Расшифровка За что русская литература ХХ века любила железную дорогу
Автор великой детской книги «Три толстяка» Юрий Карлович Олеша еще в начале
Начнем со знаменитого романа Ильи Ильфа и Евгения Петрова «Золотой теленок». Как мы знаем, Ильф и Петров в свое время работали в железнодорожной газете «Гудок». Там тогда собралась блестящая плеяда писателей: кроме Ильфа и Петрова в газете работали молодой Булгаков, Валентин Катаев, Юрий Олеша. И они публиковали там фельетоны на железнодорожные темы. Ильф и Петров про это не забыли и в свой роман «Золотой теленок» включили несколько ярких железнодорожных страниц. Советские рабочие-ударники, журналисты и писатели едут на смычку великой железной дороги, на восток, едут несколько дней, а с ними едет жулик — Остап Бендер. Здесь очень ярко решены темы железнодорожного уюта. Например, Остап Бендер садится в вагон, он голоден, давно ничего не ел, он ложится на верхнюю полку и вдруг замечает на столе белотелую курицу. Некоторое время он борется с искушением, а потом протягивает руку и целиком (как пишут Ильф и Петров, «без хлеба и соли») съедает эту курицу и прячет косточки под железнодорожный валик.
Пассажиры поют хором — это тоже сейчас, кажется, традиция ослабленная, но в 1920–30-е годы это действительно случалось очень часто. И вот один из «пророков» (так называют Ильф и Петров человека, который предсказывает, что произойдет с этими пассажирами на железной дороге) им говорит: обязательно будете петь хором. Пассажиры некоторое время пытаются крепиться, не поют, но в конце концов эта напасть их все-таки настигает. Вот как об этом пишут Ильф и Петров:
«Когда поезд, гремя и ухая, переходил Волгу по Сызранскому мосту, литерные пассажиры неприятными городскими голосами затянули песню о волжском богатыре. При этом они старались не смотреть друг другу в глаза. В соседнем вагоне иностранцы, коим не было точно известно, где и что полагается петь, с воодушевлением исполнили „Эй, полна, полна коробочка“ с не менее странным припевом: „Эх, юхнем!“ Открытки человеку с плюшевым носом никто не послал, было совестно. Один лишь Ухудшанский крепился. Он не пел вместе со всеми. Когда песенный разгул овладел поездом, один лишь он молчал, плотно сжимая зубы и делая вид, что читает „Полное географическое описание нашего отечества“. Он был строго наказан. Музыкальный пароксизм случился с ним ночью, далеко за Самарой. В полночный час, когда необыкновенный поезд уже спал, из купе Ухудшанского послышался шатающийся голос: „Есть на Волге утес, диким мохом порос“. Путешествие взяло свое».
Еще один текст, о котором хочется рассказать, связан с темой пассажирской еды. Это рассказ прекрасного ленинградского прозаика Валерия Попова, друга Сергея Довлатова, приятеля Иосифа Бродского, который называется «А что такого?». Там пассажир приходит в вагон, садится в купе, он поистратился в Москве, и вот он — с умыслом — достает пачку печенья, предлагает его соседям в надежде, что и они тоже ему
«…Ну, скажем, угорь копченый, рубец отварной с кашей, ну, гусь жареный с яблоками. Ну, ладно уж — кладу раков, десятка два, язык холодный кладу… А хрена, наверно, и нет! Да что за еда, без хрена?».
И вот он все время перебирает разные варианты. Наконец, не выдерживает, спрашивает полковника, что же такое вам жена навернула, ну и полковник гостеприимно угощает все купе.
Еще одно произведение — это прекрасный детский рассказ Аркадия Гайдара «Чук и Гек». Гайдар вообще, несмотря на то, что был писателем грозным и много писал о смерти, о гибели, умел в своих произведениях создавать замечательный уют: в них очень часто страшные, грозные страницы, связанные с Гражданской войной, оттеняются вдруг необыкновенно трогательными идиллическими картинами. И вот два мальчика, Чук и Гек, вместе со своей мамой едут в поезде. Гек просыпается ночью, и дальше следует такой фрагмент:
«Ночью Гек проснулся, чтобы напиться. Лампочка на потолке была потушена, однако все вокруг Гека было озарено голубым светом: и вздрагивающий стакан на покрытом салфеткой столике, и желтый апельсин, который казался теперь зеленоватым, и лицо мамы, которая, покачиваясь, спала крепко-крепко. Через снежное узорное окно вагона Гек увидел луну, да такую огромную, какой в Москве и не бывает. И тогда он решил, что поезд уже мчится по высоким горам, откуда до луны ближе».
И дальше Гек (сон с него соскакивает) идет по коридорам, присаживаясь на откидные кресла… Не знаю, есть ли сейчас в поездах такая штука, а раньше, в моем детстве, это было. Когда я впервые читал «Чука и Гека», очень хорошо понимал это наслаждение скрипучего оттягивания кресла. Потом проводник делает ему замечание: не шуми, люди спят. Он возвращается, попадает не в свое купе — переполох, все проснулись. И вот здесь очень важный мотив: усатый дядька, который успокаивает его и приводит в свое собственное купе, потом оказывается военным, командиром. Порядок восстановлен, и утром Гек смотрит в железнодорожное окно — тоже одно из главных наслаждений поезда. Уже не ночь, уже не тьма, за окном мороз — они едут к отцу встречать Новый год.
«Умывшись и поздоровавшись с мамой, он прижался лбом к холодному стеклу и стал смотреть, что это за край, как здесь живут и что делают люди».
Перед Геком мелькают оконные виды: мальчик вышел на крыльцо, собачка, но обязательно — это же Гайдар — должен возникнуть и военный образ. Он тоже связан с железной дорогой: это бронепоезд. Его охраняет часовой. Он охраняет бронепоезд, и одновременно он охраняет всю Страну Советов, весь Советский Союз.
И наконец, последний рассказ, о котором мне хотелось бы поговорить капельку подробнее, потому что он весь посвящен теме железной дороги. Это рассказ Виктора Юзефовича Драгунского, который и называется
Но вначале долгий подход к этому эпизоду, главному эпизоду рассказа, — это как раз железнодорожные приключения. Ну как приключения — обыкновенные события, которые мальчиком, ребенком, Дениской воспринимаются как необыкновенные приключения. «В нашем вагоне было много разного народа: старушки, и солдаты, и просто молодые парни, и проводники, и маленькая девчонка. И было очень весело и шумно, и мы открыли консервы…» — вот опять начинается тема, непременная в такого типа произведениях, тема поездной еды. «…И мы открыли консервы, и пили чай из стаканов в подстаканниках…» — видите, Драгунский не забывает про эту замечательную деталь. Я думаю, что многие из вас пили чай из стаканов с этими подстаканниками — с выгравированными на них картинками, которые так интересно рассматривать. Так вот, «…и пили чай из стаканов в подстаканниках, и ели колбасу большущими кусками». И дальше становится понятно, что речь у Драгунского идет не о купе (они не отдельно все едут), а о плацкартном вагоне, здесь уют плацкартного вагона. Казалось бы, самое неуютное место на свете, которое можно себе представить: все ругаются или, наоборот, разговаривают, не дают вам спать. У Драгунского ребенок воспринимает это все как абсолютное счастье. Что происходит потом? Снова пение вагонное — помните, у Ильфа и Петрова мы с этим встречались. Только теперь это пение соло.
«А потом один парень снял пиджак и остался в майке. Он достал с третьей полки гармошку, и заиграл, и спел грустную песню про комсомольца, как он упал на траву, возле своего коня, у его ног, и закрыл свои карие очи, и красная кровь стекала на зеленую траву».
Возникает трагический мотив, который тут же снимается вагонным уютом, вагонным счастьем. Мальчик думает об этой гибели, вот как Драгунский это описывает: «Я подошел к окошку, и стоял, и смотрел, как мелькают в темноте огоньки…» Мы помним, что Гек смотрел в дневное окно поезда, а Дениска смотрит в ночное, и возникает очень уютный образ — огоньки, мелькающие за окном поезда. «…И все думал про этого комсомольца, что я бы тоже вместе с ним поскакал в разведку и его, может быть, тогда не убили бы». Потом мальчик ложится спать, а когда ночью вдруг просыпается, то видит замечательно описанную Драгунским и опять же всеми нами, наверное, виденную и узнаваемую картинку: «В вагоне уже было светло, и отовсюду свисали разные ноги и руки» — разметавшиеся спящие люди. «Ноги были в разноцветных носках или просто босиком, и была одна маленькая девчонская нога, похожая на коричневую чурочку». Здесь я хочу обратить ваше внимание на то, как прекрасно Драгунский снимает сентиментальность: маленькая детская ножка — тут бы и включить умилительность, но за счет этого образа («девчонская» — не девчачья, а девчонская) происходит такое легкое смещение, легкая неправильность («похожая на коричневую чурочку»), и сентиментальность сразу мастерски снимается. И мальчик, абсолютно счастливый, бежит в тамбур, садится; сначала ему холодно, потому что он в одних трусиках сидит на железном холодном полу, но потом, как пишет Драгунский, он согревается и сочиняет стихотворение. Стихотворение, которым, я думаю, будет уместно закончить этот наш разговор: «Вот мчится поезд — красота! // Поют колеса — тра-та-та!»
Разумеется, я рассказал не обо всех произведениях русской и советской литературы ХХ века, в которых встречаются оптимистически окрашенные мотивы железной дороги. Но если вам захотелось после того, как вы это прочитали, купить билет, побежать на вокзал, сесть в поезд и ехать, ехать, ехать куда-нибудь, все равно куда, то я буду считать свою миссию выполненной.
