12 мифов о юном Пушкине
1. Пушкин с детства находился под влиянием няни Арины Родионовны и ее сказок
Начиная с самых ранних биографических публикаций о детстве Пушкина, опиравшихся на свидетельства сестры и брата поэта, образ Арины Родионовны, «настоящей представительницы русских нянь», занимал особое место. Крепостная крестьянка бабушки поэта по матери, Арина (Ирина) Родионовна Яковлева попала в семью Пушкиных при рождении старшей дочери Ольги, а затем ходила и за Александром, и за Львом Сергеевичами. Мемуаристы вспоминали, что няня «мастерски рассказывала сказки, сыпала пословицами, поговорками, знала народные поверия».
Однако в полной мере прелесть этих сказок Пушкин оценил только уже взрослым человеком и известным поэтом. Главные впечатления от них были получены лишь во время михайловской ссылки; сказки поэт не просто слушал, но и записывал, оказавшись, таким образом, одним из первых русских полевых фольклористов. Тогда же был создан и поэтический образ Арины Родионовны («Подруга дней моих суровых…»). А собственные, литературные сказки (на основе услышанных от няни народных) — «Сказку о царе Салтане…», «Сказку о мертвой царевне…» и «Сказку о попе и о работнике его Балде» — Пушкин напишет еще позднее: в 1830-е годы.
2. Пушкина не любили родители и мало занимались его воспитанием
В своей биографии поэта Юрий Лотман сформулировал этот тезис с предельной остротой, утверждая, что Пушкин был «человек без детства». Действительно, в пушкинских стихах нет темы родного дома (что неудивительно, учитывая, сколько адресов Пушкины сменили за первые десять лет жизни будущего поэта), а упоминания родителей редки и весьма ироничны, как, например, в шуточной элегии на смерть тетушки Пушкина Анны Львовны («Ох, тетинька! ох, Анна Львовна, / Ваc<илья> Льв<овича> сестра! / Была ты к маминьке любовна, / Была ты к папиньке добра»). Судя по программе автобиографических записок, раннее детство осталось в памяти Пушкина не самым радостным временем, о чем говорят такие пункты, как «Первые неприятности» и «Мои неприятные воспоминания».
Но, с другой стороны, нельзя сказать, что родители были равнодушны к его воспитанию и образованию — у Пушкина и его сестры были, как и полагалось в дворянских семьях, гувернеры и учителя французского и русского языка, арифметики, Закона Божия, они посещали детские балы танцмейстера Йогеля. От родителей, прежде всего от отца и дяди, сочинителя «Опасного соседа» Василия Львовича, Пушкин пристрастился к чтению и современной русской литературе, первые лица которой нередко посещали дом Пушкиных. Наконец, благодаря усилиям родителей, дядюшки Василия Львовича и хлопотам их друга Александра Тургенева Пушкин попадает в Царскосельский лицей — привилегированное и современное учебное заведение, сыгравшее значительную роль в его биографии.
3. Пушкин всегда любил Лицей и с ранней юности воспевал лицейское братство в стихах
Анакреонтические темы товарищеского застолья и настоящей дружбы возникли, конечно, еще в лицейской лирике Пушкина и были свойственны и другим лицейским поэтам — Кюхельбекеру, Дельвигу, Илличевскому. Однако сам Лицей в ранних пушкинских стихах часто представал как монастырь, душная келья, чуть ли не тюрьма, из которой хочется поскорее бежать на волю — в Петербург или в деревню:
Увы, в монастыре,
При бледном свеч сиянье,
Один пишу к сестре.
Все тихо в мрачной кельи:
Защелка на дверях,
Молчанье, враг веселий,
И скука на часах!
<…>
Но время протечет,
И с каменных ворот
Падут, падут затворы,
И в пышный Петроград
Через долины, горы
Ретивые примчат…
К поэтической теме лицейского братства и идеализации «тех дней, когда в садах Лицея / [он] безмятежно расцветал» Пушкин пришел только в середине 1820-х годов, в нелегкое для себя время михайловской ссылки, когда его единственными посетителями из старых знакомых стали лицейские друзья — Иван Пущин, «первый друг, друг бесценный», и Антон Дельвиг, а воспоминания о прежних юношеских разногласиях оказались заслонены бурным опытом лет петербургской жизни и южной ссылки. Однако не Пушкин стал первым певцом лицейских годовщин: еще в 1822 году, к которому относится наиболее раннее свидетельство о сборе лицеистов первого выпуска, юбилейные куплеты сочинили Алексей Илличевский и Дельвиг, создатель прощального гимна лицеистов и ряда более поздних «годовщинных» куплетов.
4. Пушкин хорошо учился в Лицее
Нет, Пушкин в Лицее никогда не учился хорошо и занимал по успеваемости место в середине класса, чаще — ближе к концу. Так, в 1811–1812 годах по курсу географии, всеобщей политической и российской истории, читавшемуся Иваном Кайдановым, Пушкин был на 14-м месте, как и по курсам российского и латинского языка у Николая Кошанского, который так характеризовал воспитанника: «Александр Пушкин больше имеет понятливости, нежели памяти, более имеет вкуса, нежели прилежания».
В лицейских отчетных ведомостях в отношении будущего поэта мелькают такие аттестации: «слабого прилежания», «не прилежен», в арифметике — «ленив», в рисовании — «медленные успехи» (по итогам осени 1811 — весны 1812 года). К февралю 1814 года Пушкин только 20-й по успеваемости и поведению, профессор логики и нравственных наук Александр Куницын отзывается о нем так: «Весьма понятен, замысловат и остроумен, но крайне неприлежен. Он способен только к таким предметам, которые требуют малого напряжения, а потому успехи его очень не велики, особливо по части логики». Посредственная успеваемость поэта по большинству предметов, за исключением российской и французской словесности, а также фехтования, позволила ему получить при выпуске только чин X класса, в то время как первые ученики — среди которых были, например, будущий министр иностранных дел Александр Горчаков и будущий декабрист Вильгельм Кюхельбекер — выпускались сразу чином выше.
5. После окончания Лицея Пушкин бездельничал, существуя лишь среди поэтических «трудов и чистых нег»
Это не так. Все выпускники Лицея вступали в военную или статскую службу. Пушкин мечтал было поступить в гвардию, но это требовало больших расходов, которые стесненная в средствах семья не могла себе позволить. В июне 1817 года Пушкин приступил к службе в Коллегии иностранных дел в скромном чине коллежского секретаря (X класс) с жалованьем 700 рублей в год (к примеру, тем же чином, что был у Пушкина, Гончаров наделил своего Обломова, а Гоголь — мужа Коробочки).
Переводом по службе формально была и так называемая южная ссылка, во время которой Пушкин сначала состоял при канцелярии генерала Ивана Инзова, начальника Комитета по иностранным поселенцам и чуть позже наместника Бессарабской области, а затем был передан под начало нового новороссийского губернатора графа Михаила Воронцова.
Самое памятное из всех служебных свершений Пушкина — это возмутившая поэта командировка на борьбу с саранчой, куда его отправил Воронцов в мае 1824 года. Устное предание приписывало Пушкину остроумный отчет в стихах:
Саранча летела, летела
И села.
Сидела, сидела — все съела
И вновь улетела.
Конфликт с Воронцовым и распечатанное письмо Пушкина об «уроках чистого афеизма» предопределили быстрое завершение этого этапа служебной карьеры поэта: 8 июля 1824 года по высочайшему повелению он был «уволен вовсе от службы» и вскоре выслан под надзор в псковское имение родителей — Михайловское.
6. Пушкин с самого начала писал гениальные стихи
Хотя первые стихи Пушкина-лицеиста, появившиеся в печати, были благосклонно встречены журнальными критиками и старшими друзьями, а «старик Державин» хотел обнять юного автора, услышав на переводном экзамене, как он читает свои «Воспоминания в Царском Селе», сам поэт впоследствии относился к своим лицейским сочинениям вполне критически. В позднейших собраниях стихотворений Пушкин помещал лишь незначительную часть написанного в Лицее, да и то в переработанном виде.
В лицейской лирике, разумеется, хорошо прослеживаются черты литературного ученичества — прежде всего у Жуковского и Батюшкова, однако подражательность в данном случае не означала вторичности. Характерно, что важное место в раннем пушкинском творчестве занимает пародия, перепев: так, «Пирующие студенты» (1814) пародировали «Певца во стане русских воинов» Жуковского и одновременно, вероятно, «Певца в Беседе любителей русского слова» Батюшкова, пушкинская «Тень Фонвизина» (1815) ориентирована на сатирическое «Видение на берегах Леты» Батюшкова и включает пародийный перепев строк из «Гимна лиро-эпического на прогнание французов…» Державина, «Городок» (1815) — явное подражание «Моим пенатам» Батюшкова. Такие тексты, написанные как бы по чужой канве, позволяли не только осваивать авторитетные жанры, но и работать с чужим словом, что Пушкин положит в основу своей зрелой, самостоятельной поэтики.
7. Пушкин был активным членом «Арзамаса»
1834–1836 годы © Всероссийский музей А. С. Пушкина
Арзамасское прозвище Пушкина Сверчок — несомненный факт его поэтической биографии, а само участие поэта в «Арзамасском обществе безвестных людей» во многом определяло исследовательский интерес к «Арзамасу» в течение последних 150 лет. Однако вопрос о том, когда и как Пушкин был принят в «Арзамас» и как часто реально участвовал в заседаниях общества, долгое время оставался фактически неразрешенным.
Специалисты сходятся в том, что Пушкин был принят в «Арзамас» заочно, едва закончив Лицей, в июне или в самом начале июля 1817 года. Не вызывает сомнений и то, что Пушкин, пестуемый секретарем «Арзамаса» Жуковским, стремился попасть в тесный круг своих поэтических учителей — как раз именно этим объясняются его заявления (в том числе поэтические — например, именем Арзамасец подписано пушкинское послание «К Жуковскому» 1816 года) в верности арзамасской литературно-полемической программе.
Однако реальное участие Пушкина в «Арзамасе», как недавно показал, опираясь на широкий круг мемуарных и эпистолярных данных, Олег Проскурин,
Не сохранилась полностью и арзамасская речь Пушкина, от нее уцелело лишь несколько строк, припомненных «героем» апрельского заседания 1818 года Блудовым, который сообщил их одному из первых биографов поэта Петру Бартеневу. Вот ее начало, свидетельствующее о том, что произносящий присутствует в собрании впервые:
Венец желаниям! Итак, я вижу вас,
О други смелых муз, о дивный Арзамас!
На том же заседании — первом для себя и последнем для «Арзамаса» — Пушкин читал фрагменты из «Руслана и Людмилы»: по всей видимости, впечатление слушателей от пушкинской речи сразу оказалось заслонено куда более сильным эффектом, произведенным чтением отрывков из первой пушкинской поэмы.
8. «Руслан и Людмила» — сказочная поэма для детей
Хотя многие поколения выросли, читая «Руслана и Людмилу» в одном ряду с более поздними сказками вроде «Сказки о мертвой царевне…» или «Сказки о царе Салтане…», создавалось это пушкинское сочинение для гораздо более искушенных читателей.
Первая поэма Пушкина изначально была задумана как актуальный для конца 1810-х годов жанровый эксперимент, скрестивший волшебно-сказочную поэму из русской древности и в народном стиле с традицией фривольного бурлеска в духе «Орлеанской девственницы» Вольтера. В ранней редакции поэмы (1820) Пушкин намеренно соединял отсылки к «Истории государства Российского» Карамзина («С друзьями, в гриднице высокой / Владимир-солнце пировал…», «Не скоро ели предки наши…») и парафразы «богатырских песнотворений» вроде «Алеши Поповича» или «Чурилы Плёнковича» с двусмысленными отступлениями в стиле галантных сказок Вольтера:
Вы знаете, что наша дева
Была одета в эту ночь,
По обстоятельствам, точь-в-точь,
Как наша прабабушка Ева…
или
Он, вопреки своим годам,
Уж мыслит хладными трудами
Сорвать сей нежный, тайный цвет,
Хранимый Лелем для другого;
Уже… но бремя поздних лет
Тягчит бесстыдника седого —
Стоная, дряхлый чародей,
В бессильной дерзости своей,
Пред сонной девой упадает…
и, не стесняясь, использовал сюжетику и словесный материал из возвышенных баллад Жуковского для описания эротического приключения Ратмира в замке двенадцати дев.
Старшие современники, отдавая должное «блестящей поэзии» и «легкости в рассказе», называли многие стихи «Руслана…» грешными и безнравственными, а маститый поэт Иван Дмитриев даже говорил, что благоразумная мать «дочери велит на эту сказку плюнуть». Пушкин этих колких отзывов Дмитриеву не забыл, но в 1828 году, готовя второе издание поэмы, за благо рассудил существенную часть фривольностей из текста убрать. Тогда же, в 1828 году, было сочинено и знаменитое вступление-пролог — «У лукоморья дуб зеленый…», сказочная «народность» которого заслонила в глазах новых поколений читателей подпрятанные в поздней редакции двусмысленности.
9. Пушкин был членом протодекабристских тайных обществ и всегда мечтал написать «на обломках самовластья» свое имя
С апреля 1819 по конец 1820 года Пушкин был активным участником общества «Зеленая лампа», споры о характере которого долго не прекращались между исследователями. Первые биографы Пушкина, Павел Анненков и Петр Бартенев, описывали общество как «оргиаческое», заседания которого были посвящены «исключительно обсуждению планов волокитства и закулисных проказ».
Спорить с такой трактовкой «Зеленой лампы» еще в 1908 году начал Павел Щеголев (вероятно, не без влияния своих прореволюционных взглядов): в своих работах он подчеркивал политический характер общества и связь его с Союзом благоденствия. Эта идея была с энтузиазмом подхвачена советскими литературоведами, трактовки «Зеленой лампы» как «побочной управы» Союза благоденствия не избежали такие замечательные пушкинисты, как Григорий Гуковский и Борис Томашевский. Последний даже объяснял фривольный характер общества соображениями революционной конспирации — двадцать лет спустя Юрий Лотман резонно возражал на это предположение: «Полиция в начале века преследовала безнравственность не менее активно, чем свободомыслие».
И хотя категорически отказать «Зеленой лампе» в свободолюбии нельзя, ее специфика, по словам Лотмана, как раз и состоит «в соединении очевидного и недвусмысленного свободолюбия с культом радости, чувственной любви, кощунством». В этом смысле характерно высказывание Пушкина, писавшего своему приятелю ламписту Павлу Мансурову: «Шампанское, слава богу, здорово — актрисы также — то пьется, а те *** — аминь, аминь. Так и должно. У Юрьева ***, слава богу, здоров — у меня открывается маленькой; и то хорошо. <…> Поговори мне о себе — о военных поселеньях. Это все мне нужно — потому, что я люблю тебя — и ненавижу деспотизм».
Еще большая степень политизации связана с темой «Пушкин и декабристы»: «первый русский поэт» просто не мог не быть связан с самыми «прогрессивными деятелями» своей эпохи (многие из которых к тому же были его друзьями). В действительности,
10. У Пушкина с ранней юности была «утаенная любовь»
Сначала знакомство с рукописями поэмы «Бахчисарайский фонтан», в которых обнаружились строки о безумной, но неназываемой любви («Я помню столь же милый взгляд / И красоту еще земную, / Все думы сердца к ней летят, / Об ней в изгнании тоскую — / Безумец! полно! перестань…»), а затем публикация донжуанского списка Пушкина, где в череде названных женских имен фигурировала загадочная N. N., заставили исследователей подозревать, что в жизни Пушкина с юности была великая любовь, которую он «хранил как тайну».
Попытки разгадать эту биографическую загадку и назвать утаенное Пушкиным женское имя предпринимались неоднократно и предпринимаются до сих пор. Среди претенденток на эту роль были названы Мария Голицына (версия Михаила Гершензона), Мария Раевская (версия Павла Щеголева), жена историографа Екатерина Карамзина (версия Юрия Тынянова), Софья Потоцкая (версия Леонида Гроссмана), даже императрица Елизавета Алексеевна (версия писательницы Ларисы Васильевой) — плюс добрая половина донжуанского списка. Однако ни одна из гипотез не может похвастаться убедительностью аргументации.
По всей видимости, гораздо ближе к правде гипотеза, выдвинутая в свое время Юрием Лотманом и затем поддержанная Олегом Проскуриным: никакой утаенной любви у Пушкина не было, а за тщательно создававшимся образом «тайной возлюбленной» стояла не жизненная реальность, а литературная условность. Ведь если присмотреться к стихам и письмам, видно, что Пушкин не скрывал, а, напротив, демонстративно подчеркивал, что у него есть сердечная тайна, которую он выговаривает в стихах. Романтическому поэту, каким Пушкин, определенно, мыслил себя уже на юге, «утаенная любовь» была нужна как важная часть биографической легенды, строившейся с оглядкой на Петрарку с его Лаурой и Байрона с его загадочной Тирзой.
11. Пушкина высекли в секретной канцелярии Министерства внутренних дел
Такой слух, восходивший, судя по всему, к неосторожному высказыванию Федора Толстого-Американца в письме к «колкому» драматургу Александру Шаховскому, распространился в 1820 году в столицах накануне отъезда Пушкина в южную ссылку. О неблаговидной роли Толстого в этой истории, не имевшей под собой никаких реальных оснований, но чрезвычайно оскорбительной для дворянина, Пушкин узнал уже на юге и немедленно начал мстить обидчику злыми эпиграммами, намекавшими на шулерство Толстого (выведенное и в «Горе от ума», где о Толстом сказано: «и крепко на руку нечист»):
В жизни мрачной и презренной
Был он долго погружен,
Долго все концы вселенной,
Осквернял развратом он.
Но, исправясь понемногу,
Он загладил свой позор,
И теперь он, слава богу,
Только что картежный вор.
Все годы ссылки Пушкин не оставлял мысли о дуэли с Толстым, хотя тот был знаменитым бретером и убил в поединках одиннадцать человек. Однако по возвращении Пушкина в Москву в 1826 году дипломатичному Соболевскому удалось помирить их.
12. Пушкин любил кидаться камнями
Может, любил, а может, и нет. К сожалению, об этом нет никаких свидетельств, поэтому, как бы афористично это ни звучало, Хармсу верить не стоит, ведь его бойкие «Анекдоты из жизни Пушкина», написанные в середине 1930-х годов, — факт литературы своей эпохи. В «Анекдотах» много хармсовского: и любимая им поэтика абсурда, и замаскированная под несообразную простоту литературная полемика (один из важнейших источников хармсовских анекдотов — книга Викентия Вересаева «Пушкин в жизни. Систематический свод подлинных свидетельств современников» — был установлен Олегом Лекмановым сравнительно недавно), и, конечно, реакция Хармса на политику советского государства в области литературы, целью которой было создание пантеона классических — а потому существующих вне времени и всем всегда понятных — авторов, среди которых Пушкин — «основатель новой русской литературы» и «создатель русского литературного языка», на жизненном пути которого нет места киданию камнями или выражениям типа «Да никако ты писака!».