Борис Кипнис: «Только большая война формирует военные характеры»

Историк — о роли погоды и женщин на войне, о говорящих портретах, мифах и великом прошлом России

Разговор Юлия Богатко

— В науке о военном искусстве можно выделить много направлений: одни изучают оружие, другие — мундиры, третьи — живопись. В какой области в большей степени сосредоточен ваш интерес?

— Меня интересует внутреннее содержание: как и почему складываются определенные обстоятельства, почему та или иная личность ведет себя именно таким образом в данных обстоятельствах. Для этого приходится детально изучать эпоху, стараться понять исторический воздух, которым эти люди дышали. Это не имеет прямого отношения к военной истории, но, на мой взгляд, это ощущение мотивов и даже научение дышать тем воздухом — оно-то как раз и дает окончательный результат и понимание того, что же происходит с героями, которых я исследую. Без этого историческая наука, на самом деле, неполна. Постепенно я пришел к выводу, что история вообще наука даже не о явлениях, а о нравственности.

— Какими методами можно такую науку изучать?

— Во-первых, нельзя ничего принимать на веру. Нам часто даже со страниц исторических сочинений и монографий предлагают не вполне реальный исторический облик. Поэтому приходится работать с очень большим количеством документов, писем, мемуаров, сличать их. Реальный факт и факт, каким он преподносится, очень сильно отличаются. Первым показал это Вольтер, когда писал свою историю «Век Людовика XIV» (1751) и должен был нарисовать триумф французского оружия, короля Франции и переход французской армией Рейна в 70-е годы XVII века во время войны с Голландией. Об этом было уже написано много, и ему, собственно говоря, надо было просто взять наилучшую картину и вставить в свое сочинение. Но Вольтер заинтересовался документами, и оказалось, что Рейн в тот год жесточайшим образом обмелел, никакой переправы наводить было не нужно, перешли буквально по колено, ну по грудь в воде. И что никакой крепости на том берегу, которая мешала переправе, не было, а была небольшая голландская батарея. И сам король под огнем не был, а наблюдал с того берега. И голландцы отступили без боя. Представляете, какой скандал произошел, когда это опубликовали?

Из нашей истории самый характерный момент полного расхождения фактов и их представления — это история о Ледовом побоище. То, что сделал Сергей Эйзенштейн и было тут же растиражировано сталинской пропагандой, никакого отношения к реальному сражению на льду Чудского озера не имеет. Порохом пахло, 1938 год, война вот-вот начнется. И поэтому он решил показать эпическую картину народной борьбы против нашествия, каковой не было на самом деле, как говорят нам документы. Нашествие должно быть огромным, тогда понятна опасность и понятна необходимость ей противостоять.

Но документы показывают, что рыцарей было в тот день, 5 апреля 1242 года, — 37 человек. Ну, если учесть, что у каждого рыцаря была конная свита в десять человек примерно, причем они вооружены были хуже и легче, чем рыцарь, получается 370 всадников максимально. И при них 700 пехотинцев. Но это вовсе не те немцы, которых изобразил Эйзенштейн. А пехотинцами были эстонцы, насильственно призванные под ружье, как сегодня бы сказали. И, когда они увидели, что новгородцы окружили рыцарей и их свиту, эстонцы убежали. Просто убежали, и все. Весь бой произошел у берега, немцев перебили. Малую часть — по‑моему, семь или шесть рыцарей — взяли в плен. Так говорят летописи. По нашим меркам это, конечно, никакое не масштабное сражение. А у Эйзенштейна кавалерийская бригада принимает участие — красиво. И эта неправда была превращена в текст учебников, канонизирована и преподносилась как историческая правда. И представьте, что большая часть событий нашей национальной истории представлена именно таким образом.

То же самое в истории других стран. Только новая историческая школа второй половины XX века в Европе обратилась наконец к исследованию самых корней: как все происходило в повседневности, как вообще эти люди жили, действовали, в каких масштабах это все происходило. Это если вас интересует мой метод как историка. А задача — освободить народное сознание от этих лживых мифов.

— Чтобы рассказать историю, вам нужны не только факты, но и какая-то взвесь, которой заполняются промежутки. Вы это называете «воздух, которым дышат». Мы же видим героев так, как вы нам их рисуете. Но один историк понимает этот воздух так, а другой — иначе.

— Понимаете, когда я говорю, что Потемкин находил особое удовольствие присутствовать при богословских спорах христианских, мусульманских и иудейских священнослужителей, это не риторика. Это факт, зафикси­рованный самыми разными очевидцами. Когда я говорю, что на офицерском одеяле утром, когда он просыпался, был вершок снега — это воспоминания Роже де Дама, участвовавшего в осаде Очакова. Он же написал, что один умирающий янычар укусил его в пятку. Было больно, и долгое время все гноилось, естественно. Или что Кутузов не выполнил приказа Суворова. Когда взяли Измаил, Суворов назначил его комендантом, но Измаил долго удерживать было невозможно. Было приказано уйти и взорвать укрепления. И вот тогда Кутузов впервые проявил по большому счету свою подлинную суть. Он любил женщин.

Кутузов собрал себе некоторое количество пленных турчанок и был с ними весьма занят

Европейцы, воюя в азиатских странах в XVII–XVIII веках, имели склонность перенимать некоторые обычаи азиатских народов. Французы, англичане и русские потом тоже стали заводить себе гаремы из побежденных. Вот Кутузов собрал себе некоторое количество пленных турчанок и был с ними весьма занят. Ну и времени ему не хватило, из-за чего он не взорвал укрепления. Измаил был оставлен целым. И когда через 17 лет русским пришлось его снова осаждать, Суворов уже был в могиле и русские осаждали его два с половиной года — и так и не взяли. Крепость была сдана подкуп­ленным комендантом  Ланжерон А. Ф. «Записки графа Ланжерона. Война с Турцией 1806–1812 годов». . А взорви он укрепления Измаила, две следующие кампании шли бы вообще по-другому. Измаил запирал проход через Дунай на территорию современной Болгарии и Румынии. И таких жизненных фактов у Михаила Илларионовича слишком много. Под давлением этих фактов его биография совершенно меняется.

— Какова в войне роль случая? Женщины, плохая погода, какие-то вещи, не зависящие от человека?

— Велика. Но тот, кто себя целиком посвятил своему делу, изучает окружающую жизнь для того, чтобы перелить в свою деятельность. В этом величие полководцев. Те, о ком мы говорим, люди, которые принимали решения — а их человек десять всего, самых великих, — подчиняли делу все, что они делали. И случай, который, конечно, нельзя спрогнозировать, они умели использовать максимально. Именно потому, что готовы к нему, а не потому, что он представился. Посредственность просто пропустит этот случай.

— Есть ли правда в изображении Кутузова и других военачальников советской иконографией?

— Как ни странно, Алексей Дикий понял и сыграл Кутузова точно — в одноименном фильме 1943 года. Есть легенда, что его привозили на съемки из лагеря, и за это исполнение Сталин приказал его освободить. Там все четыре великолепные актерские работы: Дикий играет Кутузова, молодой Серго Закариадзе — Багратиона, Николай Охлопков — Барклая, Семен Межинский — Наполеона. Четыре гениальных актера! Лучше суть этих людей никто не сумел выявить. Даже притом что это 1943 год и довольно скудные средства. И благодаря тому как прочувствованы личности, внешняя пропагандистская устремленность фильма расслаивается. Действительно, чтобы понять, каким был тот же самый Кутузов, мало его исследовать, надо еще его увидеть. У меня есть портрет Кутузова, написанный с натуры 1811 году (растиражированный образ Кутузова — это посмертные портреты), где он настоящий, матерый мужик. Вы посмотрите на выражение его лица, на волосы, на саркастическую складку губ. Портрет сделан за год до победы над Наполеоном, в Бухаресте, когда Кутузов командовал армией против турок. Посмотрите, в нем есть что-то кабанье. Я когда его увидел, сразу понял, что Наполеон пропал: этот не будет лезть напролом. Этот подождет и ударит клыками вбок, когда не ждут. И вспорет. И все кишки вывалятся. И медведь сдохнет.

— В какой степени вам интересны сегодняшняя война и ее личности?

— Сегодняшние войны мне, конечно, интересны, потому что я изучаю военное искусство в его развитии. Но я не вижу, к сожалению, настоящих крупных полководцев. Только большая война формирует военные характеры. А войны сегодняшнего времени — периферийные, они очень похожи на колониальные войны XIX — первой половины XX века, хотя средства совсем иные. Войны во Вьетнаме, в Афганистане, в Чечне — это типичные столкновения военной машины цивилизованного государства с сопротивлением целого народа. Но в отличие от XIX века политические противники этих цивилизованных государств предоставляют в руки народов современное оружие. Поэтому американцы проигрывают во Вьетнаме, Советский Союз — в Афганистане, Россия — в Чечне. Можно ли победить народ, да еще когда его страну трудно завоевать из-за климатических и геофизических особенностей? Это та же причина, по которой Наполеон проиграл войну 1812 года. А большая война сейчас — это глобальная катастрофа, конец всему.

Говорят, небезынтересно было введение войск и проведение операции генералом Шамановым во второй чеченской кампании

Что касается личностей, военные говорят, небезынтересно было введение войск и проведение операции генералом Шамановым во второй чеченской кампании. Но материалы закрыты. И опять-таки, это специфический театр. Черт его знает, как он же будет командовать, если, не дай бог, крупномасштабная война. И сейчас все упирают на техническую сторону войны, забывая, что в основе все равно лежит, как и в стародавние времена, дух войска — то есть воины должны знать, за что они сражаются.

— Возможна ли в принципе безэмоциональная оценка военных действий историком?

— Даже великий Корнелий Тацит, требовавший, чтобы история писалась без гнева и пристрастия, не мог сдержать себя, это заметно на страницах его произведений. Да, конечно, мы стараемся. Но сами реалии истории, сами факты, когда мы их видим в неискаженном виде, вопиют об оценке. Могу вам привести маленький пример. В мемуарах Маршала Советского Союза Ивана Степановича Конева черным по белому написано, что когда мы окружили немцев в январе 1944 года в районе Корсунь-Шевченковского, то весь котел был уничтожен огнем наших «Катюш» и танков. Никто не вырвался. В немецких же источниках, в американских и в английских прямо указано, что немцы понесли большие потери, бросили все тяжелое вооружение, даже частью ручное огнестрельное, но около 40 тысяч спаслось из котла. Увели даже сто танков. Танковая армия была окружена, но все-таки сохранила боевой костяк. В общем, мы можем представить картину целиком, только сличив разные мемуары, документы, показания третьих, четвертых источников. Я не обвиняю маршала Конева. Я не знаю, в каких условиях он писал свои мемуары, может быть, его заставили, но на что он рассчи­тывал? В этом смысле гораздо честнее Жуков, тоже, конечно, испытывавший большое давление. Но, когда он пишет о другом котле, в апреле — мае под Тарнополем, он указывает, хоть и сдержанно, что довести операцию до того результата, которого мы добивались, так и не удалось.

Это говорит о том, что исследование каждой войны требует очень глубинного подхода. Учтите, у нас по Великой Отечественной войне до сих пор полностью не открыты архивы. Например, материалы одного только Ленинградского фронта составляют больше 20 тысяч единиц хранения. Каждая единица — толстенная папка. На сегодняшний день рассекречено шесть тысяч. Поэтому, я думаю, когда архив будет рассекречен полностью, никакая апелляция к Великому Советскому Прошлому больше никогда не будет возможна.