Расшифровка Тусовщик, летописец и сам себе музей
Как Леонид Талочкин работал лифтером и сторожем, дружил со всеми подпольными художниками, принял от них в дар почти 2000 произведений и легализовал неофициальное искусство
Кирилл Головастиков: Здравствуйте. Вы слушаете подкаст «Третьяковка после Третьякова», который Arzamas делает совместно с Третьяковской галереей. Мы говорим об отечественных коллекционерах, которые полюбили искусство XX века — и не испугались всех рисков, с этим связанных. Впрочем, герой нашего пятого и последнего выпуска — фигура нетипичная даже по меркам XX столетия. Во-первых, это коллекционер без денег — практически все произведения он получил в подарок, что не помешало ему собрать великую коллекцию — на момент передачи в Третьяковку она насчитывала почти 2000 единиц. Во-вторых — и это связано с во-первых — это коллекционер-альтруист: он собирал коллекцию не для себя, а для истории — с первых дней собирательства он начал писать историю того искусства, которую, если бы не он, не написал бы никто; он стал архивариусом, каталогизатором и хранителем советского нонконформизма. Сегодня мы говорим о Леониде Талочкине.
Меня зовут Кирилл Головастиков, я редактор проекта Arzamas. Для этого выпуска подкаста я поговорил с научным сотрудником отдела новейших течений Третьяковской галереи — и вдовой Талочкина — Татьяной Вендельштейн.
Татьяна Вендельштейн: У него среднестатистическая биография интеллигентного человека. Его мама, Анастасия Алексеевна Биантовская, окончила до революции гимназию, знала много иностранных языков, даже владела ивритом и греческим. Но дальше она не училась и осталась просто домашней хозяйкой. Его отец, Прохор Борисович Талочкин, был бухгалтером, и, к сожалению, его жизнь оборвалась очень рано — накануне войны, они остались вдвоем с мамой. Жизнь была довольно сложной, его детство пришлось на военные годы, в шесть лет он отоваривал хлебные карточки. Когда Талочкин подрос, он, как и большая часть послевоенного поколения, отдался техническим наукам и поступал в технические вузы, но нигде не доучился.
При этом он получает даже несколько патентов на изобретения, но затем и этот путь оставляет и множество раз меняет работу, получая совсем небольшие деньги, чтобы
В этот период он начал интересоваться культурой Серебряного века, стал завсегдатаем букинистических магазинов. Первым его заинтересовал Брюсов, но потом в его жизни появился и Волошин, он начинает ездить в Коктебель (классическое место внутренней эмиграции!), дружит с вдовой поэта, которая допускает Талочкина к архивам.
В конце 50-х он впервые попадает к лианозовцам — к Рабину, Кропивницкому, Потаповой, — но его там пока не замечают; Лианозово было не только художественным объединением, но еще и салоном, а он просто
Поворотная точка для Талочкина — 1961 год, встреча с Борисом Козловым, художником не столь значительным, но имевшим много культурных знакомств. Козлов познакомил Талочкина с «фальковскими старухами» — с Александрой Вениаминовной Идельсон и Раисой Вениаминовной Идельсон, затем с другими нонконформистами — с Дмитрием Плавинским, с Александром Харитоновым; у Талочкина воспитывается вкус к искусству.
Кирилл Головастиков: Инженер-недоучка стал одним из центров андеграундной тусовки — значит, имел
Татьяна Вендельштейн: Я впервые увидела его еще в 70-е годы, когда он работал лифтером в соседнем доме. Я училась в университете на третьем курсе, сидела во дворе с книжкой, а двор пересекал необыкновенный человек, просто видение: в джинсах, с длинными волосами, с бородой, в деревянных сабо, проплывал через двор, как бригантина, — выбивался из толпы. Позднее, когда мы уже были мужем и женой и появлялись на улицах зимой, а он был абсолютно седой, такая гора, дети подбегали к нему и кричали: «Это что, живой Дед Мороз?» И пытались дергать за абсолютно не отрывающуюся бороду. Этот всегда меняющийся, но всегда противоречащий идеалам толпы облик он пронес через всю жизнь. Он был юным прекрасным Чайльд Гарольдом и стал автопортретом Леонардо да Винчи в зрелом возрасте.
При этом, не теряя своего богемного имиджа, он был очень организованным человеком. Вероятно, его техническое образование сыграло важную роль, так как он был очень хорошим систематизатором. Денег не было, все произведения он получал только в подарок и тут же добавлял их в картотеку, чтобы вписать все это в историю искусства. То есть коллекционирование было актом художественной апроприации, он сам как бы превращался в художника в
Кирилл Головастиков: Итак, поговорим о формировании коллекции.
Татьяна Вендельштейн: История коллекции отсчитывается с 1962 года, с работы Бориса Козлова. Затем были Плавинский, Харитонов, группа «Движение», Владимир Немухин, Евгений Рухин, Вячеслав Калинин. Уже в 70-е в коллекции Талочкина появились работы Михаила Рогинского, причем он их не получил в дар, а купил незадолго до отъезда художника в Париж.
Кирилл Головастиков: Рогинский — редкое исключение в коллекции Талочкина: коллекционер понимал, что картины художника могут пропасть или рассеяться, если тот не найдет на них покупателей перед эмиграцией. Талочкин занимает денег, чтобы купить в том числе шедевры Рогинского «Дверь» и «Метлахская плитка». Если хотите узнать подробности, послушайте недавний выпуск подкаста «Зачем я это увидел?», где я говорил об этом с искусствоведами Ириной Горловой и Ильей Доронченковым, когда мы обсуждали третьяковскую выставку «Вещь. Пространство. Человек» — на ней были вещи из собрания Талочкина.
Татьяна Вендельштейн: Это декларативно была коллекция без генералов, поэтому, например, в ней нет Ильи Кабакова; впрочем, Кабаков с самого начала был заточен на коммерциализацию искусства (и правильно).
Талочкин видел историю искусства без генералов, чем напоминает Павла Михайловича Третьякова, который тоже строил свое собрание как альтернативу по отношению к Академии художеств.
Важный аспект: многие коллекционеры, собиравшие нонконформизм, концентрировались на старшем поколении художников — условных шестидесятниках. И только Талочкин сделал шаг в сторону более молодого поколения — всех тех, кто прославится в годы перестройки, но начинал работать раньше. У него были и Никита Алексеев, и Герман Виноградов, и Константин Звездочетов, и Александр Косолапов — будущие лидеры следующего поколения. У Талочкина была обширнейшая переписка, когда в 1970-е многие художники уехали, он поддерживал c ними связь, держал под контролем художественную ситуацию.
Кирилл Головастиков: На 1976 год собрание Леонида Талочкина насчитывало около 500 единиц — самое время поговорить, где все это хранилось, какое участие в коллекции внезапно приняло государство и что с ней потом стало.
Татьяна Вендельштейн: Он жил с мамой — жены приходили и уходили, а мама оставалась — в коммуналке, в небольшом деревянном двухэтажном домике (это район «Новослободской»). В двух небольших комнатах, которые они занимали, были необыкновенно высокие потолки; все произведения хранились у них дома. Мама умерла в 1976 году, и тогда же Талочкин как частное лицо пришел в Министерство культуры, и Александр Георгиевич Халтурин, который там работал, совершенно неожиданно протянул руку помощи. Ему дали квартиру, поставили коллекцию на учет как памятник культуры, при этом сохраняя в собственности коллекционера. Произошла легализация всего того, чем он занимался.
Кирилл Головастиков: Я спросил у Татьяны Вендельштейн, как она впервые увидела коллекцию Талочкина.
Татьяна Вендельштейн: Впервые я оказалась у Талочкина в 1985 году — посмотреть коллекцию меня привел художник Игорь Рожанец. Я запомнила немухинские работы с картами, работы Герловиных «Кубики» и «Глобус СССР», мейл-арты Толстого, «Коляску» Жданова, объект Колейчука заменял люстру. Деревянный человечек Тильмана стоял в углу, как бы наказанный. А в 1990-х годах мы стали вместе работать, он помогал Третьяковке с организацией выставок — Владимира Яковлева и других художников, — давал произведения, делился полезными контактами, искусствоведческими текстами, участвовал в определении фальшивых вещей. В 1995-м я стала его женой.
Из собрания Леонида Талочкина
Из собрания Леонида Талочкина
Из собрания Леонида Талочкина
Из собрания Леонида Талочкина
Из собрания Леонида Талочкина
Из собрания Леонида Талочкина
Кирилл Головастиков: С наступлением перестройки Леонид Талочкин фактически перестает собирать искусство — он занимается архивной, искусствоведческой и экспертной деятельностью: участвует в жизни первых арт-галерей, помогает организовывать выставки бывших андеграундных художников. В 1990 году в Третьяковке открывается выставка «Другое искусство», которая прославила Талочкина как коллекционера нонконформизма и, в сущности, осуществила его мечту: искусство, которое он собирал, было легализовано, выведено в большое культурное поле. В 1999 году Талочкин передает свою коллекцию в РГГУ — год спустя там открывается музей, также названный «Другое искусство». В 2002 году Леонид Талочкин умирает. В середине 2010-х Татьяна Вендельштейн передает его коллекцию из РГГУ в Третьяковскую галерею, а архив Талочкина отправляется в музей «Гараж».
Татьяна Вендельштейн: Еще при его жизни, в 1990-е, одна дама предлагала миллион долларов за коллекцию, но, конечно, никакой миллион не удовлетворили бы его амбиций. Коллекция была передана в РГГУ, где был создан музей; позднее я передала ее в Третьяковскую галерею — государственный музей, подведомственный Министерству культуры, а не образования, — там произведения в безопасности.
Кирилл Головастиков: Третьяковка и «Гараж» издают двухтомный каталог Талочкина под названием «Я знал их всех»; первый том, с коллекцией, уже вышел, второй, архивный, на подходе — в нем будут опубликованы и тексты Талочкина.
Татьяна Вендельштейн: Талочкин, несмотря на свою как бы брутальность и известность, был человеком очень скромным. Он говорил: я ничего не пишу, я тусовщик. Ему нравилось немножко играть во фрика. Он вел дневник в
