Расшифровка Шведский постмодернизм и Пер Улов Энквист

Почему в Швеции постмодернизм не такой, как везде, и как он отвечает на вопрос, в чем истина

Автор Полина Лисовская

Выдающийся шведский писатель и драматург Пер Улов Энквист родился в 1934 году. В отличие от наших предыдущих авторов он писатель, который не только увидел в расцвете пресловутую шведскую модель «дома для народа», общество всеобщего благоденствия, но и стал свидетелем того, как шведский социализм с человеческим лицом, как говорили в позднем СССР, начал разваливаться. Этот процесс деградации шведской модели своеобразно отразился и в творчестве Пера Улова Энквиста, и в его творческом методе. 

Парадокс заключается в том, что Энквист, если судить по его книгам, ни на се­кунду не сомневался в пра­вильности того пути, по которому шли Швеция и западная цивилизация в целом, начиная с эпохи Просвещения. Однако во мно­гих своих романах он использует метод, который ставит под сомнение любые измы, любые великие нарративы и большие проекты. Этот метод мож­но назвать постструкту­ралистским, то есть отрицающим возможность объ­ективного познания, и, соответственно, как художник, Энквист пользуется постмодернист­ским инструментарием, с помощью которого он в значительной степени строит свои тексты.

В Швеции постмодернизм захватил литературу, искусство, во многом даже культурное сознание людей где-то с 1980-х годов. В остальных странах это произошло раньше, но в Швецию постмодернизм немножко припозд­нился. Постмодернизм обращается к уже готовому: прежде написанным текстам, историческим документам — иногда настоящим, иногда вымышлен­ным — и в целом не претендует на создание единого канона. Таким образом, все относительно: история — это те тексты, которые о ней написаны. Эта техника псевдодокументального исторического романа достигла у Пера Улова Энквиста очень высокого уровня.

Накануне своего восьмидесятилетия в интервью газете Aftonbladet Энквист рассказал, что в его детстве, прошед­шем в регионе Норрланд, обычной семье было достаточно трех-четырех коров, чтобы прокормиться, и жизнь у всех была примерно одинаковой. Уже в 1960-е, когда писателю и его ровесни­кам было около тридцати, произошел огромный скачок благосостояния людей. Цитируя Энквиста:

«Прибрежные деревни стали прооб­разом общества всеобщего благо­денствия. Когда я приезжаю в деревню, где родился, то вижу прекрасно отремонтированные дома, аккуратно подстриженные лужайки и новые „ауди“».

Так он пишет о том, как изменился его родной край уже в 1960-е, но «швед­ский дом для народа», общество всеобщего благоденствия, уже давно стало переживать не лучшие времена. Как считает тот же Энквист, пик шведского социализма пришелся на последний выходной февраля 1986 года. 28 февраля 1986 года был убит премьер-министр Швеции Улоф Пальме, и это стало поворотным пунктом в истории шведского общества и ознаменовало собой начало слома эпохи «дома для народа». Стали рушиться иллюзии государства всеобщего благоденствия и вскрываться его многочисленные проблемы и тупики. 

Тем не менее поколение писателей, родившихся в 1930-е, среди которых Энквист занимает ведущее место, создали произведения, рассказывающие о том, как эта исключительно успешная и благоприятная для развития человеческого капитала модель формировалась и развивалась в течение нескольких десятилетий. Здесь, помимо самого Энквиста, нужно упомянуть цикл романов Свена Дельбланка о жителях Хедебю, роман Пера Кристиана Ерсильда «Пять сердец в спичечном коробке», трилогию выдающейся шведской писательницы Черстин Экман о ее родных местах в городке Катринехольм в центральной Швеции, и это не полный список.

Малая родина будущего знаменитого писателя Энквиста — шведская провин­ция Вестерботтен в западной оконечности Ботнического залива. Вестербот­тен — одна из северных провинций Швеции, которая относится к региону Норрланд, самому крупному по площади и редконаселенному региону страны. Норрланд — это шведская Сибирь, и важнейший аспект историко-культурного наследия этого региона — это сильнейшее влияние на весь культурный кон­текст внецер­ковных пиетистских движений конца XIX века  Пиетизм — направление в протестан­тизме.. Иногда эти движения называют сектантскими, обновленче­скими — используется много разных терминов. В частности, очень серьезное отношение к Норрланду имеет движение пятидесятников  Пятидесятничество — одно из поздне­проте­стантских течений христианства, которое появилось в начале XX века в США. Особое значение пятидесятники придают крещению Святым Духом..

К одному из таких движений, Евангель­скому патриотическому обществу, при­надлежала мать Энквиста Майя. Образ Майи занимает очень важное место в творчестве ее сына. Она считала, что писать о вымышленных людях грешно, и, наверное, именно поэтому Энквист так тяготел к документальному и псевдодокумен­тальному роману.

Следует отметить, что, помимо Энквиста, с севером страны и с Норрландом связан целый ряд крупнейших шведских писателей современности — и тех, кто еще жив, и тех, кто уже ушел. Среди них — автор международного бестселлера «Девушка с татуировкой дракона» Стиг Ларссон.

На вопрос о том, как детство повлияло на формирование его как писателя, Энквист говорил, что тяжелого детства в неблагополучном районе большого города у него не было — напротив:

«[Были] потрясающе красивый снег и север­ное сияние. Много Бога и меланхолии. Совсем неплохо для буду­щего писа­теля. Сила малень­кого поселка, очевидно, играет роль в создании текстов определенного рода. В придачу там легко сосредоточиться».

Энквист пишет так о своем детстве в этих не очень теплых и не очень светлых местах, но свой Вестерботтен он, безусловно, очень любил. Он родился в маленьком поселке Йоггбёле в семье лесничего и школьной учительницы. Отец Энквиста, как и отец Эйвинда Юнсона, умер, когда мальчик был совсем маленьким, и детство его прошло без отца.

Еще я хотела бы остановиться на том, что жизнь и творчество этого крупней­шего современного классика шведской литературы — это пример, демонстри­рую­щий то, что в обществе всеобщего благоденствия людям этого поколения была дана возможность попасть в поле действия социального лифта. Маль­чишка из деревни, фактически сирота, учился, как и многие его коллеги по цеху, в Уппсальском университете и защитил магистерскую диссертацию по истории шведской литературы. Раньше университет был доступен только тем, у кого в семье были деньги, — потом все поменялось.

Международное признание и славу Энквисту принесли книги, в которых речь идет не о Швеции, и в первую очередь это исторический роман «Визит лейб-медика», но размышления о Швеции как о большой и малой родине всегда играли в его творчестве очень важную роль.

Энквист, как и коллеги из его поколения, обращается к другим странам и куль­турам, иногда дальним, иногда близким, и это создает в их творчестве особое напряжение. Исследователь Андерс Эман охарактеризовал это явление так: 

«В их творчестве всегда существовало плодотворное напряжение между путями в большой мир для встречи с другими людьми и культурами, посредством чего они могли увидеть свои корни, свой родной дом в шведском Норрланде. И, наоборот, в том, чем является Норрланд, они видели остальной мир». 

Это в полной мере относится к Энквисту: показать большой мир, чтобы понять свою маленькую родину, и исследовать маленькую родину, чтобы проанализи­ровать большой мир. В его творчестве эта раздвоенность и одновременно слитность восприятия особенно заметна. Швеция в его романах предстает в самых разных обликах. Основной вопрос своего творчества, который я бы определила как «Что такое человек?», этот писатель часто пытается разрешить именно через проекцию этой темы на свою страну и свою малую родину. Это объясняется просто: писатель рассказывал о том, что хорошо знал и любил. В последние годы он жил в Стокгольме, хотя длительное время провел за границей, в частности в США, в Калифорнии, и долго жил в Копенга­гене, потому что, как и Сёдерберг, достаточно продолжительное время был женат на датчанке.

Эпохами Энквист оперирует так же свободно, как и пространством. Один из его лучших романов «Визит лейб-медика», написанный в 1999 году, посвящен эпизоду из датской истории XVIII века, и Швеция возникает в нем лишь один раз и весьма опосредованно: в романе вскользь упоминается о коро­нации шведского короля Густава III. А вот сделавший его знаменитым роман «Пятая зима магнетизера» 1964 года разворачивается в некоем городке под названием Зеефонде в Германии и вообще полностью лишен какой-либо тематической связи со Швецией. В нем речь идет о персонаже по имени Мейснер, очень сильно напоминающем немецкого ученого (или псевдоуче­ного) Фридриха Месмера, который разрабо­тал теорию животного магне­тизма — умение лечить людей на расстоянии.

Эти два романа — первый, который сделал его знаменитым, и второй, воз­можно, самый успешный, — объеди­няет эпоха, выбранная автором. Это эпоха Просвещения — наверное, люби­мое время Энквиста. Она и феномен европей­ского модернизационного проекта исключительно интересны писателю. Здесь следует отметить и тот факт, что XVIII век как сцена действия романов привлекает целый ряд других шведских авторов, современников Энквиста, например это Свен Дель­бланк и его роман «Ряса пастора». Наверное, можно сделать вывод, что обращение такого количества шведских авторов, родив­шихся в 1930-е, к эпохе Просвещения иллюстрирует очевидную попытку про­тянуть нить от рождения западноевропейского демократического проекта к нынешнему «шведскому проекту», провести параллели и увидеть аналогии. 

Но вернемся к «Визиту лейб-медика». Итак, Дания, XVIII век, двор короля Кристиана VII. Кристиан VII болен: грубо говоря, он сумасшедший и недее­способный. На какое-то время при дворе появляется тот, кого можно назвать человеком из будущего. Его зовут Иоганн Фридрих Струэнзе. Он придворный врач короля и оказы­вает на него успокаивающее влияние, потому что двор не знал, что делать с этим безумным юношей.

Вообще Струэнзе — прогрессивный врач из Альтоны (сейчас Альтона — район Гамбурга, а в те времена это был второй по величине город Дании). Он просла­вился тем, что вакцинировал детей бедняков от оспы, и вот он появля­ется при дворе короля, оказывает на него огромное влияние, и в те несколько лет, которые Струэнзе находится при короле, принимаются более тысячи прогрес­сивных в той или иной степени законов. Дания в XVIII ве­ке — отсталая грязная патриархальная страна. Струэнзе подписывает указ о запрете пыток, отмене цензуры, многих сословных привилегий и фактически крепостного права, которое тогда было в Дании. Он издает примерно по три закона в день за под­писью короля.

Но человек слаб, и Струэнзе становится любовником королевы. Одинокая и несчастная королева Каролина Матильда, дочь английского короля, живет в королевском дворце в Копенга­гене. От Струэнзе она даже рожает дочь — правда, король признал дочь своей, и та впоследствии считалась датской принцессой.

История заканчивается довольно печально, потому что враги сажают Струэнзе в тюрьму — формально именно за соблазнение королевы — и затем зверски казнят — четвертуют. Но то, что планировалось как показа­тельная казнь немецкого, можно сказать, шпиона, изменника и соблаз­ни­теля королевы, в описании Энквиста превращается в казнь, на которой народ безмолвствует. Никакого ликования не наступает. По версии Энквиста, семена прогресса, посеянные врачом из Альтоны, впоследствии смогли дать всходы. Дания в итоге стала демокра­тическим государством — не сразу, но стала. И, кстати, Энквист очень любит подобные вещи: семена Струэнзе, в том числе и в самом прямом смысле, дали свои всходы, потому что гены Струэнзе есть в жилах потомков всех европейских королевских домов, даже Романовых, так как он отец датской принцессы. Об этом Энквист напишет в эпилоге.

Для «шведского проекта» очень важное значение имеет взаимосвязь модер­низационных, просветительских основ и религиозного пиетизма, и так Энквист видит это в своем творчестве. Когда-то, объясняя замысел своих самых извест­ных романов «Визит лейб-медика» и «Путешествие Леви», которые четко укладываются в выше­опи­санную схему, писатель приводит в пример Вольтера: 

«Вольтер, например, был глубоко верующим человеком. Но он нена­видел Церковь. В этом непросто отыскать логику, но религиозность шла бок о бок с просвещением и рационализмом среди радикалов тех вре­мен, и то, как они понимали это, заложило основы нового общества». 

Так что религиозная тематика на самом деле имеет очень важное значение. В большинстве исторических романов Энквиста враги, например те, которые преследуют Струэнзе, изображены как религиозные фундаменталисты. Струэнзе верует в Бога, но его вера отличается от темной и патриархальной веры тех, кто является его врагами.

Успех романа о Струэнзе и датской королеве, как мне кажется, лежит в двух плоскостях. Во-первых, Энквист взял весьма увлекательную историю из очень позднего Средневековья, потому что он показывает Данию как все еще сред­невековую страну, в которой появляется человек из будущего. Во-вторых, лю­бов­ная история изложена в ней совершенно потрясающе: тонко и одновре­мен­но страстно. Любовь героев, олицетво­ряющая собой прогресс, сталкивается с противодействием мракобесных, ретроградных сил, которые стремятся к кон­тролю над женщиной, в данном случае над юной королевой Каролиной Ма­тиль­дой. Для них она с самого начала не более, чем самка, которую должен покрыть король, чтобы получился наследник, но и короля они, в общем-то, за человека не считают.

Мы видим развивающегося, эволюцио­нирующего персонажа, который всегда должен быть в романе, и здесь это женщина — юная королева, которая из вообще ничего не понимающей девочки превращается в женщину, начинаю­щую познавать и себя, и мир и начинающую понимать, чего она хочет. Правда, для Каролины Матильды все заканчивается трагически: Струэнзе казнят, детей отбирают, а саму ее высы­лают в Германию, где она умирает в возрасте двадцати пяти лет — видимо, ее отравили.

Сам Струэнзе как образ в основном равен себе: он человек из будущего, просветитель, опережающий свое время. Правда, когда его пытают и казнят, он вроде бы проявляет слабость: его вынуждают подписать разнообразные признания о том, каким он был вредителем и соблазнителем. Тем не менее очевидно, что Энквист сравнивает его роль с ролью Христа, а его казнь — с распятием.

С точки зрения формы Энквист использует здесь все достижения докумен­тального, псевдодокумен­тального и постмодернистского романа, играет с источниками, разворачивает сюжет фрагментарно. Читателю самому нужно складывать эти фрагменты, как головоломку, и вообще достаточно сильно напрягаться, но в хорошем смысле, чтобы проследить авторскую задумку. Это очень увлекательный процесс, и мне кажется, что та игра, к которой Энквист приглашает не только в романе о лейб-медике, — один из его ключевых приемов.

И в этом романе он очень искусно пользуется постмодернистским инструмен­тарием: смешивает эпохи, источники, уделяет внимание маленьким, частным историям и правдам, включает элементы метапрозы. В метапрозе внимание читателя переносится с целостного образа мира, создаваемого текстом, на сам процесс конструирования и рекон­струирования этого еще не завершенного образа. Так что читатель, в том числе читатель Энквиста, часто находится в положении соучастника этой творческой игры. Иногда возникает ощущение, что еще чуть-чуть, и автор встретится со своими персонажами на страницах романа, и произойдет то, что в постмодер­­нистской теории называется «короткое замыкание», когда автор и герой беседуют друг с другом, но у Энквиста до этого не доходит.

Однако ответ на вопрос, есть ли вообще в шведской литературе постмодер­низм, на самом деле неоднозначный, потому что Швеция — необычная страна. В постмодернистском тексте в прин­ципе невозможно поставить онтологи­ческие вопросы, то есть самые главные вопросы, связанные с проблематикой человеческого бытия: в чем смысл жизни и что такое человек. Их нельзя поставить в постмодернистском тексте потому, что сама философия постмо­дернизма, если вообще можно употреб­лять это слово по отношению к постмо­дернизму, не предполагает ответов на какие-то общие вопросы, не предпо­ла­гает готовых истин и какого-то готового знания, которые объясняли бы такие вещи, как смысл жизни и сущность человека. Это было бы противоречием: все относительно, нет непреложных истин, нет нравственных ориентиров, с кото­рыми нельзя поспорить. И отличие текстов Энквиста от стопроцентно постмо­дернистских текстов состоит в том, что у этого писателя, на мой взгляд, есть четкий план понимания того, что хорошо, а что плохо. За кружевами произведения так или иначе скрывается непреложная истина. 

Интересно, что за произведения 1980-х, в которых Энквист обращается к движениям души частного человека, он заплатил охлаждением со стороны социал-демократических и леворади­кальных критиков. Его стали обвинять в «приватизации в угоду вкусам време­ни». В 1970-е годы литература Швеции действительно была гражданственна, и ее социальная направленность была очень ярко выражена, а вот в 1980-е она снова уходит в частную жизнь, в част­ную историю. И это, кстати, признак постмодернизма — рассказывать малень­кую историю, а не какую-то великую правду. То есть Энквиста критиковали за отход от проблем общества в пользу исследования горестей и радостей человека частного.

Это же относится и к увлечению Энквиста театром. В 1981 году у него выходит сборник из трех драм «Триптих». Две из них разворачиваются в буржуазных гостиных, например написанная еще в 1975 году знаменитая драма «Ночь трибад». Это драма о Стриндберге и его отношениях с первой женой Сири фон Эссен, точнее о кризисе их отношений, о том, как он ревнует ее к датчанке Марии Давид, с которой у Сири, вероятно, была любовная связь, о мучениях мужчины, который не понимает, где его позиция в этом меняющемся мире, где идет слом семейных ценностей. А словом «трибада» в названии драмы «Ночь трибад» — из XIX века: так в те времена называли женщин гомосексуальной ориентации. 

Возможно, недовольство критиков Энквиста в 1980-е объясняется также тем, что он демонстративно отошел от критического подхода к изучению феномена человека общественного, обратился к человеку частному и оставил шведскую общественную реальность как объект критики и пристального изучения.

Несомненный интерес представляет вопрос о присутствии образа России в швед­ской литературе XX века в целом и об экзотизации образа страны в частности. Что касается Энквиста, то упоминания о России в разных ее ипо­стасях возникают в его текстах постоянно. В интервью российскому телеви­дению в начале 2000-х в ответ на просьбу авторов программы выбрать ряд определений для России, Энквист, наряду с другими эпитетами, выбрал следующие: «таящая угрозу» и «загадочная». 

Полное драматизма взаимодействие с огромным восточным соседом, несом­ненно, оказало влияние на развитие «шведского проекта», то есть Швеция всегда с опаской смотрела на Россию, и Энквист затрагивает эту тему во многих романах. В частности, у него есть строго документальный роман «Легионеры» 1968 года. Он посвящен весьма спорному эпизоду в истории шведской демократии, когда Швеция в 1946 году выдала СССР более сотни прибалтов, которые воевали в войсках СС — так называемые прибалтийские легионеры СС. В этом романе обсужда­ется врожденный страх шведов перед Россией.

Чтобы написать «Легионеров», сам писатель побывал в СССР в 1960-е: собирал материалы, брал интервью у бывших прибалтийских легионеров. Кстати, он говорил о том, что большин­ство из них были наказаны, отсидели какие-то сроки, но большая часть из них уже вернулись в свои родные места, в Прибалтику.

И это очень спорный роман, который, естественно, не мог быть переведен в СССР. Он вызывал большие споры и в самой Швеции, потому что родствен­ники выданных Швецией легионеров предъявляли Энквисту очень большие претензии по поводу высказанных в романе мыслей. 

Важно сказать, что писатели поколения, родившегося в 1960-е годы, условно, дети авторов, которые родились в 1930-е, вынуждены будут принимать и анали­зировать уже совсем другую шведскую реальность, в которой на место прогресса и надежд придут неопределенности и разочарования. Здесь ключе­вое значение будет играть история с убийством премьер-министра Улофа Пальме в 1986 году, которое постепенно начинает жить в культур­ном сознании шведского народа как событие с оттенком мифа, но одновре­менно будет функционировать как важная веха в литературной системе координат, отра­жать те новые страхи и сомнения, что возникнут у современ­ников через 30 после убийства, уже в наше время. Кстати, Улоф Пальме был всего на семь лет старше Энквиста, и они относились друг к другу с боль­шим уважением еще с тех времен, когда Пальме был министром культуры Швеции, притом, по словам самого Энквиста, министром блестящим.

Иногда литература Швеции запазды­вала, когда нужно было подхватить пере­довые континентальные течения: так сначала было с модернизмом, потом — с постмодернизмом, про который не понятно точно, наступил ли он в Швеции в полной мере. Иногда шведская литература опережала и своих скандинавских соседок, и даже континентальных, если вспомнить Стринд­берга, а иногда консервировала течения с континента, тот же романтизм. В шведской литера­туре практически нет сатиры, но, возможно, это как-то связано со швед­ским менталитетом. В книге одного шведского журналиста я прочитала пассаж о том, насколько возмутительна игра «Поле чудес»: он не понимает, как люди могут так издеваться друг над другом в эфире. Кто-то скажет, что шведская литература — это всегда очень мрачно и скучно, но разве этот мрак, этот скандинавский нуар не нравится столь многим читателям по всему миру?

Поэтому мне кажется, что это запазды­вание или эта мрачность на самом деле всегда были к лучшему. Достаточно посмотреть на качество шведской жан­ровой литературы в среднем, например на детективы и детскую литературу. Шведская детская литература вообще определяет направление развития детской литературы в мире — с этим мало кто будет спорить. Более того, мне кажется, что у этой страны огромный потенциал, и мы еще будем узнавать об очень хороших авторах, появляю­щихся там. Хорошая литература в Швеции точно не умерла, и все еще впереди.