Янош Бак: «В Средние века всегда можно найти что-нибудь, что будет поддаваться нужной интерпретации»

Венгерский медиевист Янош Бак, основатель и заслуженный профессор факультета медиевистики Центрально-Европейского университета в Будапеште, — о поддельных рукописях и сконструированных рунах, культуре хиппи и культе Толкина, а также о средневековой толерантности и национальных государствах

Разговор Ирина Калитеевская

— В XIX веке в разных частях Европы начинает пробуждаться интерес к Средним векам; возрождение переживают образы, связанные со Средневековьем, люди все больше интересуются средневековыми событиями. Каковы основные причины и направления этого интереса?

— В разных местах этот процесс происходил по-разному. Деятели национальных возрождений стали обращаться к Средним векам уже в XVIII — начале XIX века. Представьте, как важно было для Чехии открытие Краледворской и Зеленогорской рукописей  Краледворская и Зеленогорская рукописи — рукописи, содержащие эпические и лирические песни и отрывки поэмы, связанные с легендами о ранней истории Чехии. Являлись подделкой, созданной славистом Вацлавом Ганкой в 1817 году., если Франтишек Палацкий  Франтишек Палацкий (1798–1876) — чешский историк и политик, автор пятитомной «Истории народа чешского в Чехии и Моравии», заведующий историческим отделом Национального музея. — а я не сомневаюсь, что такой великий историк, как он, должен был сразу понять, что перед ним подделка, — полностью поддержал Ганку. Очевидно, он полагал, что в тот момент это было необходимо для чешской нации. Характерно, что окончательное разоблачение этих подделок случилось только при следующем поколении, в окружении президента Томаша Масарика  Томаш Масарик (1850–1937) — первый президент Чехословацкой Республики, социолог и философ, участник борьбы за независимость Чехословакии от Австро-Венгерской империи., когда чешская национальная идентичность была уже не такой молодой — и могла позволить себе отказаться от фальсифицированных средневековых легенд.

Довольно интересно, что даже у уже давно сформировавшихся наций, например у французов, в XX и чуть ли не в XXI веке снова и снова возникала идея обращения к Средним векам. В республиканской Франции, например, очень большое значение придавали такому событию, как полуторатысячелетие крещения Хлодвига I  Точная дата крещения короля франков Хлодвига I (первого варварского короля, принявшего ортодоксальное христианство) неизвестна; традиционно считается, что это произошло 25 декабря 496 года в Реймсе., — в довольно-таки националистическом, католическом, можно даже сказать, анти-социально-демократическом духе. В ФРГ и позднее в объединенной Германии устраивали выставку за выставкой, посвященные Меровингам и прочим великим династиям, существовавшим до появлении Германии, много внимания уделяли Карлу Великому — очевидно, таким образом как бы добавляя исторической глубины относительно молодой нации.

Все эти образы, взятые из Средних веков, совсем не всегда были абсолютно исторически необоснованными — хотя и практически всегда оказывались утрированными. Например, когда создавался Евросоюз, Карла Великого подняли на его флаг как отца Европы — и в этом можно найти определенное рациональное зерно, хотя, конечно, самого Карла волновала его собственная империя, а никакая не Европа.

К концу XX века этот политический интерес к Средним векам — вместе с национализмом и вообще всякой предвзятостью и зашоренностью, — казалось бы, шаг за шагом должен был уйти в прошлое, но этого не произошло. В нашей части света это еще усложнилось тем, что в коммунистическую эпоху Средние века описывались как мрачный, эксплуататорский и клерикальный мир. Когда коммунистические режимы пали, знаки поменялись: если коммунисты не любили Средние века, то теперь нам надо было их полюбить, просто потому что враг этого режима — наш друг.

Наверное, худший пример манипуляции с прошлым — речь Милошевича на Косовом поле  Речь, произнесенная Слободаном Милошевичем 28 июня 1989 года на митинге в честь шестисотой годовщины Битвы на Косовом поле. В этой битве сербские и боснийские войска потерпели поражение от войска Османской империи., с которой в некотором смысле началась первая югославская война. Конечно, Битва на Косовом поле была самой крупной битвой в войне с Османской империей и очень важным историческим событием, но Милошевич, апеллируя к той великой Сербии, предъявлял претензии на современную территорию Косова, население которого, естественно, изменилось с 1389 года — и теперь там проживали не только сербы, но и албанцы, которые требовали автономии. Милошевич в годовщину Битвы на Косовом поле ассоциировал современную ситуацию с битвой сербов против турок-османов, таким образом призывая к изгнанию или убийству албанцев, хорватов и вообще кого угодно. Возможно, это было самым кровавым злоупотреблением Средневековьем в недавнем прошлом, но к средневековым образам по-прежнему обращается националистический популизм по всей Европе — от Венгрии и Польши до, в меньшей степени, Чехии.

У этого явления множество вариантов. В Венгрии говорят о возрождении степной культуры, о скифах. Появились сайты, посвященные турулу. Турул — это мифологическая птица династии Арпадов и символ того древнего, дохристианского величия мадьяров. Но турул действительно фигурирует в хрониках и на изображениях, так что нельзя сказать, что его придумали в Новое время, — что-то такое было. Более курьезная ситуация с руническими надписями: в XVIII веке из фрагментов надписей, найденных в первую очередь в Трансильвании, сконструировали какую-то руническую письменность, но не существует абсолютно никаких доказательств, что это хоть сколько‑нибудь древний алфавит. Современные венгерские националисты вообразили, что это древняя венгерская письменность, и теперь в деревнях можно встретить надписи, сделанные одновременно на венгерском — и этой руникой.

— А известно, кто конкретно был создателем этого алфавита?

— Такие вещи никогда не придумываются одним человеком. Они как бы вырастают. Один находит надписи, другой конструирует алфавит, третий преподносит его академическому сообществу, четвертый — какой-нибудь исследователь с репутацией, который объявляет это научной разработкой.

Еще один пример: несколько лет назад Болгария отмечала трехтысячелетний юбилей своей истории — уж не знаю, кому, как предполагалось, Болгария наследует: догреческим фракийцам, македонцам или еще кому-то. Такие очевидно фальсифицированные юбилеи возникают постоянно — поскольку это способ сообщить, что эта нация раньше других появилась на определенной территории, а потому имеет больше прав на нее.

— Но применительно к Средним векам в любом случае невозможно говорить ни о нации, ни о национальном государстве?

— Конечно, нет. В позднее Средневековье наблюдается определенная связь между людьми, говорящими на одном языке, но она не обязательно политическая, скорее культурная. Национальное государство — то есть идея, что люди, имеющие единую культуру, должны иметь единую политическую власть, — возникает в XVIII–XIX веках. Но в Средние века всегда можно найти что-нибудь, что будет поддаваться нужной интерпретации. Например, в венгерском средневековом праве формулируется некоторая разница между рабами или слугами, которые говорят на венгерском языке, и всеми остальными. Одних можно продавать за границу, других нельзя. Так что там присутствует какая-то идея о том, что есть мы, а есть другие. Но это не имеет никакого отношения к представлению о государстве: человек является подданным определенной династии, и через это определяется его отношение к королевству. Можно ли вообще назвать королевство государством — большой вопрос, вызывающий много споров, давайте оставим его в стороне.

— Можно ли, исходя из этого, сказать, что Средние века были в общем‑то толерантным временем?

— Это не толерантность, это отсутствие интереса. Я имею в виду, что толерантность — это когда люди понимают, что могли бы повести себя нетолерантно, но сознательно решают иначе. В Средние века же в принадлеж­ности к тому или иному народу просто не видели проблемы. Это можно сравнить с дальтонизмом. Косвенным образом это подтверждается тем, что в повествовательных и документальных источниках редко уточняется, например, что что-то было сказано на одном языке, а затем переведено на другой: человек из Германии приходит ко двору венгерского короля, и они о чем-то договариваются. Как им это удалось — никого не интересует.

— А религиозные различия?

— Религиозные различия — это действительно различия, и тут «толерантность» может быть вполне подходящим словом. Папа римский, например, говорит: мы должны терпеть евреев, потому что они несут нам весть, они посланы нам в назидание — как напоминание о том, что они не поняли, что Мессия пришел, и отвергли Его. Это Божья воля, чтобы мы всегда имели их поблизости. Они неправы, но они вовсе не обязательно являются олицетворением зла — и мы, несмотря ни на что, вынуждены их терпеть. Мусульмане, возможно, являются злом, и к ним можно отнестись иначе. А вот еретики — они несомненное зло, потому что они портят всю общину, приносят вред. Так что их следует вернуть в лоно церкви или истребить. Тут толерантность неприемлема: было бы просто проявлением лени наблюдать, как люди, имеющие возможность спастись, идут прямым путем в преисподнюю, на вечные муки. Так что мы должны силой принудить их вернуться на путь истинный — или по крайней мере не увлекать за собой других. Так что быть «толерантным» в данном случае нехорошо: ты ведь таким образом позволяешь людям снискать проклятие, зная, что их можно было бы спасти. Лучше в таком случае их сжечь.

— Можно ли сказать, что в последние годы наблюдается консервативный поворот, из-за которого снова возникает интерес к Средневековью?

— В Венгрии недавно вполне демократически избранное правительство приняло конституцию, в преамбуле к которой провозглашается, что Святая корона Венгрии — символ Венгерской Республики. Казалось бы, что может быть более средневековым? Но это все уже не так важно. Мне кажется, это скорее декоративная деталь — консерватизм вообще любит украшать себя клерикальными или средневековыми аксессуарами, но не думаю, что за этим стоит что-то большее.

— Политики не единственные люди, пользующиеся нужными им интерпретациями средневековых явлений?

— Да. Второе направление — возродившийся в начале XIX века интерес к средневековому искусству. Прежде его отвергали как варварское; отсюда и слово «готика» (потому что готы воспринимались как какие-то дикие кочевники). Теперь готическая архитектура начала восприниматься как доказательство величия национального прошлого, и в Англии, Франции и других европейских странах стали во множестве строить здания, подражающие готическим соборам. Посмотрите, например, на Вестмин­стерский дворец  Вестминстерский дворец сгорел в пожаре 16 октября 1834 года и был перестроен по проекту архитекторов Чарльза Бэрри и Огастеса Уэлби Пьюджина. или Венгерский парламент  Неоготическое здание Венгерского парламента было построено в 1885–1904 годах архитектором Имре Штейндлем.. Эта апелляция к величию прошлого начинается спустя некоторое время после начала того, что называют модернизацией — или буржуазной трансформацией — Европы: во времена Французской революции готика и феодализм воспринимались как нечто дурное, революционеры разбивали и сбрасывали статуи и угрожали сжечь многие церкви, а сто лет спустя Виолле-ле-Дюк создает образ готической Франции — реставрирует собор Парижской Богоматери, Реймсский собор и многие другие здания, разрушенные (или почти разрушенные) в результате Французской революции и процесса рождения французской нации.

— Казалось бы, этот интерес к средневековому искусству был непосредственно связан с рождением национальных государств.

— Интересно, что в действительности он стал проявляться только с началом реставрации середины XIX века: Венский конгресс, собранный после поражения Наполеона, был, в общем-то, средневековым мероприятием — после того как наполеоновская версия революции была повергнута, монархи собрались и распределили между собой Европу. У руля при этом стояли российский император и император Священной Римской империи, фигуры средневековые по своей природе.

И третье направление, гораздо более недавнее, это квазисредневековая романтика с вампирами и прочими элементами такого рода, «Гарри Поттер» и прочие вещи. Я не думаю, что у этого направления есть какая-то специальная политическая подоплека. Возможно, оно имеет некоторое отношение к тому, что происходило в 1960-е годы, — я имею в виду и парижские события 1968 года, и американских хиппи, и другие события. В результате тех же процессов люди стали искать альтернативу материалистичному современному миру — и находили его в эпохе вампиров, Дракулы, рыцарей в сияющих доспехах, спасающих прекрасных дам от разных неприятностей, и прочих мифологизированных образов, связывающихся в обыденном сознании со Средневековьем. Тогда стали открываться и все эти «средневековые» рестораны.

Я с этим столкнулся, когда преподавал в канадских университетах. В 1960-е и 1970-е годы курсы по Средним векам собирали толпы студентов: среди молодых людей, которым осточертел мир их родителей, все это коммерциализированное модернизированное общество, был распространен такой идеализированный образ неиспорченного, сельского, простого, человечного средневекового мира. С одной стороны, такие большие группы были нам на руку для получения грантов, но с другой стороны, нам приходилось говорить этим молодым людям: «К сожалению, вряд ли все так однозначно, и вряд ли в то время человечество было ближе к Богу, чем в любую другую эпоху». Это возрождение Средних веков до сих пор продолжается — в массовом кино и через другие коммерческие механизмы. Частью этого направления, возможно, является всплеск интереса к «Властелину колец», начавшийся в Америке в 1960-е годы  Толкин завершил роман «Властелин колец» в 1948–1949 годах, первое издание состоялось в 1954–1955 годах, но так называемый толкинский бум начался в 1960‑е годы, после американского переиздания романа.. Это очень интересное явление, но вовсе не обязательно полезное для более трезвой научной оценки этого исторического периода. Как однажды сказал мой друг Патрик Гири  Патрик Гири — американский медиевист, профессор Института фундаментальных исследований в Принстоне (штат Нью‑Джерси), заслуженный профессор Калифорнийского университета в Лос‑Анджелесе, автор книги «Миф о нациях: средневековые истоки Европы» (Принстон, 2002)., «Средние века вернулись, но не факт, что это хорошая новость».