Расшифровка Торговля в СССР

Карточки и валютные магазины, голод и фасадное изобилие, очереди и черный рынок

Автор Елена Осокина

Читать лекцию о советской торговле — задача, прямо скажем, непростая. Хронологически советский период небольшой, он охватывает немногим более 70 лет, с Октябрьской революции 1917 года, провозгласившей советскую власть, до 1991 года, распада Советского Союза. Иными словами, история советской торговли, как, впрочем, и история самого Советского государства, умещается в пределы человеческой жизни. Однако этот, казалось бы, неболь­шой с исторической точки зрения период включает и Гражданскую войну, и нэп, новую экономическую политику 1920-х годов, и первые пятилетки 1930-х, столь радикально изменившие советскую экономику, и трагедию Второй мировой войны, послевоенное восстановление, относи­тельно благо­получные 60-е и 70-е годы, а затем — новый резкий поворот, перестройку второй половины 80-х.

Время лекции ограничено и не позволяет дать исчерпывающий ответ на все вопросы. Но можно показать динамику развития, нарисовать большую панораму главных изменений.

История советской торговли началась вместе с историей Советского государ­ства, с установления власти большевиков сначала в Петрограде в октябре 1917 года, а затем — и по всей стране в результате победы в Гражданской войне. Именно в годы Гражданской войны и политики военного коммунизма были заложены основные принципы государственного снабжения населения: централизация продовольственных и товарных ресурсов в руках правитель­ственных органов и их централизованное же целевое распределение. Первое достигалось за счет политики разверстки, то есть зачастую насильственной конфи­скации продовольствия у крестьян, а второе — через карточ­ную систему. Те, кому полагались пайки, в основном получали их через лавки потребитель­ской кооперации. Иными словами, советской государ­ствен­ной торговли не было — было насильственное изъятие ресурсов у одних групп населения и их распре­деление в пользу других. 

По сути, новая власть провозгласила государственную монополию на торговлю основными продуктами питания. Такие товары назывались нормированными. Распределять их могли только государственные органы, продавать их в част­ных магазинах и на рынке было запрещено. Это, конечно, не значит, что нор­ми­рованные товары не попадали на вольный рынок, но нарушения карались показательными расстрелами по закону революционного времени. 

Провозглашение государственной продовольственной монополии и центра­лизованное распределение товаров стали результатом как марксистской идеологии, то есть неприятия большевиками вольного рынка, рассадника капитализма, так и тяжелой ситуации в стране, острой нехватки продо­вольствия и товаров. Время было трудное: Первая мировая и Гражданская войны привели к хозяйственной разрухе, гиперинфляции и голоду. И власть, и население боролись за выживание. 

Строго говоря, карточки на дефицитные товары появились в городах еще до того, как большевики взяли власть. Но именно в первые годы советской власти оформился главный принцип государственного снабжения: кормить не всех и даже не тех, кто особенно в этом нуждается, а тех, кто верен или нужен советской власти. Паек был трудовым и классовым. Суть этой политики нашла выражение в двух лозунгах: «Кто не работает, тот не ест» и «Кто не с нами, тот против нас». Значит, и кормить таких не надо. Как сказал Ленин: «Хлеба у нас нет, посадите буржуазию на восьмушку, а если не будет и этого, то совсем не давайте, а пролетариату дайте хлеб». 

Декрет СНК от 30 апреля 1920 года определил три категории на государ­ственном пайковом снабжении. Карточку А получили работники физического труда, карточку Б — лица умственного труда в советских учреждениях, карточку В — занятые на частных предприятиях, не эксплуатирующих наемный труд. Главная проблема, однако, состояла в том, что у государства не было ресурсов, чтобы прокормить даже эти приоритетные группы населения. 

Так, летом 1920 года карточки получили 35 миллионов человек. Для того чтобы выдавать им хотя бы по 400–500 грамм хлеба в день, нужно было заготавливать более пяти миллионов тонн зерна в год, а государство заготавливало немногим более миллиона. Выдачи мясных продуктов, сливочного масла, яиц вообще носили символический характер: в мае 1920 года на Москву — город с населением полтора миллиона человек — выделили только 42 яйца. Масло выдали только однажды, в октябре, и мизерное количество. Даже для группы А пайков было недостаточно, и выдавались они непостоянно. Состав продуктов в них был случайным, а их качество — низким. Люди получали овсяную муку, жмых, которым раньше кормили скот, сельдь, воблу. А те, кто снабжался по низшим категориям или не получил пайка, по словам совре­менника, угасали от «умеренности»  С. А. Павлюченков. Военный коммунизм в России: власть и массы. М., 1997., то есть были обречены на голодную смерть. 

Если советской государственной торговли, по сути, не было, а пайковое распре­деление было скудным и крайне политизированным, то как же выживали люди? Основным занятием населения стало мешочничество. Толпы людей с мешками штурмовали поезда, рыскали по стране в поисках продовольствия. Это было прибыльное, но опасное занятие. На дорогах стояли заградительные отряды, которые изымали продукты, закупленные выше разрешенной нормы, и расстреливали спекулянтов. Писатель Александр Куприн, переживший голод в Гатчине, справедливо сказал: «Памятник мешочнику, спасшему в Граждан­скую войну многие тысячи жизней городского и сельского населения. Памятник ему!» 

Правительство было вынуждено в некоторой мере восстановить частную торговлю. Разрешили свободную мелочную торговлю ненормированными продуктами, а также торговлю изделиями кустарного производства и загра­ничными товарами. Однако в ассортимент частных мелких лавчонок сразу же пролезли и запрещенные к продаже нормированные продукты. 

Но главное, в стране существовал огромный вольный рынок. Советская власть считала его спекулятивным из-за дороговизны, но приходилось мириться с его существованием. Вольный рынок спасал население. Там торговали не только мешочники, перекупщики, кустари и крестьяне, но и рабочие, которым час­тенько выдавали зарплату изделиями их производства. На рынке торговали и советские учреждения, и государственные предприятия, выживавшие за счет бартера и продажи своих ресурсов. 

Благодаря вольному рынку крестьяне, отказывавшиеся брать за свои продукты никому не нужные бумажные деньги, в годы военного коммунизма накопили золотые царские монеты и иностранную валюту, которую позже, во время массового голода 1932–1933 годов, снесли в валютные магазины Торгсина. Неверно думать, как пишет историк Сергей Павлюченков в книге «Военный коммунизм в России», что на рынке торговали только «старушки, продающие последнее имущество на хлеб… безработные интеллигенты, торгующие с лотка довоенными серными спичками». На рынке можно было купить все, включая машины, станки, бумагу и прочую продукцию национализированных совет­ских предприятий. А в те дни, когда Красная армия терпела поражения в Гра­жданской войне и отступала под натиском белых, на рынке в надежде, что вернется старый режим, люди покупали у бывших владельцев национали­зирован­ное имущество: квартиры, имения и даже фабрики.

Закончилась Гражданская война, большевики победили. Страну нужно было поднимать из разрухи, но продразверстка и скудное пайковое распределение, которые составляли основу военного коммунизма, были плохими стимулами к труду. Люди не видели смысла работать в ситуации, когда все отбирают, а взамен ничего не дают.

К тому же происходили опасные для советской власти социальные процессы. Голодные рабочие бежали из городов в деревню, поближе к кормилице-земле. Численность рабочего класса за годы Гражданской войны сократилась вдвое, а ведь именно рабочие составляли социальную опору советской власти. Кре­стьяне и в годы войны сопротивлялись политике продразверстки, а с оконча­нием войны начались массовые крестьянские восстания. В армии, где солда­тами были крестьянские сыны, тоже было неспокойно.

Для того чтобы удержаться у власти, нужно было изменить внутреннюю политику. И на смену военному коммунизму в 1921 году пришла новая экономическая политика, нэп. Были отменены карточки на продукты и товары и продразверстка — взамен крестьяне стали платить фиксированные налоги. 

Но главное — частный капитал был официально допущен в экономику страны. Именно частные инициатива и капитал привели к быстрым изменениям к лучшему. Люди вновь увидели смысл работать и зарабатывать деньги. Ранее национализированные мелкие предприятия переходили в частную собствен­ность. Открывались многочисленные частные магазинчики, лавки, кафе, рестораны. С отменой продразверстки у крестьян начали копиться продо­вольственные запасы. Жизнь бурлила и преображалась. 

Вот впечатления американца Арманда Хаммера, который благодаря комму­нистическим связям своего отца получил концессии в Советской России  Арманд Хаммер (1898–1990) — американский предприниматель и коллекционер искусства, вел постоянную торговлю с СССР, а в числе его предприятий на территории страны была, например, фабрика по производству карандашей. Известно также, что у Хаммера было письмо, компрометирующее Ленина, которое пытались получить за счет этого сотрудничества и подарков, в том числе произведений искусства.. Он пишет:

«Август 1921 года приближался к концу, когда я возвратился в Москву. Я отсутствовал немногим более месяца, но не мог поверить своим глазам. Неужели это была та самая нищая, грязная, унылая Москва, что я покинул месяц назад? Теперь улицы, которые были пустынны, заполнились людьми. Все куда-то спешили, лица были полны энергии и устремленности. Повсюду рабочие отдирали доски, которыми были заколочены фасады зданий, стеклили окна, штукатурили и красили стены. Загруженные до верху повозки везли товары в магазины». 

Ритм того времени передают и стихи Владимира Маяковского:

Конечно, не стоит идеализировать нэп. Однако следует признать, что во время нэпа голод стране не угрожал. Относительное и хрупкое благополучие нэпа держалось главным образом на плечах крестьян. Крестьяне, которые состав­ляли более 80 % населения страны, кормили себя сами. Сельская торговля не баловала изобилием и была лишь дополнением к хозяйству. Если крестья­нин шел в сельскую лавку, то не за хлебом и мясом — он покупал там то, что не мог произвести сам: соль, спички, мыло, керосин, ситец. 

Благополучие крестьянского хозяйства являлось и залогом благополучия города. Крестьянский рынок, который существовал в каждом городе и местечке, был главным источником снабжения горожан. Товар поступал от зажиточных крестьян и середняков, которые либо продавали его загото­вителям — частным, государственным и кооперативным, — либо торговали сами. За годы нэпа на основе крестьянской торговли сложилась сложная система связей, составлявших межрайонный товарооборот. Именно благодаря крестьянскому хозяйству и рынку в период нэпа не было серьезных проблем с продовольствием.

В благополучии нэпа немалую роль играло частное предпринимательство на заготовительном рынке. Частник был мобилен, забирался в глухие уголки, скупая продукцию, перебрасывал ее на рынки отдаленных районов, перепро­давал мелким рыночным торговцам, владельцам ларьков, палаток, ресторанов, чайных, кафе, снабжал кустарей, занимавшихся промыслами, делал запасы, дожидаясь более выгодных условий продажи. 

Но особенно важную роль в период нэпа частник играл в торговле. Каза­лось бы, на частную патентованную торговлю приходилась всего лишь одна четверть розничного товарооборота страны, если не считать рыночной крестьянской торговли. Однако в розничной торговле частникам принад­лежало 75 % магазинов. Это значит, что частная торговля была мелкой и распыленной, в отличие от государственной, сконцентрированной в мага­зинах крупных промышленных центров. Она велась в многочисленных ларьках, палатках и вразнос по всей стране. Через эту торговую сеть продавалась не только продукция частного производства, но и продукция госпредприятий. Личная выгода была главным мотивом в деятельности частника, но именно она обеспечивала быстроту передвижения, эффективность, высокую сохранность товаров. 

Важность частников для торговли выглядит бесспорной на фоне слабого развития государственной промышленности. В конце 1920-х государство в год производило на человека всего лишь пять килограмм мяса и рыбы, восемь килограмм сахара, 12 килограмм молочных продуктов, полкило сливочного и три литра растительного масла, меньше одной банки консервов, меньше одного ботинка на человека, один носок или чулок, а также одну пару белья на 20 человек.

Да и государственная торговля была развита слабо. Государственные магазины в крупных городах специализировались на продаже винно-водочных изделий, мехов, товаров производственно-технического назначения, книг. Ассортимент госторговли не включал товары первой необходимости. В 1920-е годы госу­дарство фактически превратило кооперативную торговлю в канал государ­ственного снабжения населения. Через кооперацию продавалось 80 % продукции государственной промышленности. 

Рассказ о нэпе позволяет сделать важные выводы. Продовольственное благополучие покоилось на крестьянских рынках и самообеспечении, частном производстве и частной городской торговле. Уберите все это из системы снабжения — что останется? Слабо развитая государственная промышлен­ность, не способная обеспечить минимальные потребности населения, да скудная торговая сеть госторговли и кооперации, сконцентрированная в крупных городах. Развал частного сектора нэпа грозил катастрофой, но именно это и произошло. 

В конце 1920-х годов в СССР началась форсированная индустриализация, то есть создание крупной тяжелой и военной промышленности. Она осуще­ствлялась за счет уничтожения частного производства и частной торговли в городах и коллективизации в деревнях: индивидуальные крестьянские хозяйства насильственно объединяли в коллективные — колхозы. По стране прошли массовые репрессии против крестьян и частных производителей и торговцев. В 1931 году частная патентованная торговля была запрещена. 

Развал частной торговли и крестьянского рынка привел к глубочайшему социально-экономическому кризису. Вновь обострился товарный дефицит. Цены росли как на дрожжах, галопировала инфляция, среди населения началась паника. Председатель Госбанка Георгий Пятаков доносил: 

«Мануфактура по двойным ценам до середины марта [1930 года] шла очень туго. После этого, в особенно в мае и июне, она расхватана вся. Из продажи исчез шелк; расхватывают примуса, швейные машины и т. п. Из Нижнего Новгорода, из Чернигова пишут, что крестьяне в стремлении сбыть бумажные деньги покупают все, что попадает под руку. Характерно сообщение из Харькова о том, что там в короткий срок был совершенно раскуплен магазин антикварных вещей». 

А вот слова наркома торговли Анастаса Микояна: «Отвернули голову частнику. Частник с рынка свертывается и уходит в подполье, в фиктивные кооперативы, а государственные органы не готовы его заменить». Страна вернулась к мето­дам продразверстки, то есть мобилизации ресурсов посредством насильствен­ных государственных заготовок, и пайковому распределению. Карточки стихийно распространялись в регионах с 1927 года, а в 1931 году была введена всесоюзная карточная система на основные продукты питания и товары. В отличие от начала 1920-х — периода Гражданской войны и военного коммунизма, — теперь карточки были введены в мирное время, и оставались они довольно долго — до середины 1930-х годов.

Снова продавца заменил резчик, чьей задачей было быстро нарезать пайки. Вместо магазинов появились ЗР (закрытые распределители), ЗРК (закрытые рабочие кооперативы), ОРС (отделы рабочего снабжения) и, конечно, спец­распределители советской элиты. В закрытых распределителях покупать могли только прикрепленные люди. Чужаки попадали туда лишь по знакомству или за взятку. 

Советское руководство по-прежнему рассматривало торговлю как инструмент целевого распределения и орудие осуществления своей политики. Пайки получили только те, кто трудился на государственных предприятиях и учре­ждениях, а также их иждивенцы. Без карточек остались лишенные полити­ческих прав, так называемые лишенцы, и крестьяне, составлявшие более 80 % населения страны. Крестьяне должны были снабжаться из скудных колхозных ресурсов. Растущие госзаготовки, которые выгребали все из колхозных закро­мов, и плохое сельское снабжение вкупе с двумя неурожайными годами при­вели к массовому голоду в деревне в 1932–1933 годах. По разным подсчетам, в те годы от голода умерло от 3,5 до 7 миллионов человек. 

Государственное распределение товаров отличал крайний индустриальный прагматизм. «Где вы живете?», «На каком предприятии работаете?» — такие вопросы следовало задать рабочему или служащему, чтобы составить пред­ставление об условиях их пайкового снабжения. Государство разделило города и предприятия на промышленные и непромышленные. Лучшие нормы полу­чили те, кто был непосредственно занят на индустриальном производстве или строительстве, и те, кто жил в крупных промышленных городах, прежде всего в столице. Население Москвы составляло не более 2 % населения страны, но в 1932 году она получила около пятой части всего государственного фонда мяса, рыбы, муки, крупы, маргарина, предназначенного для снабжения городов СССР. Ленинград получил чуть меньше. Москва и Ленинград оттягивали львиную долю товаров, предназначенных для городского снабжения. 

Из-за скудости ресурсов государственное пайковое снабжение создавало иерархию бедности. Привилегии индустриального авангарда зачастую были иллюзорными. Так, например, американский инженер Джозеф Томсон, кото­рый работал в Свердловске  Ныне Екатеринбург., вспоминает, что единственным преимуществом в питании рабочих-ударников по сравнению с другими рабочими была тарелка горячих постных щей, которую они получали сразу же при перевыполнении нормы. 

А летом 1932 года в Ивановской области рабочие неиндустриальных произ­водств получили по карточкам только сахар, рабочие ведущих промышленных предприятий кроме сахара получили мясо, рыбу и крупу. Но семье индустри­ального рабочего, состоявшей как минимум из трех-четырех человек, на месяц выдали только один килограмм крупы, полкило мяса и полтора килограмма рыбы — этого было достаточно всего лишь на несколько дней. 

Хорошо власть обеспечивала только себя. Спецснабжение элиты появилось в стране еще в годы Гражданской войны, но в то время условия были очень скромными. В 1930-е годы оно значительно улучшилось. Вот пример пайка, который получали летом голодного 1932 года люди, жившие в Доме правительства — знаменитом Доме на набережной в Москве. Месячный паек включал четыре килограмма мяса и четыре килограмма колбасы, полтора килограмма сливочного и два литра расти­тельного масла, шесть килограмм свежей рыбы и две сельди, по три кило­грамма сахара и муки, столько же различных круп, восемь банок консервов, 20 яиц, два килограмма сыра и — внимание — килограмм кетовой икры, не считая печеного хлеба (800 грамм в день) и молока (один литр в день). А также 50 грамм чая, 1200 папирос, два куска мыла. 

В период карточной системы первой половины 1930-х городское население жило впроголодь, а крестьяне умирали от голода. Государство фактически призналось, что не может обеспечить население, призвав людей самим поза­ботиться о себе. Правительство рекомендовало, говоря языком документов того времени, создавать огородные кольца вокруг городов, строить «Днепро­строи капустного производства» и «Магнитострои птичьих инкубаторов», осваивать прудовое хозяйство на основе «мирного содружества и сожительства зеркального карпа, и гуся, и утки». 

Людей спасали подсобные хозяйства и рынок. Правительство стало стиму­лировать развитие рынка в голодном 1932 году, но рыночные цены кусались. В период голода муку на рынке продавали блюдцами, картофель — поштучно. Хотя рынок официально назывался колхозным, на деле главными продавцами всегда были крестьяне, которые привозили продукцию, выращенную на своих небольших приусадебных участках. 

Кроме колхозного рынка в период карточной системы первой половины 1930-х советские люди могли покупать товары в магазинах Торгсина — Всесоюзного объединения по торговле с иностранцами на территории СССР. Но платить в торг­сине нужно было иностранной валютой или изделиями из драгоценных метал­лов и камней. Знаменитым стало описание великолепного торгсина на Смоленской площади из «Мастера и Маргариты»: «жирная плачущая розо­вая лососина», бочки «сельди керченской отборной», пирамиды из мандари­нов, шоколадная Эйфелева башня, «сотни штук ситцу богатейших расцветок», «штабеля коробок с обувью» — таким увидели торгсин булгаковские герои. 

Однако большинство торгсинов в стране были лишены этого великолепия. Основными товарами там были обычные, но бесценные в период голода мука, крупа и сахар. В голодные годы первых пятилеток люди принесли в Торгсин почти 100 тонн чистого золота, и он стал одним из основных источников валютного финансирования советской индустриализации. 

После рекордного урожая 1934 года, в январе 1935-го в СССР отменили карточки на хлеб, а затем и на другие продукты питания и товары. «Жить стало лучше, товарищи, жить стало веселее!» — сказал Сталин. Народ поправил его: «Жить стало легче». На месте закрытых распределителей открывались мага­зины, доступные для всех. Образцовые универмаги, фирменные магазины тканей, одежды, обуви, посуды, электротоваров, специализированные продо­вольственные магазины — «Бакалея», «Молоко», «Гастроном» — стали приметами нового времени. Процветал крестьянский рынок. 

В этой новой жизни облик процветающего гражданина становился символом процветающей страны. Государство стало прививать вкус к хорошим вещам и веселому досугу. Мосторг продавал вечерние платья и смокинги, можно было вызвать такси по телефону, появилось больше личных автомобилей, вырос спрос на услуги косметологов, в городах открывались парфюмерные и цветоч­ные магазины. Страна вступала в новый период — по официальной термино­логии, период свободной торговли. 

С ней связывались большие надежды. Люди, уставшие от голода и бестоварья карточной системы, мечтали о заполненных товарами магазинах. Политбюро рассчитывало с помощью свободной торговли оздоровить экономику страны, ликвидировать дефицит госбюджета, остановить денежные эмиссии, создать стимулы к труду. 

Сбылись ли эти надежды? Насколько свободной была провозглашенная свободная торговля? Следует ответить на этот вопрос сразу: свободной торговли не получилось. Правительство проводило торговую реформу не за счет расширения рыночной свободы, а за счет перераспределения государственных ресурсов. Пределы частного предпринимательства и торговли остались все те же: индивидуальное кустарное производство, мелочная и кол­хозная торговля, небольшое личное крестьянское подсобное хозяйство. Руко­водство страны действительно хотело вырваться из порочного круга дефицита товаров и госбюджета, но не хотело менять основ советской экономики. Моно­польным производителем в стране по-прежнему оставалась государственная промышленность, а приоритетными областями — развитие тяжелой и военной индустрии. 

Острый дефицит товаров сохранился, а накануне Великой Отечественной войны обострился, в то время как денежные доходы населения при искусствен­ной стабильности цен быстро росли. Государственная торговая сеть оставалась недостаточной для огромной страны и все так же концентрировалась в городах. В последние годы третьей пятилетки, накануне войны, на каждые 10 тысяч человек населения приходился всего лишь 21 магазин — это всего на три мага­зина больше, чем в период карточной системы. В основном это были мелкие предприятия. Специализированных магазинов, появление которых ознаме­новало наступление эры открытой торговли, были единицы. В 1940 году насчитывался лишь один мясорыбный или плодоовощной магазин на два города или городских поселка, один магазин культтоваров на четыре-пять городов, один специализированный магазин обуви, ткани или швейных изделий на 15–17 городов. 

Товарный дефицит приводил к тому, что в открытой торговле сохранялось нормирование. Совнарком СССР установил нормы отпуска товаров в одни руки. В 1936–1939 годах человек за одну покупку не мог получить больше двух килограмм мяса, колбасы, хлеба, макарон, крупы, сахара, трех килограмм рыбы, полкило масла и маргарина, 100 грамм чая, 200 папирос, 2 кусков хозяйственного мыла, пол-литра керосина. В 1940 году в связи с ухудшением продовольственной обстановки в стране нормы отпуска в одни руки были снижены. Кроме того, стали нормироваться товары, которые ранее продавались без ограничения.

Кроме этих официально установленных правительством норм существовали и неофициальные. Продавцы и люди, стоявшие в очередях, сами вводили их, выкрикивая: «Больше килограмма в руки не давать!», «Отпускать не больше пяти метров в руки!» Дважды за короткий период предвоенной открытой торговли, во время кризисов снабжения 1936–1937 и 1939–1941 годов, норми­рование стихийно перерастало в неофициальную карточную систему. С помо­щью карточек местные власти старались защитить городского потребителя и в первую очередь рабочих от наплыва в города крестьянского товарного десанта. 

Не избежали люди и локального голода. Так, зимой и весной 1937 года в колхозах Воронежской и Челябинской областей, в Мордовии, Татарской АССР, Республике немцев Поволжья, Курской области, колхозах Украины голодали несколько тысяч семей  Трагедия советской деревни. В 5 т. Т. 5. Кн. 1. М., 2004.
ГДА СБУ. Ф. 16. Оп. 1. Д. 159. Л. 27–29, 35–36, 142–143.. Тысячи человек опухли от недоедания, десятки умерли. В период открытой торговли второй половины 1930-х люди могли избежать ограничений и превысить установленные нормы, покупая товары в разных магазинах, поскольку прикрепления к магазинам не было. Но обход магазинов имел свои пределы. Товар не залеживался на полках — его нужно было искать. Часто приходилось ехать в другой город, стоять в очереди долгие часы, а то и дни. Кроме того, в периоды обострения товарного дефицита местное руководство принимало ограничительные меры: устанавливало контроль за покупками, восстанав­ливало систему закрытых распределителей.

Государственная торговля второй половины 1930-х годов все так же была частью системы центра­лизованного распределения и, как и в период карточной системы первой половины десятилетия, подчинялась индустриальным приоритетам.

Деревня по-прежнему оставалась нелюбимой падчерицей советской торговли. Даже в благополучные годы второй пятилетки на сельскую душу государство выделяло товаров в 4,5 раза меньше, чем на горожанина. Почти половину сельских магазинов составляли мелкие лавочки с мизерным оборотом в 10–25 рублей в день. В них, как правило, работал один продавец, на полках вперемешку лежали съестные товары и нехитрый ширпотреб. Одна такая лавка обслуживала население в радиусе нескольких километров, а более крупный сельский магазин был единственным на 15–20 километров вокруг. Именно поэтому крестьяне составляли постоянный контингент городских очередей. В советское время они ехали в города не только за мануфактурой, одеждой и обувью, но и за хлебом. По московским очередям можно было изучать географию всего Советского Союза.

В связи с подготовкой к мировой войне дефицит товаров и продовольствия обострился. Председатель Совнаркома Вячеслав Молотов 17 сентября 1939 года еще говорил по радио о том, что страна обеспечена всем необходимым и может обойтись без карточной системы снабжения, а люди бросились в магазины. Соль, спички, крупы и другие стратегические продукты были сметены с полок. 

Государственная торговля не справилась даже с напряжением короткой войны с Финляндией зимой 1939–1940 годов. Приведу лишь несколько выдержек из писем людей того времени. Например: «Снова очереди с ночи за жирами, пропал картофель, совсем нет рыбы»  С. Абуладзе — В. М. Молотову. РГАЭ, ф. 7971, оп. 16, д. 77, л. 207–208.. Или: 

«Готовить не из чего. Все магазины пустые, за исключением в небольшом количестве селедка, изредка если появится колбаса, то в драку. Иногда до того давка в магазине, что выносят [людей] в бессознательности»  П. С. Клементьева — И. В. Сталину. Поступило в ЦК ВКЩб 2 февраля, 1940 г. РГАЭ, ф. 7971, оп. 16, д. 77 л. 98, 99. Заверенная копия.. 

А вот одно из многочисленных донесений  Речь идет о донесениях в НКВД. о состоянии торговли в Москве:

«Дзержинский универмаг. Скопление публики началось в 6 часов утра. Толпы располагались на ближайших улицах, трамвайных и автобусных остановках. К 9 часам в очереди находилось около 8 тыс. человек». 

С карточками страна вступила в 1930-е годы — с карточками и очередями и оставляла их, а впереди была большая война. 

Вторая мировая война втянула в сферу государственного регулирования торговли гораздо больше государств, чем Первая. Общегосударственные карточные системы существовали почти во всех воевавших странах. Норми­рование охватило не единичные, как в Первую мировую войну, а все основные продукты питания и товары. Во Франции с учетом особенностей французской кухни были установлены даже нормы на вино. Во всех воевавших государствах нужды армии имели приоритет. Но на Западе у союзников были сильны идеи уравнительного снабжения гражданского населения. 

В Советском Союзе в начале войны открытая торговля сохранялась. Но к февралю 1942 года в связи с резким сокращением производства и огромными потерями товарных ресурсов карточки стали регулировать продажу всех основных продуктов и промтоваров. В то время как в других воюющих государствах все взрослое население объединялось в группу обычных потребителей, получавших равные нормы, в СССР оно делилось. Преиму­щество в снабжении имели рабочие и инженерно-технические работники промышленных предприятий, строек, транспорта. Стратификация снабжения зависела и от важности отраслей народного хозяйства. К первой категории относились работники оборонной, угольной, нефтяной, химической промыш­ленности, металлургии, машиностроения, лесохимических предприятий, транспорта, строек оборонной и тяжелой промышленности. Остальные отрасли вошли во вторую категорию. Даже дети подразделялись на потре­бителей первой и второй категории в зависимости от места работы их роди­телей. Отдельные группы снабжения составляли иждивенцы и служащие. Крестьяне вновь оказались вне карточной системы снабжения.

Таким образом, карточная система в СССР в период Великой Отечественной войны являлась более стратифицированной, чем те, что существовали в других воюющих государствах. 

Интересная деталь: в годы войны государственная продажа водки, как и в начале 1930-х, вновь стала одним из основных источников пополнения госбюджета. Поллитровка, которая в 1940 году стоила 11 рублей 50 копеек, три года спустя по карточкам обходилась в 80 рублей 50 копеек, а в госу­дарственной коммерческой торговле в 1944 году — 250 рублей. Водка обеспечивала шестую часть государственных доходов в 1944–1945 годах. 

В условиях избирательного и крайне недостаточного пайкового снабжения население выживало с помощью проверенных методов: мешочничества, огородов, воровства, спекуляции. Вновь вольный рынок доминировал над государственной системой снабжения. В повести «Тишина» писателя-фронтовика Юрия Бондарева находим колоритное описание одного из московских рынков во время войны. 

«Рынок этот был не что иное, как горькое порождение войны, с ее нехватками, дороговизной, бедностью, продуктовой неустроен­ностью. Здесь шла своя особая жизнь. Разбитные, небритые, ловкие парни, носившие солдатские шинели с чужого плеча, могли сбыть и перепродать что угодно. Здесь из-под полы торговали хлебом и водкой, полученными по норме в магазине, ворованным на базах пенициллином и отрезами, американскими пиджаками и презерва­тивами, трофейными велосипедами и мотоциклами, привезенными из Германии. Здесь торговали модными макинтошами  Макинтош — непромокаемая ткань, названная по имени создателя Чарльза Макинтоша. Макинтошами называли и сшитые из этой ткани плащи., зажигалками иностранных марок, лавровым листом, кустарными на каучуковой подошве полуботинками, немецким средством для ращения волос, часами и поддельными бриллиантами, старыми мехами и фальшивыми справками и дипломами об окончании института любого профиля. Здесь торговали всем, чем можно было торговать, что можно было купить, за что можно было получить деньги, терявшие свою цену».

С окончанием войны началось восстановление торговли. Послевоенный голод 1946–1947 годов, вызванный разрухой и неурожаем, от которого сильнее всех пострадали крестьяне, несколько замедлил этот процесс, но после хорошего нового урожая карточки в декабре 1947 года были отменены. Одновременно с помощью денежной реформы, обмена старых денег на новые, была изъята избыточная масса денежных накоплений населения. К концу войны из 407 ты­сяч довоенных магазинов осталось только 245 тысяч. Оккупированные терри­тории потеряли до 80 % предприятий торговли. 

Задача восстановления торговой сети была выполнена к началу 1950-х годов. Доля водки в продажах упала до довоенных 10–12 %. Вместо водки важным источником пополнения бюджета стала коммерческая продажа хлеба. Вольный рынок в стране сохранялся, но с нормализацией положения государственная торговля стала доминировать над рынком.

Последние годы сталинского правления следует рассматривать как переход от голодных и кризисных довоенных и военных лет, где остро стояла проблема физического выживания, к нормальной советской экономике. Эта нормаль­ность заключалась в том, что в 1960–80-е годы не было серьезных кризисов снабжения и массового голода, благосостояние людей медленно, но неуклонно росло. 

Однако сфера легального частного предпринимательства оставалась крайне узкой. Она по-прежнему была представлена колхозными рынками, крошеч­ными подсобными хозяйствами крестьян и горожан, индивидуальной деятель­ностью кустарей, барахолками и толкучками. Из-за ограничения частной инициативы в советской экономике сохранялся острый товарный дефицит, но характер его изменился. В условиях растущего благополучия люди не рыс­кали в поисках муки и хлеба — они искали модные, красивые и дорогие вещи: мебель, посуду, ковры. Советские очереди за дефицитным ширпотребом стояли не только часами, но и днями, а виртуальные очереди — месяцами и даже годами. Так, годами можно было находиться в очереди за легковой машиной. Люди, стоявшие в виртуальной очереди, приезжали в назначенные дни отмечаться в магазин, там опять отстаивали очередь, а по прибытии товара получали почтовую карточку с приглашением приехать и выкупить товар в положенный срок.

Наличие денег не было достаточным условием для покупки. В условиях, когда полки магазинов были полупустыми, ассортимент — скудным, а товары — низкого качества, покупка превращалась в добывание товаров. Слово «купить» в быту заменялось словом «достать». Короткий вопрос «Где достал?» был многозначен. В ответе на него предполагалось указать не только магазин, куда завезли дефицитный товар, но и то, через каких друзей и знакомых человек смог его получить, сколько часов отстоял в очереди, сколько переплатил за товар, и многое другое. 

Одним из наиболее распространенных способов добычи желанного товара был блат — доступ к дефицитным товарам через родственников или знакомых. Действовал принцип «ты мне — я тебе». Например, ты мне — билеты в Боль­шой театр, а я тебе — финский сервелат. 

Верхом мечтания советского потребителя было попасть в валютные магазины «Березка». Их открыли в 1960-х для того, чтобы советские люди, которые работали за рубежом и получали зарплату в валюте, не тратили ее за границей или на черном рынке, а отдали Советскому государству в обмен на чеки Внешпосылторга. На эти чеки в «Березке» можно было купить импортные товары: бытовую технику, радиотовары, косметику, модную одежду и обувь. «Березка» предназначалась для избранных, но попасть туда мог любой, кто купил чеки у спекулянтов. Некоторые сравнивают «Березку» со сталинским валютным торгсином 1930-х годов, но это сходство поверхностно. Торгсин и его время представляли грандиозную ломку, голодную трагедию миллионов, а «Березка» была фарсом номенклатурного социализма.

Поскольку ограниченность ресурсов у государства и дефицит сохранялись, то в советской торговле, бывало, вводили нормы продажи в одни руки, а то и талоны на товары. Для номенклатуры сохранилась система спецснабжения. Сохранялась и социальная и географическая иерархия государственной торговли. Люди шутили, что правительство решило вопрос снабжения просто: всё посылало в Москву, а оттуда продовольственные десанты и колбасные поезда развозили товар по городам и весям. Спекулянты продолжали играть важную роль в торговле, перераспределяя товарные ресурсы по принципам рыночной экономики, продавая не тем, кого государство считало более важным и нужным, а тем, у кого были деньги. Спекулятивный рынок похорошел: теперь он предлагал не поношенные старые вещи, а богатый ассортимент самых модных и элитных товаров. Росло и число мест, куда проникали частные рыночные операции, которые ранее концентрировались почти исключительно на базарах и толкучках.

Мы проделали огромный путь от революции 1917 года до так называемого развитого социализма 1980-х. Много радостных и трагических событий произошло в это время, но суть советской торговой системы оставалась в целом неизменной. Эту суть составляло централизованное перераспределение ограниченных государственных ресурсов в пользу городов, а внутри городского населения — в пользу занятых в промышленном производстве, и, конечно, советской элиты. В периоды кризисов централизованное государственное снаб­жение приобретало форму карточной, крайне стратифи­цированной системы. При ослаблении же товарного дефицита централизо­ванное распределение освобождалось от крайностей карточного снабжения, приобретая видимость свободной торговли. При новом обострении товарного дефицита свободная торговля проходила через рецидивы карточной системы. 

Еще один важный вывод лекции касается роли рынка в советской торговле. Хотя советская экономика считалась безрыночной, на самом деле рынок — легальный и черный — играл важную роль для советских людей. Эта роль особенно усиливалась в периоды товарных кризисов.

В завершение лекции следует сказать, что торговля была одной из сфер, в которых реформы Михаила Горбачева привели к наиболее существенным и заметным переменам. Разрешение открывать частные производственные и торговые кооперативы привело к бурному развитию легальной частной торговли. Страна покрылась сетью магазинчиков, лавочек, киосков, палаток. Частники продавали свой и привозной товар и через крупные государственные магазины. Более того, огромные дворцы спорта были отданы под рынки. Рынок вновь возобладал над государственной торговлей.