Расшифровка Татьяна Яблонская: колхозная феерия и Флоренция старых мастеров
Самая известная картина Татьяны Яблонской — «Хлеб» (хранится в Государственной Третьяковской галерее). С нее начинается любой рассказ об этой художнице, искусство которой стало одним из символов ушедшей эпохи.
В начале лета 1948 года Татьяна Яблонская, преподаватель Киевского художественного института, была направлена с группой студентов на практику в село Летава колхоза имени Ленина Чемеровецкого района Каменец-Подольской области Украины, сейчас Хмельницкая область Украины. Студенты опередили Яблонскую, которая задержалась в городе и уже перед самым отъездом получила от них письмо. Ребята жаловались, что в колхозе, куда их отправили, «скучно, нет ничего красивого, интересного, живописного, пейзаж однообразный» Т. Н. Яблонская. Как я работала над картиной «Хлеб» // Из творческого опыта. Вып. 3. М., 1957., а люди работают почти круглосуточно и позировать отказываются. Яблонская не на шутку рассердилась на своих подопечных, которые были, кстати, не намного ее моложе, — ей самой уже давно хотелось побывать в местах, где, как ей представлялось, люди прежде всего любят и умеют работать, где внимание художника не будет распыляться на легкомысленные «живописные» уголки, а устремится «в глубь жизни». О том, как работают в одном из лучших колхозов Украины, она, как и все, впрочем, знала только из газет.
В Летаву в те времена надо было добираться из Киева сначала по железной дороге до Каменец-Подольского, где семья Яблонских — родители Нил Александрович и Вера Георгиевна и трое их детей, сын Дмитрий и дочери Татьяна и Елена, — прожила три года. Яблонские несколько раз переезжали, Татьяна Яблонская родилась в Смоленске в феврале 1917 года. После Смоленска они недолго жили в Одессе, а оттуда перебрались в Каменец-Подольский. Почему отец выбрал этот старинный город со средневековой цитаделью? Вероятно, не в последнюю очередь на его выбор повлияла близость польской и румынской границы и, соответственно, возможность бегства из Страны Советов. После неудавшейся попытки побега семья перебралась в Луганск.
Отец Татьяны Яблонской Нил Александрович был типичный разночинец-интеллигент из поповичей, очень хотел стать художником, но, как сын священника, должен был пойти по отцовской стезе. Поэтому после семинарии поступил в Духовную академию, откуда был отчислен за участие в студенческих беспорядках в 1905 году. После нескольких провалившихся попыток поступить в Петербургскую Академию художеств, Нил Яблонский поступил в Петербургский университет на историко-филологический факультет. Однако желание стать художником с годами не проходило, и, уже будучи отцом семейства, оставив в Смоленске жену и малолетних детей, он в начале
Но дети, ставшие целью его неудавшейся жизни, повзрослев, оказались для него чужими. Всеми силами он старался уберечь их от влияния коммунистической идеологии, но эта идеология, которая привлекла на свою сторону молодость, желание творить и строить, оказалась сильнее.
И тем не менее именно благодаря отцовским урокам сестры Яблонские, окончив в 1933 году Каменец-Подольскую семилетку, сразу были приняты на второй курс Киевского художественного техникума. Однако через два месяца после начала занятий техникум закрылся в связи с начавшейся на Украине реформой художественного образования, проводившейся в рамках широкой кампании по борьбе с формализмом и его главным представителем Михаилом Бойчуком, создателем новой школы украинского монументального искусства Михаил Бойчук был арестован и расстрелян в 1937 году по обвинению в буржуазном национализме.. Только в следующем, 1935 году они стали студентками полностью обновленного Киевского художественного института.
Студентка Яблонская отличалась редкой трудоспособностью и целеустремленностью — она буквально работала за троих. Эти качества ее личности, которые она сохранит в течение всей своей долгой жизни, принесли ей первое заслуженное признание: в начале 1941 года в институте была организована беспрецедентная «Выставка работ студентки Татьяны Яблонской». Но вскоре успешное и многообещающее начало творческой карьеры было прервано Великой Отечественной войной. Яблонскую вместе с сестрой отправили в эвакуацию в Саратовскую область, в колхоз под Камышином, куда она приехала с новорожденной дочерью.
На военные годы она, горожанка по рождению и воспитанию, превратилась для окружающих, как она говорила, в «тетку Таньку», «колхозницу» по паспорту, выданному в эвакуации, работала в полеводческой бригаде и наравне со всеми в колхозе полола, косила, скирдовала, молотила, возила на волах воду.
После возвращения Яблонской в апреле 1944 года в освобожденный Киев для нее началось и возвращение в профессию, трудное, полное сомнений, с попытками наверстать упущенное, с поисками своей темы в искусстве, которая наконец и была найдена в мало кому известной Летаве, куда летом 1948 года институт направил своих практикантов
Яблонская рассказывала, что нашла своих студентов в здании школы-семилетки. Пристыдив их за грязь в комнате и безынициативность в работе, а главное, за уныние, пошла вместе со студентами осматривать колхозное хозяйство. Они побывали на колхозных дворах, увидели коровники, конюшни, кузню, обилие самых разнообразных хозяйственных построек. Ей нравилось, что во всем этом был «большой размах, хозяйственная уверенная хватка, большая инициатива во всем» Т. Н. Яблонская. Как я работала над картиной «Хлеб» // Из творческого опыта. Вып. 3. М., 1957.. «Чего только не было в этом колхозе, — удивлялась молодая горожанка, — разводили даже шелковичных червей, и все не кое-как, а
«В колхозе живут зажиточно. В город ездить незачем, все есть в селе — магазин, прекрасный клуб. <…> Две школы, свой духовой оркестр. Увлекаются спортом, шахматами. Одну электростанцию построили еще до войны, другую начали при нас. <…> Чудесный колхоз, чудесные люди».
Трудно поверить, что все это разом предстало перед их глазами в действительности. Когда десять лет спустя Яблонская писала эти воспоминания, ее первоначальные впечатления приобрели исключительный масштаб и расцветились яркими красками. Картинка в итоге получилась ослепительная: словно в озарении возникший образ колхозного рая, воплощенная утопия, как кадр из крестьянской феерии Ивана Пырьева «Кубанские казаки». Яблонская не могла не заметить, что личные приусадебные участки у многих были заброшены, заросли бурьяном, но думать сейчас об этом ей не хотелось, ведь колхозные всегда были в образцовом порядке. Вероятно, знала она и о том, что попала в один из тех многочисленных «вдовьих колхозов», где основная тяжесть работы после войны легла на женские плечи. До этого Яблонская знала только один колхоз, куда судьба забросила ее во время войны, и, видимо, личный травмирующий опыт вытеснялся образом процветающего хозяйства, а в тень уходило все то, что напоминало о недавних тяжелых потерях и горьких переживаниях.
За четыре месяца — с июня по сентябрь — Яблонская сделала в Летаве около 300 рисунков и этюдов. Поскольку люди были постоянно заняты и позировать не могли, да и не очень хотели, Яблонская большей частью делала наброски различных рабочих сцен. Однако, приступив к работе над картиной, Яблонская не использовала ни одного сделанного в колхозе рисунка или этюда. Ей с самого начала захотелось, как она говорила, чтобы «картина звучала как хорошая народная песня о труде, смотрелась бы как памятник этим людям» .
Яблонская, по ее словам, поставила перед собой задачу создать большой монументальный образ. При этом картина должна была остаться «очень живой, полной движения, звона и солнечного света» Т. Н. Яблонская. Как я работала над картиной «Хлеб» // Из творческого опыта. Вып. 3. М., 1957.. Решение образа центральной героини, который она представляла себе как «обобщенный образ современной украинской колхозницы», было найдено в собственном плакате, сделанном по заказу одного издательства. Яблонская принарядила женщин, изобразив их в традиционных (другими словами — старомодных), красиво драпирующихся украинских юбках вместо тех, что носили реальные колхозницы, добавила им телесной дородности и стати. Но при этом мысль надеть на главную героиню вышитую украинскую сорочку показалось ей уже «слишком схематичным и плакатным решением».
Работа над эскизами заняла всю осень 1948 года, а когда пришло время переходить к холсту, наступила зима, и пришлось обратиться к институтскому реквизиту. В ход пошли и собственноручно изготовленные миниатюрные мешки с песком, и склеенный из картона совок, послужила и куча строительного песка во дворе института, которая при определенном освещении могла сойти и за горы зерна. Главная героиня была написана с институтской натурщицы Гали Невчас. Странным может показаться, что на картине не появилось ни одного портрета тех, кто так вдохновлял Яблонскую в Летаве. Даже вместо председателя колхоза, который по всем законам соцреализма должен был занимать центральное место в композиции, слева на весах висит лишь его сумка с вложенной в нее газетой. Горизонт и небо, вопреки обычаю заполнять фон изображениями колхозных угодий, закрыты огромной, плохо прописанной скирдой, больше похожей на лохматый занавес. Только в правом верхнем углу оставался просвет для движения грузовиков. На борту одного из них закреплено красное полотнище с лозунгом «Хлеб — сила и богатство нашего государства», но он практически не читается, полузакрытый фигурами колхозников. Все это несколько ослабило идеологическую нагрузку, и смысл картины Яблонская заточила до простой и понятной каждому формулы «счастье и радость труда», вложив в нее много личного чувства, опыта и надежд. Удачным завершением работы стало название картины, «Хлеб», пришедшее, как говорила Яблонская, в день «счастливого ясновидения», когда она решила резко увеличить и разлить по всему холсту огромный ворох зерна. Ей хотелось, чтобы хлеб, ради которого и работают эти люди, звучал в картине с большой силой и радостью.
В начале 2000-х к рассказу о создании картины появился своеобразный постскриптум. В Летаве побывал корреспондент газеты «Труд». Были еще живы колхозницы, помнившие художницу-киевлянку. Глядя на картину, они одновременно узнавали и не узнавали себя: узнавали себя за работой и не узнавали в тех высоких, дородных колхозницах, которых написала Яблонская, говорили, что одевались на самом деле скромнее, юбки носили узкие, подражая городским, и все вспоминали голод. В 1946 году по всей Украине стояла засуха, неурожай охватил все регионы, в том числе и Подольский край. Кормились жмыхами, бурьянами, листьями деревьев. Только осенью 1946-го и весной 1947-го выпали дожди, снежной была и зима, и 1947 год принес большой урожай. Постаревшие крестьянки рассказали корреспонденту, что за свой рекорд по уборке урожая каждая из девчат-героев получила по катушке ниток — самая желанная для них награда, поскольку нитки, как и мыло, и иголки, ценилось больше всего.
Но вернемся в 1949 год. Еще не просохшая картина была экспонирована осенью на республиканской художественной выставке, а оттуда отправлена в Москву на Всесоюзную. Буквально накануне открытия Всесоюзной выставки, 31 октября 1949 года, когда столичная публика еще не видела новую работу Яблонской, в очередном номере центральной газеты «Культура и жизнь» вышла статья «За социалистический реализм в живописи». В ней молодая украинская художница упоминалась среди тех мастеров, в чьих работах сказывалось вредное влияние импрессионизма, у кого «в картинах реализм принесен в жертву так называемой „живописности“» А. Киселев. За социалистический реализм в живописи // Культура и жизнь. № 30. 31 октября 1949 года. . Словом, она, наряду с такими мастерами, как Аркадий Пластов и Мартирос Сарьян, была причислена к «формалистам-бракоделам».
Но едва открылась выставка, картина «Хлеб» оказалась в центре всеобщего внимания и, более того, была удостоена Сталинской премии II степени. Критика называла ее одной из лучших картин выставки и главные достоинства видела в том, что в ней нашел свое выражение радостный, свободный труд и даны образы жизнерадостных людей, прекрасных в своем трудовом энтузиазме.
Вослед газетным панегирикам Яблонская сама выступила с ответным печатным словом (в «Культуре и жизни» от 11 февраля 1950 года). Взяв поначалу покаянный тон, она признала справедливость критики в адрес своих импрессионистических работ, а потом впервые рассказала о своей работе над картиной «Хлеб», о том, что именно в Летаве, по ее словам, «почувствовала, насколько еще искусство в долгу перед нашим великим народом, как оно еще слабо отражает все величие и благородство советского человека, размах социалистического переустройства страны».
Словно присягая на верность соцреализму, она чеканила слова:
«До поездки в колхоз меня немного обижали упреки в формализме. Теперь я соглашаюсь с ними. В моем сознании произошел большой перелом. <…> К своей последней картине „Хлеб“ я подходила иначе. В ней я от всего сердца старалась передать те чувства, которые так взволновали меня в колхозе. Мне хотелось передать радость коллективного труда прекрасных наших людей, богатство и силу колхозов, торжество идей Ленина — Сталина в социалистической переделке села».
Даже в частной переписке того времени она повторяла риторику газетного выступления и продолжала настаивать:
«…что только глубокое и тесное общение с лучшими сторонами нашей жизни может толкнуть вперед наше искусство. <…> Чтобы создать действительно нужные произведения, надо подолгу жить с людьми, изучать их со всех сторон. Со всех сторон схватывать жизнь. Тогда только явится обобщение» Письмо Я. Д. Ромасу. Март 1950 года. — ОР ГТГ. Ф. 134. Ед. хр. 218..
А дальше захлестнувший Яблонскую успех «Хлеба» превратился в своего рода наваждение и чуть ли не проклятье. Картина прославила ее на всю страну и в то же время сделала заложницей собственного успеха, породила армию эпигонов, а саму художницу превратила в «законодателя тем» в живописи, утвердила непререкаемым авторитетом в украинском искусстве. Если еще до войны в институте она начинала серьезно работать над живописью, то теперь все тонкости чисто живописных ощущений были потеряны, трехлетний перерыв в работе во время войны отбросил ее назад. Для нее было очевидным, что «нужно было бы снова долго и внимательно поработать с натуры, чтоб восстановить эти забытые и
Но повторить успех «Хлеба» ей так и не удалось. Ни в большой картине «Весна» (1950 года, она сейчас находится в Государственном Русском музее), «„Весна“ — уже падение во всем, — скажет она полвека спустя. — Это уже чистейший фотографизм, натурализм и полная пассивность. И — тоже премия! Ну как не поверить, когда тебя так хвалят?» Неудача постигла и замысел картины о «рудокопах» Криворожья, не удались ей ни спортсмены на Днепре, ни строители Киева. Успех вернулся с картиной «Утро» (1954 года, она висит в Третьяковкой галерее), где она изобразила свою 13-летнюю дочь Лену — юную, тонкую, стройную, легко взмахнувшую руками, словно девочка устремляется навстречу городу, и лету, и новому, еще не прожитому дню. Картина сразу стала и до сих пор остается популярной, была растиражирована и вошла в школьные хрестоматии, хотя сама Яблонская,
И тогда, говорят, Яблонская сломала и выбросила словно заговоренные кисти, которыми написала «Хлеб» и которые ей служили в 1950-х. Этим почти ритуальным жестом она попыталась защититься от фальши и вернуться к настоящей живописи. Во второй половине 1950-х годов Яблонская вырвалась из Киева и отправилась сначала в Армению, а потом в Прикарпатье. За короткое время объехав украинские, гуцульские и румынские села, она открыла для себя новый источник вдохновения — в картинах «наивных» художников, в нарядной цветистой керамике, вышитых разноцветной гладью рушниках и даже расписных клеенчатых ковриках, поскольку больше всего ее трогало то, что живет в народе сейчас. Художницу восхищали щедрость и богатство форм и красок.
После этих поездок художественный лексикон Яблонской обновился, в нем появились контраст ярких, звонких красочных пятен, обобщенный силуэт, плоскостность и декоративность. И, работая над картиной «Лето» (1967, Государственная Третьяковская галерея), она легко строит пространство, укладывая один за другим валики холмов, перетянутые ленточками-дорожками и ритмично выложенные жгутиками-грядками. В мягких складках земли, как грибы-боровики, прячутся украинские хатки и, словно шары, перекатываются кроны деревьев. Сине-зеленый мир, где все подчинено единому ритму.
Летом 1972 года Татьяна Яблонская побывала в Италии. Это была уже не первая поездка в страну, куда мечтает попасть каждый художник. Но ни Рим, ни Венеция, ни что-то другое в этот раз не захватили ее чувства так, как Флоренция. Она целыми днями ходила по городу, а вечерами усталая садилась у окна, вглядывалась в лабиринт узеньких улочек, живописный узор черепичных крыш, и припоминала впечатления прошедшего дня.
Вернувшись в Киев, она долго работала, под рукой у нее были небольшие акварельные этюды, сделанные с натуры. Но Яблонской хотелось, чтобы за непосредственностью беглых живых впечатлений настоящего проступало прошлое этого необыкновенного города, его история и искусство.
По наброску, сделанному дочерью Еленой, унаследовавшей ставшую уже семейной профессию художника, она представила себя в гостиничном номере в неожиданном ракурсе — со спины, облокотившуюся на подоконник и погруженную в созерцание раскинувшегося внизу скопления дворцов, домов, церквей. Подобно художникам Раннего Возрождения Яблонская тщательно выверила перспективу комнаты, расчертила выложенный черной и белой плиткой пол. Распахнутое окно уподобила триптиху, создав в картине еще одну картину, и написала то, что было особенно дорого ей в этом городе: в центре — громада Санта-Кроче, национального пантеона Италии, где покоится прах Леона Баттисты Альберти, Микеланджело и Галилео Галилея. Там же, в левом верхнем углу, изображена часть форта на другом берегу реки Арно, который строился под руководством Микеланджело. Левая створка окна-триптиха отражает башню палаццо Веккьо, а на правой Яблонская запечатлела собор Санта-Мария-дель-Фьоре, который в действительности не был виден ни в окне, ни в отражении, но художница была убеждена, что не может быть образа Флоренции без этого купола.
За картину «Вечер. Старая Флоренция» (она была закончена в 1972 году и находится в Государственной Третьяковской галерее) Татьяна Яблонская была награждена серебряной медалью Академии художеств СССР. Сама она признавала в этом произведении влияние искусства старых мастеров и даже называла его своим новым пленом. Но в этот «плен» попала не только Яблонская. В 1970-е годы отечественные художники все больше начинали чувствовать себя как дома в любом пространстве и времени, в любом периоде художественной истории человечества. И Татьяна Яблонская, вступив на этот путь, одержала свою очередную победу.
Шли годы. Что бы ни происходило в жизни Татьяны Яблонской, ее никогда не покидало поистине неистощимое жизнелюбие и жизнестойкость. Наступившую старость принимала с улыбкой, прикованная к инвалидному креслу, продолжала работать сидя у окна.
Не раз она принималась за автобиографические записки. В отрывке, датированном 1997 годом писала:
«Год рождения не выбирают. Я родилась в 1917-м. Прожила почти весь тяжелый ХХ век. Много было всего пережито. Теперь все эти годы оцениваешь уже на расстоянии. Оправдываться ни в чем не буду. Одно скажу — ко всем своим работам относилась искренне. Иногда приходилось идти на компромиссы — пусть меня не очень строго судят».
В одной из бесед с дочерью Татьяна Ниловна произнесла: «А все-таки лучшая моя картина — это „Хлеб“!» Это произошло весной 2005 года, ее последней весной. Дочь вспоминала:
«…прозвучало очень значительно, как итог долгих раздумий. Известно, что мама была строга к себе, в своих высказываниях и текстах она часто подвергала сомнению ценность своих работ и даже целых периодов. Эти оценки менялись под влиянием разных настроений, но мама была человеком увлекающимся и импульсивным. Но тем не менее такая фраза прозвучала, и, наверное, неспроста».
