Каган издавал полуэроти­ческую, полузапрещенную литературу, строго говоря, ad marginem  «По краям» (лат.). литера­туру. Он искал какого-то своего яркого автора, который был бы хедлайнером его издательства. У предприимчивой американки Сильвии Бич, которая тоже жила в Париже, в качестве хедлайнера был, например, Джеймс Джойс. Хотя он не очень хорошо продавался, это был бренд. И вот Каган понял, что Генри Миллер может быть его хедлайнером, и не ошибся. Хотя, конечно, он был при­жимистый человек: «Тропик Рака» он издал только спустя два года, и то на день­­­ги Анаис Нин. Но потом роман довольно неплохо продавался; Миллер предпринял агрессивную рекламу, разослал роман всем круп­ным писателям, попросил отзывы, и они действительно отреагировали очень позитивно. Блез Сандрар написал восторженную рецензию; Джордж Оруэлл даже приехал, обнял Генри Миллера и сказал, что уезжает на испанскую войну воевать за респуб­ликанцев. Миллер его тоже обнял, подарил куртку и пожелал удачи. Альфред Перле утверждает, что если бы Джордж Оруэлл даже сказал, что едет воевать за франки­стов, то Миллер бы так же его обнял, дал бы куртку и пожелал удачи: Миллер был абсолютно деполитизи­рованный, деидеоло­ги­зи­рованный человек и бороться за фантомы не хотел. Даже Вторая мировая война не сильно изменила в этом смысле его позицию. Он все равно был апо­ли­ти­чен; он был абсолютный и закончен­ный гиперин­дивидуалист. Еще Мил­лер получил положительные отзывы от поэта Томаса Стернза Элиота, от Эзры Паунда, от всех этих интересных, ярких, сильных модернистов.

Спустя некоторое время он публикует книгу «Черная весна». Это сборник текстов, которые объединены общей интонацией, общей линией. И завер­шает парижскую трилогию очень сложный философский роман «Тропик Козерога».

Прежде всего эти романы вызывают шок, потому что в них бросаются в глаза элементы непристойного. Действительно, Миллер на долгое время начинает ассоциироваться с эротической, альковной литерату­рой; считается автором своеобраз­ных сексуальных библий, подпольных романов. Они сразу же запре­щены во всех англоязычных странах, ввоз на территорию США этих романов незаконен.

В 1939 году по приглашению своего друга, замечательного писателя Лоуренса Даррелла, Миллер отправ­ляется в Грецию, на остров Корфу. Греция ему страш­но нравится, это рай на земле, вот он наконец-то удаляется из урбани­сти­че­ского Парижа и отправляется в такую природу, где он видит чистую пустоту, где ему кажется, что сейчас выйдут бессмертные олимпийские боги, где золо­той век, где можно ощущать свободу. Год он проводит в абсолютном счастье и безделье. Но при­ближается Вторая мировая война, и посол предпи­сывает всем американцам срочно покинуть Грецию, потому что послед­ствия для них могут быть самыми неожидан­ными. И Миллер возвраща­ется в Соеди­ненные Штаты Америки, где его особо никто не ждет, хотя он уже и известный автор. Но он нищий.

Тогда он берет машину и отправля­ется в путешествие. Результатом этого путе­шествия станет его книга «Аэрокон­дицио­ниро­ванный кошмар», такая резкая критика Америки. В конце концов Миллер оседает на калифор­нийском побе­режье, женится, разводится; у него двое детей; Янина Лепска становится его следующей женой, потом он с ней тоже разведется; потом он женится на Ив Макклюр, потом разведется и с ней. В 1967 году он испытает любовь к японке Хироко Токуде. В это время он будет работать над романами своей новой три­логии — «Сексус», «Плексус» и «Нексус».

В 1961 году под давлением интел­лек­туаль­ной общественности его романы раз­решили к публикации в Соединен­ных Штатах Америки, и Миллер стано­вится из «соломен­ного миллионера» реальным миллионером. То есть у него не то что миллионы, но крупные гонорары, он уже ни в чем не нужда­ется. По сути дела, до сере­дины 1950-х он живет достаточно бедно и как-то ничего с этим делать не хочет, ему неинте­ресно зарабатывать деньги. А с 1961 го­да, когда ему уже за семь­десят, он живет своей бывшей славой и пожинает ее плоды. Он стано­вится куль­товой фигурой, обосновывается в Биг-Суре — это такой небольшой горо­док на калифорнийском побережье, крайне живописный, — к нему стека­ются всякие бездельники, битники, путешественники, чтобы пообщаться, припасть к этой фигуре, к ногам этого гуру. Миллер работает над своей трилогией, он переживает некую популярность.

Потом в Америке начинается феми­низм, и с 70-х годов Миллер начинает вос­приниматься как сексист, как архаическая фигура, как автор, написавший ком­пендиум мужских неврозов и неуверенностей в себе. И можно сказать, что эта вторая волна феминизма погребла Генри Миллера; про него начинают забывать.

В 1978-м его номинируют на Нобе­левскую премию по литературе (ее получает Исаак Башевис Зингер). Он заканчивает работу над трилогией. В конце жизни его подругой становится модель и актриса Бренда Венус; от них сохранилась очень интересная переписка — «Дорогая Бренда». Вообще, Генри Миллер был удивительный писатель: пожалуй, самый заметный, самый сильный его жанр — это «письма к другу». В принципе, вообще американская литературная традиция начинается отнюдь не с художе­ственной прозы, а с за­писок, заметок, дневников кальвинистов, паломников, связанных с человече­ским совершен­ствованием. И проза Миллера уходит еще и в эту религиозную традицию. Правда, если там люди пытаются изжить греховность, то здесь путь обратный, языческий и ницшеанский по боль­шому счету.

Если говорить о мировидении Генри Мил­лера — а оно не сильно менялось на протя­жении его жизни, — это большая сборка разных идей: даосизм, анар­хизм, трансцен­дента­лизм, ницшеанство, бергсонизм, влияние Шпенглера — вот это всё фигуры, которые оказали влияние на Генри Миллера. Как я уже говорил, литература для него была практикой. Герой там проходил те же стадии, что и Миллер, сочиняя эти тексты.

Что из себя представляет по боль­шому счету проблематика текстов Генри Миллера? Если мы вниматель­но посмотрим на его тексты, это как бы сочета­ние разных приемов, что ли, поэтик и практик. Здесь нет единого текстового массива. Это какая-то спонтан­ная, немножко хаотичная проза, в которой, правда, есть свой внутренний порядок. Есть эпизоды, сильно напо­минающие Марселя Пруста с его вязкостью, стремлением показать человече­ские эмоции, связанные с замыслом мироздания. Есть у него и просто желание порассказы­вать анекдоты и потрепаться. Он был очень хороший рассказчик, блестяще рассказывал анекдоты. По сути дела, каждые 40–50 страниц в его романах вы можете обнаружить какие-то короткие истории, ситуативные анекдоты, которые, конечно, кроме всего прочего, имеют очень важный глобальный и символический характер. Все это соседствует с невероятными каталогами.

Миллер ужасно любит этот прием — каталоги. Что такое каталог? Это просто перечисление вещей и пред­метов. У нас тоже есть авторы, которые любили каталоги: например, начало «Медного всадника» Пушкина похоже на длинное перечисление. Николай Васильевич Гоголь (кстати, из рус­ских писателей Миллер очень ценил Гоголя и Досто­евского) был автором таких каталогов. Хорошие каталоги писали Уолт Уитмен, Генри Торо, Джеймс Джойс.

Миллер перечисляет действия, события, вещи. И это чрезвычайно интересно, потому что каталог, во-первых, показывает невероятное разнообразие мира, с одной стороны, с другой стороны — это как бы такие знаки материального мира, которые становятся, условно говоря, немножко слабыми. Когда их много, они начинают ослабляться, и, читая такой текст, ощуща­ешь некую энергию. То есть, условно говоря, это можно сравнить с шашлыком на шампуре, когда вещи являются оболочками какой-то странной энергии, которая в них заклю­чена. Почему эти вещи следуют друг за другом? Ты начинаешь понимать, что здесь какое-то внутреннее движение.

Еще Миллер очень любил сюрреа­листов, его образность невероятно яркая, сюрреалисти­ческая, он был мастером метафор. Вообще, Америка не очень любит метафоры, американ­ские писатели очень аскетичны — как Шервуд Андерсон, например, как Хемингуэй. А Миллер, наоборот, очень избыточен, очень любит метафорику. В этом смысле на него похож Джон Апдайк, хотя это совершенно разные авторы. Но Мил­лер действительно создавал удивительную метафорику, умел соединять несоединимое, заставить разные слова соедини­ться в один удивительный и странный образ, иногда не очень похожий на че­ло­веческий. Почему это возникает? Это возможность мыслить альтернативно, сбивать наработанный принцип восприятия мира. Так же как и фило­софские эссе: Миллер очень часто начинает рассуждать на философские темы, его тексты начинают перерастать в трактаты. Особенно это заметно в его послед­них трилогиях.

О чем вообще эти романы? Если отвлечься от того, что в них слишком много событий, от того, что все очень хаотично изложено, прежде всего в романах Миллера находится персонаж, очень похожий на автора. Собственно говоря, все романы Генри Миллера крайне автобиографичны. (Миллер при этом еще пощадил своих друзей, дав им какие-то другие имена.) Его герой — это герой, который совершенно не похож на психологиче­ского героя, хотя пережи­ваний у него достаточно. Но это совершенно не тот психоло­гический герой, которого мы знаем по романам Достоевского, Толсто­го, Кнута Гамсуна или Пруста. Миллер, наоборот, очень любит пародировать всех перечисленных писателей.

Что происходит с его героем? Как Мил­лер видит космос? Для него реальность представ­ляет собой бестелесный поток вещей, а все вещи являются оболочкой этого потока. Этот поток проникает в зону бессознательного. И вот для чело­века принципиально открыть эту зону бессозна­тельного. Здесь Миллер очень похож на даосца, похож на ницшеанца, на бергсонианца. Это всё идеи станов­ления, изменения, текучести, постоянной метаморфозы. В мирах Миллера нет причинно-следственной связи, здесь есть движение и поток. И задача главного персонажа — достичь истоков своего «я». То есть, условно говоря, углубиться в свое собственное сознание, разрушить все те оболочки, которые мешают ему соприкоснуться с бессознательным, то есть с жизнью. Есть жизнь, есть поток, есть материя, и нужно соприкос­нуться с этим началом, как он говорит, стать доисторическим человеком, стать сатиром, стать каким-то минералом, абсо­лютно лишиться всех своих оболочек. Есть вещи, которые ему в этом помо­гают, как, например, любовь, страсть, от которой тоже нужно в свою очередь очиститься.

Но этого еще недостаточно. Достигнув этой волны, ты должен эту волну осуществить в индивидуальном опыте, в индивидуальном слове. По сути дела, Миллер повторяет здесь идеи работы Фридриха Ницше «Рождение трагедии из духа музыки», где Ницше говорит о том, что есть два состояния: диони­сий­ское, глубинное, доистори­ческое, и аполлоническое, то есть упорядо­ченное. То есть поэт или художник, его личность, разлетается в клочья, вдребезги, он чув­ствует в себе поток бытия, и этот поток бытия он реализует в конкрет­ных индивидуальных образах. Вот это та задача, которую перед собой ставил Генри Миллер. Единственное — в его текстах дионисийского гораздо больше, чем аполлонического; потока музыки, драйва, движения, страсти гораздо больше, чем упорядоченной сюжетности. Вот это, пожалуй, первое, что представляется здесь важным. Герой Ницше вообще себя восприни­мает как танцор, как Дионис. Его текст магматичный, напоминает какую-то первоздан­ную реальность. И очень похож на черновик: когда читаешь «Тропик Рака», погружаешься в обрывочное повество­вание: герой начал говорить — бросил, вдруг его потянули, потащили какие-то образы. Вот этот хаос, бесструктур­ность создают ощущение динамики текста и пробуждают эту динамику в самом человеке. Это какие-то заметки, обрывки, не роман в чистом виде, а некий опыт, облаченный в слова. Генри Миллер изображает из себя певца, танцора, он пишет как бы текст своим собственным телом. Я здоров, я неис­числимо здоров, мое тело абсолютно здорово — вот это здоровье, это значит, что в тебе отсутствует чужое. Чужое — это чужие идеи, чужие эмоции, чужие пережи­вания, то, что есть во всяком человеке. А у него здесь нет ничего чужого, есть все свое. И Миллер часто исследует природу поражения человека как художника. Собственно, его роман «Тропик Козерога» — это очень слож­ный, метафорический и мифологический роман о том, как он не смог стать художником, о том, что его сдерживает, и эта эмоция — эротизм.

Часто мы говорим, что Миллер — непри­стойный автор. Напротив, Миллер всегда терпеть не мог ни эротику, ни порнографию. Как раз секс, изображен­ный секс, вовле­ченность в это, одержимость сексом — это то, что препят­ствует творчеству. То есть его энергия, которую он черпает, — это энергия, которая лежит по ту сторону секса, по ту сто­рону эмоций, которая является более глубокой, чем человеческие пережи­вания, человеческие чувства. По сути дела, Миллер — автор серьезных философских романов о поисках Бога, о поисках своего «я».

«Я глубоко религиозный человек без рели­гии», — скажет Генри Миллер в од­ном из своих мемуарных текстов. То есть совпасть с замыслом, понять свое тело — да. Но тело не должно быть конечной инстанцией, импульсы тела — это биологи­че­ские импульсы. Есть вещи более важные, чем биология. То есть Мил­лер превраща­ется в натура­листического мистика, или мистика-материа­листа, который пытается создать и предложить человечеству новые ценности.

Помимо того что Миллер был писа­те­лем, он еще писал замечательные аква­рели; у него есть цикл «Бессон­ница», при жизни устраивались его аква­рельные выставки, и это тоже состав­ляет часть его наследия. Но, конечно, когда мы чи­таем Миллера, пожалуй, самое интересное — это его пере­писка. Собственно, даже и рома­ны его напо­ми­нают дневники или письма к друзь­ям. Вот в этом жанре он был, пожалуй, самым действи­тельно последователь­ным автором, здесь он добился невероятных успехов.