Текст и иллюстрации Дом «Патриарх»
В завершение нашего курса поговорим о современной московской архитектуре. Главным героем мы выбрали дом «Патриарх», который был спроектирован и строился с 1997 по 2002 год мастерской Сергея Ткаченко при участии архитекторов Олега Дубровского, Ильи Вознесенского, Алексея Кононенко и других. Здание располагается у Патриаршего пруда, на углу Малой Бронной и Ермолаевского переулка. Его знаменитое завершение, как многие считают, напоминает стилизованную башню Татлина, хотя в дальнейшем мы будем обсуждать, так ли это.
Но прежде чем более подробно говорить об архитектуре здания, скажем о стиле и эпохе. Современную архитектуру Москвы обычно принято ругать. В 2018 году я написал серию постов о моих любимых московских постройках последних двух-трех десятилетий. Мой одобрительный тон, довольно ожидаемо, не вызвал ни капли сочувствия. Напротив, все комментаторы обрушивались на те здания с яростной критикой, не слушая никаких аргументов.
Я стал размышлять о причинах такого отношения к современной архитектуре и пришел к нескольким выводам. Во-первых, давно замечено, что в Новейшее время искусство развивается быстрее эстетических вкусов публики, а потому большая часть общества не понимает и не любит то, что появляется при ней. Вот показательный пример. Сегодня мы обожаем архитектуру модерна, восхищаемся ее декоративностью, новаторством, синтезом искусств. А если мы почитаем критиков и просто москвичей начала ХХ века, то увидим, что они этот модерн ругают на чем свет стоит, заявляют, что это самое ужасное, что только случалось с московской архитектурой, и обвиняют модерн в том, что он уничтожил и изуродовал любимую ими старую добрую Москву. Узнаете интонации, с которыми сегодня говорят о современной архитектуре?
Вторая причина, как мне кажется, состоит в том, что современная архитектура возникает не в чистом поле, а на месте той Москвы, к которой мы привыкли. Это Москва нашего детства, юности, молодости, она наполнена для нас символическим смыслом, и мы с большим трудом переживаем ее утрату. Как писала Марина Цветаева:
Слава прабабушек томных,
Домики старой Москвы,
Из переулочков скромных
Всё исчезаете вы…
Мне кажется, подобное чувство испытывают и современные москвичи. И все же мы попробуем абстрагироваться и подвергнуть современную архитектуру такому же беспристрастному анализу, с каким подходили к модерну, авангарду или сталинской архитектуре.
Оговоримся, что понятие «современная архитектура» очень условное. Под этим словосочетанием ни в коем случае не имеется в виду
Иногда обращение к прошлому достигало прямо-таки романтического накала, поэтому можно говорить об очередной волне романтизма. Ярчайший пример — Измайловский кремль, торгово-развлекательный центр, который в очень яркой, пышной, граничащей с кичем форме воспроизводит элементы русского деревянного зодчества XVI–XVIII веков. Другой пример — дворец царя Алексея Михайловича в Коломенском, который был полностью воссоздан на новом месте из новых материалов. Романтический порыв этой эпохи настолько велик, что буквально воспроизводятся образцы русской старины.
Еще один важный фактор, оказавший влияние на современную русскую архитектуру, — это падение железного занавеса и, как следствие, знакомство архитекторов с зарубежными тенденциями. В Россию приходит архитектурный постмодернизм, направление, которое стало развиваться в Америке и Европе с конца
Но был не только постмодернизм — был и, так сказать, неомодернизм, как бы продолжение традиций хрущевско-брежневского модернизма, о которых мы говорили в предыдущей лекции. Эта архитектура словно отражала идею России как части Запада или мечтала о новой, лучшей России. Такой подход отразился в здании Арбитражного суда по Московскому округу, построенном Владимиром Плоткиным в 2005–2007 годах неподалеку от станции метро «Новослободская». Это здание лаконичной архитектуры, без
Наконец, в 1990-х и 2000-х была очередная волна неоклассицизма. Он рождается из бумажной архитектуры 1980-х годов, которая противопоставляла себя позднесоветской модернистской традиции. Архитекторы зачастую рисовали проекты в классическом стиле и воспитывали в себе классическую школу, которой были лишены в советской архитектурной школе времен Хрущева и Брежнева после борьбы с излишествами. В 1990-е и 2000-е это вылилось в реальные проекты. К этой школе относятся, например, Михаил Филиппов, создавший такие крупные неоклассические комплексы, как «Итальянский квартал» на «Новослободской» и «Римский дом» у «Полянки», и Михаил Белов, построивший «Помпейский дом» в одном из переулков Арбата.
Итак, современная московская архитектура крайне разнообразна. Однако из всего вышеперечисленного именно постмодернизм я считаю важным новаторским явлением, которое пришло к нам именно в эту эпоху. Поэтому я выбрал дом «Патриарх», который, как мне кажется, может быть отнесен к постмодернизму.
Сперва поговорим об истории этого здания. Она начинается как легенда, которая уже потеряла свои подробности. Примерно в 2000 году или, согласно некоторым источникам, раньше то ли в офисе у известного галериста Марата Гельмана (признан иностранным агентом), то ли в
Довольно очевидно, что идея не была реализована, однако для Ткаченко она стала некой идеей фикс, и он предложил девелоперу, который собирался застраивать участок на углу Малой Бронной и Ермолаевского переулка, проект дома в виде яйца высотой в 12 этажей. Девелопер отказался, и в итоге Ткаченко все-таки удалось воплотить яйцо в том же 2002 году, когда был завершен «Патриарх», но уже на улице Машкова. Дом-яйцо — тоже знаменитый пример постмодернизма.
Но вернемся к дому «Патриарх». Не сумев воплотить здесь задумку здания-яйца, Ткаченко переделал дом. Посмотрим, что он может нам рассказать.
Вообще дом «Патриарх» очень многозначен, его можно долго расшифровывать. На первый взгляд, он воспринимается как стилизация под доходный дом начала ХХ века: угол участка закреплен ротондой Ротонда — круглая постройка, обычно заканчивающаяся куполом., у дома мощный цоколь, развитый карниз (завершающая часть стены), классический декор: стены расчленены небольшими пилястрами, то есть полуколоннами, прилепленными к фасаду. Этими признаками он перекликается с расположенным на другой стороне Малой Бронной доходным домом Александра Сидамона-Эристова, который был построен в 1911 году. Любопытно, но даже то, что «Патриарх» превышает этажность окружения, совпадает с идеей дореволюционного доходного дома. Например, и знаменитый дом архитектора Эрнста-Рихарда Нирнзее в Большом Гнездниковском переулке в свое время был выше соседей.
Но самое главное в доме «Патриарх» — это детали, причем не те, что видны со стороны перекрестка Малой Бронной и Ермолаевского, а знаменитый шпиль и конструкции наверху вообще. Их можно лучше разглядеть, если отойти на противоположную сторону Патриаршего пруда или, скажем, выйти на Садовое кольцо. Как только не ругали критики это завершение. Вот некоторые цитаты: «Гордый и величественный бисквитный торт с орехами, который несли, но не донесли и немного помяли». Другая цитата: «Как будто люди, не умея обметывать швы, решили соорудить манто с кружевами». Или моя любимая: «Вот если бы на Дворец Советов взгромоздить Башню III Интернационала». И эта цитата для нас важна. Ассоциация с памятником III Интернационалу, также известному как башня Татлина, возникает у зрителей чаще всего. Но Татлин ведь не был первым, кто придумал спирали, да и башня у него была наклонена под углом, параллельном наклону земной оси. А еще она была отдельно стоящим сооружением, а не шпилем на доме. Чтобы разобраться, что за спираль на доме «Патриарх», нам придется углубиться в историю архитектуры.
Важно, что в первоначальном проекте дома шпиль был не ажурным, а глухим. Он представлял собой уменьшенную копию минарета Большой мечети в Самарре на территории современного Ирака. Минарет построили в IX веке, в период Арабского халифата. Молодой халифат во многом смотрел на архитектуру завоеванной им Месопотамии, и в необычной форме минарета угадывается влияние вавилонских зиккуратов. Таким образом, минарет в Самарре стал воплощенным образом легендарной Вавилонской башни, которая, видимо, и была зиккуратом. Благодаря торговым связям с халифатом минарет был известен в Европе и стал прообразом Образцами также служили римский Колизей, остров Мон-Сен-Мишель в Нормандии и изображение Вавилонской башни на гравюрах Афанасия Кирхера. для знаменитой картины «Вавилонская башня» Питера Брейгеля, написанной в середине XVI века.
Во второй половине XVII века спираль начинают использовать в архитектуре мастера барокко. Франческо Борромини создал спиральный шпиль для церкви Сант-Иво-алла-Сапиенца — первый подобный шпиль в истории европейской архитектуры. Позже Гварино Гварини создаст похожий для капеллы Святой Плащаницы в Турине. В XVIII веке французский архитектор-визионер Этьен-Луи Булле создал бумажный, то есть не предназначенный для строительства, проект маяка в виде огромного усеченного конуса с наружной спиральной лестницей. Спираль как монументальная форма — не просто деталь, а целое здание — отныне легализована в европейской архитектуре.
В конце XIX века мир пребывает в эйфории от технического прогресса. Однако прогресс причудливым образом смешивается с мечтой о возрождении золотого века. Французы почти одновременно создают «Нового Колосса» Французы подарили американцам статую, однако для ее установки требовался дорогостоящий пьедестал. В кампании по сбору средств участвовал американский журналист и издатель Джозеф Пулицер, позже учредивший знаменитую Пулицеровскую премию, который провел поэтический аукцион. Крупнейшую сумму принес сонет американской поэтессы Эммы Лазарус «Новый Колосс», который в итоге был выгравирован на пьедестале., статую Свободы (в 1886 году), и башню до небес, Эйфелеву башню (в 1889-м). Как и положено башне, она сеет распрю и взаимное непонимание. Сначала — между слоями парижского общества, а после — между странами, когда извечные оппоненты французов, англичане, уже в следующем году решили построить собственную башню. Башня Уоткина, которую назвали по имени железнодорожного магната и инициатора строительства Эдварда Уоткина, должна была иметь высоту 358 метров. Среди конкурсных проектов возникают в том числе и идеи ажурной стальной спирали.
До сих пор вся история архитектуры вела нас к тому шпилю в проекте дома «Патриарх». Однако, как выразился один из его авторов, Алексей Кононенко, «шпиль „татлинизировался“ сам собой в процессе стройки». И он не мог не татлинизироваться, потому что башня Татлина стала новым этапом в осмыслении образа Вавилонской башни. Татлиновский памятник III Интернационалу конгениален библейскому символу и одновременно находится в оппозиции. В Вавилоне языки смешались, и люди создали отдельные страны. Теперь же все страны должны были слиться в единый Интернационал, а все люди — разделить общую идеологию коммунизма. Оппозиция вавилонским событиям дана через понятные противопоставления. Вавилонская башня — каменная, массивная, замкнутая. Татлинская — из стали и стекла, легкая, с взаимным проникновением внутреннего и внешнего пространств. Вавилонская башня статична и уравновешена, татлинская — в постоянном напряжении, она наклонена, объемы внутри крутятся.
В 1920 году искусствовед Николай Пунин писал о башне Татлина: «…спираль — линия движения освобожденного человечества» Н. Н. Пунин. Памятник ІІІ Интернационала: Проект худ. В. Е. Татлина. П., 1920.. Со времен Брейгеля спираль поменяла свое символическое значение на диаметрально противоположное. Однако уже у Брейгеля башня стояла на берегу моря, которого отродясь не было в Вавилоне, и накренялась, угрожая голландскому бюргерскому благополучию. Башня Татлина стояла бы у берегов Невы и нависала бы над нашим северным Амстердамом с его имперским прошлым.
Башня Татлина так и осталась макетом, оппозиция Вавилону в те времена оказалась неуместна. В
На востоке в это время возникает новая империя — Советский Союз. Ей срочно нужна своя башня до небес. И когда в 1933 году уже четвертый этап многострадального конкурса на Дворец Советов был завершен, Иосифу Сталину в голову пришла идея резко вытянуть проект-победитель в высоту и поставить на вершину гигантского Ленина. Так у Москвы появляется и своя Вавилонская башня, и свой колосс. Дворец Советов начали строить, но завершению замысла помешала Великая Отечественная война. Однако в сталинские и ранние хрущевские годы присутствие дворца в Москве ни у кого не вызывало сомнений. Например, на обложке журнала «Техника — молодежи» за 1952 год изображены не только уже почти построенные сталинские высотки, но и как будто бы построенный Дворец Советов, хотя в этот момент он был на этапе фундамента. В действительности дворца не существовало, но в сознании он уже был. И с тех пор по Москве бродит призрак Вавилонской башни.
И вот в 1990-е появляются Ткаченко и Дубровский и наконец придают ему материальные очертания. Это и сама композиция здания в виде уступчатого цилиндра, и мотив спирального шпиля, превращающегося в башню Татлина. Здание становится метафорой Вавилонской башни. Уместна ли такая метафора? Москву, конечно, можно назвать Вавилоном, а вот метафора — это постмодернистский прием. Постмодернизм возникает одновременно с концептуальным искусством, и его можно рассматривать как концептуальную архитектуру. Это архитектура, которая не стремится быть красивой и привлекать своими формами, пропорциями, декором. Это архитектура, которая предлагает
Кроме того, я неслучайно так много говорил об историческом контексте вообще и о московском в частности. Контекстуальность — важная черта постмодернистской архитектуры. Она больше не существует как сферический конь в вакууме, как зачастую было в модернистской архитектуре. Постмодернистская архитектура всегда внимательно присматривается к историческому и городскому контексту и старается как бы вырастать из него. Так дом «Патриарх» вырастает из многовекового процесса эволюции образа Вавилонской башни.
Итак, я надеюсь, мне удалось убедить вас, что непредвзятый и внимательный взгляд на современные здания позволяет увидеть в них произведения искусства, которые говорят с нами на актуальные сегодня темы и выражают ту самую эпоху, в которую мы живем.
и градостроительству города Москвы и приурочен
а также к Году архитектуры и градостроительства в СНГ
