Топ-7 стихотворений Набокова
7К России
Отвяжись, я тебя умоляю!
Вечер страшен, гул жизни затих.
Я беспомощен. Я умираю
от слепых наплываний твоих.Тот, кто вольно отчизну покинул,
волен выть на вершинах о ней,
но теперь я спустился в долину,
и теперь приближаться не смей.Навсегда я готов затаиться
и без имени жить. Я готов,
чтоб с тобой и во снах не сходиться,
отказаться от всяческих снов;обескровить себя, искалечить,
не касаться любимейших книг,
променять на любое наречье
все, что есть у меня, — мой язык.Но зато, о Россия, сквозь слезы,
сквозь траву двух несмежных могил,
сквозь дрожащие пятна березы,
сквозь все то, чем я смолоду жил,дорогими слепыми глазами
не смотри на меня, пожалей,
не ищи в этой угольной яме,
не нащупывай жизни моей!Ибо годы прошли и столетья,
и за горе, за муку, за стыд —
поздно, поздно! — никто не ответит,
и душа никому не простит.1939
Вопреки расхожему мнению, Набоков не был художником, замкнутым на себе и равнодушным к политике: стихотворение «К России», написанное в самом начале Второй мировой войны, осенью 1939 года, как отмечал сам Набоков, «было вызвано пакостным пактом между двумя тоталитарными чудовищами» — нацистской Германией и большевистской Россией. Политическое, антивоенное, прочтение стихотворения (а в начале войны Германия и Россия — это союзники) помогает понять, откуда в нем появляется «стыд»: совестно нам бывает перед собой, а стыдно — перед другими.
«К России» — одно из немногих произведений Набокова, не сводящихся к знаменитой пушкинской формулировке «Вздор, душа моя; не хандри» Из письма Пушкина Плетневу: «Письмо твое от 19-го крепко меня опечалило. Опять хандришь. <…> Вздор, душа моя; не хандри — холера на днях пройдет, были бы мы живы, будем
6Как над стихами силы средней…
Как над стихами силы средней
эпиграф из Шенье,
как луч последний, как последний
зефир… comme un dernierrayon, так над простором голым
моих нелучших лет
каким-то райским ореолом
горит нерусский свет!1945
В первую строфу «Как над стихами силы средней…» искусно вплетен перевод начала предсмертного стихотворения Андре Шенье из цикла «Ямбы»: «Comme un dernier rayon, comme un dernier zéphyre / Anime la fin d’un beau jour, / Au pied de l’échafaud j’essaye encore ma lyre. / Peut-être est-ce bientôt mon tour…» (в современном переводе Геннадия Русакова: «Погас последний луч, пора заснуть зефиру, / Прекрасный день вот-вот умрет. / Присев на эшафот, настраиваю лиру. / Наверно, скоро мой черед»). Сразу после перевода Набоков цитирует те же строки в оригинале; цитата же из Шенье переходит в набоковском тексте из первой строфы (comme un dernier) во вторую (rayon), то есть она оказывается графически рассечена, или — если такое сравнение уместно — гильотинирована, как и сам Шенье.
«Как над стихами силы средней…» было бы, вероятно, лучшим стихотворением Набокова, если бы при подготовке к повторной публикации в 1970-е годы он не взялся его улучшать и не вычеркнул бы rayon («луч»): без этого слова стихотворение меркнет (проникая из первой строфы во вторую, «луч» из «Ямба» Шенье сливался с «нерусским светом» в последней строке набоковского стихотворения). Выше оно приводится в первой печатной редакции.
5Формула
Сутулится на стуле
беспалое пальто.
Потемки обманули,
почудилось не то.Сквозняк прошел недавно,
и душу унесло
в раскрывшееся плавно
стеклянное число.Сквозь отсветы пропущен
сосудов цифровых,
раздут или расплющен
в алембиках кривых,мой дух преображался:
на тысячу колец,
вращаясь, размножался
и замер наконецв хрустальнейшем застое,
в отличнейшем Ничто,
а в комнате пустое
сутулится пальто.1931
На первый взгляд, стихотворение прямолинейно и просто: был человек, а осталась беспалая вещь — пальто. Но есть в этом стихотворении и сюжетный полунамек, придающий «Формуле» скрытую полемическую заостренность: «Формула» — это конспект (и перевод — с английского на русский, из прозы — в стихи) романа Герберта Уэллса «The Invisible Man» («Человек-невидимка»).
В чем полемичность «Формулы» относительно текста-предшественника? В стихотворении Набоков делает шаг, которого Уэллс не сделал: как и в «Человеке-невидимке», здесь говорится о невидимости, достигнутой в результате эксперимента, но последствия происшедшего у Набокова изменены: в «Формуле» речь идет не о том, что сталось с исследователем в этом мире, а о переходе в мир, отличный от здешнего.
Восемь лет спустя в стихотворении «Поэты» Набоков опишет такой же переход, но в менее сдержанном эмоциональном регистре:
Сейчас переходим с порога мирского
в ту область… как хочешь ее назови:
пустыня ли, смерть, отрешенье от слова,
иль, может быть, проще: молчанье любви.Молчанье далекой дороги тележной,
где в пене цветов колея не видна,
молчанье отчизны — любви безнадежной, —
молчанье зарницы, молчанье зерна.
В «Формуле» переход «в ту область» описан нейтрально, но такой, беспристрастный, тон лишь подчеркивает, что «Формула» — стихотворение с плотной метафизической подкладкой.
4На закате
На закате, у той же скамьи,
как во дни молодые мои,на закате, ты знаешь каком,
с яркой тучей и майским жуком,у скамьи с полусгнившей доской
высоко над румяной рекой,как тогда, в те далекие дни,
улыбнись и лицо отверни,если душам умерших давно
возвращаться порою дано.1935
В этих стихах Набоков достигает неслыханной — для него — простоты и строгости. Как ему это удается? Во-первых, он избегает того, что в нашем сознании прочно связывается с поэзией, — экспрессивности: слова у него сочетаются как бы нехотя. Во-вторых, Набоков не чередует стиховые окончания: каждая строка заканчивается ударным слогом, отчего и трехстопный анапест начинает звучать монотонно (в сочетании с парной рифмовкой и специфической строфикой — двустишиями — такой стих создает ощущение экономии, чуть ли не скудости выразительных средств). В-третьих, только в восьмой строке его текст «оживает»: в ней сразу два глагола действия (до этого не было ни одного). И
© Christie’s
3Все, от чего оно сжимается…
Все, от чего оно сжимается,
миры в тумане, сны, тоска
и то, что мною принимается
как должное, — твоя рука;все это под одною крышею
в плену моем живет, поет,
но сводится к четверостишию,
как только ямб ко дну идет.И оттого, что — как мне помнится —
жильцы родного словаря
такие бедняки и скромницы:
холм, папоротник, ель, заря,читателя мне не разжалобить,
а с музыкой я незнаком,
и удовлетворяюсь, стало быть,
ничьей меж смыслом и смычком.. . . . . . . . . . . . . . .
«Но вместо всех изобразительных
приемов и причуд, нельзя ль
одной опушкой существительных
и воздух передать, и даль?»Я бы добавил это новое,
но наподобие кольца
сомкнуло строй уже готовое
и не впустило пришлеца.1953
Критик Глеб Струве писал о Набокове:
«С Пастернаком у него сходство чисто внешнее, он умеет усваивать чужие приемы, даже писателей, к которым относится враждебно и презрительно (так он, если не ошибаюсь, долго относился к Пастернаку, к Блоку; Достоевского он ненавидит, не считает писателем). При всем его волшебном владении инструментом стиха музыки у него нет, и тут опять огромная разница с Пастернаком» Из письма слависту Владимиру Маркову от 12 апреля 1953 года..
Этих слов Набоков, конечно, знать не мог, но стихотворение «Все, от чего оно сжимается…» выдает в нем очень внимательного читателя Пастернака. Именно из Пастернака в поэтический стиль Набокова переходит умение выразить
2Снег
О, этот звук! По снегу —
скрип, скрип, скрип —
в валенкахкто-то идет.Толстый крученый лед
остриями вниз с крыши повис.
Снег скрипуч и блестящ.
(О, этот звук!)Салазки сзади не тащатся —
сами бегут, в пятки бьют.Сяду и съеду
по крутому, по ровному:
валенки врозь,
держусь за веревочку.Отходя ко сну,
всякий раз думаю:
может быть, удосужится
меня посетить
тепло одетое, неуклюжее
детство мое.1930
Эти строки могли быть написаны и в 1920-е, и в 1990-е, и в России, и вне России: перед нами — пример нестареющей (вневременной) поэзии. «Снег» написан свободным стихом, а свободный стих самодостаточен: читая это стихотворение, мы вспоминаем себя, а не думаем об истории всемирной литературы.
У Набокова есть еще одно стихотворение о катании на салазках — в романе «Дар» (законченном семью годами позднее), но оно производит иной эффект:
Влезть на помост, облитый блеском,
упасть с размаху животом
на санки плоские — и с треском
по голубому… А потом,
когда меняется картина,
и в детской сумрачно горит
рождественская скарлатина
или пасхальный дифтерит,
съезжать по блещущему ломко,
преувеличенному льду
в полутропическомкаком-то ,
полутаврическом саду…
Почему тема та же, а эффект иной? Потому что вымышленный Набоковым поэт-дебютант, Федор Константинович Годунов-Чердынцев, подражает раннему Мандельштаму: стихи его хороши, но они несамостоятельны. Для поэта, который еще не нашел свой голос, стихотворение «Снег» — это нечто, способное вызвать раздражение и отторжение, и на это в романе Набокова есть намек (впрочем, закамуфлированный):
«Мы с Таней издевались над салазками сверстников, особенно если были они крытые ковровой материей с висячей бахромой, высоким сиденьем… и вожжиками, за которые седок держался, тормозя валенками (отметим, именно так, держась за веревочку, сидя, съезжает ребенок в стихотворении „Снег“. — Прим. автора). Такие никогда не дотягивали до конечного сугроба, а, почти сразу выйдя из прямого бега, беспомощно крутились вокруг своей оси, продолжая спускаться, с бледным серьезным ребенком, принужденным по замирании их, толчками собственных ступней, сидя, подвигаться вперед, чтобы достигнуть конца ледяной дорожки. У меня и у Тани были увесистые брюшные санки от Сангалли: прямоугольная бархатная подушка на чугунных полозьях скобками».
1С серого севера
С серого севера
вот пришли эти снимки.Жизнь успела не все
погасить недоимки.
Знакомое дерево
вырастает из дымки.Вот на Лугу шоссе.
Дом с колоннами. Оредежь.
Отовсюду почти
мне к себе до сих пор еще
удалось бы пройти.Так, бывало, купальщикам
на приморском песке
приносится мальчиком
кое-что в кулачке.Все, от камушка этого
с каймой фиолетовой
до стеклышка матово-
зеленоватого,
он приносит торжественно.Вот это Батово.
Вот это Рожествено.1967
Поэт Сергей Гандлевский отмечал: «Пусть читатель, раздосадованный неуязвимостью и чрезмерностью прозы Набокова, откроет его стихи. Меня
