Расшифровка Дом престарелых как гнездо порока

Кем оказались первые подопечные Странноприимного дома и почему через полгода после его открытия их начали исключать

Автор Майя Лавринович

Странноприимный дом, как мы видели в предыдущей лекции, был задуман как учреждение для достойных бедных, то есть для тех, кто отвечал представ­лениям его устроителей о нравствен­ности, благопристойном поведении и в целом о круге нуждающихся людей с хорошими рекоменда­циями. Кто же оказался там уже в 1810 году? И как жили эти люди? Стран­ноприим­ный дом был устроен по принци­пам, которые уже получили свое развитие в оказании помощи бедным, например в Гамбурге, как говорилось в предыду­щих лекциях. Эти принципы были изложены в «Учреждении и штате Странноприимного дома» — документе, конфир­мованном, то есть утвержден­ном императором Алек­сандром I в 1803 году. Прежде всего, согласно этому документу, «каж­дый требующий вспоможения не по одной токмо бедности, но и по беспо­рочному своему поведению достоин был оказываемого милосердия». Дом ни в коем случае не дол­жен был стать приютом праздно­сти. Добровольность вступления в дом и получе­ния от него помощи должна была сопровож­даться доброволь­ным же подчинением установленным правилам. Таким образом, «Учрежде­ние» порывало с традицией, связываю­щей призрение с церковью и в це­лом с той стороной национальной право­славной идентичности, неотъем­лемой частью которой было милосердие в виде раздачи милостыни. Отсюда вытекало, что первым условием помо­щи было предо­ставление нуждаю­щимся информа­ции о самом себе.

Наряду с прошением проситель должен был предоставить свидетельство за под­писанием двух или трех добропорядоч­ных и надежных обывателей. Это свиде­тельство должно было удостоверять, «что проситель человек трез­вый и трудолюби­вый, что сумма… им выра­ба­тываемая, или пенсия полу­чаемая недостаточна на содер­жание семейства его» и что это семейство «состоит точно из того числа, которое он в про­ше­нии своем показывает».

Правила дома были довольно строгие. Бога­деленные должны были вести, как написано в «Учреждении», «жизнь смиренную, миролюбивую и не празд­ную, удаляясь от всякого порока; без позво­ления началь­ства отнюдь из дома не отлучаться». Что ждало наруши­те­лей порядка? За первый проступок их наказы­вали содержанием це­лый день на хлебе и воде. За второй их сразу исключали из дома.

У богаделенных были свои обязанности. Как написано в «Учреждении», они должны были «дневать очередно на кухнях для при­смотра за ключни­ками и поварами, чтоб не было кражи или всякого злоупотребления и чтоб пища как можно лучше приготовля­лась». В праздничные дни они должны были ходить обяза­тельно в церковь, а остальное время по возмож­ности заниматься рукоде­лием. Дом не был обязан содержать богаде­ленных всю жизнь. Если кто-то находил себе подходящее пристанище, он мог объявить об этом главно­му смотри­телю, тогда его отпускали из дома. Таким образом, Дом позициони­ровал себя отнюдь не как испра­вительное учреждение, хотя был основан на до­вольно строгой дисциплине, экономии ресурсов, пресекал любую расточитель­ность, поощрял труд богаде­ленных и получателей помощи.

Многие из тех, кто поселился в доме пер­выми в 1810 году, подавали прошение значительно раньше, еще в 1806–1807 годах. Любопытно, конечно, узнать, кто все эти люди. Тем более что восстановить жизнен­ный путь просителей крайне сложно, но очень интересно. Так, например, в 1806 го­ду прошение подала вдова-княгиня Ольга Агишева 51 года от роду. Тогда она просила единовремен­ного пособия. Но в 1810 го­ду мы находим ее среди богаде­ленных. В 1803 году ее муж умер, она сама осталась без всякого пропитания, хотя, как она ука­зывала, у ее мужа при выходе в отставку было 50 душ кресть­ян. О том, как жи­ла княгиня после смерти мужа, сообща­ется: «Пропитание она [княгиня] имеет даянием от доброхотных дателей… Живет в Москве на наемной квар­тире… <…> Пове­дения вышеписанной княгини честного и в пороках дурных не находи­лась». К княгине Агишевой мы еще вернемся ниже. А пока скажу, что среди подавших прошение о единовременном пособии можно найти вдову, княгиню Кропоткину Авдотью Гавриловну, поручицу бедную и больную. Несколько вдов дворянок, имеющих по несколь­ку душ, и даже некого загадоч­ного графа Стра­зольда с семейством, владеющего целым имением в Литве. О нем Малиновский сообщал: «Иностранец без помощи. Жена его порядочно воспитана. В жалком положении кажутся быть». Об одной жене подпо­ручика, лишенного чинов и дво­рянства, Усцовой Елизавете Васильевне 41 года, Мали­новский сообщал: «Бедность очевидная. Без строгих исследо­ваний надо дать дочери приданое, чтобы убожество не довело до распутства. Ночуют в солдат­ских казармах по чула­нам. А мать днем собирает милостыню».

Кто же попал в первый набор обита­телей дома? В первых ведомостях от июня 1810 го­да значилось 38 мужчин и 50 жен­щин. Вообще, женщин среди нуждаю­щихся всегда было больше, чем мужчин. Их число в различных городах Европы превышало число таких же мужчин в два-четыре раза, что было выше их сред­ней доли в населении. У женщин был ниже уровень образова­ния. Они были социально зависимы в силу отсутствия профессионального образования. Эко­но­мическая безопас­ность для женщин почти всегда была возможна только в браке. Поэто­му частой причиной бедности женщин была смерть супруга. В течение второй половины 1810 года в дом были приняты еще 29 человек. Общее число приня­тых богаде­лен­ных в 1810 году составило 117 человек. За вто­рую половину года из дома были исключены пять человек. Еще один богаде­ленный умер.

Большинству богаделенных было в среднем 50–60 лет. Узнать возраст точнее не пред­ставляется возможным, потому что сами богаделенные его толком и не зна­ли или знали весьма приблизи­тельно. Половина богаделен­ных были военные — мужчины и вдовы воен­ных, причем преобладали здесь, в отличие от получателей внешней помощи, нижние чины — унтер-офицеры.

Вторую по численности группу состав­ляли чиновники и члены их семей. Са­мым высоким чином обитателей был пятый по Табели о рангах, соответ­ство­вавший бригадиру или стат­скому советнику на гражданской службе. Вместе военные и чиновники состав­ляли до двух третей населения дома. Осталь­ные принадлежали к духовен­ству, мещанству и так называемым разночинцам.

Теперь поговорим о внутренней жизни дома. Как мы видели из «Учреждения и штата дома», жизнь там была довольно одно­об­разна и регламентиро­вана. Все эти разнооб­раз­ные люди — как они отнеслись к такой суще­ствен­ной перемене в их жизни? Как они приняли ее? Как пока­зывают докумен­ты, журналы заседа­ний совета дома, довольно быстро администрация была вынуждена начать их исключать.

Основной причиной исключения богаде­ленных из дома были пьянство и вы­званные им столк­но­вения с админи­страцией. Менее чем через месяц после открытия дома для при­зре­ваемых отставной сержант Дмитрий Кочергин был найден первым помощ­ни­ком главного смотрителя в кабаке возле флигеля дома. Помощник главного смотрителя приказал сержанта оттуда вывести и оставить в доме, однако, как записано в журнале совета, «он, не удов­лет­во­рясь сим, когдаж сидельник для нужды отлучился, вторично ушел и найден… в кабаке с развращен­ными женщинами». Вскоре, в сентябре, за пьянство была исключена солдатка Татьяна Казакова. Она была поймана со склянкою вина при возвра­ще­нии из гостей. Совет определил исклю­чить Казакову, как запи­сано в решении, «за дурное поведение, в пример другим». Как показывают журналы заседания совета и другие документы, пьянство было неотъ­емле­мой частью образа жизни, который вели обитатели Странноприимного дома. Причем не только сами богаде­ленные, но и наемная прислуга и принадле­жавшие дому крепостные.

Показательный случай произо­шел с богаделенным Андреем Беровым. Первый помощник главного смотри­теля сообщал 3 декабря, что «богаде­ленный… на­дворный советник Беров по неоднократным увещаниям его от пьянства удер­жаться не может, быв отпущен 24 числа… на одни сутки, возвратился 26-го, уже ввечеру, в пьяном виде — и думать должно, что он при­нес с собой вина, потому что и на другой день был пьян, и при том разругал всех, и не дал во всю ночь своим товарищам покою». В тот же день Беров был исключен из Странно­приимного дома на основании 18-й статьи «Учреждения». Видимо, ожи­дания, связанные у админи­страции со сравнительно высоким социаль­ным статусом богаделенных, расходились с поведением этих людей.

Похожая история случилась с княгиней Агишевой, зачис­ленной в богаде­ленное отделение. В 1810 году, перед тем, как посту­пить в Дом, она жила у графа Гри­го­рия Сергеевича Салтыкова. Все эти годы между смертью мужа и поступ­ле­нием в Странно­приимный дом она пользовалась милостями добро­хотных дателей, которые вовсе не были ее родственниками. Это практически един­ственный случай, когда сохранился весь пакет докумен­тов: и прошение богаде­лен­ного, и рекоменда­тельное письмо. Ходатай­ствуя за княгиню перед Мали­нов­ским, Салтыков сообщал, что княгиня Агишева ему «с очень хорошей сто­роны знакома, но нахо­дится в совершенном убожестве». Это письмо прила­галось к проше­нию, написан­ному самой Агишевой, которая, правда, в других документах значится неграмотной. Она пишет, что «последнее всё заложила», и просит Малиновского «о новых к ней милостях». Свидетельство о бедности и добропорядочном поведении княгини было подписано генералом от инфан­терии Чирковым и тем же графом Салтыковым. Они удостоверяли, что Аги­шева «не имеет надежного себе пристанища и по старо­сти своей пропи­таться трудами рук своих не может. Поведения благопри­стой­ного, а потому и призна­ется нами достойною испрашивае­мого ею призрения».

Княгиня Агишева была принята в дом при его открытии в июне 1810 года, однако оставалась она там всего около полугода. На первом же заседании совета в 1811 году, 7 января, первый помощник главного смотрителя Соймо­нов зачитал рапорт, из которого следовало, что, «богаделенки Вележева, Агише­ва, Назаревская и Зайцова три дня во время его [Соймонова] бо­лезни замечены были в пьяном виде… Первого сего января нашел он за ужи­ном принятых по бедности в богадель­ню госпож Назарев­скую и княгиню Агишеву; Назарев­скую довольно веселую, но по крайней мере молчали­вую; а Агишеву вздорную и совершенно пьяную, почему и просил ее, чтоб она потише разговаривала; но слова его ничего не подействовали, а ввели ее в боль­ший азарт, что она после ужина кричала немалое к неспокой­ствию ее сотоварищей время; посту­пок Агишевой, столь трогатель­ный для дома, придает на благо­рассмотре­ние главного смотрителя».

Поведение Агишевой было расценено как самое возмути­тельное из всех. В то время как ее товарки были наказа­ны сравнительно легко — посажены на один день на хлеб и воду, — Агишеву сразу исключили из Дома. Как на­писано в решении совета, «за нетрез­вость, дерзость и неповиновение к на­чаль­ству». Поскольку с учетом неоднократ­ных замечаний ее проступок был уже повторным нарушением. Взывавшая прежде к помощи бедная вдова-княгиня оказалась склонной к пьянству, вздорной и злостной нарушитель­ницей порядка.

Очевидно также, что на рубеже XVIII–XIX ве­ков в распоряжении городского жителя, попавшего в сложные жизненные обстоятельства, был целый ряд средств, к которым можно было прибегнуть, чтобы обеспечить себе сравни­тельно сносное существование. Это и помощь родственни­ков, покрови­телей, а также соседей, сослу­живцев и начальников. Они могли помочь найти крышу над головой, получить посо­бие. В крайнем случае, когда эти средства уже не помогали, можно было согласиться на просто проживание в отно­сительно сносных условиях.

Какие выводы мы можем сделать из опыта учреждений, о которых шла речь в этих лекциях? Во-первых, опыт протестантских государств, которые первыми отказались от традиционных форм помощи бедным и сиротам, оказался очень продуктивным и при­жил­ся в разных странах. В России этот опыт начал приме­няться с некоторым запаздыванием, однако главной проблемой было отсут­ствие средств и властных ресур­сов для реализации этих идей в XVIII веке. Имен­но поэтому к концу екатеринин­ского царствования ставка была сделана на обще­ство, точнее на состоятельных и близких ко двору аристократов и про­мышлен­ников, для которых благотворитель­ность стала вопросом престижа. При­влечь рядовых граждан, горожан к новым формам помощи бедным в Рос­сии оказалось сложнее, чем в других европей­ских странах. Если там горо­жане добровольно исполняли обязан­ности выборных инспекторов бедных, то в Рос­сии у них и так хватало неоплачивае­мых служб для нужд государства, чтобы брать на себя еще одну выборную долж­ность. Лишь незначительное число мел­ких дворян и чиновников участвовало в деятель­ности Императорского филан­тропи­ческого общества. А Воспита­тельный дом в ходе реформы, про­веденной в 1837 году Николаем I, превратился просто в Сиротский дом для де­тей штаб- и обер-офицеров. В после­дую­щие годы, особенно в поре­фор­­мен­ный период, активно развивалась купече­ская благо­творительность, но это тема уже совсем другого курса.