Что мы знаем о песне «Владимирский централ»

О чем она, как прославила тюрьму, кто ее автор и почему это по-своему великая песня

Авторы Михаил Лурье, Надежда Рычкова

Если набрать в поисковой системе словосочетание «Владимирский цент­рал», то в результатах тюрьма и песня будут всегда связаны. С песней понятно, ведь ее название отсылает к вполне определен­ному учреждению во Владимире, но почти в каждом материале о нем упоми­нается компози­ция Михаила Круга. Возникает вопрос, кто кого сделал знаменитым: песня прославила владимирскую тюрьму на всю Россию или допесенная извест­ность Владимирского централа обеспечила песне такое признание?

Владимирский централ: что это за тюрьма

В современных публикациях о Владимир­ском централе  Его официальное название — ФКУ Тюрьма-2 УФСИН России по Владимирской области. авторы называют его «самой знаменитой», «самой известной», «старейшей» из тюрем России. Указом 1781 года «О суде и наказаниях за воровство разных родов и о заведении рабочих домов во всех губерниях» Екатерина II повелела наказывать работами за совершение грабе­жей, краж и мошенничества, а для исполне­ния указа «во всех губерниях заведены были рабочие дома, с назначением в них работ, для пользы общей потребных». Владимир не стал исключением, и в 1783 году здесь был построен рабочий дом, положивший начало знаменитой тюрьме.

В 1838 году Николай I подписал положение об арестантской роте гражданского ведом­ства, которая была сформирована во Влади­мире для обустройства города. В роту поступали «а) беглые и бродяги; б) осужден­ные к ссылке в Сибирь на поселение, за маловажные преступления, не наказанные рукою палача и имеющие от 35 до 40 лет; в) осуждаемые в крепостную работу на срок, также за неважные преступления, или к заключению в рабочие дома; г) арестанты, пересылаемые через Владимир в Сибирь на поселение, по маловажным пре­ступле­ниям и за бродяжничество, не наказанные палачом и знающие мастер­ства»  Из Положения о Владимирской арестантской роте гражданского ведомства. . Рядом с корпусом рабочего дома силами арестант­ской роты было выстроено каменное здание, затем было возведено еще несколько корпу­сов, а завершающим стал так называемый ежовский корпус  Николай Ежов (1895—1940) — советский партийный деятель, в том числе генеральный комиссар госбезопасности и нарком внутрен­них дел. Под руководством Сталина был главным организатором массовых репрессий 1937–1938 годов., построенный в 1938 году для особо опасных заключенных.

В 1921 году Владимирский централ был преобразован в политический изолятор и переименован в губернский исправи­тельный дом, а в 1948 году вошел в систе­му лагерей и тюрем особого назначения Министерства государственной безопасно­сти СССР. Видимо, именно заключенные советского периода прославили эту тюрьму. Среди самых известных насельников Владимирского централа немало знаменито­стей — от певицы Лидии Руслановой и сына Иосифа Сталина Василия до диссидентов и правозащит­ников Владимира Буковского, Юлия Даниэля, Анатолия Марченко. После 1978 года во Владимирскую тюрьму переста­ли отправлять политических заключенных, а с 1990-х годов здесь отбывают наказание особо опасные преступники.

Название тюрьмы менялось несколько раз. Самое популярное и неофициальное наименование «Владимирский централ» тюрьма получила в 1905 или 1906 году (в источниках данные расходятся). Вообще, первые централы, то есть крупные тюрьмы с центральным подчинением, появились в Российской империи в кон­це XIX века в результате реформы пенитенциарной системы. Именно тогда возник первый знаменитый песенный централ — Александ­ров­ский. Одна из са­мых популярных тюрем­ных песен, и по совместительству револю­ционная  См. об этом в статье: М. Л. Лурье. Полити­ческие и тюремные песни в начале ХХ в.: между пропагандой и фольклором // Антро­пологический форум. № 12. 2010., — «Далеко в стране Иркутской…» — в первых публикациях (1900-е годы) не имела заголовка, Александ­ровский централ упоминался лишь в тексте, однако затем песня стала регулярно именоваться «Александровским централом»:

Это, барин, дом казенный
Александровский централ,
А хозяин сему дому
Сам Романов Николай.

Именование Владимирской тюрьмы «централом» встречается и до песни Круга — например, у Александра Солженицына в «Архипелаге ГУЛАГ», у Васи­лия Аксенова в «Острове Крым», а также в некоторых частных дневниках за 1960–70-е годы  См. на сайте «Прожито».. Однако чаще владельцы дневников пишут о «Влади­мир­ской тюрьме». Так же она называется и в книге воспоминаний Владимира Буковского «И возвращается ветер…» 1978 года (по одной из версий, эта книга вдохно­вила Круга на создание песни, о чем речь пойдет ниже). Современ­ные же художественные произведения о жизни за решеткой, напи­санные после 1998 года, широко используют словосочетание «Владимирский централ», например так называется книга Игоря Закурдаева, посвящен­ная истории тюрьмы. Такое наименование, безусловно, было актуализи­ровано и популяри­зировано Михаилом Кругом. 

Песня и тюрьма — кто больше прославился

Автора «Владимирского централа» в современных публикациях называют «королем русского шансона», «самым популярным представителем жанра», «самым знаменитым исполнителем», но главное — автором «самой популярной песни в этом жанре», «эталонного музыкального произведения, созданного в жанре тюремной романтики».

Михаил Круг (псевдоним Михаила Воробь­ева, 1962–2002), уроженец Твери, начал свою официальную карьеру автора-исполнителя в 1994 году, когда на дисках вышел его первый альбом «Жиган-лимон». Еще до релиза в тверском ДК было записано три любительских магнитоальбома, ни о каких авторских правах тогда речи не шло, и песни Круга попросту переписы­вались и быстро распространялись по городу. В 1996 году Круг впервые выступил в Москве, на фестивале «Русский шансон». «Владимир­ский централ» вышел в 1998 году на четвер­том альбоме Круга «Мадам». В целом он напи­сал более 100 песен, но об этом вряд ли знают все те, кто знаком с «Влади­мир­ским централом». О широчайшей популярности песни говорит наличие пародийных версий и мемов.

Песня звучит в гоблинском переводе «Властелина колец» в эпизоде «Пендальф в ловушке Сарумяна» части «Братва и кольцо». Рассчитывая на стопроцентную узнаваемость текста, переделку строк припева «Тюряга Азкабан — ветер север­ный. / Этапчиком в Мордор — зла немерено» использует Сергей Панарин в своей пародий­ной книге «Харри Проглоттер и волшебная Шаурматрица». Не обошли своим вниманием песню и кавээнщики. Школьная версия песни под названием «Владимирский лицей» была создана группой ведущих «Авторадио» «Мурзилки International»:

Чтобы узнать, существуют ли люди, которые ничего не знают ни об этой песне, ни о Круге как ее авторе, мы провели опрос среди пользователей фейсбука  Facebook принадлежит компании Meta, которая признана в России экстремистской, ее деятельность запрещена. Мы обязаны указывать это по требованию российских властей., в котором приняли участие 440 человек. Оказалось, что 99,8 % всех опрошен­ных знают композицию, но лишь половина знает, что автор ее — Михаил Круг. Несколько человек определили песню как народную.

Судя по данным опроса, песня стала хитом уже в год своего релиза: «„Влади­мирский централ“ я узнала весной-летом 1998 го­да — в этом году я оканчивала школу. Это был тогдашний хит, поэтому на выпускном вечере диджей ставил ее раз двадцать по просьбам выпускников и родителей. На всю жизнь отпеча­талась. Конкуренцию составляли лишь „Ах, какая женщина“ и „Как упоитель­ны в России вечера“». 

Пик популярности «Централа» участники обозначили концом 1990-х — нача­лом 2000-х, некоторые утверждали, что слышали песню еще в начале 1990-х, что совершенно невозможно, но вполне объяснимо: «Владимирский централ» по своей тематике и стилистике стал своеобразным знаком тех лихих лет, а для некоторых и вовсе понятием нарицательным, с помощью которого легко описать всю блатную или гопническую культуру, прочно ассоциирующуюся с 90-ми годами ХХ века. 

Вольное и невольное знакомство наших респондентов с хитом происходило на школь­ных дискотеках, где, по их свиде­тель­ствам, под песню танцевали медляк, или в ресторанах, где ее часто исполняли на заказ. Несколько человек рассказали, что в юности сами исполняли «Централ» под гитару, наряду с композициями Цоя и «Гражданской обороны», или пели ее в караоке.

Большинство же слышали песню из колонок такси, автобусов и музыкальных киосков. То есть она была очень популярна в начале нулевых, и не только в среде любителей тюремного шансона. Перед нами случай, когда известность песни не просто опережает известность своего создателя (что не ред­кость), но и проникает в те социальные круги, для которых не свойственно пристра­стие к этому музыкальному направлению.

Что касается соперничества за первенство в известности между тюрьмой и песней, наш опрос говорит о том, что, вероятнее всего, песня прославила Владимирскую тюрьму на всю страну и популяризовала именно это ее имя: до 1998 года сочетание «Владимир­ский централ» было достаточно редким, а после стало народным. Нет сомнений, что Владимирская тюрьма была известна и сама по себе, но сравнить ее со знаменитыми Крестами или «Бу­тыркой» вряд ли можно. Но так было до появления песни — сейчас Владимир­ский централ неизменно попадает в число самых известных тюрем России.

Кто участвовал в создании песни

Несмотря на то что были опрошены люди, чьи музыкальные вкусы лежат за пределами направления, определяемого как «русский шансон» (и в этом был замысел опроса), из 440 человек 16 оказались знакомы с одной из версий ее происхожде­ния, а именно имеющей отношение к Саше Северу (или Север­ному) — тверскому крими­нальному авторитету, который отбывал срок во Вла­димирской тюрьме и с которым Михаил Круг был хорошо знаком. С его име­нем связана самая известная легенда о замысле «Владимирского централа». 

Авторы книги «Жизнь и смерть Михаила Круга», скорее всего опираясь на интервью Михаила Круга, опубликованное в 2001 году, излагают историю создания песни следующим образом:

«В 1995 году Круг приехал во Владимир, где в то время сидел тверской вор Александр Северов  Имеется в виду Саша Север., с которым Михаил был в дружес­ких отноше­ниях. Круг приехал к нему на свидание. <…> А после встречи с Северо­вым и была написана эта знаменитая песня».

Легенда же гласит, что вместо полустишия «ветер северный» в первоначальной версии пропевалось имя легендарного заключен­ного — Саша Северный, однако криминаль­ный авторитет попросил Круга не упоминать его имени, и таким образом возник образ ветра. 

В той же книге «Жизнь и смерть Михаила Круга» сообщается об ошибке, допущенной Кругом:

«Один из самых известных тверских уголов­ников, отсидевший в общей сложности двадцать лет, отмечает, что в песне есть неточности. Во-первых, во Владимирский централ заключенных никогда не доставляли „этапом из Твери“. Их сначала отвозили в Москву, обычно в пересыль­ную тюрьму на Красной Пресне, а уже оттуда доставляли во вла­димир­скую „крытку“. А во-вторых, во Владимире оказывались единицы тверичан, а не целые этапы».

Есть и другая интерпретация истории о том, какую роль тверской вор в законе играл в появлении песни. Один из участников нашего опроса сообщает, что саму песню для Круга «мог написать вор в законе Север». Эта версия, скорее всего, восходит к мате­риалам массмедиа. Так, в 2012 году на теле­ка­нале НТВ вышел сюжет под заголовком «Россия много лет поет неправильный „Влади­мирский централ“», главным героем которого стал тот самый Александр Северов (именно с таким вариантом имени). Материал подан в жанре журна­листского расследования, в ходе которого выясняется, что криминаль­ный авторитет написал несколько песен для земляка-шансонье. Об авторстве «Владимирского централа» прямо не сообщается, всё выстроено таким образом, что зритель должен сделать именно этот вывод. Согласно передаче, вор в законе попросил исполнителя не упоминать его имени и «подарил еще несколько текстов, которые Михаил Круг исполнял вместе с собственными песнями». 

Есть менее известная версия с сюжетом подмененного авторства: песню, а точнее ее припев, в 1997 году насвистел Кругу другой заключенный, на этот раз питер­ский, — Евгений Николаев по прозвищу Джон. Его история была опубликована в 2003 году в петербургском журнале «Город», там же приведены «оригинальные» строки:

Питерский централ, ветер северный,
Этапом на Кресты, срок немереный
Упал на плечи, словно груз,
Питер­­ский централ, ветер северный,
Когда суд банковал мне срок немереный,
Не тюрьма меня сгубила, а к одиннадцати туз.

Существует и третья история авторства, но в этом случае речь идет не о тексте, а о замысле. Главным участником истории является московский автор-испол­нитель Леонид Ефремов (автор песни Круга «Светочка»). Согласно его тексту «Неизвестная грань творчества Михаила Круга», он выступил «идейным вдохновителем» и подсказал центральный образ песни. Вот как об этом рассказывает Ефремов:

«Примерно осенью 1996 года ко мне, как всегда, конфиденциально приехал Круг. Разговор крутился вокруг его растущей известности, но пошедшей (по его мнению) на убыль популярности. <…> И вдруг спросил: „А ты знаешь, кто в действительности автор ‚Таганки‘?“ Я пошутил: „Неужели тоже ты?“ Круг обиделся: „Дело не в этом! Никто точно не знает автора, но песню-то сколько лет поют и будут петь! Вот где бессмертие! Популярность без конца!“ <…> „Тогда напиши какую-нибудь ‚Бутырку‘ или ‚Матросскую тишину‘!“ — „Да не то все это! В Твери у нас есть всем известная ‚девятка‘ (за правиль­ность названной цифры не ручаюсь — время!) — специзолятор, там все наши пацаны сидели. Но ее, кроме наших, никто не знает, что мне, о ней написать, что ли?“ И тут меня осенило. Не так задолго до этого разговора я прочел книгу Владимира Буковского „И возвращается ветер…“, там довольно подробно описывалось многолетнее пребывание автора „в крытке КГБ“ — Владимирском централе. <…> И я вкратце рассказал ему о Буковском, об обмене на Карвалана, о Владимирском специзоляторе. „Кстати, там всегда сидели особо опасные, не только политические. Так что Владимирка не безызвестней ‚Таганки‘ будет“. — „А у тебя есть? Дай почитать!“ Круг полистал книгу в мягкой обложке и задумался. „Я сейчас много по зонам пою, езжу. Попробую пробить ‚Владимирку‘, посмотреть надо, что к чему…“»

Таким образом, все три версии объединяет один мотив: в появлении песни иниции­рующую роль сыграл талантливый человек, пишущий стихи и водив­ший знакомство с Кругом. Причем роль соавтора заключается в участии именно в строке «Владимирский централ, ветер северный», по которой обычно и помнят песню. 

Сам Михаил Круг в своих интервью не помо­гал установить истинность той или иной версии, нас же в этом случае интересует сама мифология авторства, отличающая отнюдь не только «Владимирский централ». Для всех подоб­ных случаев характерны, во-первых, замена фрагмента первоначального текста другим в силу особых обстоятельств и, во-вторых, приписывание авторства текста и музыки различным людям. 

Символика во «Владимирском централе»: весна, окно, женщина

Весна опять пришла, и лучики тепла
Доверчиво глядят в мое окно.
Опять защемит грудь, 
И в душу влезет грусть,
По памяти пойдет со мной.

Пойдет, разворошит и вместе согрешит
С той девочкой, что так давно любил.
С той девочкой ушла, с той девочкой пришла,
Забыть ее не хватит сил.

Образный ряд первого куплета строится как комбинация трех содержательных мотивов, свойственных русским тюремным песням, которые легко опознаются человеком, знакомым с этой песенной традицией.

Первый мотив можно обозначить как тюремное заключение и весна: «Весна опять пришла…» Тюремные песни почти не знают осени и лета, но хорошо знакомы с зимой, лютой, темной, беспощадной, — и весной, цветущей, радостной, тоже беспощадной по отношению к арестанту и, как и у Круга, щемящей сердце, оживляю­щей воспоминания о воле, располагающей к меч­там — по всей видимости, несбыточ­ным. Весной происходят переломные события в жизни героя: его арестовывают, как, например, в известной лагерной песне советского времени «На заливе тает лед весною…­»:

На заливе тает лед весною,
И цветочки скоро зацветут,
Только нас с тобою под конвоем
В лагеря на Север повезут.

Этот же мотив использован и в известной народной песне «Не для меня придет весна…», восходящей к стихам А. Молчанова 1838 года, у которой, помимо наиболее известной солдатской (казачьей) фольклор­ной версии, есть и тюремная:

Не для меня придет весна,
Распустит роза цвет душистый.
Сорвешь цветок, а он запахнет —
Такая жизнь не для меня.

А для меня народный суд.
Осудит сроком на три года.
Сошлют к народам азиатским —
Где пуля ждет давно меня.

Этот расхожий образ построен на контрасте, психологически усугубляющем картину переживания арестантом своего тягостного положения: бурная жизнь природы весной противопоставлена замкнутому и исполнен­ному страданий существованию героя в заключении. Неслучайно (в рамках этой образной логики), что именно весной герой песни «По тундре» решается на побег:

Это было весною, зеленеющим маем,
Когда тундра одела свой весенний наряд,
Мы бежали с тобою, уходя от погони,
Вдоль железной дороги Воркута — Ленинград!

Весной же и заканчивается тюремный срок арестанта, или весной он мечтает выйти на свободу — как, например, в песне, записанной Вильгельмом Гартеве­льдом в 1908 году в Сибири:

Как настанет весна, я окончу свой срок,
Из тюрьмы я на волю пойду.
По лесам и лугам я бродяжить пойду —
Как настанет весна, я пойду.

Приводить примеры можно бесконечно, но важно здесь одно: весна — особым образом семантически нагруженное время года в тюремных песнях. Просыпаю­щаяся жизнь природы влияет на внутренний мир героя-арестанта, оттеняет безжизненность тюремного заключения, навевает воспоминания о прошлом, располагает к грезам и размышлениям.

Мечты, воспоминания и мысли, которые приходят в голову заключенному (особенно весной), в песенных текстах касаются прежде всего возлюбленной: верной и ждущей или, наоборот, забывшей и предавшей. Таков второй рас­хожий мотив тюремной лирики, который использует Михаил Круг: тюрьма и воспоминания о женщине. Пробудившаяся память заставляет лирического героя «вместе согрешить» «с той девочкой, что так давно любил». Приведем фрагменты из разных песен второй половины ХХ века:

…А вечер хороший такой наступает,
И слышатся звонкие песни девчат.

<…>

Не бери во вниманье, что я заключенный,
Ведь чувства мужские таятся в груди,
Судьбой и обидой я так утомленный,
Осталось немного сидеть впереди.

Давай, дорогая вести переписку,
Остывшее сердце ты мне отогрей…

(песня «Весна наступает, весь мир оживает…»)

Вешние воды бегут с гор ручьями,
Птицы весенние песни поют.
Горькими хочется плакать слезами,
Только к чему, все равно не поймут.

<…>

Вспомнишь о воле: былое веселье,
Девичий стан, голубые глаза…

(песня «Вешние воды бегут с гор ручьями…»)

Над тюремным окошком бродит ночка шальная,
На озябшие руки я в бараке дышу.
О тебе вспоминаю день и ночь, дорогая!
Голубую записку торопливо пишу.

(песня «Голубые записки ты мне часто писала…»)

В старых блатных песнях воспоминание о возлюбленной и обращение к ней нередко решалось совсем в других интонациях:

Вы скажите моей курве,
Что я снова осужден
На два года с половиной
И особых прав лишен.
Нет ни сахару, ни чаю,
На окошке просижу,
А как выйду на свободу
Тебе, курва, отомщу.

Но это не меняет дела: первая мысль в тюрьме — о ней.

В предпоследнем из приведенных выше фрагментов встречается и еще один образ, использованный в «Централе», — тюремное окно. Мотив, воплощенный Кругом в строках «…и лучики тепла / Доверчиво глядят в мое окно», сводится примерно к следую­щему: свет солнца или звезд через тюремное окошко будит в нем мысли или чувства. Окно или решетка, с одной стороны, высту­пает гра­ницей, отделяющей арестанта от внеш­него мира и вольной жизни, а с другой — единственным каналом связи между ними:

Хмуро в небо гляжу я сквозь решетку стальную
Вдруг увидел вдали караван журавлей.

(песня «Здесь, под небом чужим, я как гость нежеланный…»)

или

И вот меня побрили и костюмчик унесли,
На мне теперь тюремная одежда.
Квадратик неба синего, и звездочка вдали
Сияет, как последняя надежда.

(песня «Когда с тобой мы встретились, черемуха цвела…»)

«Лучики тепла» в этом отношении ближе всего к тексту, который, скорее всего, не был знаком Кругу: к стихотворению Ивана Сурикова «Птичка и солнечный луч» (1860–70-е годы), являющемуся, в свою очередь, поэтическим перело­жением сказки Ганса Кристиана Андерсена «С крепостного вала». Это стихо­тво­рение под разными заголовками часто публиковалось в песенниках рубежа XIX–XX веков, но было ли оно в действи­тельности песней, неизвестно. Сюжет его таков: в окно преступника заглядывает луч солнца, затем прилетает птица и начинает щебетать, и от этого вторжения природы у угрюмого, озлобленного преступника пробуждаются новые для него светлые чувства. Приведем несколько фрагментов:

За крепкой, железной решеткой,
В холодных и тесных стенах,
Лежит на истлевшей соломе
Угрюмый преступник в цепях.

Вот луч заходящего солнца,
Играя, упал на окно.
Ведь солнце лучи рассыпает
На злых и на добрых равно.

<…>

Вот птичка к окну прилетела
И с песнею села за ним.
Ведь птичка-певунья щебечет
Равно и хорошим и злым.

<…>

Но легче на сердце; светлеет
Лицо, злые думы бегут,
И новые мысли и чувства
В душе одичалой растут.

Ему самому непонятны
Те мысли и чувства, — они
Лучу золотистому солнца
И нежным фиалкам сродни.

Мотив окна или решетки, через которые заключенный наблюдает звезды или солнце, в тюремной лирике часто используется как инициальный, открываю­щий лирический сюжет. Причем не только в старых арестант­ских песнях, многие из которых восходят к стихотворениям поэтов XIX века, но и в более поздних произведениях, вплоть до песен «русского шансона».

Вечер за решеткой догорает,
Солнце тает, словно уголек,
На тюремных нарах напевает
Жалобную песню паренек.

(песня «Вечер за решеткой догорает…») 

Первое солнышко марта,
И над «Бутыркой» —
И над «Бутыркой» —

Неба клочок голубой!
Нету мне фарта —
Нету мне фарта —
Встретиться скоро с тобой.
Первое солнышко марта,
Встретиться скоро с тобой.

(песня «Первое солнышко» (2000), группа «Лесоповал»)

Мы не знаем, был ли Михаил Круг знаком с процитированными песнями. Со всеми — конечно, нет; с некоторыми — вероятно. Но очевидно, что в том или ином виде и в том или ином объеме он был в курсе традиции русской тюремной песни (из его интервью и биографических фактов известно только, что он слушал тюремную лирику, в частности в исполнении Аркадия Северного и Владимира Высоцкого). И во «Владимир­ском централе» он под­ключается к традиции, не только используя три наиболее ходовых и опозна­ваемых мотива тюремной песни, но и объединяя их в лирическом сюжете: лучи весеннего солнца светят через окно в камеру и пробуждают в заключенном воспоминания о прежней любви. 

«Но не очко обычно губит, а к одиннадцати туз» — что это значит?

В финале припева «Владимирского централа» есть интригующая строка, которую чаще всего обсуждают в связи с песней: «Но не очко обычно губит, а к одиннадцати туз». Если не уходить далеко в историю карточной символики в культуре, а ограни­читься беглым ретроспективным взглядом на песенную традицию, на которую ориенти­рован русский шансон, то можно увидеть, что тема карточной игры присут­ствует в воровских и тюремных песнях в трех вариантах. Во-первых, здесь весьма распро­стра­нен мотив гадания (часто сбывающе­гося). В блатной лирике цыганка с картами обычно предсказывает «мальчишечке» тюремное заключение — так, именно об этом поется в извест­ной и любимой русскими шансонье песне «Таганка», самая ранняя версия которой относится к 1930-м:

Цыганка с картами мне нагадала,
Дорогу дальнюю казенный дом.
Быть может, старая тюрьма центральная
Меня, несчастного, по новой ждет.

На картах гадает мать арестанта, желая узнать его судьбу, как в песне «Вот уж год, как я пропал в тумане…»:

Ты сидишь и карты раскладаешь
С королем бубновым на столе.
Та же масть и та же доля злая
Вот уж год как выпадает мне.

Второй вариант включения темы карт в блатные песни — игра как часть атмосферы криминального мира. Вот как описывает одна из классических блатных песен «Гоп-со-смыком» жизнь блатного на воле: 

А как из тюрьмы выйдешь, то халтуру удишь.
Что в тюрьме сидел, то все забудешь,
Быстро схватишь карты в руки,
Полчаса — не носишь брюки,
Если не везет, что делать будешь?

Третий вариант — непрямое, метафори­ческое использование образов карточ­ной игры, и здесь, чтобы понять смысл иноска­зания, нужно знать правила и терминологию. Таких случаев значительно меньше, чем песен с мотивами гадания и игры, — и имен­но таким образом использует образный потенциал карт Михаил Круг: «Не очко обычно губит, а к одиннадцати туз» — здесь подразумевается, что не просто карточный проигрыш сгубил героя, а некото­рая жизненная ситуация, представленная в песне через ситуацию в конкретной карточной игре. 

Речь идет об игре в «двадцать одно», иначе называемой очко, которая известна в России по крайней мере с начала XX века. В очке обычно используется колода из 36 карт, в которой туз — 11 очков, король — 4 очка, дама — 3 очка, валет — 2 очка, остальные карты — по своему номиналу. Смысл игры — запрашивая у раздающего (банкующего) по одной карте, набрать в сумме 21 очко (собствен­но, очко) или число очков, макси­мально приближающееся к нему, но не пре­вы­­шаю­щее его. «Перебор» автоматически является проигрышем. В песне Михаила Круга с героем случается именно это: он получает «к одиннадцати туз», то есть набирает 22 очка и проигрывает. 

Но ответ оказывается удовлетворительным не для всех: а почему губит «не очко» — разве оно должно губить, если это выигрыш? Так, например, журналисты интернет-издания Life провели мини-расследование, резуль­таты которого изложили в материале под названием «„Очко“ губит. Тайна песни „Владимирский централ“». Авторы пришли к выводу, что Михаил Круг поет о так называемом банкирском очке, сумма карт которого равна 17: «Такое „очко“ обычно не губит», — пишут они. По-видимому, на эту версию их вдох­новило выражение из предыдущей строки: «Когда я банковал, жизнь разме­няна»: если понять все буквально, то герой держит банк (раздает) и ему не выпадает его банкирское очко, а приходит предательская комбинация. Однако едва ли Круг подразумевал столь специальный смысл используемого выражения.

Знаток криминального искусства и быта Фима Жиганец (Александр Сидоров) в том самом расследовании Life сообщает, что: «Это старая тюремная пого­ворка, Михаил Круг ее использовал в более цензурной форме. В оригинале она звучала так: „Лучше б Ленин в жопу ****, чем к одиннад­цати туз“  Слово под звездочками мы печатать не мо­жем, но вы без труда найдете поговорку в интернете.. Потому что это такая ситуация проигрышная в игре, понятно? Но перво­начальный смысл был не про игру в карты, а про философию жизни пацана. Смысл в том, что не азарт губит бродягу и не стрем­ление проиграть последнее, а невезуха и попадалово».

Поговорка существовала и в более близком виде к тому, в котором ее исполь­зует Круг. Так, фразу «Не очко меня сгубило, а к одиннадцати — туз!» писатель Андрей Битов использует в качестве эпиграфа в части «Игра» повести «Обосно­ванная ревность» (1976). Ее же произносит один из представителей крими­нального мира в советском детективном фильме «Про­щальная гастроль „Артиста“» (1979, режиссер Александр Файнциммер).

Та же эпоха в жизни преступного мира воспроизведена в романе по воспоми­наниям о тюремных событиях «Зазаборный роман (Записки пассажира)» Владимира Бороды. Если верить автору, эти события он наблю­дал сам, когда сидел с 1978 по 1984 год по политической статье. Интересующее нас выра­жение Борода приводит среди других выражений, используемых зэками во время игры в карты:

 «Сижу на шконке, смотрю сверху на жизнь хаты. Несколько человек спят, Лысый и Шкряб играют самодельными картами в очко на носы. <…>
     — Себе не вам, говна не дам!
     — Hе очко меня сгубило, а к одиннадцати туз!
     — Ой мама, ходи прямо!
     — Hе ходи налево, тама королева!
     — Туз не груз!
     — Очко, пардон, ваш нос!
     И с оттягом, от всей души, лупят друг друга в случае проигрыша».

Здесь же привлекает внимание и еще одна поговорка — «Туз не груз!» — которая отсы­лает к круговской рифме в припеве (а точнее предвосхищает ее). Случай использования рифмы «груз — туз» встречаем в стихотворе­нии Виталия Ханинаева «Игра» (1978), посвя­щенном Андрею Битову и, судя по датировке и названию, навеянном упомянутым выше рассказом прозаика:

Смерть мне радости сулила,
сбросил жизни тяжкий груз.
«Не очко меня сгубило,
а к одиннадцати — туз!»

Какие ситуации описаны с помощью этой поговорки? С одной стороны, к жизненному краху приводит жажда наживы — неслу­чайно у Битова герой вспоминает эту поговорку вместе с другой, более употреби­тельной и сино­нимичной ей: «Жадность фраера сгубила». С другой стороны, речь может идти о роковом невезении. Например, в политическом стихотворении Валерия Патрушева «Выборы» (2004), фраза «к один­надцати туз» обозначает неудачу, облом при, казалось бы, возможном ином исходе:

На что надеяться народу,
не важно — против или за?..
Тасуем старую колоду
в надежде вытащить туза.
И нас, как прежде, угнетает
фальшивых обещаний груз.
Наш туз, он, если выпадает,
всегда к одиннадцати туз.

Получается, картежная метафора, состав­ляю­щая одну из наиболее запоми­нающихся строк «Владимирского централа», не изобре­тена Кругом. Вместе с тем фразой «Когда я банковал» автор достраивает готовую метафору. Возможно, она намекает на то, что в то хорошее время лирический герой контролировал ситуацию, и одновременно констатирует, что это не только не спасло его от жизненного краха, а может быть, и приблизило его.

Однако особенность круговского текста как раз в том, что конечный смысл метафоры остается — и, по-видимому, должен оставаться — до конца непонят­ным. Оба прочтения — и «жадность фраера сгубила», и «судьба-злодейка» — равно возможны, а единственно правильного нет. Контекст скуп и работает главным образом на анту­раж, а не на сюжет, не уточняет ситуацию, а, наобо­рот, размывает фокус. Ясно, что хорошая жизнь была, а потом оберну­лась неприятностями, которые и довели героя до централа. Считает ли он ви­новным в этом себя или судьбу — неясно, как неясно и то, что, собственно, произошло с «перебрав­шим» героем: совершил ли он слишком рискованное преступление и попался, пере­шел ли кому-то дорогу в своих неумеренных аппетитах или просто по-крупному не повезло. Возможно, на эффекте размы­тости сообщения в сочетании с банально­стью образного ряда и построено в значи­тель­ной степени обаяние песни.