История торговли в России

Расшифровка

В 1416 году власти ганзейского города Ревеля  Современного Таллина, столицы Эстонии. составили для своих послов, отправлявшихся в Новгород, инструкцию, в которой можно найти любопытное свидетельство. Один из пунктов, который предстояло обсудить с новгород­скими властями, звучал так: «Далее говорить о молодых людях, которые находятся в Новгороде, играют в кости, на игорных досках и с женщинами в бане»  Hanserecesse. Abt. 1. Bd. VI. Leipzig, 1889. № 281.. Кем были эти молодые люди и что они делали в Новгороде в начале XV века, помимо того, что развлекались с местными дамами? 

Чтобы ответить на этот вопрос, нам придется поговорить об истории средневековой русской торговли, причем начиная с ее истоков. 

Первое, что мы обсудим, — ранние торговые контакты Древней Руси, которые существовали задолго до монголо-татарского нашествия, с появления Руси, это IX–Х века и далее. Уже в это время немалое значение, а в каком-то смысле и определяющее, имела торговля. Одним из важнейших торговых путей, кото­рые шли через Русь и по которым она торговала, был знаменитый путь «из варяг в греки» — из Скандинавии в Византию. Этот путь самый известный, но далеко не единственный. Не меньшее значение имел Волжский торговый путь, соеди­нявший Русь с Волжской Булгарией, мусульманским государством на Средней Волге, и исламскими странами Востока, а также трансъевропей­ский торго­вый путь, частью которого был маршрут из Среднего Подне­провья, — он шел из Киева в южнонемецкое Подунавье, это территория современных Баварии и Австрии. Позднее в их число вошел Южно-Балтийский торговый путь, связывавший Русь с городами славянского Поморья и Северной Германии.

С самого раннего времени главными русскими экспортными товарами были пушнина и воск — прежде всего именно пушнина, которая очень ценилась на международном рынке. Согласно данным археологических раскопок, на севере Руси даже существовали целые поселения, специализировавшиеся преимущественно на охоте на пушного зверя. Пушной зверь — это и бобры, и соболя, но самым ходовым товаром был мех куницы и белки, который добывали на экспорт. Сначала — в большей степени на Восток, а потом и на Запад по Балтийскому торговому пути, о котором мы еще будем много говорить. 

Известно, что в X–XII веках пушнина, добытая населением северорусских сёл, не в полном объеме изымалась знатью, и само население получало значитель­ные доходы от сбыта этого товара — об этом свидетельствуют последние данные раскопок этих сёл, которые показывают, что там даже была импортная продукция.

Данные о продаже русскими купцами воска содержатся уже в немецком таможенном уставе начала Х века — речь идет о баварском Подунавье, — и это очень ранний период. 

Потребность Запада в русских пушнине и воске понятна: для того времени это вещи первой необходимости. Пушнина — это теплая и прежде всего престиж­ная одежда, а для средневекового общества, которое принято называть феодаль­ным, это было чрезвычайно важно, престиж нужно было демонстри­ровать снаружи. Воск — это в первую очередь свечи, в том числе огромные церковные свечи, на которые требовалось большое количество воска. И то и другое — продукты русского леса. Пушнина — меха пушного зверя, воск — соты диких пчел. 

В это время Русь импортировала разные товары из Византии по Днепровскому пути, то есть по пути из варяг в греки. В XI—XII веках в Киев, а оттуда — в Нов­город везли амфоры, например. Из Византии же импортировали художе­ственные и ювелирные изделия, церковную утварь, приглашались артели архитекторов и художников — тех самых, кто расписывал хорошо известные Софийские соборы в Киеве, Полоцке, Новгороде. 

Из стран Востока возили монетное серебро, дирхемы, потому что своего серебра на Руси не было и для денежного оборота использовали то, что завозилось извне, сначала с Востока, потом с Запада. Также привозили украшения, а позднее — стеклянную, фаянсовую посуду, шелковые ткани. 

Для северо-запада Руси, то есть для Новгорода и округи, большую роль играли связи со Скандинавией, особенно в раннее время. В скандинавских сагах Новгород иногда изображается как центр  То есть столица. всей Руси, хотя это не совсем верно — центром все-таки был Киев. Но на севере знали Новгород, который действительно играл важную роль, поэтому так и воспринимался. 

В одной из саг упоминается некий скандинавский купец Бьёрн, живший, очевидно, в первой половине XII века. Согласно этому тексту, он звался «Меховой Бьёрн, так как он был хольмгардсфари», то есть дословно с древне­скандинавского «ездун в Новгород», потому что он там торговал. Хольмгард — скандинавское название Новгорода. Наличие специального термина для обозначения скандинавских купцов, торговавших с Новгородом, свидетель­ствует о стабильных торговых контактах. Термин «хольмгардсфари» встре­чается и в других сагах. Прозвище же Меховой Бьёрн очень хорошо показывает, что именно торговля пушниной лежала в основе этих торговых контактов. 

Ключевую роль в торговых связях на Балтийском море в Х–XII веках играл остров Готланд в Балтийском море. До конца XII века хозяевами там были скандинавские купцы. Состав купеческой общины, которая заправляла делами на Готланде, изменился, но сначала там действительно заправляли скандинав­ские купцы, и в этот период купцы из Новгорода, судя по некоторым данным, тоже активно участвовали в торговле на Балтике. 

Одно из таких свидетельств сохранилось в Новгородской первой летописи. В 1130 году, когда новгородские купцы шли домой из-за моря с Готланда, затонуло семь ладей — «и сами утонули, и товары, а другие вылезли, но нагие», то есть без ничего. Это печальная история, но тогда же еще одна торговая экспедиция в Данию вернулась без всяких проблем. 

За этими скупыми словами стоит целая картина достаточно развитых коммерческих контактов на Балтике, в которые уже тогда был вовлечен Новгород. Имеются археологические свидетельства о связях Новгорода со славянским Поморьем, современным польским западным Поморьем и Передней Померанией в Германии. В ходе раскопок в древнейших культурных отложениях  Культурный слой — в археологии слой земли, который образовался в ходе деятель­ности человека. Он может содержать древ­ние сооружения, предметы, хозяйственный и строительный мусор. Мощность культур­ного слоя может достигать нескольких десятков метров. Новгорода были обнаружены различные керамические предметы с западнославянскими чертами. Наиболее полно соответствуют новгородскому керамическому материалу памятники Западного Поморья, особенно города Волина в современной Польше. Это, конечно, указывает на связи между двумя регионами.

Немецкий хронист XI века Адам Бременский сообщает, что поморский Волин представляет «весьма оживленное местопребывание варваров и греков, живущих вокруг». Ученые считают, что те самые греки, о которых пишет Адам Бременский, — я напоминаю, что речь идет о Северной Польше и греки из Византии вряд ли могли там быть, — это на самом деле русские, которые, как и греки, были православными, и поэтому немецкий хронист назвал их греками, объединив по конфессиональному принципу. 

В XII веке есть упоминание, скорее всего свидетельствующее о торговых связях Новгорода с другим крупнейшим поморским центром — Щецином, или по-немецки Штеттином. В 1165 году, согласно Новгородской летописи, «поставиши  То есть основали, воздвигли. церковь Святой Троицы шетициницы». Слово «шетициницы», написанное с цоканьем, — это новгородизм. На самом деле должно быть «шетичиничи», они же «шетиничи», — новгородские купцы, которые торговали с Щецином. 

Таким образом, несмотря на то что торговые и рыночные связи не играли такой основополагающей роли в экономике, как сейчас, распространенное представление о том, что в Древней Руси, да и вообще в Средние века, было полное господство натурального хозяйства, то есть хозяйства, основанного на самообеспечении, можно говорить только со значительной долей условности. 

Наличие родной для Северной Руси лещины, лесного ореха, никоим образом не мешало закупать за границей грецкие орехи и, вероятно, миндаль, что тоже показывают археологические раскопки. Несмотря на то что на севере Руси можно найти древесину самых разных сортов, гребни для волос в Новгороде предпочитали делать из самшита, который на севере не растет, — его привозили с Кавказа. 

Теперь поговорим о торговле Новгорода более прицельно. Есть целый ряд причин говорить именно о Новгороде, главной из которых является то, что про него мы просто больше знаем благодаря масштабным раскопкам и данным разнообразных письменных источников из древнерусских городов. Вторая причина — связи Новгорода с Ганзой, о которой я скажу несколько позже. 

Для Новгорода характерно явление, которое не прослеживается у других древнерусских городов, во всяком случае в домонгольское время. А уже тогда в Новгороде возникают купеческие объединения — нечто вроде западноевро­пейских купеческих гильдий. Самым известным из них было так называемое иванское купечество, которое иногда не совсем правильно называется «Иванское сто». Это объединение купцов во главе со старостой — потом старост стало два — вокруг храма Иоанна Предтечи на Опоках. Те, кто был в Новгороде, может представить себе город, разделенный рекой Волхов на две части, два центра властвования. Одна — это Софийская сторона, где находятся детинец, то есть кремль, Софийский собор и владычный двор  Владычный двор в Новгородском детинце включает Грановитую палату, оборонитель­ную стену, различные хозяйственные постройки. Это древнейший средневековый архитектурный комплекс, сохранившийся в России. и где жил архиепископ. Вторая — торговая сторона, где у Николо-Дворищенской церкви собиралось вече и находилось то самое купеческое объединение вокруг церкви Ивана на Опоках. 

Купеческое объединение получает властные полномочия и привилегии. Его члены осуществляли контроль над эталонными весами, мерилами, участвовали в торговом суде и получали за это соответствующие выплаты  Флоря Б.Н. «Иванское» купечество в средневековом Новгороде // Города и веси средневековой Руси. К 60-летию Н.А. Макарова. М., Вологда, 2015. . И позднее купеческие старосты играли очень важную роль в политической и экономи­ческой жизни Новгорода, в частности, участвовали в переговорах с зарубеж­ными партнерами, которые затрагивали интересы новгородских купцов. 

В XII — начале XIII веков существовало еще одно купеческое объединение, представителей которых называли заморскими купцами. Так же как и шетичиничи или позднее купцы-сурожане в Москве, которые не приехали из Сурожа, а, наобо­рот, торговали с ним, эти заморские купцы не приехали из-за моря, а торговали с заморьем, территориями, куда надо было добираться по Балтийскому морю. У них тоже был свой патронатный храм — церковь Святой Параскевы Пятницы на Торгу, то есть на Торговой стороне. Известно, что святая Параскева Пятница была покровительницей торговли не только на Руси, но и во многих других местах. 

Перейдем к разговору о, может быть, самом главном в отношении новгород­ской торговли, то есть о связях с Ганзой. Ганза, или Ганзейский союз, — это объединение городов и купцов главным образом из Северной Германии, но не только. В XIII–XV веках это объединение фактически обладало монопо­лией на торговлю в Балтийском море, в частности с Новгородом, — примерно так же, как на Средиземном море монополией обладали итальянские города-государства, такие как Венеция. Неформально ведущую роль в Ганзейском союзе играл Любек, но были и другие важные центры, например Гамбург. В целом это было равноправное объединение торговых городов и купцов из них. 

Для Новгорода очень важно, что ганзейскими городами стали и крупнейшие центры Ливонии, то есть Прибалтики или Балтии, как сейчас принято говорить. Это прежде всего три крупнейших центра: Ревель, Рига и Дерпт  То есть современный Тарту, или же Юрьев, как его называли на Руси.. Впоследствии именно эти ливонские ганзейские города, самые близкие к Руси по расположению, стали как бы отвечать за отношения с русскими городами вместо Готланда и Любека. 

Существовало два торговых пути: водный — по Балтийскому морю, Финскому заливу, Ладожскому озеру и реке Волхов — и сухопутный, так называемый путь горой, через прибалтийские ливонские земли. 

Главными товарами, которые закупали немецкие купцы в Новгороде, были хорошо известные пушнина и воск. О вывозе высококачественной пушнины, так называемой чистой белки, или шёневерк, в ганзейские города известно с XIII — начала XIV века. В середине XIV века русская пушнина через посред­ство ганзейских купцов проникает в города Фландрии, в частности в хорошо известный торговый центр Брюгге — это, можно сказать, Лондон или Нью-Йорк того времени. О масштабах экспорта пушнины из Новгорода свидетель­ствует, например, тот факт, что в начале XIV века минимальные ежегодные закупки отдельных купцов достигали 5–10 тысяч беличьих шкурок. К концу XIV века экспорт пушнины значительно увеличился. 

В торговле воском Новгород, как предполагается, был скорее транзитным пунктом, поскольку основные регионы добычи воска находились не в Новго­родской земле, а либо в Поволжье, либо в районе Смоленска. Два товара, о которых мы говорили, составляют своего рода нефть и газ того времени для Новгорода. Только примерно во второй половине или к концу существования Новгорода как независимого политического организма начинают экспорти­ровать кожу, которая уже в XVI веке станет очень важной статьей русского экспорта. 

Что касается главных товаров, которые импортировал Новгород, то надо заметить, что большая их часть была не немецкого производства, поскольку ганзейские купцы были посредниками в торговле Европы с Новгородом. Сохранилось даже ганзейское послание в ответ на претензии Новгорода, что вино, которое привезли ганзейские купцы, не надлежащего качества. Ганзей­ские купцы писали, что виноград у них не растет и что им продали, то они и поставили. 

Особое значение в новгородском импорте через ганзейских купцов имели ткани, прежде всего знаменитое сукно из Фландрии, которое производилось на местных мануфактурах. В этот период Новгород ввозил соль, хотя своя соль была и в Руссе, нынешней Старой Руссе, но, видимо, ее не хватало и она уступала по качеству. Импортная соль добывалась главным образом в районе немецкого города Люнебурга. 

Через Новгород ввозились металлы, в частности благородные. Своего серебра на Руси, как я уже говорил, не было, и Новгород выступал монополистом, который снабжал серебром другие русские земли. Серебро нужно было не столько для ювелирных украшений, сколько для денег. Следует отдельно заметить, что мед — не лакомство, а хмельной напиток — был предметом импорта, а не экспорта, как иногда пишут в литературе, в том числе в научной. Еще с конца XII века в Новгород начинает ввозиться керамика из немецких городов  T. Brorsson. Pottery Production in the Novgorod Region: Local Traditions and Foreign Influences // The Archaeology of Medieval Novgorod in Context. Oxford, 2012.. Что касается тканей, то 16 % найденного в ходе археологических раскопок в Новгороде текстиля — это импорт  E. K. Kublo. The Production of Textiles in Novgorod from the 10th to the 14th Centuries // The Archaeology of Medieval Novgorod in Context. Oxford, 2012..

Интенсивная ганзейская торговля не могла не накладывать свой отпечаток на положение дел внутри Новгорода. Я уже говорил, что еще в домонгольское время предметы одежды, сделанные из дорогого импортного шелка, встре­ча­ются в захоронениях не только представителей знати, но и обычного населе­ния, причем даже в сельской местности. Это, по мнению ученых, может свиде­тельствовать о значительной емкости внутреннего рынка. Можно предполо­жить, что позднее, в период уже развитой ганзейской торговли, то есть в XIV–XV веках, постоянный приток колоссальных средств из Западной Европы в Новгород позволял новгородской элите смягчать социальную напряженность в довольно сложно устроенном социально-политическом организме Новгород­ской республики. 

Дело в том, что в XIV–XV веках в Новгороде шел активный процесс привати­зации земли элитой, прежде всего боярами. То есть они покупали землю, которая до этого была государственной, и образовывали на приобретенной земле вотчины. Соответственно, эта земля выходила из-под контроля всего новгородского политического сообщества, новгородского вече. И размер дани, которая раньше распределялись среди всех новгородцев, хотя большая часть и доставалась элите, боярам, очень существенно сократился. Можно предпо­ложить, что в какой-то степени это компенсировалось доходами, которые Новгород и разные слои его населения получали в результате ганзейской торговли. 

Чем это можно подтвердить? Самыми популярными в Новгороде были так называемые поперингские сукна, то есть сукно, которое вывозилось ганзей­скими купцами из фландрского города Поперинге. Это были ходовые и доволь­но дешевые ткани по сравнению с более качественным и дорогим ипским сукном из города Ипр. А это означает, что потребителем импортных тканей была не только знать, но и купцы, зажи­точные ремесленники, то есть  новгородский средний класс. Именно эти группы и составляли основную массу свободного населения Господина Великого Новгорода, управлявшего городом, в то время как в княжествах правили русские князья.

Последняя часть нашего рассказа — это история ганзейской конторы, или ганзейского представительства в Новгороде. Выгодное географическое положение Новгорода на торговом пути, который вел через Балтийское море в Северную Европу и Южную Балтику, способствовало его превращению в центр международной торговли. В XII и первой трети XIII века эта роль усиливается благодаря тому, что представительство Ганзы возникает в самом Новгороде. С начала XII века в Новгороде существует Готский торговый двор, принадлежавший сначала скандинавским купцам с острова Готланд. Впослед­ствии, когда на Балтике появились немецкие купцы, они основали на Готланде колонию, закрепились там, сменили на посту скандинавских купцов и стали арендовать Готский двор в Новгороде, вытеснив оттуда прежних хозяев. В конце XII века было основано второе представитель­ство немецких купцов в Новгороде — уже Немецкий торговый двор, или двор святого Петра, по названию католической церкви Святого Петра при нем. 

Тут нужно сделать некоторую оговорку. Вопреки распространенному заблуждению, Новгород не был ганзейским городом, не был членом Ганзы. Но в каком-то смысле его значение в системе отношений Ганзы с ее парт­нерами было даже более важным, чем членство. Дело в том, что вторая половина XIII — первая половина XIV века — это время формирования Новгородской ганзейской конторы, большого представительства ганзейских купцов в Новгороде. Это была одна из четырех ганзейских контор, которые находились в самых важных торговых центрах Северной Европы; тремя другими были Лондон, Брюгге и Берген в Норвегии. То есть значимость существования ганзейской конторы была велика. 

Ганзейские купцы жили в самой конторе, кроме их общежитий там находились церковь, разные общественные места. В конторе было внутреннее самоуправ­ление. Порядок жизни ганзейских купцов определялся уставом, так называе­мой скрой. Слово «скра» скандинавского происхождения и означает «кожа», потом так стали обозначать книгу и, соответственно, свод законов, устав. 

Надо сказать, что отношения новгородцев с ганзейскими купцами, которых в лучшие времена в городе могло быть 150 и даже 200 единовременно, были разнообразными, иногда — далекими от идиллических. Время от времени возникали конфликты, а иногда и настоящие торговые войны, хотя существо­вал правовой механизм их урегулирования — новгородско-ганзейские дого­воры. Согласно договору 1269 года, разрешаться конфликты должны были так: «если между немцами и новгородцами случится ссора… ссоре нужно положить конец на дворе церкви Святого Иоанна  Той самой церкви Святого Иоанна на Опоках. перед посадником, тысяцким», то есть двумя главными выборными должностными лицами в Новгороде и перед новгородскими купеческими старостам, о которых я уже говорил. 

Но далеко не всегда этот механизм работал эффективно. В некоторых случаях типичными способом давления на противоположную сторону были торговая блокада Новгорода со стороны Ганзы и санкции, эмбарго, арест немецких купцов вместе с их товаром со стороны Новгорода. Широко использовались формально запрещенные акты частного правосудия, то есть аресты иностран­ных купцов, которые проводили не власти, а местные купцы, которые считали, что их обманули. Они сажали своих торговых партнеров в погреб и требовали, чтобы те урегулировали спорные вопросы и заплатили сами или чтобы заплатили за них. 

Такие конфликты могли разрешаться в ходе переговоров, иногда длительных, которые заканчивались заключением договоров между властями Новгорода и ганзейских городов. Таких договоров сохранилось довольно много, как и связанной с ними корреспонденции новгородской ганзейской конторы: и с новгородскими властями, и друг с другом, и с ливонскими ганзейскими городами, и с Любеком. Учитывая, что новгородский архив того времени был утрачен, эта корреспонденция и материалы — ценнейший источник по истории Новгорода. К ним относятся сотни, возможно, даже тысячи документов из архивов прежде всего Ревеля и Риги, в меньшей степени — Любека. 

До недавнего времени они редко использовались в русской историографии, потому что подавляющее большинство из них написаны на средненижне­немецком языке, который мало кто знает. В ближайшее время должно выйти издание оригиналов новгородско-ганзейской переписки за 1392–1409 годы и переводов под моей редакцией. Как любой ученый, я патриот своих источников, но, с моей точки зрения, значимость этих документов все же не меньше, чем значимость знаменитых новгородских берестяных грамот. 

Сами правила торговли, надо сказать, были довольно примитивными. В част­ности, разрешалась только купля-продажа в одном месте в установ­ленное время за наличный расчет. Что это был за наличный расчет? В условиях господства меновой торговли чаще всего это был обмен одного товара на дру­гой, новгородцы обменивали свой товар на товар с немецкого двора. В деньгах, новгородских гривнах, а потом — рублях устанавливались только эквивалент­ные количества товаров каждой стороны, то есть деньги выступали в качестве счетной единицы. 

Инициатором запрета торговли в кредит, на средненижненемецком Borch, была Ганза. Мотивировалось это стремлением избежать переплаты, обмана, а также возможных претензий по этому поводу со стороны новгородцев. Тем не менее эти запреты периодически нарушались, придумывали обходные маневры: допустим, что-то продавалось в Новгороде под обязательство позже продать новгородским купцам эквивалентный товар, например, в Дерпте.

Снаружи история новгородско-ганзейских отношений в XV веке — это история торговых конфликтов и их разрешения с помощью переговоров и соглашений. Но известно, что good news is no news  Отсутствие новостей — хорошая новость., то есть в источники, как правило, попа­дают конфликтные ситуации. И проблемы действительно были, в основ­ном они возникали из-за обвинений в фальсификации товаров и недоста­точ­ном их качестве. Новгородцы предъявляли обвинения в укорачивании тканей: договаривались об одной длине так называемого постава, то есть куска ткани, а привезли короткие куски. Или с ганзейской стороны могли недолить мед — требовали «долива пива» после отстоя пены. Более того, в 2021 году мне показы­вали найденную археологами крышку от пивной или винной бочки с дыркой, чтобы можно было ткнуть туда пальцем и проверить, доходит ли жидкость до нужной высоты. 

И новгородцы, естественно, не отставали — например, искусственно увели­чивали вес воска, подкладывая в него камни и другие посторонние предметы. В 1416 году произошел показательный случай, который я называю «история о новгородском булыжнике». В фландрийский город Брюгге через ганзейских купцов поступила партия новгородского воска, в которой неожиданно обна­ру­жили булыжник с привязанными к нему кирпичами и веслом весом более чем 76 фунтов  1 фунт — 409,5 г. — выражаясь криминальным языком, куклу. Потом была долгая переписка, чтобы выяснить, что произошло — очевидно, сделали это в Новгороде. 

Особо острый характер имел конфликт, который начался в 20-е годы XV века из-за ограбления и избиения новгородских купцов у побережья современной Эстонии. В ответ в Новгороде в начале 1425 года арестовали всех ганзейских купцов. Конфликт достиг такого ожесточения, что из 150 запертых на торговых дворах и лишенных свободного доступа к продовольствию ганзейских купцов 36 человек погибло в результате разразившегося в Новгороде мора, и новго­родцы при этом угрожали расправиться со всеми. 

Ганзейские купцы в ужасе писали властям Дерпта, что новгородцы «целых 5 дней каждый день проводили одно вече или два… так что иногда стояли вплоть до послеобеденного времени, и прибегали на двор, как… собаки; если одни хотели нас сварить, а другие — поджарить…» 

Чтобы спасти своих купцов, Ганза была даже вынуждена обращаться за по­мощью к королю Дании Эрику VII и могущественнейшему великому князю Литовскому того времени Витовту. А окончательно конфликт был разрешен при посредничестве новгородского архиепископа Евфимия I, который заступился за несчастных немецких купцов. 

Мы начали разговор с курьезного эпизода, говорящего о не очень полит­корректном пове­дении неких молодых людей в бане. Раскрою секрет: речь идет о немецкой ганзейской общине купцов в Новгороде. Молодые люди — это будущие купцы, которые там стажировались. Ганза устраивала подобные практики, чтобы они учились торговле, может быть, языку и местным обычаям. Ездили люди бессе­мейные, и в связи с этим у них возникали опреде­ленные проблемы. В Новго­роде они ходили в баню, общались с местными дамами, играли в азартные игры — все это было запрещено, но любой историк знает, что самое лучшее свидетельство в пользу того, что что-то происходило все время, — это повторяющийся запрет, а подобные запреты повторялись регулярно. 

Но на самом деле это кое-что говорит о черной легенде, сложившейся в историографии второй половины XIX — первой половины ХХ века, про новгородско-ганзейские отношения. Согласно ей, это история сплошного непонимания и конфликтов, но если посмотреть не на прямой смысл источ­ников, а на то, что стоит за ними, то мы увидим неформальные контакты, в том числе дружественные.

Выгода торговли как для Ганзы, так и для Новгорода в конечном счете перевешивала все конфликтные ситуации, которые, несмотря на весь накал страстей, неизменно разрешались переговорами и заключением соглашений. И думается, что совершенно неслучайно Грановитая палата — она есть не только в Московском кремле, но и в Новгородском — была построена в XV веке немецкими архитекторами в стиле, очень напоминающем северо­германскую кирпичную готику. Всем рекомендую съездить туда и убедиться самим.

И характерно, что конфессиональные расхождения при этом отходили на второй план. Ганзейские купцы-католики спокойно просили и принимали благословение у православного новгородского архиерея, о чем говорится в упомянутых мною ганзейских документах. 

Закончить, к сожалению, придется на несколько печальной ноте. После присоединения Новгорода к Москве деятельность двора Святого Петра приостановили, в 1487 году вновь возобновили, но в ноябре 1494 года ганзейское подворье было закрыто. Оно было снова открыто при Василии III, в 1514 году, но уже никогда не имело такого значения, как в эпоху независи­мости Новгорода. Тем не менее история новгородско-ганзейской торговли в самых разных отношениях является ярчайшей страницей истории средне­вековой русской торговли, а возможно, и всей русской торговли в целом.

Расшифровка

Разговор пойдет о торговле Московской Руси, под которой обычно понимают Русь XVI–XVII столетий: примерно с момента образования единого Русского государства, то есть с конца правления Ивана III, до Петровских реформ, то есть до начала периода Российской империи. Это любопытный период с несколькими особенностями, которые во многом определяют его значение для историка торговли. 

Разговор о торговле сопровождается разговором об источниках, на которых мы строим свои выводы. Во-первых, в XVI веке появляются первые массивы того, что можно назвать учетной документацией. Разумеется, торговля никогда не велась без учета: купец, продавая или покупая, делал какие-то записи. Но именно тогда создается масса источников, на основе которых можно построить статистические ряды: приходо-расходные книги крупных мона­стырей, а впоследствии — многочисленные книги учета государственных таможен, расположенных в крупных торговых центрах. Эти книги частично сохранились в разных городах. 

Соответственно, наше представление о торговле Московской Руси в значи­тельной мере определяется тем, какие источники у нас есть. Мы достаточно много знаем, например, о торговле городов Сухоно-Двинского речного пути — Тотьмы, Сольвычегодска, Устюга — и несравнимо меньше знаем о таком крупном торговом центре, как Вологда. Одним словом, наше представление немного разорванное. 

Другая сторона дела — это то, что учет XVI–XVII столетий мало похож на бухгалтерский учет в нынешнем понимании. Если в Европе, как показывают документы архива Франческо Датини  Франческо Датини (1335–1410) — итальян­ский купец и банкир, который вел торговые дела в Италии, Франции, Испании, Англии, в частности зарабатывая на производстве и импорте тканей. В 1870 году во время перестройки бывшего дома Датини в Прато были обнаружены его многочисленные деловые и личные записи и бухгалтерские книги, которые составили один из самых ценных архивов по средневековой экономической истории., уже в XIV столетии существует бухгалтерия в современном смысле этого слова — технология ведения учета, сведение сальдо, — то в России эта процедура складывается довольно долго. 

В работе с приходо-расходными книгами есть одновременно и сложности, и преимущества. Скажем, старец, ведущий торговлю и приходо-расходную книгу, потом отчитывается перед центральной администрацией монастыря. И каждый старец имеет свое представление о ведении учета, о том, что и как в эту книгу записывать, что важно, а что на самом деле не важно и можно не учитывать или вынести за скобки. Нестандартизированность учета ставит перед исследователем довольно любопытную задачу, поскольку необходимо изучать каждую запись в приходо-расходной книге как некий отдельный документ, пытаться добраться до намерений старца и понять, почему он сделал запись именно так, а не иначе. Это гораздо более трудоемко, чем просто перено­сить эти данные в таблицы, строить на их основании какие-то тренды или графики и потом их объяснять. 

Но в то же время это дверь в мир экономического поведения или того, что польский историк-экономист Витольд Куля называл массовым типичным экономическим поведением. Мы можем увидеть формирование торговли XVI–XVII столетий как практики взаимодействия между людьми, поскольку наблюдаем не просто какие-то большие тенденции, то, что какой-то товар везут из одного места в другое и оплачивается он определенными деньгами. Мы видим, как договариваются между собой покупатель и продавец, какие возникают сложности и как они их решают. Возможность изучать таким образом XVI и XVII столетия — это преимущество. Это невозможно для более раннего времени, а в последующие века, когда учет полностью стандартизи­руется, появляются уже другие возможности, и этот неповторимый аромат приходо-расходных книг исчезает.

Второй важный момент, о котором нужно постоянно помнить, когда мы гово­рим о русской торговле XVI–XVII веков, — это то, что перед нами время первой глобализации, время Великих географических открытий, освоения Нового Света. Налаживаются дальние морские торговые контакты, даже развитие внутренней торговли на Руси все равно подчиняется логике этого большого процесса. Россия становится частью глобального движения товаров и денег, движущая сила которого — серебро Нового Света. Из огромных залежей в Потоси серебро кораблями попадает в Испанию и расходится по всей Евро­пе — это хорошо изученный процесс, известный как европейская революция цен  Революция цен заключалась в том, что цены на товары резко возрастали из-за большей добычи драгоценных металлов, которые, в свою очередь, дешевели. Вторая револю­ция цен произошла в середине XIX века, когда были открыты золотые рудники в Калифорнии и Австралии.. Она волнами движется с Запада на Восток и достигает в том числе России. В этом смысле история российской торговли — это фрагмент истории того, как серебро Нового Света меняло финансы Европы.

Это отразилось в российской торговой истории. В первой половине XVI столе­тия, после денежной реформы Елены Глинской, появляется рубль, который делится на 100 копеек, денег новгородских  Серебряная новгородская деньга была основной платежной монетой Новгородской республики до ее падения в 1478 году. Новгородку, московскую серебряную монету, начали чеканить с конца XV века, по массе она была равна новгородской деньге, а после реформы, которая унифицировала монетную систему в России, новгородку стали называть копейкой., и вместе с другими многочис­ленными изменениями, которые случатся в будущем, это создаст денежную систему, существующую по сей день: мы до сих пор платим рублями, которые делятся на копейки.

Перед нами история, которая может быть рассмотрена и как часть глобальных процессов, и как взаимоотношение людей на микроуровне, это история приня­тия решений, довольно сложных и запутанных контактов. И в этом смысле работа историка торговли XVI–XVII веков непроста, но очень интересна.

Третье, о чем важно сказать, — это то, что в XVI и XVII веке в Европе и потом уже в России появляется представление о торговле как о профессиональном занятии. Можно сказать, появляется понимание, что можно торговать хорошо или плохо, можно уметь торговать и не уметь торговать, кто-то торгует лучше, а кто-то хуже. Сейчас это можно было бы назвать искусством заключения сделок или бизнес-администрированием. Идея о том, что это отдельный вид человеческого знания и умения, которое может быть кодифицировано, которому можно учить, формируется именно в XVI–XVII столетиях. 

Думаю, что правильнее всего выстроить разговор на основе конкретных событий, которые покажут, как эти довольно сложные аспекты проявляются на низовом уровне. Мы можем говорить об историях конкретных людей или компаний в экономическом смысле, то есть как об акторах рынка, которые взаимодействуют между собой. 

И, наверное, самый удобный, хоть и не уникальный случай, который я изучал несколько лет и поэтому могу оперировать им довольно свободно, — это исто­рия торговли солью. Ее вели монахи на севере России в середине XVII столетия, в 1640-х годах. Важна эта история по нескольким причинам.

Соль — важнейший ресурс и товар. Сейчас это трудно оценить в полной мере, поскольку соль кажется нам чем-то само собой разумеющимся: соль стоит на полках магазинов. Но в XVII столетии ситуация не была такой очевидной. Недооценивать значимость соли как ресурса в это время было бы ошибкой. 

Простой пример — существовала Всемирная комиссия по истории соли  International Commission for the History of Salt., и вообще есть такая область в мировой науке, history of salt по-английски и Salzgeschichte по-немецки. Когда я первый раз попал на международный конгресс, организованный комиссией, европейские и американские коллеги задали мне неожиданный вопрос: «У русских в XVII веке было производство соли?» Сначала я очень удивился, а потом понял, что для них этот вопрос совершенно не праздный, потому что страны, производящие соль, и страны, ее импортирующие, — это совсем разные государства. 

Шведский коллега всерьез аргументировал военное поражение Швеции, скажем, в Северной войне отсутствием собственных источников соли и необходимостью импортировать соль морем: эта морская коммуникация была перехвачена, в результате чего шведская армия не имела возможности консервировать продукты, осталась на голодном пайке, и это было важной причиной поражения шведов. Одним словом, обсуждая торговлю солью, мы говорим о торговле одним из важнейших ресурсов, без которого никто не мог обойтись. 

С другой стороны, мы говорим о торговле монастырской, и это тоже важная часть истории. Английский дипломат и писатель Джайлс Флетчер еще в XVI веке писал, что русские монахи — лучшие купцы во всем государстве. Полагаю, что речь идет именно про формирование представления о торговле как о занятии, требующем специфического умения. И монахи действительно были одними из лучших, если не лучшими торговцами и специалистами в, скажем так, области принятия коммерческих решений.

Наконец, монастырские приходо-расходные книги, как я уже сказал, — это важнейший источник, через который мы смотрим на эту историю. Более того, мы можем сравнивать их с таможенными книгами, что дает интересные резуль­таты, поскольку зачастую находятся свидетельства управленческих решений монахов. 

Например, я наткнулся на интересную запись в одной из приходо-расходных книг Кирилло-Белозерского монастыря. Старец, подводя итог годовой торгов­ли, указал, сколько продали соли и сколько за это получили денег, а дальше приписал, что на таможне записали другие цифры. То есть записи, которые мы видим в приходо-расходных и таможенных книгах, — это в большей степени результат договоренностей между акторами, чем фиксация реаль­ности. Продавец, покупатель и контролирующая инстанция, таможенники, договорились записать так. 

Таким образом, у нас есть и довольно большой массив источников, и важный и ценный продукт, вокруг которого будут происходить определенные взаимо­действия и будут появляться люди, которые обладают мастерством торговли. 

Важно понимать, что здесь мы говорим о ситуации, связанной с налоговой реформой 1646–1648 годов. Если говорить кратко, то речь идет о попытке налогового упорядочивания. Несколько прямых налогов были отменены, поскольку они их все равно собирали с большими недоимками, управлять этим процессом было сложно. Вместо них ввели повышенную пошлину на соль. Население в любом случае будет ее покупать: надо рыбу солить, и вообще без соли жить невозможно — и налог будет просто включен в цену соли. 

Это не оригинальная идея: представление о том, что налогообложение на соль — универсальный инструмент, благодаря которому получать налоги с людей становится проще, было обыкновенным для всей Европы того времени.

Налог был введен в 1646-м и привел к известным событиям 1648 года — Соляному бунту. В городах поднялись восстания, инициатор налоговых нововведений  Речь идет о думном дьяке Назарии Чистом, близком советнике боярина Бориса Моро­зо­ва, воспитателя царя Алексея Михайловича. был убит разъяренными москвичами, согласно записям, под крики: «Изменник, то за соль!» 

Собственно, в документах мы видим, что в такой экстремальной ситуации предпринимают монахи. Смысл этой договоренности между продавцом, поку­пателем и проверяющей стороной, в результате которой появилась соответ­ствующая запись, понятен: налог платился непосредственно со сделки. Когда сделка заключается, налог платится в виде пошлины через таможню; страна покрыта огромной сетью внутренних таможен, которые будут суще­ствовать до середины XVIII столетия. Таможенных пошлин великое множество: в каждом городе своя таможенная грамота, в соответствии с которой со сделки берутся те или иные пошлины. Они берутся вообще с каждого действия: вы можете просто проехать через город и заплатить проезжую или проплавную пошлину. 

Отношения торговцев с таможенниками были довольно сложными, поскольку, с одной стороны, таможенники — это государственные служащие, а с другой — это выборные люди на вере, представители местного посада, которые целуют крест на верную службу в течение года. Отсюда их название «целовальники»: они совершают крестное целование государю. При этом они несут ответствен­ность за сбор пошлин и ведут те самые таможенные книги. По истечении года собранные деньги вместе с таможенными книгами целовальники отсылают в Москву, в Приказ Большой казны  Большая казна — центральное финансовое учреждение Русского государства, создан­ное в 1622 году. В разные годы в его ведомстве находились не только прямые налоги с посадского населения, но и казенные промышленность и торговля, покупка и хранение драгоценных металлов, Старый и Новый денежные дворы в Москве., или соответствующий территориальный приказ. 

Перед таможенниками ставилась задача собрать больше денег, чем в прошлом году. Если по каким-либо причинам этого не случалось, то им требовалось приготовить основательные объяснения. Если таможенники успешно отчи­тались и выполнили задачу, то их ждала награда. 

Кстати, никакого жалованья им не полагалось. Поэтому таможенники не были бедными посадскими людьми. Например, это могли быть те же самые купцы, которые торговали год назад и через год тоже будут торговать. Потому они отлично знали, с кем имеют дело, торговцы и таможенники вообще прекрасно знали друг друга — они могли быть давними знакомыми, зачастую соседями. 

В награду за выполненную задачу таможенники, как писал Григорий Котошихин  Григорий Котошихин (ок. 1630 — 1667) — подьячий, то есть канцелярский служащий, Посольского приказа, входивший в состав нескольких русских посольств. Котошихин был завербован шведами, сбежал в Сток­гольм, где начал писать труд, который опубликуют под названием «О России в царствование Алексея Михайловича». Сочинение, в котором Котошихин излагает в том числе сведения об организации войск и городском управлении, стало ценным источником о государственном строе и придворной жизни России., получали «по кубку или по ковшу», то есть им из Москвы присылали, выражаясь современным языком, сувениры, которые могли оказаться довольно ценным подарком. 

Если успешно отчитаться не получалось, то дело для таможенников могло кончиться довольно скверно. Наверное, самым показательным был случай с таможенным головой Гостем Гавриловым в Тотьме. Мало того что он не со­брал достаточно таможенных денег — он пытался отчитаться и написал, что в торговле был упадок, никаких сделок не было. Но властям это показалось странным, и они прислали сыщика, который обыскал, как тогда это назы­валось, то есть опросил, людей в Тотьме. Оказалось, что Гость Гаврилов вел себя совершенно беспардонно, пошлины собирал железной рукой, «ценил всякие товары дорогою ценою», но при этом купил себе соляной промысел — а прежде таких покупок у него не бывало. Для Гостя Гаврилова все кончилось не слишком хорошо: многое у него конфисковали. Это, конечно, почти паро­дийный пример: понятно, что такие открытые и рискованные действия — это, наверное, исключительный случай. Но случай этот показателен в том смысле, что раскрывает технологию процесса. 

И у продавца, у и покупателя свой интерес. Они хотят, с одной стороны, заключить сделку, а с другой — уплатить как можно меньше налогов. Проблема в том, что чем выше цена сделки, тем больше будет налог: чем больше соли вы продали, тем бо́льшую пошлину вы должны заплатить. И в какой-то момент приходят к договоренности. Находится некоторая сумма, которая устраивает и продавца, и покупателя, и таможенников, которым предстоит отчитываться, поэтому они не могут — даже по большой дружбе — взять совсем маленькую пошлину.

Таким образом, когда монахи, не скрываясь, пишут, что торговали по одной цене, а в таможенной книге записали другую, это показатель того, что они договорились с таможенниками. Записали они меньше, чем продали, — не критично, но меньше. И когда таможенная пошлина, которую нужно было платить с продажи соли, резко взлетела, это поставило монахов перед необхо­димостью находить другие и даже неожиданные решения. 

Во-первых, видно, что в разных городах и пунктах решения монахи принимают совершенно разные. Возьмем таможенную выпись города Холмогоры, которая хранится в Государственном архиве Мурманской области. В выписи зареги­стри­рован отвоз соли из Холмогор вверх по течению реки Двины в 1646 и 1647 году, и мы наблюдаем довольно любопытную ситуацию. Фиксирующие отвоз таможенники очень детально описывают, что старец конкретного мона­стыря, скажем Кандалакшского, отвез столько-то соли и должен был заплатить с нее такую-то пошлину. Далее они фиксируют, что старец отказался платить пошлины здесь, в Холмогорах, и сказал, что заплатит их в Москве. Как мини­мум мы видим, что монастырь обладает особым положением и старец может сказать местным таможенникам, что ничего платить им не будет. Очевидно, что какой-нибудь мелкий торговец не может позволить себе ничего подоб­ного — с него возьмут налоги или никуда не отпустят, пока он не заплатит. 

Вторую стратегию можно увидеть на примере истории из Тотьмы. Тотьма — по нынешним меркам совсем небольшой городок на реке Сухоне с собствен­ными солеварнями, и в то же время здесь велась торговля. На соляном рынке Тотьмы крупнейшим игроком был вологодский Спасо-Прилуцкий монастырь, который владел варницами  Варницами называли закрытые помещения, где добывали соль путем вываривания ее из соляных растворов.. Прилуцкие монахи поступили интересным образом: закрыли на ремонт одну из варниц. Продавать соль было невыгодно, поэтому они, выражаясь современным языком, занялись сервисным обслужи­ванием, мол, приведем все в порядок и пока не будем варить соль. Это одна сторона истории. 

Вторая сторона — это то, что от записей в таможенной и приходо-расходной книгах монастыря можно испытать некоторый шок, потому что по таможен­ной книге в Тотьме прекращается торговля солью вообще. Другими товарами торгуют, а солью — нет. А вот по приходо-расходной книге тотемской службы Спасо-Прилуцкого монастыря за тот же год видно, что, во-первых, вместо того, чтобы вырасти, цена на соль сильно упала, во-вторых, продажи довольно заметно выросли. Очевидно, что монахи каким-то образом торговали мимо таможни. 

Иная ситуация скажем, в Вологде. Вологда — большой город с такими же возможностями городской администрации. И здесь, судя по таможенным и приходо-расходным монастырским книгам, местные власти принудили монахов исполнять закон и в полной мере платить большую пошлину. 

При этом в документах можно найти несколько интересных приемов и ситуа­ций. Во-первых, не очень часто, но встречаются довольно флегматичные записи о том, как человек купил соль и «принес государеву грамоту с Москвы, что с него большие цены имать не велено»  РГАДА. Ф. 1441. Оп. 1. Д. 1434. Л. 10 — 10 об. — соль ему была продана по низкой цене до введения пошлин. То есть, выражаясь современным языком, это льготная категория. Таможенная книга Вологды за этот год не сохранилась, и мы не знаем, как была оформлена эта сделка и была ли оформлена вообще, но эта и другие записи показывают, что всегда были варианты. 

Другой возможностью часто пользовались как раз прилуцкие монахи — они продавали соль в розницу. По высокой цене купить сразу мех  Мех — старинная хлебная и соляная мера., 30 пудов  1 пуд — 16,58 кг., невозможно, но совсем без соли нельзя, и человек покупает понемногу. Так же понемногу монахи и распродавали.

Еще один вариант активно практиковал Кирилло-Белозерский монастырь: монахи раздавали соль в кредит по кабалам  Кабала — письменное долговое обязательство. — это стало одной из финан­совых услуг монастыря, который развивается как финансовый центр. Идея оказывать такие финансовые услуги и умение это делать облегчили для мона­хов ведение дел на соляном рынке в совершенно пиковой ситуации. Денег на покупку не было, но можно было взять взаймы и потом выплачивать по кабале или договариваться с монахами какими-то другими способами. 

Наконец, Соловецкий монастырь, самый богатый и влиятельный, в какой-то момент начинает копить товарные запасы, забивает склады. Возникают огромные запасы соли, которые после отмены пошлины монастырь довольно долго — и довольно успешно — распродает. То есть монастырь становится крупным игроком и может позволить себе маневрировать. Его хозяйство настолько устойчиво, что он, в отличие от мелких торговцев, может пережить несколько лет в режиме стагнации. 

Итак, что мы видим, посмотрев на эти истории. Первая важная особенность — информативность учетной документации XVI–XVII столетий. Она про истории, стоящие за цифрами. Сопоставляя цифры, мы видим решения людей, их взаи­мо­отношения, и это одна составляющая. 

Вторая — это глобальная история серебра, в котором нуждается государство. Собственного серебра в России еще нет — оно будет открыто только в XVIII сто­ле­тии. Единственный способ добыть серебро — это продать что-то за гра­ницу и получить европейское серебро, которое потом будет использовано на монетных дворах. Перед государством все время стоит вопрос: как в нужный момент сконцентрировать в казне нужное количество серебра? Без этого государственная машина не едет. 

И соляной кризис — это история того, как государство снова попробовало сделать так, чтобы серебро само шло в карман, регулярно поступало с рынка. И в то же время мы видим, что акторы рынка, которые постоянно ведут торговлю, не горят желанием отдавать серебро государству и придумывают разные способы оставить его в своих руках. 

И можно сказать, что к концу XVII столетия русские купцы накопили опре­деленный опыт. На том уровне, на котором они находятся, и в рамках тех потребностей, которые у них есть, они очень многое умеют. Торговцы прекрас­но знают, что такое создать пусть семейный, небольшой, но объединенный капитал. Они прекрасно оперируют какими-то платежными документами, когда им необходимо, и, если внимательно рассмотреть историю кабальных отношений, кабал как финансовых документов, то видно, что кабала — это общее слово, которое используется для очень разных финансовых инстру­ментов при отсутствии европейской финансовой инфраструктуры, ведь в России того времени еще нет банков. 

При этом, когда в конце XVII столетия Великое посольство приезжает в Нидерланды и сталкивается с коммерческими практиками и жизнью такого большого капиталистического города, как Амстердам, осматривает биржу, то становится совершенно очевидно, что понимание представших перед ними вещей у русских довольно ограниченное. В нем еще не существует того, что исследователь Ян Виллем Велувенкамп называл коммерческим знанием. Здесь функционируют огромные системы обмена информацией, которые позволяют управлять гигантскими коммерческими предприятиями от Батавии  Ныне Джакарты. до Шпиц­­бергена путем заключения сделок на Амстердамской бирже.

И то, каким образом купцы, находясь в Амстердаме, принимают решения, которые исполняются где-то за тридевять земель, — для русских купцов еще дело будущего. Для них торговля пока что еще история непосредственного обмена конкретной партии товара на конкретную сумму денег, а не каких-то больших предприятий с продажами и перепродажами, когда человек, покупаю­щий тот или иной товар, на самом деле в этом товаре не нуждается, а делает это в рамках гораздо более сложных коммерческих процедур, которые в конце концов приведут к тому, что он получит обратно большую сумму денег с биржи.

Если какому-то нефтяному трейдеру, торгующему нефтью и купившему нефть на бирже, дать эту нефть и сказать, мол, забирай, он будет в полном ужасе, потому что фьючерс на нефть он покупал совсем не с этой целью, нефть ему не нужна. Он покупал его, чтобы перепродать. Это гораздо более сложная история, чем просто покупка нефти за деньги, и такие торговые технологии в Россию XVII века пока еще не пришли. Это будущее придет в XVIII веке, а полностью укоренится, вероятно, только в XIX веке, и об этом расскажут мои коллеги в следующих лекциях.

Расшифровка

Тема нашей сегодняшней лекции — торговля в России в XVIII–XIX веках. Это очень важный период в российской истории. Время Московского царства заканчивается, и в XVIII веке Россия вступает в свой имперский период. В связи с этим происходят важные изменения в разных отраслях российской жизни, в том числе и в торговле.

Российское государство формировалось как государство военно-этатического образца, то есть с сильной централизованной властью, которая осуществляла жесткий контроль за предпринимательской деятельностью. И только внешние факторы в начале XVIII века заставили Петра I приступить к радикальным реформам. Основным фактором была, безусловно, Северная война, которую Петр вел со Швецией более 20 лет. Это требовало дополнительных финансовых средств, которые можно было получить прежде всего благодаря торговле, и именно с нее Петр начал свои экономические реформы.

Торговля в России всегда была уделом небольшой группы профессиональных торговцев, которых официально на Руси звали гостями и которые объединя­лись в привилегированные гостиные сотни. Здесь очень важно слово «сотни», потому что сотен было всего две: так называемые гости-сурожане и суконники, или суконная сотня. Получается, что порядка 200–250 человек контролиро­вали всю внешнюю торговлю. 

Все реформы так или иначе начинаются с налогов, и первым шагом в решении проблемы, связанной с поиском дополнительных источников бюджетных доходов, было введение государственной монополии на торговлю наиболее прибыльными товарами. Такими в России всегда были соль, табак, икра, корабельный лес, поташ  Поташ — соль, добываемая из древесной и травяной золы, которая используется в мыловарении, производстве стекла, красильном деле., лен. 

Поскольку петровские реформы проводились за счет капиталов купечества, то вторым шагом со стороны государства было стремление максимально расширить социальную базу купечества и привлечь туда новые слои населения. Для этого Петр I подписал указ. Надо сказать, что все его указы — очень яркие тексты, потому что император писал как говорил, а говорил как хотел. Поэтому в его указы надо вчитываться. Указ 1711 года, по которому всем сословиям, кроме военнослужащих, разрешалось записываться в купечество, практически ликвидировал институт гостей. 

Это не значит, что Петр специально избавился от гостиных сотен, но, посколь­ку возможность участвовать в торговле получили совершенно разные социаль­ные слои, представители гостиной сотни постепенно исчезают. По имеющимся данным, к 1717 году из 226 состоявших в гостиной сотне человек только 104 сохра­нили причастность к торговле и промыслам, остальные изменили сословную принадлежность: оказались в солдатах, в монашестве, подьячих, денщиках и так далее — то есть их социальный статус рухнул. 

Следующий шаг — указ от 16 января 1721 года, который определил правовое положение купечества. В соответствии с указом все городское население, за исключением иностранцев, дворян, духовенства и так называемых подлых людей, то есть чернорабочих, поденщиков, разделялось на две гильдии. К первой, привилегированной гильдии принадлежали банкиры, так назы­ваемые знатные купцы (оптовые торговцы), городские доктора, шкиперы (капитаны купеческих кораблей), золотых и серебряных дел мастера, то есть ювелиры, предлагавшие рынку свои изделия, живописцы. 

Если сегодня пойти в знаменитые дворцы Петергофа или Ораниенбаума в пригороде Санкт-Петербурга, то можно увидеть целые залы, заполненные картинами. Они появляются именно в XVIII веке, когда становится модно покупать картины и украшать ими состоятельные дома. Живописцы, которых на Руси было мало, писали в основном иконы, а тут заказ был совершенно другой — пейзажи, портреты, и надо было стимулировать эту деятельность. Стимулировали таким образом: можно было записаться в первую гильдию, и если и картины художника продавались, то был шанс стать состоятельным человеком. 

Во вторую гильдию вошли все торговцы мелочными товарами и харчевыми припасами, то есть держатели кабаков, ремесленники и так далее. Был еще третий разряд, который не назывался гильдией, куда были включены черно­рабочие, те, кто занимался наемным трудом. 

Этот указ окончательно устранил монополию купечества на ведение торговли, которой оно пользовалось со времен Соборного уложения Алексея Михайло­вича 1649 года. 

А ранее изданный указ о единонаследии 1714 года прямо рекомендовал млад­шим сыновьям дворянских фамилий заниматься торговой деятельностью. Это очень важно, потому что дворянство традиционно было всегда как бы отстра­нено от этой деятельности. Дворяне должны были служить — либо по воен­ному ведомству, либо по гражданскому. Петр I пошел даже дальше: он разре­шил дворя­нам заниматься и промышленным предпринимательством, то есть строить и открывать мануфактуры.

Теперь поговорим о судьбе реформ после смерти Петра I. Василий Ключевский в этой связи сделал такую заметку: «С самого начала XVIII в. носителями верховной власти у нас были люди либо необычайные, как Петр Великий, либо случайные, каковы были его преемники и преемницы». После смерти Петра I началась так называемая эпоха дворцовых переворотов, которая длилась вплоть до середины XVIII века. До Екатерины II на троне друг друга сменили шесть правителей, что, конечно, не способствовало продолжению реформа­торской деятельности. Поэтому Ключевский делает вывод: 

«…внешняя торговля как была, так и осталась пассивной, в руках иноземцев  Особенно это касалось англичан.; внутренняя падала, подрываемая нелепым способом взыскания недоимок — посредством описи купеческих дворов и пожитков; многие бросали торговлю, рассчитывая тем самым оправдать недоимку». 

То есть налоги выбивали, и поэтому становилось нерентабельно и неинтересно заниматься торговлей.

И вот мы подошли к последней случайности на русском престоле, которой, по выражению Ключевского, стала Екатерина II, замкнувшая эту цепь. Она, опять же по выражению Ключевского, «создала целую эпоху в нашей истории», провозгласила идею абсолютной ценности частной собственности, свободной конкуренции и свободы внешней торговли. Если в 1763 году население импе­рии насчитывало примерно 20 миллионов человек, то к 1796 году, к концу царствования Екатерины II, уже можно говорить о 34 миллионах. Пополнились и финансовые ресурсы, которые за указанный период выросли с 16 до 68,5 мил­лиона рублей.

Экономическую политику Екатерины принято называть политикой экономи­ческого либерализма. Если Петр I проводил политику меркантилизма, то есть ставил во главу угла сохранение активного баланса внешней торговли, то Ека­терина ставила перед собой цель обеспечить экономический расцвет государ­ства путем повышения благосостояния подданных. Именно Екатерина провозгласила принцип «не запрещать и не принуждать». 

Отныне занятие ремеслами и в том числе торговлей было доступно каждому. Более того, скажем, Екатерина разрешила продавать товары не только в рядах и гостиных дворах, но и в собственных небольших лавках при домах. Такая торговля была более выгодной, и цены были ниже, поэтому вначале гильдей­ское купечество было, конечно, крайне недовольно. 

Но это недовольство Екатерина II компенсировала тем, что существенно улучшила правовое положение купечества. Во-первых, она освободила купцов от рекрутской повинности: вместо того чтобы ее отбывать, они получили возможность заплатить, сначала порядка 360 рублей за рекрута, а потом — 500. 

Еще одним важным шагом были городские реформы 1775–1785 годов, которые во многом изменили положение купечества и сделали его сословием в более строгом значении этого слова, позволили в дальнейшем четче контролировать его численность и состав. В целом население городов было разделено на две части: городские жители, или мещане (тогда и появляется термин «мещан­ство»), и купечество. Купцами становились те, кто получал гильдейские свидетельства. Екатерина продолжила или развила петровскую гильдейскую реформу и позволила купечеству окончательно оформиться в качестве само­стоятельного сословия. Согласно изданной Екатериной II Жалованной грамоте городам, каждый мог записаться в гильдию — в зависимости от объявленного капитала. В первую гильдию — при капитале от 10 до 50 тысяч, во вторую — от 5 до 10 тысяч и, наконец, в появившуюся третью — от 1 тысячи до 5 тысяч рублей. 

Здесь очень важен следующий момент. Государство на самом деле не про­веряло, есть ли у купцов эти деньги. Они заявляли сумму и платили с нее 1 % — этого государству было достаточно. И более того, жалобы или доносы на то, что купец записался в первую гильдию, на самом деле не имея достаточно денег, даже не принимались.

В дальнейшем надо было стимулировать купечество не только записываться в гильдии, но и соответствовать своему статусу. Поэтому Екатерина отписала купцам целый ряд льгот. Скажем, купцы первой гильдии могли вести торговлю как в пределах, так и за пределами империи, как оптом, так и более мелкими партиями, и для этой цели они могли иметь морские суда. Купцам второй гильдии разрешалась торговля внутри империи, поэтому они могли иметь только речные суда. Но обе гильдии были привилегированными — они осво­бождались от телесных наказаний и казенной службы. Сфера деятельности купцов третьей гильдии ограничивалась мелочным торгом, содержанием трактиров, бань, постоялых дворов, но, в отличие от купцов первой и второй гильдий, они не освобождались от телесных наказаний. 

Кроме купцов разных гильдий вводилось также понятие «именитый гражда­нин». По статусу он был выше купца первой гильдии, так как его капитал должен был составлять не менее 100 тысяч рублей. Именитые граждане получили право иметь загородные дачи, сады и фабрики, ездили на каретах, а сзади еще и лакеи стояли. Это казалось очень привлекательным, потому что купцы в основном были выходцами из других социальных слоев и получение нового статуса было для них очень важным событием. 

Помимо гильдейского купечества, льготы получают и дворяне, но их льготы касаются прежде всего промышленного производства.

Если говорить про итоги, то оборот внутренней торговли заметно увеличились. Объем внешней торговли за вторую половину XVIII века увеличился почти в пять с половиной раз, прежде всего за счет вывоза и ввоза через черномор­ские порты, которые появляются после присоединения к России Крыма и вообще причерноморской территории, Новороссии. Как раз в черноморских портах развивается хлебная торговля, которая становится основной. 

Следующий период российской истории связан с проведением либеральных реформ при Александре I. Мы можем говорить о том, что император пытался в какой-то мере продолжать политику экономического либерализма, особенно в первый период своего царствования — до Отечественной войны 1812 года.

Александр I пришел к власти в результате дворцового переворота, после свержения и убийства Павла I. За те почти пять лет, что Павел I был импера­тором, он отменил целый ряд указов Екатерины II. Александр I, придя к власти, заявил, что все будет как при бабушке, и как раз он снял все ограничения на ввоз и вывоз товаров, отменил эмбарго, которые были наложены Павлом I на английские суда и товары, и ограничения на въезд в Россию и выезд из нее. 

От торговых отношений с Англией зависели прежде всего российские поме­щики, которые продавали древесину и закупали предметы роскоши. Англия поставляла дворянам ткани, мебель, посуду. Говоря словами Пушкина: 

При этом мы можем говорить о том, что та либеральная экономическая политика, которую проводил Александр I, не была последовательной и в силу изменения внешнеполитических условий постоянно корректировалась. Участие в войне с Францией в 1805–1807 годах, которое сопровождалось крупными неудачами в Европе, подорвало престиж императора не только среди дворянства, но и в городских купеческих слоях. Финансовое положение страны ухудшилось, повысился уровень инфляции, дефицит бюджета достигал трехсот миллионов рублей. В результате в экономике опять происходит переход от либеральной политики к протекционистской. 

В 1807 году Александр I подписал манифест «О дарованных купечеству новых выгодах, отличиях, преимуществах и новых способах к распространению и усилению торговых предприятий». Он как бы поощрял русское купечество и создавал бóльшие возможности для участия во внешней торговле. Для этого надо было создавать товарищества. Если до 1 января 1807 года в России дей­ствовало всего пять акционерных компаний, то за период с 1807 по 1829 год было учреждено 19.

Еще до войны была сделана попытка преодолеть континентальную блокаду Англии, активизировать внешнюю торговлю, поскольку блокада душила купечество. Поэтому в 1810 году под руководством Михаила Сперанского было разработано положение о нейтральной торговле и принят таможенный тариф, что, по сути, приблизило начало войны с Наполеоном. Я бы сказал, что Напо­леон напал на Россию в 1812 году во многом по экономической причине. Новый тариф носил строго запретительный характер и был нацелен на покровитель­ство русской торговой деятельности. В частности, было запрещено ввозить из-за границы предметы роскоши, повышались пошлины на иностранные товары фабричной промышленности, и эти запреты коснулись прежде всего французских товаров — английских они коснуться не могли из-за блокады, и торговали в основном с Францией. Запреты на дорогостоящие предметы роскоши, например парфюмерию, ударили по французской торговле.

В результате в обществе усилилось недоверие. Все были недовольны Сперан­ским, что привело к его отставке и ссылке в Нижний Новгород. Из-за ухудше­ния отношений с Наполеоном и войны, начавшейся в 1812 году, разработки и внедрение в экономику либеральных реформ приостанавливались. 

После окончания войны Александр I предпринял еще одну попытку вернуться к либеральным реформам. В торговле это проявилось в том, что в 1816–1819 го­дах были резко снижены заградительные пошлины на западноевропейские товары и введены так называемые фритредерские тарифы: снимались все ограничения на внешнеторговый оборот, вводилась политика свободной торговли. 

Но российская промышленность оказалась не готова соревноваться с евро­пейской без поддержки государства. Русские товары не выдерживали этой конкуренции, и началось разорение и банкротство российского купечества и фабрикантов — в частности, сократилось число шелкоткацких мануфактур и суконных фабрик. В итоге Александр I был вынужден отказаться от эконо­мической интеграции с Европой, и в 1822 году ввели высокий протекцио­нистский тариф, что означало конец политики экономического либерализма. 

Еще несколько слов относительно экспорта и импорта. Что продавали? В структуре экспорта происходили изменения, он приобретал все более выраженный аграрный характер. Помимо традиционных сырьевых товаров — льна, пеньки, сала, леса, соли, — основной статьей экспорта становится хлеб, зерно, вывоз которого стал увеличиваться быстрее, чем вывоз других товаров. Изменилась и структура импорта, у которого начал появляться ярко выражен­ный производственный уклон, то есть вместо предметов роскоши основными импортными товарами становятся машины и аппараты для фабрик и заводов, красители, хлопок-сырец, уголь. По-прежнему важное значение сохраняли ряд потребительских товаров: чай, сахар, вино и так далее. 

Надо упомянуть и о ярмарках, потому что внутренняя торговля в основном была ярмарочной. Это было российской особенностью — ярмарочная торговля имела огромное значение. Были регионы, куда в межсезонный период было невозможно добраться, и ярмарки как раз были возможностью приехать в опре­деленные места, где проходила оптовая торговля, в том числе и с ино­странными купцами. Летом добирались по воде, а зимой, например, устанав­ливался санный след. 

В середине XIX века происходит расцвет ярмарочной торговли: к началу массо­вого железнодорожного строительства насчитывалось порядка 4–6 тысяч ярма­рок. Крупнейшей, например, была Макарьевская ярмарка, которую в 1817 году перенесли в Нижний Новгород. 

И, согласно положению 1835 года, на главные ярмарки внутренних губерний допускались в том числе еврейские купцы и фабриканты, чтобы вести временную торговлю. Это большая отдельная тема: после трех разделов Польши Россия получила многочисленное еврейское население, которое жило в еврейских местечках и занималось мелким бизнесом, в том числе ростовщи­чеством и торговлей. Евреи стали составлять ощутимую конкуренцию гильдей­скому купечеству, которое пожаловалось Екатерине II, и императрица ввела черту оседлости, запретив еврейским купцам торговать за ее пределами. Но им разрешалось участвовать в ярмарках. 

Последний период, о котором мы сегодня поговорим, — это пореформенный период развития торговли, начавшийся после 1861 года. Название «порефор­менный» отталкивается от реформы по отмене крепостного права, манифеста 1861 года. Целая серия реформ должна была институционально социализи­ровать огромное количество бывших крепостных, которые стали свободными: военная, городская, земская, судебная и так далее. Кроме этого, провели ряд реформ, которые так или иначе касались экономической деятельности, где все начинает меняться очень быстро. 

Сохранились воспоминания барона Николая Врангеля, отца генерала Петра Врангеля, который воевал в Крыму. В молодости Николая отправили учиться в Швейцарию  В Швейцарию Николай Врангель уехал в 1859 году.. В 1856-м пришедший к власти Александр II открыл границы, закрытые до 1855 года: в России был железный занавес, и Николай I сам подписывал разрешение на выезд того или иного человека, желающего посетить Европу. Николай Врангель вернулся в Петербург только через семь лет, то есть уже после реформы, и написал, что не узнал город: «…Петербург уже не тот. Он не вырос, не перестроился, но атмосфера иная. <…> Появились неизвестные прежде цветочные магазины, кофейные, кебы. Короче, если это не Европа, то уже и не безусловно Азия». 

Это свидетельствовало о масштабности реформ, которые проводились в 60–80-х годах XIX века. Александр II, в общем-то, как и Петр I, тоже не был изначально заточен на реформы, но он очень хорошо понимал, что если быстро и радикально их не провести, России грозит если не потеря независи­мости, то возможность превратиться в третьесортную европейскую державу. 

Поэтому реформы были проведены, и, раз мы говорим о торговле, скоррек­тировали и гильдейскую реформу. Положение 1863 года монетизировало гильдейские свидетельства: теперь приобретение прав на купечество в полном объеме становилось доступным вообще всем российским подданным, которые имели соответствующие капиталы, за исключением военных. 

Число купеческих гильдий опять было сокращено до двух — вместо прежних трех. К первой гильдии относилась оптовая торговля, плата за гильдейское свидетельство составляла 565 рублей. Ко второй — розничная торговля и фабрично-заводская промышленность, плата за свидетельство колебалась от 40 до 120 рублей. Плата была низкой, потому что государство было заинтересовано в развитии промышленного предпринимательства в большей мере, чем в оптовой торговле, которая и так была достаточно монополизи­рована. 

Протекционизм во внешней торговле сохраняется. Монополия государства на доходы от внешней торговли дополнялась монополией производителя зерна, нефти, сахара. То есть начинают формироваться экспортные монополии. 

За пореформенные 40 лет объем вывоза зерна вырос в пять с половиной раз. Современная Россия приблизилась к этому показателю и, кажется, даже немного превзошла. А уже в начале ХХ века значительно вырос экспорт сливочного масла, которое тоже долгое время не производилось в России. Предприниматель Николай Верещагин подглядел, как работает производство в Швейцарии, построил маслобойню в Вологодской губернии и стал родона­чальником производства вологодского масла. Масло было чрезвычайно популярно и победило на европейском рынке, потому что по жирности превосходило европейское. 

Если переходить к выводам, то ликвидация института гостей и гостиных сотен при Петре и разработка гильдейской реформы, повысившей роль купечества в торговле, продолжились при Екатерине II и завершились при Александре II в пореформенный период снятием всех ограничений на занятие торговой деятельностью. На протяжении этого времени во внешней торговле боролись две тенденции: либерализм и протекционизм. Негативное влияние на развитие и становление либеральных тенденций в торговой политике оказывали войны, которые Россия вела с перерывами на протяжении всего этого времени. Итогом каждой войны был финансовый кризис, который приводил к инфляции и ослаб­­лял курс рубля, что негативно отражалось на результатах торговой деятельности и повышало роль государства в ее регулировании. 

Что касается конца XIX и, может быть, начала ХХ века, то здесь основной целью был переход страны к индустриальному развитию, поэтому основное внимание уделялось модернизации всего промышленного производства. В торговле государство продолжало протекционистский курс, выставляло более благоприятные тарифы для тех видов продукции, в которых оно было заинтересовано, чтобы они экспортировались в массовом количестве, и, наоборот, повышало тарифы на те виды продукции, которые считало необходимым оставить в стране.

К 1917 году в России насчитывалось более трех тысяч акционерных предприя­тий — это был взлет акционерного учредительства. И это, безусловно, удачная финансовая реформа, которую провел Сергей Витте: был принят курс золотого рубля, что стимулировало и внешнюю, и внутреннюю торговлю.

Расшифровка

Читать лекцию о советской торговле — задача, прямо скажем, непростая. Хронологически советский период небольшой, он охватывает немногим более 70 лет, с Октябрьской революции 1917 года, провозгласившей советскую власть, до 1991 года, распада Советского Союза. Иными словами, история советской торговли, как, впрочем, и история самого Советского государства, умещается в пределы человеческой жизни. Однако этот, казалось бы, неболь­шой с исторической точки зрения период включает и Гражданскую войну, и нэп, новую экономическую политику 1920-х годов, и первые пятилетки 1930-х, столь радикально изменившие советскую экономику, и трагедию Второй мировой войны, послевоенное восстановление, относи­тельно благо­получные 60-е и 70-е годы, а затем — новый резкий поворот, перестройку второй половины 80-х.

Время лекции ограничено и не позволяет дать исчерпывающий ответ на все вопросы. Но можно показать динамику развития, нарисовать большую панораму главных изменений.

История советской торговли началась вместе с историей Советского государ­ства, с установления власти большевиков сначала в Петрограде в октябре 1917 года, а затем — и по всей стране в результате победы в Гражданской войне. Именно в годы Гражданской войны и политики военного коммунизма были заложены основные принципы государственного снабжения населения: централизация продовольственных и товарных ресурсов в руках правитель­ственных органов и их централизованное же целевое распределение. Первое достигалось за счет политики разверстки, то есть зачастую насильственной конфи­скации продовольствия у крестьян, а второе — через карточ­ную систему. Те, кому полагались пайки, в основном получали их через лавки потребитель­ской кооперации. Иными словами, советской государ­ствен­ной торговли не было — было насильственное изъятие ресурсов у одних групп населения и их распре­деление в пользу других. 

По сути, новая власть провозгласила государственную монополию на торговлю основными продуктами питания. Такие товары назывались нормированными. Распределять их могли только государственные органы, продавать их в част­ных магазинах и на рынке было запрещено. Это, конечно, не значит, что нор­ми­рованные товары не попадали на вольный рынок, но нарушения карались показательными расстрелами по закону революционного времени. 

Провозглашение государственной продовольственной монополии и центра­лизованное распределение товаров стали результатом как марксистской идеологии, то есть неприятия большевиками вольного рынка, рассадника капитализма, так и тяжелой ситуации в стране, острой нехватки продо­вольствия и товаров. Время было трудное: Первая мировая и Гражданская войны привели к хозяйственной разрухе, гиперинфляции и голоду. И власть, и население боролись за выживание. 

Строго говоря, карточки на дефицитные товары появились в городах еще до того, как большевики взяли власть. Но именно в первые годы советской власти оформился главный принцип государственного снабжения: кормить не всех и даже не тех, кто особенно в этом нуждается, а тех, кто верен или нужен советской власти. Паек был трудовым и классовым. Суть этой политики нашла выражение в двух лозунгах: «Кто не работает, тот не ест» и «Кто не с нами, тот против нас». Значит, и кормить таких не надо. Как сказал Ленин: «Хлеба у нас нет, посадите буржуазию на восьмушку, а если не будет и этого, то совсем не давайте, а пролетариату дайте хлеб». 

Декрет СНК от 30 апреля 1920 года определил три категории на государ­ственном пайковом снабжении. Карточку А получили работники физического труда, карточку Б — лица умственного труда в советских учреждениях, карточку В — занятые на частных предприятиях, не эксплуатирующих наемный труд. Главная проблема, однако, состояла в том, что у государства не было ресурсов, чтобы прокормить даже эти приоритетные группы населения. 

Так, летом 1920 года карточки получили 35 миллионов человек. Для того чтобы выдавать им хотя бы по 400–500 грамм хлеба в день, нужно было заготавливать более пяти миллионов тонн зерна в год, а государство заготавливало немногим более миллиона. Выдачи мясных продуктов, сливочного масла, яиц вообще носили символический характер: в мае 1920 года на Москву — город с населением полтора миллиона человек — выделили только 42 яйца. Масло выдали только однажды, в октябре, и мизерное количество. Даже для группы А пайков было недостаточно, и выдавались они непостоянно. Состав продуктов в них был случайным, а их качество — низким. Люди получали овсяную муку, жмых, которым раньше кормили скот, сельдь, воблу. А те, кто снабжался по низшим категориям или не получил пайка, по словам совре­менника, угасали от «умеренности»  С. А. Павлюченков. Военный коммунизм в России: власть и массы. М., 1997., то есть были обречены на голодную смерть. 

Если советской государственной торговли, по сути, не было, а пайковое распре­деление было скудным и крайне политизированным, то как же выживали люди? Основным занятием населения стало мешочничество. Толпы людей с мешками штурмовали поезда, рыскали по стране в поисках продовольствия. Это было прибыльное, но опасное занятие. На дорогах стояли заградительные отряды, которые изымали продукты, закупленные выше разрешенной нормы, и расстреливали спекулянтов. Писатель Александр Куприн, переживший голод в Гатчине, справедливо сказал: «Памятник мешочнику, спасшему в Граждан­скую войну многие тысячи жизней городского и сельского населения. Памятник ему!» 

Правительство было вынуждено в некоторой мере восстановить частную торговлю. Разрешили свободную мелочную торговлю ненормированными продуктами, а также торговлю изделиями кустарного производства и загра­ничными товарами. Однако в ассортимент частных мелких лавчонок сразу же пролезли и запрещенные к продаже нормированные продукты. 

Но главное, в стране существовал огромный вольный рынок. Советская власть считала его спекулятивным из-за дороговизны, но приходилось мириться с его существованием. Вольный рынок спасал население. Там торговали не только мешочники, перекупщики, кустари и крестьяне, но и рабочие, которым час­тенько выдавали зарплату изделиями их производства. На рынке торговали и советские учреждения, и государственные предприятия, выживавшие за счет бартера и продажи своих ресурсов. 

Благодаря вольному рынку крестьяне, отказывавшиеся брать за свои продукты никому не нужные бумажные деньги, в годы военного коммунизма накопили золотые царские монеты и иностранную валюту, которую позже, во время массового голода 1932–1933 годов, снесли в валютные магазины Торгсина. Неверно думать, как пишет историк Сергей Павлюченков в книге «Военный коммунизм в России», что на рынке торговали только «старушки, продающие последнее имущество на хлеб… безработные интеллигенты, торгующие с лотка довоенными серными спичками». На рынке можно было купить все, включая машины, станки, бумагу и прочую продукцию национализированных совет­ских предприятий. А в те дни, когда Красная армия терпела поражения в Гра­жданской войне и отступала под натиском белых, на рынке в надежде, что вернется старый режим, люди покупали у бывших владельцев национали­зирован­ное имущество: квартиры, имения и даже фабрики.

Закончилась Гражданская война, большевики победили. Страну нужно было поднимать из разрухи, но продразверстка и скудное пайковое распределение, которые составляли основу военного коммунизма, были плохими стимулами к труду. Люди не видели смысла работать в ситуации, когда все отбирают, а взамен ничего не дают.

К тому же происходили опасные для советской власти социальные процессы. Голодные рабочие бежали из городов в деревню, поближе к кормилице-земле. Численность рабочего класса за годы Гражданской войны сократилась вдвое, а ведь именно рабочие составляли социальную опору советской власти. Кре­стьяне и в годы войны сопротивлялись политике продразверстки, а с оконча­нием войны начались массовые крестьянские восстания. В армии, где солда­тами были крестьянские сыны, тоже было неспокойно.

Для того чтобы удержаться у власти, нужно было изменить внутреннюю политику. И на смену военному коммунизму в 1921 году пришла новая экономическая политика, нэп. Были отменены карточки на продукты и товары и продразверстка — взамен крестьяне стали платить фиксированные налоги. 

Но главное — частный капитал был официально допущен в экономику страны. Именно частные инициатива и капитал привели к быстрым изменениям к лучшему. Люди вновь увидели смысл работать и зарабатывать деньги. Ранее национализированные мелкие предприятия переходили в частную собствен­ность. Открывались многочисленные частные магазинчики, лавки, кафе, рестораны. С отменой продразверстки у крестьян начали копиться продо­вольственные запасы. Жизнь бурлила и преображалась. 

Вот впечатления американца Арманда Хаммера, который благодаря комму­нистическим связям своего отца получил концессии в Советской России  Арманд Хаммер (1898–1990) — американский предприниматель и коллекционер искусства, вел постоянную торговлю с СССР, а в числе его предприятий на территории страны была, например, фабрика по производству карандашей. Известно также, что у Хаммера было письмо, компрометирующее Ленина, которое пытались получить за счет этого сотрудничества и подарков, в том числе произведений искусства.. Он пишет:

«Август 1921 года приближался к концу, когда я возвратился в Москву. Я отсутствовал немногим более месяца, но не мог поверить своим глазам. Неужели это была та самая нищая, грязная, унылая Москва, что я покинул месяц назад? Теперь улицы, которые были пустынны, заполнились людьми. Все куда-то спешили, лица были полны энергии и устремленности. Повсюду рабочие отдирали доски, которыми были заколочены фасады зданий, стеклили окна, штукатурили и красили стены. Загруженные до верху повозки везли товары в магазины». 

Ритм того времени передают и стихи Владимира Маяковского:

Конечно, не стоит идеализировать нэп. Однако следует признать, что во время нэпа голод стране не угрожал. Относительное и хрупкое благополучие нэпа держалось главным образом на плечах крестьян. Крестьяне, которые состав­ляли более 80 % населения страны, кормили себя сами. Сельская торговля не баловала изобилием и была лишь дополнением к хозяйству. Если крестья­нин шел в сельскую лавку, то не за хлебом и мясом — он покупал там то, что не мог произвести сам: соль, спички, мыло, керосин, ситец. 

Благополучие крестьянского хозяйства являлось и залогом благополучия города. Крестьянский рынок, который существовал в каждом городе и местечке, был главным источником снабжения горожан. Товар поступал от зажиточных крестьян и середняков, которые либо продавали его загото­вителям — частным, государственным и кооперативным, — либо торговали сами. За годы нэпа на основе крестьянской торговли сложилась сложная система связей, составлявших межрайонный товарооборот. Именно благодаря крестьянскому хозяйству и рынку в период нэпа не было серьезных проблем с продовольствием.

В благополучии нэпа немалую роль играло частное предпринимательство на заготовительном рынке. Частник был мобилен, забирался в глухие уголки, скупая продукцию, перебрасывал ее на рынки отдаленных районов, перепро­давал мелким рыночным торговцам, владельцам ларьков, палаток, ресторанов, чайных, кафе, снабжал кустарей, занимавшихся промыслами, делал запасы, дожидаясь более выгодных условий продажи. 

Но особенно важную роль в период нэпа частник играл в торговле. Каза­лось бы, на частную патентованную торговлю приходилась всего лишь одна четверть розничного товарооборота страны, если не считать рыночной крестьянской торговли. Однако в розничной торговле частникам принад­лежало 75 % магазинов. Это значит, что частная торговля была мелкой и распыленной, в отличие от государственной, сконцентрированной в мага­зинах крупных промышленных центров. Она велась в многочисленных ларьках, палатках и вразнос по всей стране. Через эту торговую сеть продавалась не только продукция частного производства, но и продукция госпредприятий. Личная выгода была главным мотивом в деятельности частника, но именно она обеспечивала быстроту передвижения, эффективность, высокую сохранность товаров. 

Важность частников для торговли выглядит бесспорной на фоне слабого развития государственной промышленности. В конце 1920-х государство в год производило на человека всего лишь пять килограмм мяса и рыбы, восемь килограмм сахара, 12 килограмм молочных продуктов, полкило сливочного и три литра растительного масла, меньше одной банки консервов, меньше одного ботинка на человека, один носок или чулок, а также одну пару белья на 20 человек.

Да и государственная торговля была развита слабо. Государственные магазины в крупных городах специализировались на продаже винно-водочных изделий, мехов, товаров производственно-технического назначения, книг. Ассортимент госторговли не включал товары первой необходимости. В 1920-е годы госу­дарство фактически превратило кооперативную торговлю в канал государ­ственного снабжения населения. Через кооперацию продавалось 80 % продукции государственной промышленности. 

Рассказ о нэпе позволяет сделать важные выводы. Продовольственное благополучие покоилось на крестьянских рынках и самообеспечении, частном производстве и частной городской торговле. Уберите все это из системы снабжения — что останется? Слабо развитая государственная промышлен­ность, не способная обеспечить минимальные потребности населения, да скудная торговая сеть госторговли и кооперации, сконцентрированная в крупных городах. Развал частного сектора нэпа грозил катастрофой, но именно это и произошло. 

В конце 1920-х годов в СССР началась форсированная индустриализация, то есть создание крупной тяжелой и военной промышленности. Она осуще­ствлялась за счет уничтожения частного производства и частной торговли в городах и коллективизации в деревнях: индивидуальные крестьянские хозяйства насильственно объединяли в коллективные — колхозы. По стране прошли массовые репрессии против крестьян и частных производителей и торговцев. В 1931 году частная патентованная торговля была запрещена. 

Развал частной торговли и крестьянского рынка привел к глубочайшему социально-экономическому кризису. Вновь обострился товарный дефицит. Цены росли как на дрожжах, галопировала инфляция, среди населения началась паника. Председатель Госбанка Георгий Пятаков доносил: 

«Мануфактура по двойным ценам до середины марта [1930 года] шла очень туго. После этого, в особенно в мае и июне, она расхватана вся. Из продажи исчез шелк; расхватывают примуса, швейные машины и т. п. Из Нижнего Новгорода, из Чернигова пишут, что крестьяне в стремлении сбыть бумажные деньги покупают все, что попадает под руку. Характерно сообщение из Харькова о том, что там в короткий срок был совершенно раскуплен магазин антикварных вещей». 

А вот слова наркома торговли Анастаса Микояна: «Отвернули голову частнику. Частник с рынка свертывается и уходит в подполье, в фиктивные кооперативы, а государственные органы не готовы его заменить». Страна вернулась к мето­дам продразверстки, то есть мобилизации ресурсов посредством насильствен­ных государственных заготовок, и пайковому распределению. Карточки стихийно распространялись в регионах с 1927 года, а в 1931 году была введена всесоюзная карточная система на основные продукты питания и товары. В отличие от начала 1920-х — периода Гражданской войны и военного коммунизма, — теперь карточки были введены в мирное время, и оставались они довольно долго — до середины 1930-х годов.

Снова продавца заменил резчик, чьей задачей было быстро нарезать пайки. Вместо магазинов появились ЗР (закрытые распределители), ЗРК (закрытые рабочие кооперативы), ОРС (отделы рабочего снабжения) и, конечно, спец­распределители советской элиты. В закрытых распределителях покупать могли только прикрепленные люди. Чужаки попадали туда лишь по знакомству или за взятку. 

Советское руководство по-прежнему рассматривало торговлю как инструмент целевого распределения и орудие осуществления своей политики. Пайки получили только те, кто трудился на государственных предприятиях и учре­ждениях, а также их иждивенцы. Без карточек остались лишенные полити­ческих прав, так называемые лишенцы, и крестьяне, составлявшие более 80 % населения страны. Крестьяне должны были снабжаться из скудных колхозных ресурсов. Растущие госзаготовки, которые выгребали все из колхозных закро­мов, и плохое сельское снабжение вкупе с двумя неурожайными годами при­вели к массовому голоду в деревне в 1932–1933 годах. По разным подсчетам, в те годы от голода умерло от 3,5 до 7 миллионов человек. 

Государственное распределение товаров отличал крайний индустриальный прагматизм. «Где вы живете?», «На каком предприятии работаете?» — такие вопросы следовало задать рабочему или служащему, чтобы составить пред­ставление об условиях их пайкового снабжения. Государство разделило города и предприятия на промышленные и непромышленные. Лучшие нормы полу­чили те, кто был непосредственно занят на индустриальном производстве или строительстве, и те, кто жил в крупных промышленных городах, прежде всего в столице. Население Москвы составляло не более 2 % населения страны, но в 1932 году она получила около пятой части всего государственного фонда мяса, рыбы, муки, крупы, маргарина, предназначенного для снабжения городов СССР. Ленинград получил чуть меньше. Москва и Ленинград оттягивали львиную долю товаров, предназначенных для городского снабжения. 

Из-за скудости ресурсов государственное пайковое снабжение создавало иерархию бедности. Привилегии индустриального авангарда зачастую были иллюзорными. Так, например, американский инженер Джозеф Томсон, кото­рый работал в Свердловске  Ныне Екатеринбург., вспоминает, что единственным преимуществом в питании рабочих-ударников по сравнению с другими рабочими была тарелка горячих постных щей, которую они получали сразу же при перевыполнении нормы. 

А летом 1932 года в Ивановской области рабочие неиндустриальных произ­водств получили по карточкам только сахар, рабочие ведущих промышленных предприятий кроме сахара получили мясо, рыбу и крупу. Но семье индустри­ального рабочего, состоявшей как минимум из трех-четырех человек, на месяц выдали только один килограмм крупы, полкило мяса и полтора килограмма рыбы — этого было достаточно всего лишь на несколько дней. 

Хорошо власть обеспечивала только себя. Спецснабжение элиты появилось в стране еще в годы Гражданской войны, но в то время условия были очень скромными. В 1930-е годы оно значительно улучшилось. Вот пример пайка, который получали летом голодного 1932 года люди, жившие в Доме правительства — знаменитом Доме на набережной в Москве. Месячный паек включал четыре килограмма мяса и четыре килограмма колбасы, полтора килограмма сливочного и два литра расти­тельного масла, шесть килограмм свежей рыбы и две сельди, по три кило­грамма сахара и муки, столько же различных круп, восемь банок консервов, 20 яиц, два килограмма сыра и — внимание — килограмм кетовой икры, не считая печеного хлеба (800 грамм в день) и молока (один литр в день). А также 50 грамм чая, 1200 папирос, два куска мыла. 

В период карточной системы первой половины 1930-х городское население жило впроголодь, а крестьяне умирали от голода. Государство фактически призналось, что не может обеспечить население, призвав людей самим поза­ботиться о себе. Правительство рекомендовало, говоря языком документов того времени, создавать огородные кольца вокруг городов, строить «Днепро­строи капустного производства» и «Магнитострои птичьих инкубаторов», осваивать прудовое хозяйство на основе «мирного содружества и сожительства зеркального карпа, и гуся, и утки». 

Людей спасали подсобные хозяйства и рынок. Правительство стало стиму­лировать развитие рынка в голодном 1932 году, но рыночные цены кусались. В период голода муку на рынке продавали блюдцами, картофель — поштучно. Хотя рынок официально назывался колхозным, на деле главными продавцами всегда были крестьяне, которые привозили продукцию, выращенную на своих небольших приусадебных участках. 

Кроме колхозного рынка в период карточной системы первой половины 1930-х советские люди могли покупать товары в магазинах Торгсина — Всесоюзного объединения по торговле с иностранцами на территории СССР. Но платить в торг­сине нужно было иностранной валютой или изделиями из драгоценных метал­лов и камней. Знаменитым стало описание великолепного торгсина на Смоленской площади из «Мастера и Маргариты»: «жирная плачущая розо­вая лососина», бочки «сельди керченской отборной», пирамиды из мандари­нов, шоколадная Эйфелева башня, «сотни штук ситцу богатейших расцветок», «штабеля коробок с обувью» — таким увидели торгсин булгаковские герои. 

Однако большинство торгсинов в стране были лишены этого великолепия. Основными товарами там были обычные, но бесценные в период голода мука, крупа и сахар. В голодные годы первых пятилеток люди принесли в Торгсин почти 100 тонн чистого золота, и он стал одним из основных источников валютного финансирования советской индустриализации. 

После рекордного урожая 1934 года, в январе 1935-го в СССР отменили карточки на хлеб, а затем и на другие продукты питания и товары. «Жить стало лучше, товарищи, жить стало веселее!» — сказал Сталин. Народ поправил его: «Жить стало легче». На месте закрытых распределителей открывались мага­зины, доступные для всех. Образцовые универмаги, фирменные магазины тканей, одежды, обуви, посуды, электротоваров, специализированные продо­вольственные магазины — «Бакалея», «Молоко», «Гастроном» — стали приметами нового времени. Процветал крестьянский рынок. 

В этой новой жизни облик процветающего гражданина становился символом процветающей страны. Государство стало прививать вкус к хорошим вещам и веселому досугу. Мосторг продавал вечерние платья и смокинги, можно было вызвать такси по телефону, появилось больше личных автомобилей, вырос спрос на услуги косметологов, в городах открывались парфюмерные и цветоч­ные магазины. Страна вступала в новый период — по официальной термино­логии, период свободной торговли. 

С ней связывались большие надежды. Люди, уставшие от голода и бестоварья карточной системы, мечтали о заполненных товарами магазинах. Политбюро рассчитывало с помощью свободной торговли оздоровить экономику страны, ликвидировать дефицит госбюджета, остановить денежные эмиссии, создать стимулы к труду. 

Сбылись ли эти надежды? Насколько свободной была провозглашенная свободная торговля? Следует ответить на этот вопрос сразу: свободной торговли не получилось. Правительство проводило торговую реформу не за счет расширения рыночной свободы, а за счет перераспределения государственных ресурсов. Пределы частного предпринимательства и торговли остались все те же: индивидуальное кустарное производство, мелочная и кол­хозная торговля, небольшое личное крестьянское подсобное хозяйство. Руко­водство страны действительно хотело вырваться из порочного круга дефицита товаров и госбюджета, но не хотело менять основ советской экономики. Моно­польным производителем в стране по-прежнему оставалась государственная промышленность, а приоритетными областями — развитие тяжелой и военной индустрии. 

Острый дефицит товаров сохранился, а накануне Великой Отечественной войны обострился, в то время как денежные доходы населения при искусствен­ной стабильности цен быстро росли. Государственная торговая сеть оставалась недостаточной для огромной страны и все так же концентрировалась в городах. В последние годы третьей пятилетки, накануне войны, на каждые 10 тысяч человек населения приходился всего лишь 21 магазин — это всего на три мага­зина больше, чем в период карточной системы. В основном это были мелкие предприятия. Специализированных магазинов, появление которых ознаме­новало наступление эры открытой торговли, были единицы. В 1940 году насчитывался лишь один мясорыбный или плодоовощной магазин на два города или городских поселка, один магазин культтоваров на четыре-пять городов, один специализированный магазин обуви, ткани или швейных изделий на 15–17 городов. 

Товарный дефицит приводил к тому, что в открытой торговле сохранялось нормирование. Совнарком СССР установил нормы отпуска товаров в одни руки. В 1936–1939 годах человек за одну покупку не мог получить больше двух килограмм мяса, колбасы, хлеба, макарон, крупы, сахара, трех килограмм рыбы, полкило масла и маргарина, 100 грамм чая, 200 папирос, 2 кусков хозяйственного мыла, пол-литра керосина. В 1940 году в связи с ухудшением продовольственной обстановки в стране нормы отпуска в одни руки были снижены. Кроме того, стали нормироваться товары, которые ранее продавались без ограничения.

Кроме этих официально установленных правительством норм существовали и неофициальные. Продавцы и люди, стоявшие в очередях, сами вводили их, выкрикивая: «Больше килограмма в руки не давать!», «Отпускать не больше пяти метров в руки!» Дважды за короткий период предвоенной открытой торговли, во время кризисов снабжения 1936–1937 и 1939–1941 годов, норми­рование стихийно перерастало в неофициальную карточную систему. С помо­щью карточек местные власти старались защитить городского потребителя и в первую очередь рабочих от наплыва в города крестьянского товарного десанта. 

Не избежали люди и локального голода. Так, зимой и весной 1937 года в колхозах Воронежской и Челябинской областей, в Мордовии, Татарской АССР, Республике немцев Поволжья, Курской области, колхозах Украины голодали несколько тысяч семей  Трагедия советской деревни. В 5 т. Т. 5. Кн. 1. М., 2004.
ГДА СБУ. Ф. 16. Оп. 1. Д. 159. Л. 27–29, 35–36, 142–143.. Тысячи человек опухли от недоедания, десятки умерли. В период открытой торговли второй половины 1930-х люди могли избежать ограничений и превысить установленные нормы, покупая товары в разных магазинах, поскольку прикрепления к магазинам не было. Но обход магазинов имел свои пределы. Товар не залеживался на полках — его нужно было искать. Часто приходилось ехать в другой город, стоять в очереди долгие часы, а то и дни. Кроме того, в периоды обострения товарного дефицита местное руководство принимало ограничительные меры: устанавливало контроль за покупками, восстанав­ливало систему закрытых распределителей.

Государственная торговля второй половины 1930-х годов все так же была частью системы центра­лизованного распределения и, как и в период карточной системы первой половины десятилетия, подчинялась индустриальным приоритетам.

Деревня по-прежнему оставалась нелюбимой падчерицей советской торговли. Даже в благополучные годы второй пятилетки на сельскую душу государство выделяло товаров в 4,5 раза меньше, чем на горожанина. Почти половину сельских магазинов составляли мелкие лавочки с мизерным оборотом в 10–25 рублей в день. В них, как правило, работал один продавец, на полках вперемешку лежали съестные товары и нехитрый ширпотреб. Одна такая лавка обслуживала население в радиусе нескольких километров, а более крупный сельский магазин был единственным на 15–20 километров вокруг. Именно поэтому крестьяне составляли постоянный контингент городских очередей. В советское время они ехали в города не только за мануфактурой, одеждой и обувью, но и за хлебом. По московским очередям можно было изучать географию всего Советского Союза.

В связи с подготовкой к мировой войне дефицит товаров и продовольствия обострился. Председатель Совнаркома Вячеслав Молотов 17 сентября 1939 года еще говорил по радио о том, что страна обеспечена всем необходимым и может обойтись без карточной системы снабжения, а люди бросились в магазины. Соль, спички, крупы и другие стратегические продукты были сметены с полок. 

Государственная торговля не справилась даже с напряжением короткой войны с Финляндией зимой 1939–1940 годов. Приведу лишь несколько выдержек из писем людей того времени. Например: «Снова очереди с ночи за жирами, пропал картофель, совсем нет рыбы»  С. Абуладзе — В. М. Молотову. РГАЭ, ф. 7971, оп. 16, д. 77, л. 207–208.. Или: 

«Готовить не из чего. Все магазины пустые, за исключением в небольшом количестве селедка, изредка если появится колбаса, то в драку. Иногда до того давка в магазине, что выносят [людей] в бессознательности»  П. С. Клементьева — И. В. Сталину. Поступило в ЦК ВКЩб 2 февраля, 1940 г. РГАЭ, ф. 7971, оп. 16, д. 77 л. 98, 99. Заверенная копия.. 

А вот одно из многочисленных донесений  Речь идет о донесениях в НКВД. о состоянии торговли в Москве:

«Дзержинский универмаг. Скопление публики началось в 6 часов утра. Толпы располагались на ближайших улицах, трамвайных и автобусных остановках. К 9 часам в очереди находилось около 8 тыс. человек». 

С карточками страна вступила в 1930-е годы — с карточками и очередями и оставляла их, а впереди была большая война. 

Вторая мировая война втянула в сферу государственного регулирования торговли гораздо больше государств, чем Первая. Общегосударственные карточные системы существовали почти во всех воевавших странах. Норми­рование охватило не единичные, как в Первую мировую войну, а все основные продукты питания и товары. Во Франции с учетом особенностей французской кухни были установлены даже нормы на вино. Во всех воевавших государствах нужды армии имели приоритет. Но на Западе у союзников были сильны идеи уравнительного снабжения гражданского населения. 

В Советском Союзе в начале войны открытая торговля сохранялась. Но к февралю 1942 года в связи с резким сокращением производства и огромными потерями товарных ресурсов карточки стали регулировать продажу всех основных продуктов и промтоваров. В то время как в других воюющих государствах все взрослое население объединялось в группу обычных потребителей, получавших равные нормы, в СССР оно делилось. Преиму­щество в снабжении имели рабочие и инженерно-технические работники промышленных предприятий, строек, транспорта. Стратификация снабжения зависела и от важности отраслей народного хозяйства. К первой категории относились работники оборонной, угольной, нефтяной, химической промыш­ленности, металлургии, машиностроения, лесохимических предприятий, транспорта, строек оборонной и тяжелой промышленности. Остальные отрасли вошли во вторую категорию. Даже дети подразделялись на потре­бителей первой и второй категории в зависимости от места работы их роди­телей. Отдельные группы снабжения составляли иждивенцы и служащие. Крестьяне вновь оказались вне карточной системы снабжения.

Таким образом, карточная система в СССР в период Великой Отечественной войны являлась более стратифицированной, чем те, что существовали в других воюющих государствах. 

Интересная деталь: в годы войны государственная продажа водки, как и в начале 1930-х, вновь стала одним из основных источников пополнения госбюджета. Поллитровка, которая в 1940 году стоила 11 рублей 50 копеек, три года спустя по карточкам обходилась в 80 рублей 50 копеек, а в госу­дарственной коммерческой торговле в 1944 году — 250 рублей. Водка обеспечивала шестую часть государственных доходов в 1944–1945 годах. 

В условиях избирательного и крайне недостаточного пайкового снабжения население выживало с помощью проверенных методов: мешочничества, огородов, воровства, спекуляции. Вновь вольный рынок доминировал над государственной системой снабжения. В повести «Тишина» писателя-фронтовика Юрия Бондарева находим колоритное описание одного из московских рынков во время войны. 

«Рынок этот был не что иное, как горькое порождение войны, с ее нехватками, дороговизной, бедностью, продуктовой неустроен­ностью. Здесь шла своя особая жизнь. Разбитные, небритые, ловкие парни, носившие солдатские шинели с чужого плеча, могли сбыть и перепродать что угодно. Здесь из-под полы торговали хлебом и водкой, полученными по норме в магазине, ворованным на базах пенициллином и отрезами, американскими пиджаками и презерва­тивами, трофейными велосипедами и мотоциклами, привезенными из Германии. Здесь торговали модными макинтошами  Макинтош — непромокаемая ткань, названная по имени создателя Чарльза Макинтоша. Макинтошами называли и сшитые из этой ткани плащи., зажигалками иностранных марок, лавровым листом, кустарными на каучуковой подошве полуботинками, немецким средством для ращения волос, часами и поддельными бриллиантами, старыми мехами и фальшивыми справками и дипломами об окончании института любого профиля. Здесь торговали всем, чем можно было торговать, что можно было купить, за что можно было получить деньги, терявшие свою цену».

С окончанием войны началось восстановление торговли. Послевоенный голод 1946–1947 годов, вызванный разрухой и неурожаем, от которого сильнее всех пострадали крестьяне, несколько замедлил этот процесс, но после хорошего нового урожая карточки в декабре 1947 года были отменены. Одновременно с помощью денежной реформы, обмена старых денег на новые, была изъята избыточная масса денежных накоплений населения. К концу войны из 407 ты­сяч довоенных магазинов осталось только 245 тысяч. Оккупированные терри­тории потеряли до 80 % предприятий торговли. 

Задача восстановления торговой сети была выполнена к началу 1950-х годов. Доля водки в продажах упала до довоенных 10–12 %. Вместо водки важным источником пополнения бюджета стала коммерческая продажа хлеба. Вольный рынок в стране сохранялся, но с нормализацией положения государственная торговля стала доминировать над рынком.

Последние годы сталинского правления следует рассматривать как переход от голодных и кризисных довоенных и военных лет, где остро стояла проблема физического выживания, к нормальной советской экономике. Эта нормаль­ность заключалась в том, что в 1960–80-е годы не было серьезных кризисов снабжения и массового голода, благосостояние людей медленно, но неуклонно росло. 

Однако сфера легального частного предпринимательства оставалась крайне узкой. Она по-прежнему была представлена колхозными рынками, крошеч­ными подсобными хозяйствами крестьян и горожан, индивидуальной деятель­ностью кустарей, барахолками и толкучками. Из-за ограничения частной инициативы в советской экономике сохранялся острый товарный дефицит, но характер его изменился. В условиях растущего благополучия люди не рыс­кали в поисках муки и хлеба — они искали модные, красивые и дорогие вещи: мебель, посуду, ковры. Советские очереди за дефицитным ширпотребом стояли не только часами, но и днями, а виртуальные очереди — месяцами и даже годами. Так, годами можно было находиться в очереди за легковой машиной. Люди, стоявшие в виртуальной очереди, приезжали в назначенные дни отмечаться в магазин, там опять отстаивали очередь, а по прибытии товара получали почтовую карточку с приглашением приехать и выкупить товар в положенный срок.

Наличие денег не было достаточным условием для покупки. В условиях, когда полки магазинов были полупустыми, ассортимент — скудным, а товары — низкого качества, покупка превращалась в добывание товаров. Слово «купить» в быту заменялось словом «достать». Короткий вопрос «Где достал?» был многозначен. В ответе на него предполагалось указать не только магазин, куда завезли дефицитный товар, но и то, через каких друзей и знакомых человек смог его получить, сколько часов отстоял в очереди, сколько переплатил за товар, и многое другое. 

Одним из наиболее распространенных способов добычи желанного товара был блат — доступ к дефицитным товарам через родственников или знакомых. Действовал принцип «ты мне — я тебе». Например, ты мне — билеты в Боль­шой театр, а я тебе — финский сервелат. 

Верхом мечтания советского потребителя было попасть в валютные магазины «Березка». Их открыли в 1960-х для того, чтобы советские люди, которые работали за рубежом и получали зарплату в валюте, не тратили ее за границей или на черном рынке, а отдали Советскому государству в обмен на чеки Внешпосылторга. На эти чеки в «Березке» можно было купить импортные товары: бытовую технику, радиотовары, косметику, модную одежду и обувь. «Березка» предназначалась для избранных, но попасть туда мог любой, кто купил чеки у спекулянтов. Некоторые сравнивают «Березку» со сталинским валютным торгсином 1930-х годов, но это сходство поверхностно. Торгсин и его время представляли грандиозную ломку, голодную трагедию миллионов, а «Березка» была фарсом номенклатурного социализма.

Поскольку ограниченность ресурсов у государства и дефицит сохранялись, то в советской торговле, бывало, вводили нормы продажи в одни руки, а то и талоны на товары. Для номенклатуры сохранилась система спецснабжения. Сохранялась и социальная и географическая иерархия государственной торговли. Люди шутили, что правительство решило вопрос снабжения просто: всё посылало в Москву, а оттуда продовольственные десанты и колбасные поезда развозили товар по городам и весям. Спекулянты продолжали играть важную роль в торговле, перераспределяя товарные ресурсы по принципам рыночной экономики, продавая не тем, кого государство считало более важным и нужным, а тем, у кого были деньги. Спекулятивный рынок похорошел: теперь он предлагал не поношенные старые вещи, а богатый ассортимент самых модных и элитных товаров. Росло и число мест, куда проникали частные рыночные операции, которые ранее концентрировались почти исключительно на базарах и толкучках.

Мы проделали огромный путь от революции 1917 года до так называемого развитого социализма 1980-х. Много радостных и трагических событий произошло в это время, но суть советской торговой системы оставалась в целом неизменной. Эту суть составляло централизованное перераспределение ограниченных государственных ресурсов в пользу городов, а внутри городского населения — в пользу занятых в промышленном производстве, и, конечно, советской элиты. В периоды кризисов централизованное государственное снаб­жение приобретало форму карточной, крайне стратифи­цированной системы. При ослаблении же товарного дефицита централизо­ванное распределение освобождалось от крайностей карточного снабжения, приобретая видимость свободной торговли. При новом обострении товарного дефицита свободная торговля проходила через рецидивы карточной системы. 

Еще один важный вывод лекции касается роли рынка в советской торговле. Хотя советская экономика считалась безрыночной, на самом деле рынок — легальный и черный — играл важную роль для советских людей. Эта роль особенно усиливалась в периоды товарных кризисов.

В завершение лекции следует сказать, что торговля была одной из сфер, в которых реформы Михаила Горбачева привели к наиболее существенным и заметным переменам. Разрешение открывать частные производственные и торговые кооперативы привело к бурному развитию легальной частной торговли. Страна покрылась сетью магазинчиков, лавочек, киосков, палаток. Частники продавали свой и привозной товар и через крупные государственные магазины. Более того, огромные дворцы спорта были отданы под рынки. Рынок вновь возобладал над государственной торговлей.