Расшифровка Минимализм: бывает ли некоммерческая архитектура
«Минимализм», «минималистичный» — в архитектуре и дизайне это одни из самых популярных слов. Что имеется в виду? Простая геометрия пространств? Отсутствие мебели? Белые стены? Как со многими популярными темами, в минимализме есть, с одной стороны, то, что полюбили заказчики и интерьерные журналы, а с другой — то, что было предметом размышлений архитекторов и дизайнеров, чему были посвящены дискуссии, поиски и эксперименты.
Минимализм — это результат дискуссии, возникшей между архитекторами-модернистами, о том, как провести границу между искусством и коммерцией в архитектуре. В изобразительном искусстве, в кино и много где еще эта граница проводится так: то, что только доставляет удовольствие, но не заставляет задуматься, не требует душевного напряжения, — то коммерческий продукт, в форме картины или скульптуры, фильма или музыки. Но как быть с архитектурой? Архитектура отличается от других видов искусства тем, что она используется некоторым образом: мы в ней спим, едим, работаем, общаемся. Удовольствие тоже имеет значение. Но еще можно изучать разницу между зданиями, которые архитектор построил максимально функциональными, и такими зданиями, в которых архитектором руководило и еще
Если архитектор делает ровно то, что нужно людям — я понимаю, что это звучит парадоксально, — то в чем искусство? Во-первых, это мог бы делать тогда кто угодно или, например, компьютер. Во-вторых, все дома были бы одинаковыми.
А вскоре после Второй мировой войны архитекторы обнаружили, что модернизм стал весьма популярен. Во многом именно благодаря экономичности и функциональности — это было ближе и рынку, и многим государствам. Можно также сказать, что он стал модным, то есть с его помощью можно было продемонстрировать, что вы современная компания, раз у вас такой небоскреб из стекла и металла, что в вашем магазине современные продукты, что вы сам современный человек, раз живете в модернистском особняке.
Как же вернуть в архитектуру искусство и при этом оставаться модернистом? Один из ответов на этот вопрос дал снова Ле Корбюзье. До войны он прославился белыми параллелепипедами своих вилл, в 1955 году вдруг делает церковь во французском городке Роншан. Это объект очень сложной формы, которую часто сравнивают с морской раковиной или с шапками католических монахинь. Вместо ровных рядов окон он прорезает этот сложный объем хаотически расположенными отверстиями разной формы — внутри солнечные зайчики создают ощущение, похожее на то, что возникает в старинном соборе. Наконец, бетонная поверхность отнюдь не гладкая: Корбюзье использует то, что получило название béton brut — шероховатая поверхность, на которой иногда видны следы опалубки, деревянных щитов, в которые заливается бетон. Скульптурность, грубый бетон — это реакция Ле Корбюзье, а вслед за ним и многих других архитекторов на широкое распространение модернизма.
А архитектура минимализма — это другая реакция. Она сформировалась под влиянием трех сил. Первая — развитие современного искусства. Вторая — новые идеи о модернизме, которые предложили архитекторы, находившиеся немного на отдалении от главной архитектурной сцены — в Японии и Северной Европе. Третья — развитие американской и западноевропейской архитектурной мысли. И мы последовательно посмотрим на все три, начиная с искусства.
Архитектура и изобразительное искусство всегда были тесно связаны друг с другом. Но с минимализмом особая история — ведь само слово «минимализм», или minimal art, в первую очередь используют по отношению к искусству.
Переместимся в послевоенную Америку. В искусстве это было время господства абстрактного экспрессионизма, а самым ярким представителем этого направления можно считать Джексона Поллока. Для абстракционистов довоенного времени важно было освободить живописную форму от диктата сюжета. В своей книге «Точка и линия на плоскости», которая была опубликована на немецком языке в 1926 году, Василий Кандинский говорит о том, что линии и точки могут быть выражением разных эмоций и состояний. Но Поллок делает шаг вперед: линии и точки зависят напрямую от его собственного состояния, потому что он не пишет картины как обычный художник, а разбрызгивает краску на холсте. Эту технику стали называть дриппингом («капаньем»), а также «живописью действия». Поллок брал большие полотна — пять на два метра, например, — и покрывал их плотной сетью мазков разной толщины, нанесенных с разной силой: иногда он издалека взмахивал кистью, иногда бил ей по холсту. Его работы стали необычайно популярны. За картины художника соревновались галереи и музеи, он представлял США на Венецианской биеннале в 1950 году — вместе с двумя другими американскими художниками, Виллемом де Кунингом и Аршилом Горки. Они тоже были абстрактными экспрессионистам, работавшими в разных техниках, каждый со своим узнаваемым почерком и палитрой. Абстрактный экспрессионизм становился не только востребованным в художественном мире, но превращался в своего рода открытку, которую США отправляет старушке Европе: привет, теперь центр современного искусства находится здесь, здесь мы даем художнику полную свободу.
Реакцией на эти события в искусстве и стал минимализм. В абстрактном экспрессионизме в центре внимания оказывается харизматичный художник, темперамент, авторский стиль — все, что делает произведение искусства уникальным, романтизирует его. А это способствовало превращению искусства в фетиш, товар и даже в инструмент пропаганды. Минималисты хотели противопоставить этому голую правду объекта и формы. Если в картине Джексона Поллока зрителю предлагалось увидеть отражение романтической фигуры гения, то художники-минималисты провозгласили принцип «вы видите то, что вы видите» — то есть отношения между объектом искусства и воспринимающим должны исчерпываться формой объекта.
В 1965 году философ Ричард Уоллхейм опубликовал эссе «Минимальное искусство».
А тезис «вы видите то, что видите» принадлежал художнику Фрэнку Стелле, который дебютировал на выставке в MoMA в 1959 году серией под названием «Черные картины». Это очень крупные полотна, два-три метра в высоту и ширину, черные, с тонкими белыми полосами непрокрашенного холста. Стелла вообще был мастером загадочных афоризмов, вот еще один: «По отношению к картине существуют лишь две проблемы. Одна — выяснить, что такое картина, вторая — выяснить, как сделать картину». Иначе говоря, Стелла имел в виду примерно то же, что и Уоллхейм: как сделать не больше, чем нужно для произведения искусства, а необходимый минимум? И как понять, какой минимум необходим?
В 1966 году в Музее еврейской культуры в Нью-Йорке прошла выставка «Первичные структуры: молодые американские и британские скульпторы». Она представляла минимализм как уже сложившееся движение, которое нельзя было игнорировать или считать случайным ответвлением абстрактного экспрессионизма. На ней были работы 42 авторов, по большей части — абстрактные геометрические композиции крупного размера. Критики не сразу подобрали название для этого искусства: ABC art — то есть базовое искусство, reductive art — упрощающее искусство. Одна из статей называлась «Молодые мастера преуменьшения», и среди предшественников движения в ней фигурировали супрематизм Малевича, конструктивизм и башня Татлина.
Во время дискуссии в музее один из художников-минималистов Марк ди Суверо сказал про другого, Дональда Джадда: «Мой друг Дональд Джадд не может считаться художником, потому что он ничего не производит» J. Meyer. Minimalism. Art and Polemics in the Sixties.Yale University Press, 2004., подразумевая, что художник все-таки должен делать
В конце 1960-х Джадд купил пятиэтажный дом в нью-йоркском Сохо и обустроил там мастерскую для работы с крупноразмерными объектами. Он стал одним из первых художников, которые постепенно превратили этот полузаброшенный район в центр интеллектуальной и творческой жизни.
Другой заметной фигурой минимализма стал еще один художник, представленный на той выставке, — Сол Левитт. Как и Джадд, он тоже любит большие объемные структуры, но предпочитает кубы белого цвета, часто без заполнения, только грани. Его работы в
Примерно в это же время минимальной формой заинтересовались и некоторые музыканты. Тут она выражалась в небольшом количестве инструментов, в незначительном развитии мелодии (или развитии, которое занимает значительное время). Минимальная форма могла предполагать довольно внушительные размеры произведений: Ла Монте Янг написал фортепианную пьесу, которая длится четыре часа, Джон Кейдж уговорил музыкантов играть пьесу Эрика Сати 18 часов подряд. Часто именно многократное повторение одного элемента-паттерна считают специфическим признаком минимализма, отсылкой к ритуальной музыке и практикам медитации. Все эти практики фокусируют внимание на границах музыки как искусства. Такие простые вещи, как длительность музыкального произведения, мелодия, композиция, предлагается переосмыслить.
Но символом минимализма стала пьеса Джона Кейджа «4’33». В этом произведении музыканты не извлекают ни одного звука из своих инструментов. Часто говорит, что это пьеса о тишине. На самом же деле время музыкального произведения — 4 минуты 33 секунды — заполняется звуками окружающего мира: даже у самой подготовленной публики классических концертов не получается просидеть это время без покашливаний, ерзания и скрипа стульев.
Параллельно с процессами, которые происходили в американском изобразительном искусстве, похожее происходило в японской архитектуре. Японцы познакомились с модернизмом еще до войны, но потом всплеск национализма привел к тому, что связи с европейской школой были оборваны. Теперь же японские архитекторы снова смогли поехать на Запад, а западные архитекторы — в Японию. Очень быстро возник особый сплав модернизма с японским чувством прекрасного: чистые линии, много свободного пространства, графичность — все это было в японской культуре с древних времен и отчасти было связано с традиционными методами строительства из дерева и специальной бумаги, натянутой на деревянные рамы.
В 1955 году японский архитектор Кэндзо Тангэ построил мемориальный музей в Хиросиме. Этот музей представляет собой бетонный вытянутый параллелепипед на ножках. Это кажется повторением идей Ле Корбюзье и других западных архитекторов, только еще более радикальным. Поэтому это не просто памятник страшной трагедии, но и символ возвращения или обращения Японии к Западу, то есть выбор архитектурного языка носит здесь весьма политический смысл.
Но Кэндзо Тангэ этим не ограничивается. В 1953 году — музей в Хиросиме еще не был завершен — он присутствовал на церемонии реконструкции храма в Исэ, главного святилища религии синто, которое по традиции перестраивается каждые 20 лет точно в такой же форме. Вдохновленный увиденным, он издал книгу, посвященную храму, в которой отметил, что древняя архитектура отвечает современным принципам: ясность конструктивного решения, открытость всех материалов, чистота формы, свобода от лишних элементов. В храме все это соответствует технологии и традициям строительства из дерева, но современному архитектору надо следовать этим принципам и в работе с современными материалами — бетоном, металлом и так далее. Книга была опубликована в издательстве Массачусетского технологического института, где находится одна из самых сильных архитектурных школ США, да и всего мира.
В японской архитектуре с тех пор бывало всякое. Собственный дом Кэндзо Тангэ, к сожалению уже разрушенный, во многом напоминал его железобетонный мемориал мира, но был гораздо меньше и выполнен из дерева. Но еще Кэндзо, например, известен как автор утопического плана развития столицы страны, в котором город перемещался на воды Токийского залива. С тех пор к переосмыслению модернизма японские архитекторы возвращаются каждое поколение, а благодаря возникшему на Западе интересу к японской и восточной философии жизни японские архитекторы очень быстро заняли лидирующие позиции на мировой сцене. Посмотрим на самую престижную архитектурную премию — Притцкеровскую, которую начали вручать в
Среди самых известных сегодня японских архитекторов — бюро SANAA Кадзуё Сэдзимы и Рюэ Нисидзавы. Они получили Притцкеровскую премию в 2010 году. В Нью-Йорке по их проекту построен Новый музей. Его можно было бы проще всего описать так: представьте себе несколько коробок из-под торта, идеально белых, разного размера, поставленных друг на друга. Коробки слегка сдвинуты относительно друг друга, а в целом получается башня высотой с 16-этажный дом. Интерьер музея, как водится, тоже идеально белый и чистый. Здесь к минимализму добавляется немного постмодернистской — или метамодернистской — иронии, ведь известно, как кураторы современного искусства полюбили так называемую белую коробку — простые чистые пространства, не мешающие восприятию искусства. Здесь SANAA составили целую башню из белых коробок, но в шутку или всерьез — непонятно.
Японская архитектура и представления о жизни, отчасти мифологизированные, оказались очень популярными в США в 1950-х годах. Тогда среди интеллектуалов распространилось увлечение философией дзен, основанной на том, что истинная природа вещей может быть постигнута не через рассуждение, а через созерцание. Интерес к дзену возник благодаря лекциям и книгам японского профессора Дайсэцу Судзуки, который переехал в США. Тогда с восточными идеями плотно познакомились музыкант Джон Кейдж, психоаналитик Карл Юнг, социолог Эрих Фромм, поэт Аллен Гинзберг, писатель Джек Керуак, художник Роберт Раушенберг. Это сделало японскую культуру важной в Америке — и заставило американских архитекторов обратить более пристальное внимание на то, что происходило у японских коллег.
Еще одним местом, в котором модернизм переосмыслили и добавили к нему новые идеи, создав свой вариант минимализма, стала Северная Европа. В начале XX века главными интересами местных архитекторов были неоклассика и модерн, национальный романтизм. Надо иметь в виду, что в течение продолжительного времени Дания, Швеция, Норвегия и Финляндия не были в центре европейских культурных трансформаций: новые идеи достигали северных окраин Европы не сразу. А когда достигали, то получили сознательно упрощенную, скромную интерпретацию. С одной стороны, это было связано с доминирующей протестантской идеологией, в которой не приветствовались роскошь и богатство Италии, Франции и немецких княжеств, откуда приходили архитектурные идеи барокко и классицизма. Не только Церковь, но и королевская власть, аристократия вели себя совсем иначе. С другой стороны, можно сослаться и на многие факторы, так сказать, среды. Например, отсутствие яркого солнечного света делает довольно бессмысленной архитектуру со скульптурными формами, такими, которые далеко выдаются за плоскость фасада, — эффекты светотени, которыми так богато барокко, без солнца просто не работают.
В XIX веке скандинавские страны, как и многие другие, испытывают всплеск интереса к национальной культуре, языкам, мифам, легендам. Эклектика, историзм и ар-нуво прекрасно подходили для работы с этими сюжетами: возникали всевозможные вариации замковой архитектуры, поэмы в камне о красоте гор и лесов, прекрасные декорации для «Пера Гюнта» Эдварда Грига. Этот архитектурный стиль получил название национального романтизма. Альтернативой этим поэтическим, но в больших количествах утомительным изысканиям стала строгая неоклассическая архитектура, например, шведского архитектора Гуннара Асплунда. Это направление принято обозначать как нордический, или североевропейский, классицизм.
Когда же в 1930-х годах до Скандинавии дошли волны модернистского движения, то местные архитекторы очень обрадовались. Эта архитектура, построенная на простой геометрии, прекрасно сочеталась с протестантской идеологией, с природой, а еще давала возможность почувствовать себя частью общеевропейской сцены. Скандинавские архитекторы очень быстро стали не только заметными представителями модернистской архитектуры, но и добавили к ней кое-что новое.
До сих пор главной фигурой здесь считается финский модернист Алвар Аалто, автор многих построек в Финляндии, в Выборге, где сохранилась его замечательная библиотека, есть его архитектура и в Германии, и в США. Кроме того, Аалто был и замечательным дизайнером мебели и предметов. Но сейчас нас интересует его вилла Майреа в Финляндии.
Во многих отношениях это «обычная» модернистская вилла, хотя ничего обычного в ней нет, конечно, ведь речь идет о конце 1930-х годов, когда все это было в новинку. На лесной лужайке стоит двухэтажное здание и небольшой отдельный корпус библиотеки-студии. Между ними поместился двор с бассейном. Один из фасадов виллы — строгий, белый с прямоугольными окошками — контрастирует с лесным окружением. Особенное впечатление производит главное пространство виллы — это прихожая, которая перетекает в большую гостиную с окнами почти во всю высоту стен, которая, в свою очередь перетекает в столовую. Благодаря опорам-колоннам Аалто удается обойтись без стен. Это очень по-модернистски. Аалто хотя и не сразу увлекся модернизмом, но когда познакомился с его принципами, быстро их освоил.
Но к ним он добавляет кое-что еще. Другой фасад виллы — с большим количеством деревянных элементов и плавными закруглениями углов. Он как будто подстраивается под лес, маскируется под него. В интерьерах виллы тоже много дерева. В уже упомянутой гостиной — деревянный потолок, набранный из тонких дощечек. Черные металлические колонны, которые поддерживают перекрытия вместо стен, Аалто закрывает деревом — березовой фанерой или ротангом. Лестница на второй этаж поддерживается тонкими деревянными стержнями.
Дерево Аалто использует тоже как модернист — это гладкие поверхности, прямые линии, тонкая фанера и так далее. Иначе говоря, он не фетишизирует этот материал и не заигрывает с традициями, а использует его как современный архитектор. Но на фоне чистоты и аскетичности этой архитектуры в целом дерево начинает восприниматься чуть ли не как роскошь сродни золоту и бархату, как особая щедрость. Это и стало отличительной чертой скандинавского минимализма: функциональность, простота и одновременно — немного щедрости и роскоши в том, что вместо бетона и пластика используется дерево.
Со временем возможности использования дерева как современного строительного материала только росли. Благодаря компьютеру и станкам с лазерной резкой можно производить из дерева элементы разных форм и размеров. Норвежское бюро Snøhetta спроектировало в горах в Норвегии павильон для туристов. Это небольшой параллелепипед, пространство размером с гостиную комнату. В сторону гор эта коробочка открывается сплошным остеклением. А вдоль противоположной стены архитекторы установили рельефную деревянную композицию с плавными сложными формами как будто из пластика или бетона. Сами архитекторы говорят о ней как о скалах или льдинах, которые обточили ветер и вода. Но сделан этот элемент из крупных деревянных брусьев обычного квадратного сечения, которые были обточены на кораблестроительных станках так, чтобы сложиться в гладкую, почти бесшовную поверхность.
Разговор о японских и скандинавских архитекторах очень интересен еще и потому, что во второй половине XX века современная архитектура становится глобальным явлением. К дискуссиям о том, как устроена жизнь, предметный мир, как используются современные конструкции и материалы, какие эстетические требования к архитектуре мы предъявляем, подключаются архитекторы со всего света, даже советские архитекторы немного участвуют. При этом в Западной Европе и США этот поиск тоже продолжался, но шел немного сложнее, ведь уже
Одним из ответов на это стали поиски постмодернистов, но не все архитекторы были готовы оставить совсем еще недавно занятые позиции авангарда. Филип Джонсон, архитектор, который в 1932 году отчасти открыл современную архитектуру для США выставкой «Интернациональный стиль», а в 1949 году построил совершенно прозрачный Стеклянный дом, неожиданно в конце
Как раз вскоре после этой лекции, в 1977 году, он спроектировал одно из самых маленьких своих зданий: капеллу в парке Площадь Благодарения в Далласе, в штате Техас. Больше всего она похожа на белый лист бумаги, который хотели свернуть в кулек, но передумали. Белые стены поднимаются спиралью, составляя небольшую башню. В просветах между плоскостями спирали вставлены разноцветные витражи, как в готическом соборе. Интерьер капеллы тоже белее белого, и только цветные блики от витража его оживляют.
Если модернизм и постмодернизм переживали пики и падения популярности, то минимализм остается вполне модным до сих пор. Своего рода ретроспективный манифест минимализма составил британский архитектор Джон Поусон в альбоме «Минимум» в 1996 году. Ретроспективным я его называю потому, что он состоит не столько из идей, сколько из уже реализованных проектов, а также просто впечатлений, образов, не только архитектурных, но и природных. Начиная с белой обложки, на которой вдавлены белые буквы названия, читателя ждут монохромные страницы: черно-белое поле, интерьер в оттенках серого, белые амбары в тумане.
Поусон начал проектировать в 1981 году, когда Филип Джонсон уже стал постмодернистом, так что любовь Поусона к минимализму — не продолжение традиций модернизма, а скорее возвращение к ним, переосмысление в новых условиях. Как и многие другие, он начинал с квартир — например, в викторианском особняке в Лондоне он сделал чистые белые стены, постелил серый ковер и красным подчеркнул карниз, идущий под потолком. Сегодня это звучит довольно обыкновенно, но в начале 1980-х, когда вокруг вовсю отрывались постмодернисты, это было довольно смело.
В начале 90-х он делает уже свой собственный дом, тоже в старинном особняке, который он не меняет снаружи, но полностью преображает внутри. Опять-таки, белые стены, но деревянный пол, большой деревянный стол в гостиной, узкая деревянная лестница на верхний этаж, зажатая между белыми стенами, а рабочая поверхность на кухне сделана из цельной мраморной плиты. Думаю, по описанию понятно, что, несмотря на весь визуальный аскетизм, простым этот интерьер назвать нельзя — это роскошь, которую может позволить себе человек, который не нуждается в большом количестве вещей, но те вещи, которые есть, — очень дорогие и особенные.
Неслучайно Поусон занимается и дизайном. Например, он сделал коллекцию посуды из каррарского мрамора, в которой есть несколько сосудов — они представляют собой идеально ровные цилиндры разных пропорций — и несколько тарелок — это диски, в которых углубления едва намечены, так что в них прекрасно может лежать яблоко, но супа можно налить только ложку.
В смысле дизайна минимализм вообще никогда не был особенно удобным или богатым на функции, эргономичным стилем. Минималист уверен, что человек — существо очень неладное, все у него кривое и косое, а если подстраиваться под его тело, то ничего красивого не выйдет. Это не мешает минималистичному дизайну быть востребованным. Философские основы заложил немец Дитер Рамс, который был в
Из всего сказанного видно, что минимализм к нам ближе всего по времени и это вполне живой и востребованный взгляд на дизайн. Если в искусстве минимализм остался, наверное, далеко позади, то в мире вещей и зданий он прописался надежно. Из всех обсужденных стилей минимализм, наверное, чаще всего попадает на полки книжных магазинов в виде книг и альбомов. Объяснение этому простое: ведь это все тот же модернизм, эффективный, технологичный и масштабируемый, но укрощенный и смягченный. Теперь уже никто не борется за счастье всех людей. Красивые вещи красивы, потому что у них чистые цвета и линии, а не потому, что они должны изменить мир.
