Образование

Как древние греки и римляне воспитывали идеальных людей

Рассказывает Ольга Алиева

Здравствуйте! Я Ирина Калитеевская, редактор Arzamas, а только что вы слы­шали Дэна Ники, который рассказывает детям историю через клипы на мотивы популярных песен — он называет их образователь­ными пародиями. В тексте — только самое главное, что нужно запом­нить школьникам; видео­ряд — карты и запоминающиеся картинки. Про Древнюю Грецию ему удалось рассказать за три минуты, про Древ­­ний Рим — за четыре, и каждый из этих роликов посмо­трело несколько сотен тысяч человек. Глядя на это, понимаешь, как далеко с античных времен ушли не только приемы, но и сама идея обра­зования.

Между тем античная система образования до сих пор часто вос­при­нимается как идеальная. Изучение древнегреческого и латинского языков и чтение античных авторов называют классическим обра­зо­ванием. Именно из антич­ности к нам пришли такие слова, как «шко­ла», «гимназия», «лицей», «педа­гог». Но как на самом деле было устроено образование в Греции и Риме? Чему и как там учили детей? И что из античных изобретений в области образования мы на самом деле до сих пор используем? Рассказать об этом мы попросили Ольгу Алиеву, специалиста по античной литературе и философии.

Когда мы сегодня говорим об образовании, как правило, мы имеем в виду некую подготовку к жизни, передачу профессиональных знаний и навыков. То есть, например, когда абитуриент приходит на день открытых дверей, он первым делом спрашивает: «Кем я буду работать, когда закончу ваш факультет?»

С точки зрения всей античности, с точки зрения греков и римлян, такая поста­новка вопроса свободному человеку не подобает. Она подобает рабу или ре­месленнику. А ремесло — это необязательно необходимость что-то делать рука­ми, ремесло может быть интеллектуальным, однако оно отличается имен­но своей ограниченной практической применимостью. И в силу этого подходит не для всех.

Разумеется, и в Античности были ремесленники, которые тоже чему-то учи­лись, и об этом мы тоже можем говорить как об образовании. Как правило, это была передача знаний от отца к сыну или в рамках школ — например, суще­ство­вали школы живописи или школы медицины. Но в первую очередь, когда мы говорим об образовании в Античности, имеется в виду не это.

Имеется в виду то, что греки называли пайдейя (paideia). Это воспитание сво­бодного человека, которому предстоит на общественном поприще демонстри­ровать свою доблесть, arete, иногда это переводят как «добродетель». Речь идет о том, чтобы воспитать хорошего человека и гражданина; джентльмена, мы мог­ли бы сказать, который, в зависимости от того, какой век на дворе, уже будет сам решать, чем ему дальше заняться. Как правило, это или политиче­ская деятель­ность, или государственное управление, или военная служба; впо­следствии, уже в Поздней Империи, это может быть церковная служба — но, что бы это ни было, человек, получивший хорошее образование, не заточен под решение определенного круга технических задач. Он должен в первую очередь состо­яться как человек, как разумное существо, стать мудрым, доблестным, спра­­ведливым и эти качества научиться проявлять в своих делах и речах, в чем ему помогала риторика. В этом случае он может считаться в полной мере образованным.

Разумеется, античное образование нацелено прежде всего на воспитание здо­ровой элиты, это образование элитарное. Лишь со временем этот идеал раз­вития личности через философские школы, а впоследствии через церковь проецируется на всех людей, включая рабов и женщин  В демократических Афинах на вершине социальной иерархии находился взрослый свободный мужчина, обладавший граждан­ским статусом. Все остальные, в том числе женщины, дети и рабы, практически не могли участвовать в социальной жизни..

Разумеется, речь идет о некоем идеале, реальность могла быть гораздо более сложной и противоречивой. Но, какой бы образовательный институт мы ни изу­чали, мы не можем оставить в стороне те идеалы, которые его вдох­новляют. Строго говоря, даже сегодня любая образовательная программа — это набор неких идеалов, что мы хотим получить в конечном итоге.

Значит, одно из важнейших античных понятий — это пайдейя, воспи­тание свободного человека, гражданина. На протяжении античной истории менялся и сам образ идеального гражданина, и способы, которыми его пыта­лись соз­дать. Начнем с Древней Греции. Когда и чему начинали учить детей древние греки?

Примерно до семи лет ребенка ничему специально не учили. Он нахо­дился на попе­чении женщин — матери, кормилицы или няньки, от которых никаких специальных образовательных усилий, ранних развивашек не тре­бовалось. От них требовалось, чтобы они грамотно говорили, чтобы ребенок не нахва­тался просторечных слов, от них требовалось благопристойное поведение. Конечно, философы время от времени предлагали начинать образование рань­ше, но общая практика вот такая.

Примерно с семи лет начиналось образование. До классической эпохи началь­ное образование заключалось в том, что мальчик посещал уроки кифариста, который учил его музыке, и уроки педотриба. Педотриб — это тот, кто учил его гимнастике, можно сказать — учитель физкультуры. Уже в классический период это образование дополняется уроками грамматиста, то есть учителя, который обучает грамоте.

Физкультура, грамматика и музыка. Почему именно такой выбор предметов? В чем их основная задача?

Задачей воспитания является, по определению Аристотеля, деятельность, согласная с добродетелью. Поэтому все предметы так или иначе направлены на развитие добродетелей: мужества, воздержанности, мудрости и справедли­вости. Хотя Античность признавала необходимость хорошего происхождения, «природы» для того, чтобы человек мог достичь нравственного идеала, это условие считалось необходимым, но недостаточным. Поэтому образованию вообще уделялось большое внимание. Сегодня это довольно сложно себе представить, но в конечном итоге даже исследования природы, философия оказывались областью воспитания человека, развития его человечности как таковой.

Прикладное значение гимнастики и грамоты, необходимых для исполнения гражданских и военных обязанностей, вполне очевидно. Но интересно, что сами древние объясняли такой набор предметов необходимостью заботы о душе ребенка, а не прикладными целями.

В одном из диалогов Платона один из самых известных философов-софистов, Протагор, обсуждает с Сократом, какие именно качества, или добродетели, должны воспитывать в человеке разные дисциплины.

В диалоге «Протагор» софист говорит о том, что родители велят учите­лям больше заботиться о благонравии, чем о грамотности или игре на кифаре. И даже спорт, прикладное значение которого связано с развитием выносли­вости, ловкости и силы, должен способствовать «правильному мышлению» и «мужеству». Эту мысль Платон повторяет и в диалоге «Государство», на этот раз устами Сократа, где Сократ говорит о том, что недостаток физической нагрузки, перекос в сторону мусической составляющей ведет к изнежен­ности, к вялости человека. То есть нравственная подготовка, развитие добро­детели даже в спорте играет определяющее значение.

Мусическими назывались все искусства, которым покровитель­ствовали музы, поэтому под мусическим воспитанием тут пони­маются не только занятия музыкой, но и занятия изящной сло­весностью, науками и философией.

Это тем более касается грамоты: когда дети усвоили буквы и могут понимать написанное, они учатся читать и заучивают творения хороших поэтов, обращая внимание в первую очередь на слова и поступки, достойные подражания.

Что касается музыки, то этот элемент в образовательной программе настолько древний, что Аристотель, например, когда он рассуждает об этом в VIII книге «Политики», затрудняется объяснить, с чем связано его включение в число предметов. Аристотель рассуждает так: свободного человека от раба и ремес­ленника отличает прежде всего наличие досуга — skhole (откуда наша «школа», кстати говоря). Этим досугом необходимо достойным образом распорядиться, то есть необходимо совместить удовольствие с нравственно прекрасным, и в этом, по его словам, заключается счастье. Но для того, чтобы быть способ­ным к такому досугу, нужно чему-то научиться, иначе наслаждения взрослого человека будут грубыми и недостойными. Значит, те дисциплины, которыми мальчики занимаются всерьез, когда они вырастут, послужат для них сред­ством развлечения. Разумеется, для Аристотеля речь идет не о том, чтобы стать профессиональ­ными музыкантами, а лишь о том, чтобы научиться полу­чать удовольствие от музыки и судить о ней.

К этому объяснению Аристотеля надо добавить вот что. Не надо забывать, что изначально изучение музыки сочеталось с изучением поэзии. Участие в хорах на религиозных празднествах, в симпосиях также требовало от юношества знакомства с музыкой и с поэзией, которые, таким образом, становились важ­нейшим средством социализации.

Надо сказать, что, начиная с пифагорейцев, установивших связь между музы­кой и числом и положивших начало такой науке, как гармоника, начинает уже более внимательно изучаться влияние музыки на душу и нравственность чело­века. Неоплатоник Ямвлих, например, описывает пифагорейские методы вос­питания музыкой, лечение душевных расстройств с ее помощью. Автор дошед­шего до нас трактата по музыке Аристоксен, живший в IV веке до н. э., сооб­щает, что «пифагорейцы использовали медицину для очищения тела, а музыку для очищения души». Все эти пифагорейские установки нашли развитие в тру­дах Платона и отчасти Аристотеля, в сочинениях которых мы находим развер­нутые рассуждения о влиянии различных музыкальных ладов, различных мело­дий на душу.

Интересно, что этим воспользовались позже уже и христианские писатели. Напри­мер, в Ветхом Завете рассказывается, что Давид излечивает царя Саула при помощи игры на гуслях, и Отец Церкви IV века Василий Великий сравни­вает это с эпизодом из жизни Пифагора, который приказал флейтисту сменить мотив и тем самым заставил разойтись толпу пьяных гуляк. То есть пример ветхозаветный, но прочитан он вполне в духе античной воспитательной теории и практики.

Как были устроены все эти занятия для детей? Возьмем, как обычно, пример Афин, поскольку о них мы знаем больше всего.

Выбор учителей, срок пребывания в школе определялись, как правило, роди­телями. На этом этапе ребенок сначала учился читать и писать и сразу после этого знакомился с поэтами, которых, как правило, заучивали наизусть, декла­мировали и изучали всеми возможными способами — изучали различные непо­нятные слова, мифологию, связанную с поэтами, и так далее.

Строго говоря, здесь пока что еще нельзя говорить о том, что есть какая-то шко­ла в смысле здания. Если мальчики идут к кифаристу — значит, они соби­раются и идут к кифаристу. Их ведет педагог. Педагог — это не тот, кто учит, а тот, кто ведет ребенка в школу и следит за его успехами. После этого они идут заниматься гимнастикой — в гимнасий.

Собственно, гимнасий изначально — место для тренировок. Название его свя­зано с тем, что греки занимались спортом обнаженными — то есть gymnós. Gymna­sium — это место для таких тренировок. Объединилось это все в то, что сегодня мы могли бы назвать собственно школой, то есть в место, где проходят все заня­тия из школьной программы, — по всей видимости, только в эллини­сти­­ческую эпоху, когда все это начинает происходить в гимнасии. Отсюда совре­менное понятие «гимназия», которое означает школу вообще, а не только спортивную школу.

Возглавлял гимнасий гимнасиарх, который либо назначался, либо избирался из числа состоятельных граждан, и, насколько мы можем судить, по надписям в частности, на него зачастую возлагались расходы по содержанию этой шко­лы — если не полностью, то частично.

К эпохе эллинизма сложилась такая практика, что после начального воспита­ния ребенок переходил на обучение к грамматику, или к филологу, — это одно и то же. Занятия второй ступени продолжались примерно с 11 до 14 лет, хотя это не строгая практика, возраст мог варьироваться. На этом этапе уже углуб­ленно изучали классических авторов, и интересно, что именно отобранные для школы тексты, то есть те тексты, которые больше всего изучались, лучше всего и сохранились — это тексты Гомера, трагиков, комедиографов, лириче­ских поэтов, ораторов и тому подобное. Как сегодня мы не могли бы предста­вить, что, например, утрачен «Евгений Онегин», потому что он есть в каждой школе, так же и эти авторы были в каждой школе.

Занятия словесностью напоминали современные занятия словесностью: авто­ра, как правило, читали вслух, затем нужно было объяснить какие-то непо­нятные слова, исторический контекст и тому подобное и выстроить на осно­вании пред­ложенного сюжета некое суждение. То есть изучение словес­ности опять-таки было подчинено задачам нравственного воспитания. Если поэт говорил что-то «неприличное» или что-то, что молодежи не стоит объяснять, грамма­тик имел полное право немного скорректировать текст или дать ему такую интерпретацию, которая будет полезна в школьных целях и будет поддержи­вать те добродетели, которые должна транслировать школа.

Итак, в Греции, по крайней мере, с V века до н. э. детей с семи лет учили гимна­стике, музыке и грамматике. В эпоху эллинизма поя­вил­ся второй уро­вень образования: примерно с 11 лет дети стали углуб­ленно изучать класси­ческих авторов. А что происходило в Древнем Риме?

Римляне в целом усвоили эту модель от греков. Здесь также был учитель грам­ма­тики начального уровня, который назывался literator — этому соответ­ствует греческий grammatist; иногда его называли magister ludi, то есть «учи­тель игры», потому что «игра» (ludus) и «школа» по-латыни обозначаются одним словом.

Римляне усвоили эту модель, однако несколько ее видоизменили. Во-первых, им в целом было неинтересно заниматься музыкой, как теоретической, так и практической. Во-вторых, гимнастика как таковая, именно как состязатель­ный спорт, их тоже особенно не привлекала, потому что считалось, что гимна­стика воспитывает красивых юношей, а не воинов. Поэтому вместо этого они предпочитали физические тренировки на открытом воздухе, например на Мар­со­вом поле, как сообщает Гораций и некоторые другие авторы. Юноши трени­ровались в беге, в кулачной борьбе, могли заниматься плаванием — то есть занимались всем тем, что повышает физическую выносливость, всем, что нуж­но для подготовки воина, а не красавца.

Отличия касались также и изучения словесности. Во-первых, к греческим клас­си­кам были добавлены римские классики, как только они появились: Верги­лий и Гораций стали классиками уже при жизни, а пока их не было, изучали латин­ский перевод «Одиссеи» Ливия Андроника. Во-вторых, римляне большое вни­ма­ние уделяли изучению историков. Что касается таких дисци­плин, как гео­гра­фия и астрономия, то специально их в школе не изучали, а сведения извле­кали из литературных произведений, например астрономию изучали по поэме Арата «Феномены».

Еще одной особенностью Рима было то, что уже на ранних этапах мальчики зна­комились с римским правом и наряду с греческими и римскими классика­ми изучали Законы двенадцати таблиц, древнейший памятник римского права. Катон Старший в конце III — начале II века до н. э. лично следил за тем, чтобы его сын получил знания в области римского права и в области римской исто­рии. Для него это было особенно важным, и более того — он специально для сы­­на даже написал такую историю, чтобы мальчик мог ее изучать.

Несмотря на то что учитель должен был сделать человека достойным и добле­стным гражданином, профессия эта в Античности вовсе не была уважаемой.

Учитель начальной школы в Античности — профессия в целом довольно прези­раемая. В Греции это свободные люди, но не очень уважаемые. Напри­мер, Де­мос­фен, чтобы очернить своего противника, упоминает о том, что его отец — школьный учитель. Интересна пародия у Лукиана, сатирика II века, где он пи­шет, что здешние цари и сатрапы  В поздней Античности — правитель вообще, могущественный человек., когда попадают в подземное царство, вы­нуж­дены «либо продавать соленье, либо учить грамоте», что должно отражать глубину их падения.

Учитель начальной школы для греков и для римлян — это прежде всего ремес­ленник, работающий ради куска хлеба; он получает жалованье, которое ему зачастую приходится выпрашивать, ссорясь с родителями учеников, которые несвоевременно платят за обучение детей, — и, в общем, свободному человеку такое занятие не подобает. Жалованье, кстати, насколько можно судить по над­писям, было сравнительно невысокое. Это касается и Рима. Например, историк Светоний пишет о том, что первые римские грамматики почти все поголовно были вольноотпущенные рабы. Сенека Старший, отец знаменитого философа Сенеки Младшего, говорит о том, что было «постыдно учить тому, чему пре­красно было учиться». Похожее отношение можно проследить и у Цицерона, и у других авторов: например, Ювенал в одной из сатир упо­минает о том, что греки работают грамматиками, риторами, канатоходцами, цирюльниками, и все с голода готовы выучить любое ремесло.

Римляне усвоили греческую образовательную модель и в большой степени — литературный канон. Они стали воспринимать Грецию как центр культуры, а греческий язык — как язык образованности. При этом преподавали его в Риме обычно рабы.

Образование было преимущественно двуязычным. В период Республики гре­че­­ский для римлян был примерно тем же, чем был французский язык в дво­рян­ской семье в царской России. С самого раннего возраста к ребенку при­ставлял­ся греческий раб, который обучал его греческому языку, и дети с юного возра­ста могли говорить на греческом языке. Впоследствии они учились декла­ми­ро­вать и изучали риторику — тоже на греческом языке. Например, Цицерон декламировал в школе по-гречески. Разумеется, это было определенным соци­аль­ным фильтром, потому что если ты не можешь себе позво­лить такого до­маш­него тьютора, то ты просто-напросто не сможешь перейти на более высо­кие ступени образования, потому что там уже требуется знание греческого языка.

Образование в Античности в целом было довольно широко распро­стра­­нено. Но касалось ли это всех людей — например, учились ли чему-нибудь жен­щины?

Классическая Греция не знала школ для девочек. Разумеется, это не озна­чает, что они совсем ничему не учились, но если и учились, то это образование было домашним и менее формализованным. Исключение составляла Спарта, где девочки наряду с мальчиками получали физическую подготовку, и, по всей види­мости, этот пример — спартанская модель образования — вдохновляла Платона в «Государстве», где он говорит, что и мужчины, и женщины должны заниматься гимнастикой. Но учились они этому не из феминистических сооб­ражений, как можно было бы подумать, а потому, что считалось, что это хоро­шо для будущих матерей — укрепляет здоровье. Собственно, школы для дево­чек появляются не ранее эллинистической эпохи и не везде: лишь некото­рые надписи упоминают о существовании школ для девочек в таких городах, как Пергам и Теос в Малой Азии. Начальные школы со смешанным обучением суще­ствовали, по всей видимости, в Риме, поскольку Марциал упоминает в од­ной из своих эпиграмм о школьном учителе, который рано начинает уроки и криками на мальчиков и девочек будит всех соседей.

Но мы не знаем, насколько эта практика — когда мальчики и девочки учились вместе — была общепринятой. Что касается женской образованности, с уверен­ностью можно сказать не так много. Можно сказать, что женщины в целом были образованы хуже мужчин и что уровень женской образованности напря­мую коррелировал с их социальным статусом. Что понятно, потому что девоч­ка из хорошей семьи могла, например, иметь доступ к библиотеке. Так, дочь Цицерона Туллия была довольно образованна — что неудивитель­но, при та­ком-то отце.

В Античности не существовало идеи всеобщего образования — даже для муж­чин. Почти все образование было платным, так что позво­лить его себе могли только достаточно состоятельные люди.

Государственное образование и в Греции, и в Риме было довольно-таки огра­ничено, если не считать Спарты, где государство, то есть полис, брало на себя заботу о воспитании мальчиков с 7 до 29 лет. Но в целом это исключе­ние. Про­тагор в одноименном диалоге Платона говорит о том, что дети бога­чей начи­нают учиться раньше всех и заканчивают учиться позже всех.

Собственно, полис брал на себя заботу лишь о воинской подготовке. Для этого в классических Афинах существовал институт эфебии, то есть военной подго­товки, которая начиналась в 18 лет и длилась два года (сначала два года, потом ее сократили до одного года, прямо как у нас). Эфебы и их наставники получа­ли содержание от города. Это было довольно дорого, поэтому, как только Афи­ны утратили политическую самостоятельность, институт был упразднен. Там учились, разумеется, традиционной атлетике, но помимо этого — обра­ще­нию с оружием, стрельбе из лука, из катапульты и подобным навыкам.

В период эллинизма институт эфебии получает распространение во многих горо­дах Греции, но, становясь все более популярным, он в то же время стано­вится менее военизированным. Об этом можно судить, например, по тому, что с конца II века до н. э. в афинскую эфебию уже включаются иностранцы. Это значит, что институт теряет свое национально-оборонительное значение и ста­новится школой для воспитания элиты; средством эллинизации детей из хоро­ших семей. Это еще проявляется в том, что спорт, гимнастика начинает пре­обла­дать над собственно военной подготовкой — то есть они больше трени­руются, чем обращаются с оружием.

В эллинистический период эфебия не просто перестала готовить военных, спо­собных защитить полис. Произошло еще одно каче­ственное изменение: юно­шам стали давать начальное философское и риторическое образование.

Помимо тех дисциплин, о которых я уже сказала, эфебы, которые учились в та­кой школе, могли слушать курсы философии и риторики. Для этого гимна­си­арх мог пригласить специалистов — да, это были приглашенные профессора. Например, мы знаем, что философ Карнеад во II веке до н. э. — это представи­тель Платоновской академии — читал лекции в таком гимнасии. Афинские эфебы имели преимущество, поскольку философские школы располагались прямо у них в городе — и, соответственно, они могли посещать занятия этих философов.

Всё это: занятия с кифаристом, педотрибом и грамматистом, уроки в гимна­сии и тренировки эфебов — условно можно сравнить со сред­ней шко­лой. Но со вре­менем стало ясно, что в некоторых случаях — например, для полити­ческой карьеры — этого недостаточно. Так зародился прообраз того, что мы се­годня называем высшим образо­ванием.

Представление о том, что, помимо уроков кифариста и грамматика, требуется еще что-то, для того чтобы вступить на политическое поприще, зарождается примерно в V веке до н. э. До этого было вполне достаточно родиться в пра­виль­ной семье, и это служило залогом того, что ты окажешься в какой-то мо­мент готов к политической карьере. Однако впоследствии ста­новится понятно, что это еще не все, нужно еще чему-то учиться, — напри­мер, это видно по диа­ло­гу Платона «Алкивиад Первый», где Сократ общается с молодым и очень амбициозным юношей Алкивиадом, который намерен совершить блистатель­ную политическую карьеру. Сократ спрашивает, чему Алкивиад учился. Тот отвечает: «Ну, я занимался музыкой и физкультурой». — «И ты думаешь, ты мо­жешь после этого заниматься политикой? Тебя кто-нибудь учил, что такое справедливое, что является благом для города?» Короче говоря, Сократ показывает, что Алкивиад совершенно не готов к тому, чем он собирается заниматься.

Восполнить эту потребность первыми берутся софисты в V веке до н. э. Если до этого образование имело рецептивный характер — нужно было заучивать поэтов и прежде всего хорошо знать поэзию, которая являлась основой обра­зования, — то вместо этого софисты предлагают нечто, что можно рассматри­вать уже как некую гимнастику для ума.

Само слово «софист», или «мудрец», означает прежде всего профессионального преподавателя. Антоним, то есть противоположность софиста, в классический период — это idiotes. Idiotes — это, помимо прочего, «обыватель», это «частное лицо», «профан» в некоторых случаях, то есть не специалист. А sophistes — это человек, который прямо заявляет о своей компетенции в какой-то области, и в силу того, что он этой компетенцией обладает, считает возможным брать плату за то, что он транслирует эту компетенцию. Таким образом, впервые в европейской истории появляются профессиональные преподаватели; до этого ничего похожего Греция не знала.

Их за это осуждали, потому что считалось, что юношу должен учить кто-то старший — отец или какой-то близкий родственник, более опытный настав­ник, который, разумеется, делает это не за деньги: просто, общаясь с более мудрым, более опытным человеком, юноша становится лучше. А здесь софи­сты говорят совершенно об ином: я могу чему-то научить, и, поскольку я в этом разбираюсь, я считаю возможным брать за это деньги. Строго говоря, мы все, современные преподаватели, являемся наследниками софистов в той мере, в которой мы получаем плату за свои образовательные услуги. Их очень много критиковали за те образовательные новшества, которые они вводили: в частности, «Облака» Аристофана высмеивают эту новую софистическую пайдейю. Однако софисты и софистическое движение не получили бы такого распространения, если бы им не платили. Им действительно охотно платили и охотно пользовались их услугами.

«Облака» — это комедия Аристофана о проблемах образования. В коме­­дии вы­смеивается Сократ, который выступает в роли образ­цово-показатель­ного софи­ста: он учит Фидиппида, сына старого земледельца, говорить очень хитроум­ные речи, чтобы не возвращать долгов. Таким образом Аристофан противопо­став­ляет древнюю пайдейю — когда дети учатся у кифариста и педотриба — новому подходу софистов, которые большое значение прида­вали риторике. Впрочем, на самом деле риторикой они вовсе не ограничи­вались.

На самом деле риторику, логику, даже геометрию и физику — словом, все то, что уже успела наработать к этому времени ионийская наука, они включают в свою образовательную программу.

Сначала мы видим преимущественно гастролирующих учителей: софисты переезжают из города в город, читают лекции для всех желающих — или, точнее, для всех, кто способен за эти лекции заплатить. В диалоге «Кратил» Сократ упоминает о том, что у Продика были лекции за одну драхму и курс лекций за 50 драхм. Опять-таки объем знаний, который ты мог получить, зависел от того, сколько ты мог за это заплатить.

Но впоследствии, помимо этой модели путешествующих профессоров, появля­ются и постоянные школы в городах. Одной из первых таких школ была школа Исократа, которая была основана в IV веке в Афинах и существовала параллель­но с Академией Платона, с которой они постоянно препирались и спорили о том, каким должно быть образование юноши из хорошей семьи.

Исократ был знаменитым афинским ритором, из школы которого вышли мно­гие видные деятели. Сам он учился у софистов, но себя софистом не считал и старался от них дистанцироваться (сохранилась даже его речь «Против софи­стов»). Тем не менее в своих образо­ва­тель­ных моделях он следовал именно софистическим принципам.

Примерно в то же время, то есть в районе 380 года до н. э., под Афи­нами, в ме­сте, которое называлось Академией, философ Платон и его ученики стали зани­маться философией, математикой, естествозна­ни­ем, астрономией и дру­гими науками. Между Исократом и Платоном начался спор о том, что важ­нее — философия или риторика. Разбе­рем­ся, какими были основные позиции сторон.

Платон постоянно насмехается над софистами за то, что они такие убеди­тель­ные, что могут убедить собрание купить осла, рассуждая о преимуществах лошади: поскольку они никогда не видели лошадь, они думают, что лошадь — это осел, и говорят о достоинствах осла, совершенно не понимая, о чем они говорят. Но осел не может выполнить те задачи, которые возлагаются на ло­шадь, например, в военном походе, так что те люди, которые за ними после­дуют, не достигнут своих целей. С его точки зрения, у софистики нет опреде­ленной предметной области, нет чего-то, в чем они были бы специалистами. И он оспаривает, что можно быть специалистом исключительно в искусстве разговора, потому что говорить можно о медицине, говорить можно о геоме­трии. А вы, ребята, в чем разбираетесь? И вот тут оказывается, что они ни в чем не разбираются.

С точки зрения Платона, одной риторикой хорошего политика не воспи­таешь, поскольку воспитание заключается не в том, чтобы вложить в человека какие-то навыки риторического мастерства, выступления, знания обо всем, которыми так гордились софисты. Философия, в отличие от риторики, пред­полагает определенное состояние, определенный разворот души к вещам, кото­рые имеют подлинную ценность. И этот разворот и должна осуществить фило­софия. То есть философия, в отличие от риторики, говорит о том, что мы не вкла­­дываем в человека некие знания, а мы его душу разворачиваем в нуж­­ную сторону. Мы это делаем посредством четырех математических дисциплин — арифметики, геометрии, музыки, теоретической астрономии — и путем постоянных упражнений в диалектике, которые тоже учат правильно рассуждать о правильных вещах.

Итак, Платон считал, что риторики недостаточно — нужно уметь рассуждать о сути вещей, о которых говоришь. Что отвечал на это Исократ?

Исократ, наблюдая за всем этим со стороны, считает, что философы просто забивают головы юношей всякой ненужной ерундой. Он признает, что в юно­сти можно немножко позаниматься астрономией и математикой, но взрослому человеку всерьез изучать эти предметы совершенно не нужно: это излишне, это не практично. А практично изучать риторику.

С точки зрения Исократа, риторика, во-первых, полезна практически, потому что взрослый человек может проявить свою доблесть либо выступая в судах с речами, либо выступая с политическими речами. Но, помимо этого, риторика имеет важное неприкладное значение, воспитывая личность. С помощью рито­рики человек учится рассуждать, а как мы рассуждаем сами с собой, так же мы рассуждаем с публикой. То есть это воспитание, это тренировка ума, это воспитание доблести. Ведь мы не любые тексты читаем в риторической школе, а учимся у величайших авторов прошлого; мы берем пример с древних поэтов и учимся говорить, как они, и это формирует нравственность юноши, который знакомится с хорошей классической литературой.

Cовсем коротко суть этого спора между Платоном и Исократом можно сформу­лировать так: достаточно ли гражданину и политиче­скому деятелю уметь убе­дительно рассуждать — или важнее на­учить­ся постигать суть вещей? Этот спор положил начало спору филосо­фии и риторики, который с разной степенью интенсивности продол­жался всю Античность и стал краеугольным для всего античного образования.

Отношения риторики и философии меняются в зависимости от того, кто сего­дня претендует на участие в политической жизни. Например, эллинисти­ческие философы, в отличие от Платона, не так обеспокоены воспитанием государ­ственного деятеля. Например, Эпикур в своей школе учит, что самое главное — это прожить незаметно, прожить как частное лицо, которому от политики нуж­но, чтобы она не вмешивалась в его размеренную философ­скую счастли­вую жизнь. Эллинистические школы немножко закрываются в своих стенах и ни на какое политическое значение, естественно, особенно не претендуют.

В период Поздней Республики и Империи философия постепенно возвращает тот политический статус, которым она обладала в классической Греции. На­при­мер, Цицерон уже говорит о том, что идеалом является соединение рито­рики и философии, что это неправильно, когда философы занимаются только им интересной болтовней. Цицерон считает, что нужно вернуться к древней модели, когда философ был в то же время наилучшим оратором и активно участвовал в политической жизни.

В результате в имперском Риме престиж философии вырос, но ча­стью обра­зования, обязательного для карьеры, она так и не стала. Чтобы учиться фило­софии, нужно было переехать в Афины или в другой крупный город, где были философские школы, и платить за образование — это далеко не всем было по средствам. А для карьеры вполне хватало права, риторики и скоро­писания. Зато философские школы стали необходимы всем, кто хотел посвятить свою жизнь занятиям науками.

Зачастую человек, который хотел получить подготовку по естественно-матема­тическим наукам, должен был осваивать их именно в рамках курса философии. В силу того что философские школы берут на себя подготовку в этих науках, в рамках этих школ появляется такое понятие, как пропедев­тика, то есть «пред­ва­рительное образование» — propaideia. Пропедевтика предполагает, что мы не сра­зу приходим к какой-то философской догматике, к вершинам фило­со­фии, а сначала долго упражняемся в каких-то других науках.

Это представление очень хорошо прослеживается у многих платоников II века, но я приведу в пример Апулея, которого мы знаем как автора «Золотого осла». Он был последователем учения Платона, и ему принадлежит текст, который называется «Платон и его учение». Для Апулея Платон — это фигура боже­ствен­ная, поэтому, когда он рассуждает об образовании, курс наук, необходи­мый философу, он преподносит как курс тех наук, которые якобы изучал сам Платон. Разумеется, в той биографии Платона, которую он пишет, очень мало исторической достоверности, однако это весьма интересное свиде­тельство о том, что во II веке, с точки зрения платоника, должен был изучить будущий философ: это и геометрия, и астрология, и гимнастика, и живопись, и поэзия. В общем, в представлении Апулея идеальный философ — это все­сторонне развитый человек. У других авторов — платоников, неопифагорей­цев II века — мы тоже увидим, что пропедевтическое значение главным образом имеют четыре математические науки: арифметика, геометрия, теоретическая музыка и теоретическая астрономия.

Из Античности идея «свободных искусств» — то есть круга дис­цип­лин, пред­ставляющих собой полноценное образование, — переко­чевала в средне­вековые университеты. А те, в свою очередь, стали прародителями современ­ных. Так античная идея образования как системы предметов, способных подготовить человека к разным занятиям, дожила до наших дней.

Влияние античных представлений и взглядов на образование довольно велико не только в гуманитарной области, которая именно тогда оформилась как тако­вая, но и в области преподавания математики и других естественных и точных наук, потому что платоникам пришло в голову, что математику нужно изучать не только для того, чтобы уметь считать деньги или правильно отмерить свой участок земли, не только для решения каких-то практических задач, но и пото­му, что математика служит хорошим упражнением, хорошей подготовкой ума. Поэтому когда физики спорят с лириками, нужно понимать, что на самом деле и физики, и лирики разделяют ряд некоторых исходных посылок, впервые сформулированных именно в Античности.

Вы слушали четвертую лекцию Arzamas о том, что такое античность. В следую­щий раз речь пойдет о сексуальности: почему греки и рим­ляне кажутся нам развратными и что считали развратным они сами?

Что еще почитать об образовании в Древней Греции и Древнем Риме:

Адо И. Свободные искусства и философия в античной мысли. М., 2002.
Йегер В. Пайдейя: Воспитание античного грека. Т. 1–2. М., 1997–2001.
Марру А.-И. История воспитания в Античности (Греция). М., 1998.
Nilsson M. Die hellenistische Schule. München, 1955.
A Companion to Ancient Education. Chichester, 2015.
Education in Greek and Roman Antiquity. Leiden, Boston, 2001.