Расшифровка Герман Мелвилл. «Моби Дик, или Белый кит»

Как странная книга о китобоях, которую сначала никто не понял, стала главным американским романом

Автор Татьяна Венедиктова

Я должна сразу признаться, что не чи­тала «Моби Дика» в детстве и даже не помню, чтобы читала его подрост­ком. Первое сильное впечатление от этой книжки более позднее. Но мне очень легко представить, какое обаяние она имеет для совсем юного человека. Там есть охота, там есть погоня, там есть приключения, там есть смелые, отважные люди, которые противо­борствуют огромному таинственному морскому чудищу.

Еще там есть удивительно подробно, и точно, и достоверно описанный мир, которого нет и никогда не будет, в который можно войти только усилием воображения, — мир китобоев, каким он был 200–300 лет назад. Это само по себе чарует, и самого по себе этого более чем достаточно, хотя в книге есть и много больше. И я думаю, что, когда мы возвращаемся к этой книжке и перечитываем ее уже более взрослым взглядом, мы находим себя в ней иначе. Про это я и хотела рассказать. 

Как Мелвилл попал к каннибалам и стал писателем

Нужно начать с того, как вообще «Моби Дик» «вплыл» в жизнь Мелвилла и через него — в мировую литературу. Потому что история о том, как возник этот странный роман, который не похож на роман, — особая. Написал его 30‑летний, в общем, молодой человек, ровно полжизни которого прошло в испытаниях. Он родился в очень благополучной, приличной нью-йоркской семье, а потом из-за банкротства и смерти отца вынужден был строить жизнь заново. Он пробовал землемерствовать, пробовал учительствовать, что-то переписывать, а потом ушел на корабле в плавание и около пяти лет, перепрыгивая с корабля на корабль, из океана в океан, провел в совершенно другой жизни, в другом мире — никто из его предков, из его родни вообще мореходом не был. 

А когда вернулся — начал писать, наверное, неожиданно даже для себя. И потерпел успех. Роман под названием «Тайпи» описывает, как он с прияте­лем сбежал с корабля на Полинезийских островах и какое-то время жил среди жителей мирного, прекрасного племени — только потом выяснилось, что это было племя каннибалов, и положение полугостей-полупленников стало очень неуютным. Книга имела потрясающий для дебюта успех. Самого Мелвилла она удивила тем, что он как бы описывал все как есть, а читатели увидели в этом чарующий романтический вымысел. Я думаю, что здесь завязывается важный узелок всей дальнейшей жизни Мелвилла как писателя, потому что его всю жизнь будет волновать вопрос, что такое воображение, что это за внутренняя сила, которой человек располагает и которая человеком распоряжается. Он будет упорно думать про это всю жизнь, а пока 25‑летний молодой человек польщен, рад услужить публике и готов написать следующий роман. Но тут возникает очень болезненный момент, потому что публика, естественно, хочет того же, а у Мелвилла свой маршрут, хотя он точно и не знает какой. Он не согла­сен до конца своих дней быть человеком, который жил среди каннибалов, но то, что он пишет, или то направление, в котором он хочет двигаться, малоинтересно читателям. 

Из этой точки и пишется книга под названием «Моби Дик» — очень «поисковая» книга. В Лондоне она сначала была опубликована под названием «The Whale», «Кит» или «Тот самый кит», и только потом появляется нынешнее название, уточняющее цвет кита и его кличку. В это время никто не подозре­вает, что написан главный шедевр американской романистики: книжка вызывает скорее недоумение и сдержанные реакции. 

«Моби Дик» — это 1851 год. Впереди меньше десятилетия работы как писа­теля — в 1857-м Мелвилл пишет последнее опубликованное прозаическое произведение. Почему он погружается в молчание, сказать трудно — можно строить какие-то домыслы. Не то чтобы он не пишет — он пишет стихи. Но публиковать их тиражом 25 экземпляров — это вызывающе, это жест отказа, жест отречения. 

Когда он умирает в 1891 году, уже в очень преклонном возрасте, в некрологах сообщают, что умер инспектор нью-йоркской таможни Герман Мелвилл, который когда-то был писателем. Совокупное количество проданных к этому времени экземпляров «Моби Дика» не состав­ляло даже одной трети распроданного тиража первого романа, «Тайпи». Можно себе представить, как это переживалось писателем. 

После его смерти жена, Элизабет Мелвилл, найдет в кабинете жестяную коробку с рукописями, но она, в общем-то, в них не заглянет. Уже потом в рукописях покопается литературовед Реймонд Уивер и найдет несколько вариантов еще одного, почти законченного, последнего морского романа «Билли Бад, фор-марсовый матрос». Эта книга, бережно восста­новленная из рукописей, будет опубликована в 1920-х годах. И только тогда возникнет новый образ Мелвилла как классика. С этого момента он войдет в американ­ский классиче­ский канон, то есть это будет отложено во времени и произойдет посмертно. 

В чем сюжет «Моби Дика»

Вернемся обратно к «Моби Дику». Я думаю, в американской литературе нет более знаменитой первой фразы романа: «Call me Ishmael» — «Зови меня Измаил» или «Зовите меня Измаил». Это какая-то очень фамильярная, панибратская, дружелюбная фраза, которая сразу устанавливает отношения накоротке. И в то же время — отноше­ния ненадежные, потому что он не го­во­рит: «Мое имя — Измаил». Он подра­зумевает: «Для этого случая, для нашего с вами разговора, я назовусь вот так». Конечно, Измаил — это библейская аллюзия  Измаил был сыном Авраама, родоначальника еврейского народа. Он вырос в пустыне, и от него произошли 12 сыновей, которые основали племена бедуинов и завладели пустыней между Палестиной и Египтом., фактически голос из пустыни, только из пустыни водной. 

Если совсем коротко пересказать сюжет, то молодой человек, назвав­шийся Измаилом, нанимается на китобоец, и корабль уходит в плавание. И поначалу нигде не видно капитана, а когда капитан Ахав объявляется, выясняется удивительная вещь: он, в общем-то, и не ставит своей целью промысловую охоту. Этим можно заниматься по привычке и для виду, а главная цель — найти и убить белого кита по кличке Моби Дик — необыкновенно жестокого, и злобного, и необоримого. 

Для капитана это месть, потому что в предыдущем плавании Моби Дик его искалечил, но это не мелкая личная месть и не об этом он толкует команде — 30 матросам, как бы человечеству в миниатюре, собрав­шемуся на палубе корабля под назва­нием «Пекод» или «Пекот». Пекотами назывались люди индейского племени, истребленного пуританами в XVII веке в ответ на устро­енный ими кровавый набег. То есть с самого начала в романе присутствуют, пусть и не очень заметно, ассоциации, связанные с войной, кровопролитием, насилием. Так или иначе, месть капитана Ахава — это не мелкая месть живой твари, которую кит покалечил. Из боли, которую он так сильно и долго переживал, родилась химера, сплавив­шая образ кита и образ злой судьбы — или образ печальной, несчастной ограниченности человеческих возможностей: никогда человек не сможет осуществить то, что он воображает, то, о чем он мечтает, в полной мере — какая-то злая сила становится препятствием на пути самоосуществления. Для себя капитан Ахав овеществляет эту злую силу в Моби Дике, и для того чтобы достичь блага, надо убить кита. Команда корабля, состоящая из очень лихих, азартных, бесшабашных людей самого разного происхождения, каким-то внутренним чутьем понимает, что это непростой замысел, что они солидарны с каким-то глубинным общечелове­ческим смыслом, который этот человек — явный безумец, если посмотреть со стороны, — в себе несет.

Мы ожидаем, что будет дальше. А дальше странным образом ничего особенного не происходит. Корабль плывет, занимается промыслом, встречает другие корабли, гарпунеры забивают китов, потом обрабатывают их туши и так далее, то есть происходит обычная рутина, промысловое плавание. И мы так и не знаем, чего ждать. В конце концов, безумец может образумиться или его могут образу­мить — спрятать в трюм до лучших времен. Или Моби Дик вообще может не появиться, потому что как ни велик кит, Мировой океан еще больше. То, что началось как лихо закрученный авантюрный роман, превра­щается в роман производственный, что может нравиться или не нравиться, увлекать или обескураживать. Это необыкно­венно пространное, «вкусное», «болтливое» описание. Даже если посмотреть оглавление, мы увидим: что ни глава — то обозначение какой-нибудь вещи. Шляпа, тачка, фонтан кита, хвост кита, голова кита, вареная рыба, еще что-нибудь. 

В последних трех главах мы вдруг возвращаемся к приключению. Моби Дика настигают, он уплывает, корабль «Пекот» его упорно преследует. В какой-то момент кит разворачивается и таранит корабль. Гибнет капитан, гибнет корабль, остается только один человек — тот самый матрос Измаил, рассказывающий нам эту историю. 

Как люди и киты в «Моби Дике» смотрят на мир и друг на друга

Отвлечемся от сюжета, который возни­кает в начале, в середине странным образом отсутствует и возвращается в конце. Еще раз — это может нравиться, а может не нравиться. Например, Эрнест Хемингуэй, который в каком-то смысле состязался с «Моби Диком», когда писал «Старика и море», говорил, что лучшее в романе — то, что про китов и китобоев, про настоящие вещи. А во всяких философских размышлениях вязнешь, как вязнет изюм в пудинге. Это немного смешная, детская метафора, потому что выковы­ривать изюм из пудинга и есть его отдельно кажется не самым лучшим способом прочувствовать вкус блюда. 

А нам интересно, что за блюдо готовил Герман Мелвилл. Через весь толстый разномастный роман, где есть описа­ния, есть авантюра, есть шекспиро­подоб­ная драма, есть философское размышление, есть квазинаучное описание, проходит одна сквозная тема. Ее можно сформулировать как тему взгляда или зрения, которое одновре­менно умозрение и прозрение — или сомнительность прозрения, а иногда коварство прозрения. 

По-английски первая глава называется «Loomings», что трудно перевести. Это то, что видно, но трудно различается. На русский она переведена как «Очерта­ния проступают»  Перевод Инны Бернштейн.. Там рассказывающий нам эту историю Измаил задается вопросом: а почему, собственно, все эти сухопутные крысы, которые сидят всю жизнь в своих конторах или каморках на Манхэттене, как только выдается свободный день, устремляются к молам  Молами называют ограждения от морских волн у входа в порт., к приста­ням — чем ближе к воде, тем лучше — и стоят там зачем-то, как будто часовые, как будто несут какую-то загадочную вахту, всматриваясь в горизонт? Что они там видят? Они ничего не видят — они видят пустое пространство, волнующуюся поверх­ность. Зачем же они смотрят? Что их туда привлекает? 

Этот вопрос возникает снова и снова за каждым поворотом. Например, в XVI главе «Корабль». Как раз в этой главе Измаил приходит наниматься на китобоец, и капитан корабля Фалек  У «Пекода» было несколько владельцев, которые называли себя капитанами. Капитан Фалек представился Измаилу так: «Ты говоришь с капитаном — с капитаном Фалеком, вот с кем ты говоришь, юноша. Дело мое и капитана Вилдада — снаряжение „Пекода“ перед плаванием, поставка на борт всего необходимого, а значит, и подбор экипажа. Мы совладельцы судна и агенты». проводит с ним, как мы бы сейчас сказали, собеседование. Он спрашивает, собственно, зачем он пришел, что побу­дило его пойти в матросы. Измаил отвечает: «Хочу посмотреть мир». Ага, говорит ему капитан Фалек, так вот пойди на нос корабля, посмотри, а потом вернись и расскажи, что увидел. 

Измаил отправляется на нос корабля. Что он видит? Видит опять-таки волнующуюся холодную пустоту. Он возвращается и докладывает об этом капитану, а тот спрашивает, стоит ли ради этого огибать мыс Горн. Может быть, лучше смотреть оттуда, откуда стоишь? Здравый смысл абсолютно на стороне капитана, но почему-то — и в этом, наверное, главный вопрос Мелвилла — человеческое воображение заставляет нас устремляться в неизвестность и пытаться посмотреть на мир с той стороны, которая для нас малоестественна («с водной стороны», как пишет Мелвилл), а иногда даже опасна. И вопрос в том, много ли мы увидим. 

Каждая глава побуждает нас рассматривать эту тему то с одной, то с другой стороны. Например, в 99-й главе, «Дублон», вставлено «зеркало». Капитан Ахав приколачивает к мачте «Пекота» золотую эквадорскую монету, на которой выгравировано что-то непонятное, и обещает эту монету как награду тому, кто первым увидит фонтан Моби Дика. Первым в конечном счете Моби Дика видит, конечно же, он. Но в этой главе каждый из команды людей, кто населяет эту скорлупку под названием «Пекот», скользящую по водяной бездне, подходит к мачте, рассматривает монету и пытается истолковать, прочитать, рассмотреть то, что на ней изображено, а кто-то другой в это время подсматривает. Очень часто возникают ситуации, когда человек смотрит на что-то или кого-то, а кто-то третий рассматривает смотрящего. То есть получается сложная рефлексивная конструкция. Второй помощник капитана Стабб смотрит, как подходит капитан, и каждый из них фактически считывает себя, свое желание, или свою одержимость, или свой страх. 

Потом подходит кто-то еще, а затем — самый младший и жалкий член команды, чернокожий юнга Пип, который незадолго перед этим помутился рассудком, на какое-то время потерявшись в водной пустыне. Он подходит и начинает бормотать: «I look, you look, he looks; we look…» («Я смотрю, ты смотришь, он смотрит; мы смотрим...»). А подглядывающий за ним Стабб говорит: он что же это, повторяет грамматику Мюррея  В 1795 году британский лингвист Линди Мюррей опубликовал учебник грамма­тики английского языка — English Grammar. Он стал первым в мире учебником английской грамматики.? Конечно, бедный и абсолютно безгра­мотный Пип никакой грамматики не знает. В этот момент он воспроиз­водит какую-то трагическую правду человеческой жизни — каждый из нас видит свое, и соединить, или прове­рить, или удостоверить это видение никто из нас не в силах. Есть только множественность позиций, есть неопределенность, и справиться с ней невозможно. 

Есть еще кое-что, интригующее и Измаила, и автора романа, наверное, больше всего. Это, например, то, как видит мир кит. А кит видит мир иначе, чем человек, хотя бы потому, что голова кита устроена таким образом, что он смотрит сразу в две разные стороны и видит мир сразу в двух перспективах. Кажется, самой большой амбицией Германа Мелвилла было бы попробовать воспроизвести художественными средствами эту двойственность видения, физически недоступную человеку. 

Например, в главе «Великая армада». О какой удивительной и прекрасной армаде здесь идет речь? Корабль, преследуя кита, оказывается вдруг посреди огромного китовьего стада. А середина выглядит как неожиданно тихое, гладкое озеро. И если посмотреть вглубь, то увидишь, как в глубине, неожиданно прозрачной, плавают китихи и новорожденные, совсем маленькие киты. Младенцы-киты смотрят вверх, на смотрящих на них людей, и это странный, остраненный взгляд, похожий на то, как глядят маленькие челове­ческие младенцы, — они и смотрят на тебя, и не замечают, как будто ты какая-то бурая водоросль, как пишет Мелвилл. Разве лестно человеку быть бурой водорослью в чьем бы то ни было взгляде — даже взгляде кита? Чело­веку важно утвер­дить свое достоинство, и, к сожалению, слишком часто он делает это путем насилия. 

Кончается эта удивительно идилли­ческая сцена побоищем. Потому что китобои, которые плывут среди этого огромного стада, то почесывая кого-то оказавшегося рядом, то подталкивая острогой, вспоминают про свое предназначение: множество китов ранено, а в качестве добычи забит и остается из всей этой тысячи один-единственный — по-настоящему несчастная, ужасная ситуация. 

Итак, есть капитан, одержимый идеей настигнуть и убить. И есть рассказчик Измаил, совсем другой типаж. И между ними разыгрывается настоящая интрига, если не драма. Потому что, если бы не было капитана, не было бы истории — Измаилу было бы нечего рассказать, а если бы не было Измаила, то некому было бы рассказать. Но Измаил — человек любопытный и друже­любный, он образцовый оппортунист, то есть легко уживается и с добрым, и со злым, и с совер­шенным, и с несовершенным. В одной из начальных глав он волею судеб оказывается в одной комнате и даже постели с дикарем, возможно, каннибалом. Ничего — он переживает и эту странную ситуацию. А когда каннибал, который становится его другом, приглашает вместе помолиться, то при всей правоверности своих христианских убеждений Измаил решает, что Бог не будет против, — и молится языческому божку. Он умеет ужиться с неопределенностью, недосказанностью, несовершенством жизни. 

И, наверное, самую главную истину — я не знаю, главная ли она для Мелвилла, но она совершенно точно является такой для рассказчика романа — Измаил высказывает в 85-й главе под названием «Фонтан». Фонтан — это первое, чем кит становится заметен на расстоянии. «Фонтан на гори­зонте!» — кричит дозорный. В то же время, рассказывает нам в этой главе Измаил, никто не знает, что такое фонтан, — это какая-то дымка, туман, но в нем есть ценность. Почему? Потому что радуга не бывает без тумана. Зачитаю цитату, мое любимое место в романе, из этой главы:

«Так сквозь густой туман моих смутных сомнений то здесь, то там проглядывает в моем сознании божественное наитие  По-английски здесь стоит слово intuition, то есть «видеть», «прозрение»., воспламеняя мглу небесным лучом. И за это я благодарен Богу, ибо у всех бывают сомнения, многие умеют отрицать, но мало кто, сомневаясь и отрицая, знает еще и наитие. Сомне­ние во всех истинах земных и знание по наитию кое-каких истин небесных — такая комбинация не приводит ни к вере, ни к неверию, но учит человека одинаково уважать и то и другое». 

Это умение балансировать, умение видеть «надвое», умение жить парадок­сом — то образцовое, что воплощается на уровне метафоры в видении кита. Мне кажется, что для Мелвилла, в этом романе и вообще, это то, в чем воплощается человеческая мудрость, которой свойственно стремиться к окончательным истинам, но это стремление, как показано, не доводит до добра.

Что сам Мелвилл говорил о своем романе

Мелвилл заканчивал свой роман, сидя в кабинете только что купленного, вполне «сухопутного» имения. Он назвал его Эрроухед  Arrowhead на английском, то есть буквально «наконечник стрелы».: домик располагался в Беркширских горах, где в земле находили много наконечников стрел, и Мелвилл дал название в память о войнах, об охотах.

Окна его кабинета выходили на так называемую mount Greylock, гору Грейлок. Это самая высокая гора в штате Массачусетс, хотя она не так уж велика — ее высота около тысячи метров. С точки зрения Мелвилла, она — и он многим об этом говорил — похожа на горб кита, горб кашалота. 

Он сидел в своем «сухопутном» поместье, заканчивал роман, и мне интересно это представлять. Он смотрел на горб горы, а потом на буквы, которые выводила его рука, а потом опять на горб горы, и в этой постоянной смене оптик — «далекого — близкого», «абстрактного — конкрет­ного» — наверное, черпал вдохновение. А когда он закончил, то признался в письме другому писателю, Натаниэлю Готорну, в котором отчаянно хотел видеть человека, понимающего его до глубины души (неизвестно, в какой мере понимал его Готорн — от дружбы он скорее уклонялся): «I have written a wicked book». Трудно сказать, как здесь перевести слово wicked: «Я написал злую», или «опасную», или «вредную книгу»». Продолжается эта фраза так: «Но я чувствую себя непорочным, как агнец».

Он действительно написал не просто мальчиковый авантюрный роман про охотников — он написал очень трудную, вредную в каком-то смысле книгу. Она не дает нам ясности, не дает определенности, она все время выталкивает нас в какое-то простран­ство, где мы вынуждены искать и определять смысл сами, а найдем ли, определим ли — это вопрос, и на него нет ответа. Но эта книга заставляет нас приподниматься над собою, выпры­гивать из себя. И я думаю, что ровно в силу этого вредного качества роман сто лет назад стал лучшим в американ­ском классическом каноне и при всех изменениях, случившихся за сто лет, сохраняет свое место в нем. 

P. S.

Я расскажу историю из своей практики преподавателя, потому что волею судеб я ежегодно преподаю «Моби Дика». Однажды мне пришлось столкнуться с обескуражившей меня неожидан­ностью. Студентка, причем хорошая, оправдываясь, что недочитала к семинару какую-то часть текста, стала говорить о том, что у нее нет книги и до библиотеки она не дошла, — в общем, то, что обычно говорят студенты. И я ее спросила: «А как же вы читали до сих пор все остальное?» И она мне говорит: «Понимаете, текста у меня нет, я распечатываю из интер­нета, а потом хожу делаю что-нибудь по дому и читаю по главе». Сначала мне захотелось затопать ногами и завопить что-нибудь ужасное: что это за способ читать классический роман?! Потом я подумала и решила: не исключено, что в каком-то смысле роман и пред­назначен для такого чтения. Он написан очень дробно, он очень мозаичен, он все время рассыпается, как рассыпается отражение в волную­щейся воде, все время бликует. И да, мы можем возвращаться к разным его частям, возвращаться к нему с разными внутренними задачами и вопросами, и он всякий раз ответит нам что-то сообразно ситуации. И как говорят по-английски, arguably — может быть, это и есть самое лучшее его свойство.