Что такое «Арзамас»

Мария Майофис о политике «Арзамаса»

— «Арзамас» — какое это общество?

— На протяжении как минимум полутора веков исследователи по-разному отвечали на вопрос, чем был «Арзамас». Одни говорили, что это было чисто дружеское общество, где люди, обладавшие «живыми инстинктами свободы», искренне веселились: например, так писал Павел Анненков в середине XIX века. Другие (Максим Гиллельсон, Вадим Вацуро в работах 1960–80-х) — что это было литературное общество, противостоявшее «Беседе любителей русского слова», и что это общество полностью вписано в контекст литературных полемик 1800–10-х годов. Тем не менее в рамках этой второй точки зрения дружеские связи тоже не сбрасывались со счетов, исследователи подчеркивали, что в «Арзамасе» начали складываться те отношения, которые в полной мере проявились позднее в «пушкинском братстве» — у тех писателей, которые составили во второй половине 1820-х — в 1830-е близкий круг общения Александра Сергеевича Пушкина: Василий Андреевич Жуковский, Петр Андреевич Вяземский, Александр Иванович Тургенев.

Есть еще один взгляд на «Арзамас». Некоторые историки, например Андрей Шебунин, говорили: посмотрите, сколько в нем состояло государственных чиновников достаточно высокого ранга, что им делать в чисто литературном обществе? Значит, для «Арзамаса» были важнее политические цели.

Когда я сама стала заниматься «Арзамасом», я поняла, что меня ни один из этих ответов не удовлетворяет полностью, и я попыталась ответить себе на вопрос: как в «Арзамасе» сопрягались политика и литература? Если это было общество и политическое, и литературное одновременно, то как там могли находить общий язык поэты и писатели, скажем Батюшков и Жуковский, с людьми, которые не считали литературу своим первостепенным занятием, такими как Дмитрий Васильевич Дашков, или Дмитрий Николаевич Блудов, или уж совсем мало писавший Петр Иванович Полетика?

Я предположила, что общим у них было само ощущение ключевой точки, когда образовался «Арзамас», — осени-зимы 1815–1816 годов, когда главы трех европейских монархий — России, Пруссии и Австро-Венгрии — заключили Священный союз. Это ощущение, мало известное нам теперь, но, может быть, памятное кому-то по общественной атмосфере первых месяцев после августовского путча 1991 года. Многим образованным людям, особенно тем, кто имел возможность оказывать влияние на решения первых лиц государства, казалось, что вся страна и они сами находятся накануне великих свершений во всех сферах — прежде всего, конечно, политической.

Это ощущение эпохи, когда и Российскому государству, и европейскому политическому сообществу могут пригодиться самые разные образованные люди — от дипломатов, каковыми были Блудов и Полетика, до первого поэта государства, на место которого тогда претендовал Жуковский. Эту эпоху они ждали и предвкушали. «Когда заживем и мы по-братски: и душа в душу, и рука в руку? Я вздыхаю и тоскую по будущему. Увижу ли я его и увижу ли, как желаю?» Это Вяземский пишет Александру Тургеневу в октябре 1813 года. Объединяясь в литературно-политическое общество, они хотели показать, что мастерски владеют пером — во всех жанрах, не только в строго литературных, что они могут поэтому помочь сформулировать, как сказали бы сегодня, актуальную политическую повестку, что они изобретательны, остроумны, образованны и на них можно опираться как по отдельности, так и вместе.

В дальнейшем ситуация менялась. Никаких определенных реформ в 1816–1817 годах не последовало, и арзамасцы стали думать, что могут делать что-то и сами, не дожидаясь распоряжения сверху. И возник проект арзамасского журнала, через который они хотели влиять на общество уже самостоятельно. Мы знаем, что арзамасский журнал так и не состоялся, но то, что в 1817 году члены общества вплотную подошли к планированию конкретных номеров и их разделов, говорит о том, что просто сидеть в ожидании высочайших инициатив, демонстрируя огромный интеллектуальный потенциал для их реализации, арзамасцам в этот момент было уже мало.

— Каких взглядов придерживались арзамасцы?

— Внутри «Арзамаса» единства взглядов не было, но общая основа их культурно-политического мировоззрения — это взгляд на Россию как на часть Европы. И русский язык, и литература должны были, по их мнению, развиваться в европейском контексте. А Российское государство должно идти вместе с европейскими в едином поступательном движении к мирному сосуществованию европейских народов (вопрос мира после Наполеоновских войн был главным). Кроме того, впредь государства должны избегать внутренних потрясений, которые были уготованы Франции в конце XVIII — начале XIX века, а значит, нужно реформировать и внутреннюю политику. Арзамасцы склонялись в основном к умеренному конституционализму примерно по той модели, которая была введена во Франции после Реставрации.

Разные члены «Арзамаса» пришли к таким взглядам во многом независимо, но одним из важных их источников был трактат Иммануила Канта «К вечному миру» 1795 года, ставший особенно актуальным после начала войны 1812 года и европейских походов русской армии — когда стало понятно, что после победы над Наполеоном понадобится переустройство Европы на принципи­ально новых началах. Уварову, Жуковскому, Вяземскому, многим другим будущим участникам «Арзамаса» этот период виделся как начало эпохи новой, нравственной политики.

— С кем коммуницировал и для кого работал «Арзамас» как политический кружок?

— Во-первых, надо упомянуть связь протоарзамасского круга 1813–1814 годов со двором вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Здесь связующими звеньями стали Юрий Александрович Нелединский-Мелецкий и сам Сергей Семенович Уваров, который кроме высокой должности попечителя Санкт‑Петербургского учебного округа имел еще и высокий придворный чин. Также одним высокопоставленным политическим патроном «Арзамаса» был поначалу Александр Николаевич Голицын, который тогда же, в начале 1816 года, возглавил Министерство просвещения, которое стало потом, через год, Министерством духовных дел и народного просвещения. В очень тесном контакте с Голицыным работали одновременно Сергей Семенович Уваров и Александр Иванович Тургенев. Тургенев был связан с Голицыным не только по каналам министерства, где заведовал с 1817 года Департаментом духовных дел, но и по линии Библейского общества, где Голицын был президентом, а Тургенев — бессменным секретарем. Впоследствии отношение многих арзамасцев к голицынскому министерству и Библейскому обществу стало совсем не таким уж радужным, но для начального периода существования общества эта связь была очень важна.

Еще один круг — это круг Министер­ства иностранных дел и прежде всего статс-секретаря по иностранным делам Иоанна Антоновича Каподистрии, правой рукой которого был Дмитрий Николаевич Блудов, а левой — Дмитрий Петрович Северин. Петр Иванович Полетика тоже был очень близок к Каподистрии в пору своего краткого пребывания в Петербурге (и в «Арзамасе») в 1816 году. А сам Каподистрия был принят в почетные арзамасцы. Уже имен Каподистрии и Голицына достаточно, чтобы понять, во‑первых, что это ключевые полити­ческие игроки того времени, а во-вто­рых, что в тот момент полити­ческими покровителями и одновременно ориентирами для «Арзамаса» были деятели из умеренно-либерального крыла приближенных Александра I.

Эти высокие политические связи часто эксплуатировались на пользу «Арзамасу». Отдельный сюжет — про то, как арзамасцы-литераторы, нигде не состоявшие на службе, оказались все-таки пристроены к месту с помощью своих друзей по «Арзамасу» и их высоких покровителей: Жуковский стал учителем русского языка у великой княгини Александры Федоровны, Батюшков получил назначение в дипломатическую миссию в Неаполь, Вяземский — в Польшу.

— Кто был литературным противником «Арзамаса» — мы знаем. А кому они противопоставляли себя политически?

— Дело в том, что «Беседа» и Александр Шишков ассоциировались со вполне значимыми политическими силами. Все языковые и литературные позиции Шишкова имели очень четкие политические проекции, и все это прекрасно понимали. И это было противостояние не только литературное и культурное, но и политическое.

Не будем забывать, что в 1812 году Шишков является государственным секретарем, он писал императорские манифесты в период Отечественной войны и сменил на этом посту более либерального и, наверное, намного более симпатичного арзамасцам Сперанского. Многие ключевые персонажи «Беседы» в период, когда император Александр I находился на театре военных действий и отсутствовал в Петербурге, пытались в жесткой конкуренции с будущими деятелями «Арзамаса» добиться внимания и расположения его матери — вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Шишков активно противостоял идее начала европейской кампании. Он считал, что, выгнав Наполеона из России, нужно просто запереть границы и не вторгаться на европейскую территорию, так как это чревато опасными для России последствиями. Об этом есть целая глава в книге Андрея Зорина «Кормя двуглавого орла…».

В своей первопроходческой статье 1996 года, которая называется «Новый Арзамас — Новый Иерусалим», Олег Анатольевич Проскурин убедительно показал, что вся библейская и богослужебная метафорика в арзамасских речах и протоколах, невзирая на сатирическую направленность и иронический тон, использовалась совершенно серьезно. Проскурин описал противостояние «Арзамаса» и «Беседы» как противостояние общества, которое считало себя истинной церковью, обществу, которое представляло, с точки зрения арзамасцев, церковь ложную. Богохульство и богоборчество Шишкова состояло в том, что он ставил на место Бога мифологизированное Отечество — и именно ему предлагал поклоняться. А тот язык, который Шишков хотел сделать языком русской литературы и который называл «славенороссийским», он считал наиболее близким к языку, на котором Бог общается с человеком. Я добавлю: очень важно, что это происходило в месяцы, когда был создан Священный союз и подписан акт Священного союза, в котором три европейских государя, в том числе и российский, объявляли себя своего рода протоцерковью. «Беседа» посягала на то, чтобы определять, каким образом должна развиваться литература, культура, язык — и политика тоже.

Шишков вообще считал, что выполняет важнейшую духовную миссию, что на него нисходят высшие откровения. И в этом смысле он полагал себя вправе диктовать государю и обществу, что надлежит делать. Оспорить у него это право и было задачей «Арзамаса». Все литературные пародии арзамасцев, все изобретенные ими стилистические средства пародирования и сатиры имели непосредственный политический выход: если мы им отказываем в праве быть носителями образцового языка и стандартов литературы, то мы отказываем им и в приоритете в политической области.

— Кого бы вы назвали главными действующими лицами «Арзамаса»?

— В разные периоды деятельности общества это было по-разному, но, конечно, центральной фигурой в любом случае был Жуковский. Совершенно прав Филипп Вигель, который в своих мемуарах писал, что Уваров, создавая «Арзамас», хотел сделать драгоценную корону, в которую, как алмаз, вставить Жуковского. Роль Жуковского в выработке арзамасского ритуала, в составлении протоколов, в программе арзамасского журнала действительно велика. Не забудем и о том, что Жуковский был едва ли не главной (хотя и не единственной) мишенью в комедии Шаховского «Липецкие воды», первое представление которой вызвало скандал в придворных кругах и дало начало «Арзамасу».

Далее я бы называла тех, без кого «Арзамас» не начался бы и не состоялся. Это Дмитрий Николаевич Блудов, который сменял Жуковского в роли секретаря, когда Жуковский уезжал, и Сергей Семенович Уваров, которому, собственно, принадлежала идея создания «Арзамаса»: как мы знаем из мемуаров Вигеля, 14 октября 1815 года, разослав предварительно приглашения, он собрал всех у себя дома, прочитал речь (текст ее, к сожалению, не сохранился) и предложил составить такое общество.

Далее я назвала бы Александра Ивановича Тургенева — человека, от которого в арзамасских текстах осталось довольно мало следов: он произнес меньше всех официальных, запротоколированных речей. Тем не менее Тургенев был для арзамасцев и эстетическим, и этическим арбитром: он был членом Дружеского литературного общества — маленькой и очень юной по составу участников литературной группы начала 1800-х, к которой многие арзамасцы возводили свою генеалогию. С другой стороны, Тургенев был связан с высшими сферами государственного управления.

Дальше уже можно варьировать. Я бы назвала и Дмитрия Васильевича Дашкова, неустанного литературного полемиста начала 1810-х, который предложил еще в начале 1812 года саму форму «мнимой похвалы» в адрес «Беседы» и ее почтенных членов и придумал серию так и не воплотившихся в реальность литературных собраний, в которых бы преподавался курс «дурной словесности», то есть сатирически высмеивались бы авторы «Беседы». В арзамасскую пору Дашков произнес несколько ярких, запоминающихся речей, читал на заседаниях свои переводы из «Парамифий» Гердера и перевод французской сказки о собаке Баркуф.

Московские арзамасцы — Петр Андреевич Вяземский и Василий Львович Пушкин — участвовали в деятельности «Арзамаса» более эпизодически в силу того, что бывали в Петербурге только наездами. Тем не менее московское крыло «Арзамаса», возможно, недооценено, поскольку мы знаем, что Вяземскому и Пушкину присылали в Москву копии арзамасских протоколов и именно им «Арзамас» обязан своей московской славой. А когда они все-таки появлялись в Петербурге, то становились участниками очень ярких арзамасских затей, как, например, прием Василия Львовича в «Арзамасское общество», который с сегодняшней точки зрения можно было бы вполне квалифицировать как перформанс, или, наоборот, сделанный ему заочно выговор и шутливые порицания за «дорожные стихи» — буриме, написанные по дороге из Петербурга, с арзамасских заседаний, в Москву. В 1816 году к «московскому» «Арзамасу» присоединялись Константин Николаевич Батюшков и Дмитрий Васильевич Дашков.

— С чем связан конец деятельности «Арзамаса»?

— Я думаю, что здесь было несколько причин. Первая и очевидная — арзамасцы разъехались. Блудову и Дашкову традиционно в истории «Арзамаса» отводили довольно маргинальное место, но то, что именно в связи с их отъездом деятельность стала гораздо менее энергичной, а затем и вовсе пресеклась, косвенно указывает на их весомый вклад в деятельность общества. Вяземский уехал служить в Варшаву, Жуковский был все больше занят со своей царственной ученицей, уехал в Италию Батюшков, впрочем очень уж много в «Арзамасе» и не участвовавший. Все более был занят государственными делами Уваров, потому что, помимо обязанностей попечителя в Санкт‑Петербургском учебном округе, он стал в 1818 году президентом Академии наук и активно занимался преобразованиями в Санкт‑Петербургском педагогическом институте, который в 1819 году даст начало Петербургскому университету. Можно сказать, что служба съела досуг. Есть глухие свидетельства, что Блудов пытался, вернувшись из Англии в начале 1820-х годов, возобновить «Арзамас», но у него ничего не получилось в новой политической ситуации.

Другая причина, которая приходила в голову многим исследователям, — у арзамасцев не было достаточно политической и эстетической воли для продолжения совместной деятельности, и, как только появились новые обязанности, та небольшая воля, которая была, иссякла.

Третье предположение связано с тем, что, поскольку никакой так называемой положительной программы у «Арзамаса» не было, им нечего было реализовывать, и поэтому общество и распалось: долго шутками жить не будешь.

Ко всем этим версиям я добавила бы и свою собственную: все арзамасцы очень ждали от конца 1818 года начала активных реформ — особенно после мартовской варшавской речи императора при даровании Польше конституции. Я думаю, что в ожидании коренных изменений в жизни государства в «Арзамас» в 1817 году вступили будущие декабристы — Михаил Орлов, Николай Тургенев и Никита Муравьев, люди достаточно далекие от литературы. Но император, как известно, на реформы не решился, а значит, консолидация и совместная деятельность тоже перестали быть актуальными.

— Как вышло, что спустя годы арзамасцы так кардинально разошлись во взглядах?

— Для меня этот вопрос был центральным. Конечно, серьезным водоразделом стало декабристское восстание, когда двое арзамасцев «последнего призыва» — Михаил Орлов и Никита Муравьев — были арестованы, а третий, Николай Тургенев, отказался вернуться в Россию из-за границы. Дмитрий Николаевич Блудов соглашается редактировать «Донесение следственной комиссии», и это неизбежно приводит к разрыву его отношений и с Николаем, и с Александром Тургеневыми. В 1832 году Сергей Семенович Уваров становится товарищем министра, а в 1833 году — министром народного просвещения, и начинается новая эпоха в истории российской печати и образования, где имя Уварова часто рисуется весьма мрачными красками. История его взаимоотношений с Пушкиным хорошо известна  В 1830-е годы Пушкин и Уваров откровенно не выносили друг друга: Уваров цензурировал поэта, а тот в ответ написал на него эпиграмму «В Академии наук» и сатирическую оду «На выздоровление Лукулла»..

Биографические траектории многих бывших арзамасцев как будто бы выглядят так, что за «свободолюбивыми» и «либеральными» увлечениями молодости последовал сугубый консерватизм периода николаевского царствования. Часто цитируют мемуары Николая Ивановича Греча, сказавшего об Уварове, что за свою речь 1818 года  Речь при открытии кафедр истории и восточной словесности при Санкт-Петербургском университете. Уваров впоследствии сам себя приказал бы высечь. Однако из недавних публикаций Михаила Велижева мы знаем, что еще в 1828–1829 годах Уваров в своих франкоязычных «Этюдах о России», адресованных непосредственно императору Николаю, настаивал на масштабных внутриполитических реформах, осуществляемых, правда, сверху, без изменения существующего строя, без введения конституции. То есть если посмотреть на «Арзамас» не как на оппозиционную, а как на проправитель­ственную организацию, то мы не увидим такого уж разительного контраста.

Второй момент — это смена оценки текущей ситуации. Для формулирования задачи культурного деятеля в постнаполеоновскую эпоху была очень важна оценка исторического момента (1814–1818 годы) как переломного. Арзамасцы в эти годы считали, что каждый образованный человек должен споспеше­ствовать правительству в политических и культурных преобразованиях и к тому же что-то делать и сам. После восшествия на престол нового императора, восстания декабристов и Французской революции 1830 года многие бывшие члены «Арзамасского общества» представляли себе сферу должного иначе. В 1830-е годы многие арзамасцы отходят от космополи­тической позиции 1810-х, потому что уже иначе оценивают текущий момент, не видят в современности никаких благоприятных признаков, позволяющих произвести то, что мы сегодня назвали бы всеевропейской интеграцией, и в гораздо большей степени опираются на идеи национализма. Но это совсем не тот национализм, каким он представал в интерпретации Александра Семеновича Шишкова.

Другой вопрос — насколько космополитический проект второй половины 1810‑х годов противоположен тому проекту, который, скажем, Уваров сформулировал в триаде «Православие, самодержавие, народность» или, например, Вяземский в своих сочинениях 1840-х годов. Мне кажется, что дистанция может быть не так велика, как нам кажется. Мы привыкли противопоставлять космополитическое и националистическое как совершенно полярные вещи, но космополитизм 1810-х — это не культурный универсализм. Это идеология, подразумевающая, что в национальных культурах есть различия и это своеобразие невозможно ни изжить, ни уничтожить, ни преодолеть и что разные национальные культуры должны мирно друг с другом сосуществовать. В этом смысле переход от космополитизма к национализму — это не переход от отрицания национальных различий к их постулированию, а переход от идеи трансляции чужого к идее контроля над этим заимствованием.

— Если предположить, что кто-то из главных арзамасцев уже в николаевское время оглянется на свою предыдущую жизнь, он будет вспоминать «Арзамас» как важную часть жизни или, скорее, как случайный эпизод?

— Первое воспоминание об «Арзамасе», как известно, опубликовал не кто иной, как Сергей Семенович Уваров, при этом в очень характерный момент. Он уже вышел в отставку с поста министра народного просвещения, не согласившись с николаевской антиуниверситетской политикой времен «мрачного семилетия»  «Мрачное семилетие» — период политической реакции в России, спровоцированный Французской революцией 1848 года и завершившийся со смертью Николая I в 1855 году. И вот он печатает в «Современнике» воспоминания об «Арзамасе», начав их с описания юбилея Дмитрия Николаевича Блудова и назвав его арзамасским именем (Кассандра), а потом уже переходит к описанию более широкой историко-литературной картины, в которую включает и кружок Алексея Николаевича Оленина  Алексей Оленин (1763–1843) — российский государственный деятель, историк, директор Императорской публичной библиотеки и президент Академии художеств. На дружеских встречах у Оленина собирались выдающиеся художники и литераторы начала XIX века., и даже «Беседу». Именно в момент, когда Уваров-министр оказывается не у дел, ему кажется важным протянуть руку тем людям, с которыми когда-то его связывала молодость, и показать, что многие достижения николаевского царствования (в том числе и деятельность бывших арзамасцев на высоких государственных постах) были следствиями работы, связей, опыта, который был приобретен в «Арзамасе». Я думаю, что совместная литературная и общественная деятельность в «Арзамасе» была важна и для других участников общества — Блудова, Жуковского, Вяземского.

Была она важна для тех, кто не успел поучаствовать в «Арзамасе», но внимательно следил за его деятельностью и смотрел на него снизу вверх, с большим интересом и завистью, кто на протяжении всей своей творческой биографии переосмыслял, трансформировал арзамасские идеи, полемизировал с ними. Кроме Александра Пушкина  Как убедительно показал Олег Анатольевич Проскурин, Пушкин был принят в «Арзамас» на самом последнем его заседании, так что фактически принять участия в деятельности общества не успел. я бы, например, назвала и Вильгельма Кюхельбекера, который начинал с публикаций в газете «Беспристрастный консерватор» — еженедельнике Министерства иностранных дел, который редактировался Уваровым, и Петра Плетнева.

Мария Майофис — историк культуры, старший научный сотрудник ШАГИ РАНХиГС, автор книги «Воззвание к Европе: Литературное общество „Арзамас“ и российский модернизационный проект 1815–1818 годов» (М., 2008).