Расшифровка Коммунизм: ожидания и реальность

Как Маркс представлял себе коммунизм и почему у Советского Союза ничего не получилось

Автор Александр Погребняк

Критика капитализма, о которой мы много говорили в наших прошлых лекциях, для Маркса, конечно, не самоцель. Целью этой критики было показать, что развитие капитализма в какой-то момент должно привести к новой, более справедливой, более продвинутой форме общества — к комму­низму. Поэтому в конце нашего курса стоит задаться вопросом: как именно Маркс понимал коммунизм, что он вкладывал в смысл этого понятия? И в первую очередь нужно понять, почему сам Маркс так подробно исследовал устройство капиталистического способа производства, особенности буржуаз­ного общества, а вот о коммунизме он как раз ограничивался лишь немногими и часто очень общими замечаниями. 

Объясняется это просто: Маркс по возможности старался воздерживаться от утопических проектов. Например, в духе Шарля Фурье, который описывал будущее в точных деталях — давал оптимальное количество жителей фалан­стера. Фаланстером Шарль Фурье  Шарль Фурье (1772–1837) — французский философ, один из представителей утопиче­ского социализма, автор термина «феминизм». называл дворец, специально построенный для того, чтобы в нем могла жить фаланга — сообщество людей, которые подчинили свою жизнь новым принципам, по сути, коммунистическим принципам. Маркс же полагал, что то, каким коммунизм окажется в реаль­ности, мы узнаем только тогда, когда преодолеем капитализм. Знание о ком­мунизме изнутри капитализма может быть лишь каким-то общим контуром коммунизма.

У многих из нас коммунизм ассоциируется прежде всего с тем неудачным, во многом трагическим опытом коммунистического строительства, который был апробирован в Советском Союзе. Напомним, что, хотя в Советском Союзе власть действительно принадлежала коммунистической партии и в ходу были понятия вроде «коммунистического труда» или «коммунистического суббот­ника», но никто все-таки не утверждал, что коммунистическое общество уже сформировано. В лучшем случае на уровне лозунгов объявлялось, что нынеш­нее поколение советских граждан будет жить при коммунизме; последние тридцать лет именно это поколение, как мы видим, живет при самом что ни на есть классическом капитализме. Поэтому тот строй, который сущест­вовал в Советском Союзе реально, назывался социалистическим и рассматри­вался как переходная стадия (или, как говорилось на языке того времени, первая фаза) коммунистического строительства. 

Существует целый ряд критериев, с помощью которых мы можем критиковать то, что называлось реальным социализмом. Исследования различных авторов указывают, например, на чрезмерную бюрократизацию советского общества, на подчинение общества партийной номенклатуре, на вырождение самой коммунистической идеи в набор идеологических догм и клише, на сложную международную обстановку, на неудачу в попытках организовать плановую экономику, которая работала бы хотя бы не менее эффективно, чем рыночная, и на многое другое.

Но мы могли бы подробно остановиться лишь на одном, самом одиозном символе недовольства советских людей обществом, в котором они жили. Символом краха социализма и, соответственно, коммунистического строитель­ства оказался дефицит. Вообще, в истории Советского Союза, и особенно в последние годы, наблюдался банальный факт дефицита, нехватки огромного количества товаров — их называли товарами народного потребления. 

А что же такое товар при социализме? Мы ведь помним, что, по Марксу, товар или товарно-денежные отношения — это основа капитализма. При капита­лизме товар господствует над сознанием человека, все становится товаром, в том числе и жизненное время человека. Но если мы предполагаем, что советский опыт есть преодоление капитализма, то, по всей видимости, и с товаром, и с деньгами должна произойти какая-то модификация. 

О природе так называемого социалистического товара и социалистических денег в советской науке существовали очень любопытные теоретические дискуссии, которые сегодня, конечно, кажутся нам надуманными, схоластиче­скими, абстрактными. Например, спор между товарниками и антитоварни­ками — то есть представителями взгляда о том, что все-таки при социализме существуют товары, и представителями точки зрения, что товар преодолен: то, что мы называем товаром, — это что-то совершенно другое. Так вот, эти споры между товарниками и антитоварниками можно, наверное, даже сравнить с борьбой свифтовских тупоконечников и остроконечников по поводу того, с какого конца следует разбивать яйцо. Но что-то поучительное и интересное в подобного рода спорах есть. 

Один из философов, Ричард Косолапов, высказал очень интересный тезис: да, мы в Советском Союзе, по-прежнему пользуемся понятиями товара, стоимо­сти, денег, и вроде бы это не только понятия, ведь мы держим в руках реальные банкноты и монеты, за них мы покупаем в магазинах товары. Но, по сути, содержание этих отношений изменилось. С марксистской точки зрения товар предполагает прежде всего частную собственность. При социализме в подавля­ю­щем большинстве сфер и отраслей экономики частная собственность упразд­нена. Например, практически вся сфера промышленного производства в Совет­ском Союзе была обобществленной. А это означает, что если рабочий получает за свой труд деньги и потом идет в магазин, где покупает какие-то промыш­лен­ные товары, то, строго говоря, здесь не происходит перехода товара от одно­го собственника к другому. Рабочий как член социалистического общества — полноправный собственник всей промышленности и, соответст­венно, всей выпускаемой продукции. Покупка рабочим промышленного изделия в магазине — это просто форма распределения общего продукта между отдельными лицами, и в его основу положен социалистический критерий — каждому по труду. То есть деньги, которые приносит рабочий в магазин, — это просто-напросто квитанция, по которой он получает продукт согласно своему трудовому вкладу. 

При коммунизме, кстати, эта формула распределения «каждому по труду» должна была быть изменена на формулу «каждому по потребностям». И, конечно, такая идея распределения по потребностям предполагает вообще коренное изменение сознания, культуры людей. Например, если дети в Совет­ском Союзе спрашивали родителей : «А что такое коммунизм?» — то родители могли дать, например, такой ответ: «Коммунизм — это когда мы приходим в магазин и можем брать бесплатно все, что нам нужно, и сколько нам нужно». И ребенок тогда мог спросить: «Значит ли это, что, если я приду в игрушечный магазин, я могу забрать все игрушки, какие там только есть?» И родители могли, например, отвечать: «Вот пока люди так думают, коммунизма и не будет», — и наоборот: «Только когда люди поймут, что не стоит брать больше, чем им нужно в реальности, тогда возникнет коммунизм».

Итак, деньги при социализме, строго говоря, не деньги, а просто квитанции, с помощью которых человек свой трудовой вклад может превратить в конкретный продукт. Тогда и товары — это, строго говоря, не товары, а просто продукты совместной деятельности, которые принадлежат тем, кто их произвел. Поэтому, резюмирует Ричард Косолапов, при социализме во многих отраслях товарно-денежные отношения уже, по сути, преодолены, но тем не менее форма или просто название — товар, деньги — пока сохраня­ются. Своему реальному смыслу они если где-то еще и отвечают, то лишь там, где в рамках советской экономики остаются отношения различных собствен­ников — например, при покупке колхозной сельхозпродукции, потому что, в отличие от промышленных предприятий, колхозы были в кооперативной собственности. 

Но даже если товар — всего лишь форма, которая осталась от прошлого, какой-то атавизм товарно-денежных отношений (в том числе и на уровне психологии) в ней все равно оставался. Парадокс социалистической экономики, возможно, состоял в том, что, хотя в советском обществе был культ труда и произ­водства и экономика работала на то, чтобы постоянно мобилизовывать труд — то есть создавать то, что при капитализме называется стоимостью, — трудящиеся при этом испытывали нехватку продуктов, которые могли бы удо­влетворять их потребности. То есть деньги часто было не на что потратить — или то, на что можно было их потратить, не всегда удовлетворяло людей. 

В качестве примера можно привести одну сцену из фильма Киры Муратовой. Это ее первый фильм, снятый еще в 1967 году, «Короткие встречи». Одного из главных героев в нем играет Владимир Высоцкий. Он играет геолога. И вот однажды он заходит в какой-то провинциальный буфет и просит буфетчицу подать «что там у тебя есть» — пиво, колбасу, — короче, какую-то нехитрую снедь, хотя, как, наверное, кто-то еще помнит, пиво в СССР часто тоже бывало в дефиците. Так вот, персонаж Высоцкого сидит за столом и рассматривает рекламу французского коньяка на вырванной из какого-то журнала странице. На этой рекламе изображена красивая фотомодель, своего рода такое окошко в западную жизнь, и Высоцкий говорит при этом: «Вот ерунда ведь, а красиво!»

Мы видим, что люди, которые, вообще-то, много и тяжело работают и пред­полагают, что их социалистический ударный труд должен создавать реальное богатство, которое должно принадлежать самим трудящимся, сталкиваются с этим богатством скорее через эффект нехватки. То, что существует в качестве реальных продуктов социалистического труда, не удовлетворяет весь спектр потребностей — в том числе эстетических потребностей советского человека.

Если в западном обществе в 1960–70-е годы, в том числе в марксистской литературе, начинается критика так называемого общества потребления, то в Советском Союзе в это же время человек от этого потребительского рая оказывается отчужден, в том числе и с помощью так называемого железного занавеса. Например, советский человек мог путешествовать по всему миру, но только смотря передачу «Клуб путешественников», где за всех совет­ских людей путешествовал ее ведущий Юрий Сенкевич. Вот что послужило одним из симптомов кризиса, а затем и несостоятельности так называемого социалистического общества. То, что персонажу Высоцкого не хватает именно красоты на уровне повседневного потребления, очень важно. Ведь коммунизм обладает и эстетическим измерением — и оно, кстати говоря, далеко не на по­следнем месте.

В качестве примера можно привести концепцию одного из наиболее инте­ресных советских философов-марксистов, много занимавшегося вопросами эстетики. Речь о Михаиле Лифшице, который в свое время написал замеча­тельную книгу под названием «Философия искусства Карла Маркса». Понятно, что у Маркса не было отдельной философии искусства. Тем не менее в различ­ных его работах, даже в чисто экономических, в том же самом «Капитале», Маркс постоянно использует какие-то аналогии из художественной жизни, из истории искусства. 

Так вот, очень интересно, отмечает Лифшиц, что Маркс был большим поклон­ником античной классики: греческий мир, греческое искусство для Маркса выступало примером гармонии между человеком и миром, между людьми и богами, человеком и обществом. Но очень важно помнить, что в немецкой философии искусства, на которой во многом базировался и Маркс и которая развивалась от Канта до Гегеля, понятие прекрасного всегда сопоставлялось с понятием возвышенного. И для Маркса, как во многом и для Гегеля, возвы­шенное являлось как раз чем-то таким, что ставит под вопрос гармонию, ставит под вопрос соразмерность человека и мира. Например, Бог в иудейской религии бесконечно превосходит человека — его нельзя ни изобразить, ни назвать, в отличие от богов и героев греческого пантеона. То есть возвы­шенное — это то, что мы не можем представить себе, или то, что мы можем представить себе только негативно, как нечто такое, чем мы никак не можем обладать. 

Очень интересно, что как раз стоимость — ту стоимость, про которую, как мы помним, Маркс писал, что она постоянно выходит за пределы того или иного конкретного товара и находится в бесконечном движении — Маркс рассматривал через категорию возвышенного. То есть, например, крупный капитал для рабочего является чем-то возвышенным, именно потому что он не обладает им и вынужден подчиняться его требованиям. 

Социализм в этой логике должен был быть шагом к тому, чтобы преодолеть вот этот возвышенный — то есть несоразмерный человеку — характер его собственной деятельности. В сцене с Высоцким из фильма Муратовой мы видим, что красивая картинка предстает для советского человека как нечто, скажем так, вдвойне возвышенное, потому что он может видеть эти товары, которые изображены на картинке, но он даже представить себе не может, что он будет ими реально обладать. И поскольку великая идея свободного труда и свободного общества в реальности воплотилась лишь в очень скудном числе продуктов, это не могло не вызывать разочарования. 

Теперь попробуем понять, что же сам Маркс понимал под коммунизмом — прежде всего как философ, который, как мы помним, хотел не только объяснять, но и изменять мир. Да, говорит Маркс, коммунизм — это в первую очередь упразднение частной собственности. Но важно, что это упразднение должно иметь положительный, а не только отрицательный характер. То есть в результате этого упразднения каждый человек должен приобрести всю полноту своей действительной жизни, то, что молодой Маркс называет родовой сущностью человека. Маркс полагал, что изначальной родовой сущностью человека является труд — та творческая способность, благодаря которой человек себя развивает, выражает. Но в современности мы сталки­ваемся с отчуждением труда, и причиной этого как раз выступает господство частной собственности. Те, кто трудится, не владеют более продуктом своего труда.

Более того, сам процесс труда воспринимается как нечто чуждое, то есть тяжелое, бессмысленное, часто бесчеловечное. А значит, говорит Маркс, в какой-то момент люди становятся чужими не только друг другу, но и самим себе, чужими для своей человеческой сущности. Потому что вместо того чтобы наслаждаться трудом как процессом саморазвития, мы бежим от него, как от чумы. Люди начинают чувствовать себя людьми только в своих животных, дочеловеческих чувствах и занятиях: во время еды, сна и так далее. Во многом это, конечно, справедливо и сегодня — там, где свою свободу человек связывает не со своим каждодневным занятием, а с отдыхом, отпуском, процессом потребления и так далее. 

Поэтому, говорит Маркс, прошлые, то есть буржуазные революции меняли лишь политическую картину мира, но сама ситуация, когда существует класс собственников и угнетателей и класс тех, кто трудится и испытывает отчуж­дение труда, сам этот порядок оставался нетронутым. И вот что касается коммунистической революции, то она как раз, с точки зрения Маркса, должна быть не просто политическим переворотом: это будет прежде всего изменение прежнего характера жизнедеятельности людей. Одна из самых сильных формул, которую Маркс использует в этой связи, звучит следующим образом: коммунизм связан прежде всего с уничтожением труда. Имеется в виду тот труд, который не развивает человека, а скорее приводит его к деградации, калечит и унижает как телесно, так и духовно. 

Есть и другое определение коммунистического общества, в котором мы видим какие-то утопические черты. Это определение дано в «Немецкой идеологии» — тексте, который Маркс и Энгельс писали вдвоем. Но вот эта утопическая версия коммунизма, очевидно, дана с некоторой иронией. Маркс и Энгельс пишут: «В коммунистическом обществе никто не должен быть ограничен каким-то исключительным кругом своей деятельности». Когда само обще­ство — а не отдельные капиталисты — начнет регулировать производство, тогда в конечном итоге каждому человеку будет предоставлена возможность сегодня заниматься какой-то одной деятельностью, завтра — другой, а после­завтра — третьей. Например, утром охотиться, после полудня ловить рыбу, вечером заниматься скотоводством, после ужина предаваться критике — но в результате всех этих занятий человек при этом не станет превращаться только в охотника или только в рыбака, только в пастуха или только в кри­тика. 

Конечно, за этим определением угадывается утопия, которую в свое время разрабатывал уже упомянутый нами Шарль Фурье, знаменитый социалист-утопист. Но в этой утопии содержится и некое истинное зерно: раз уж по своей сути человек является творцом, его творческая деятельность не должна носить какой-то однобокий характер, который обессмысливал бы жизнь каждого конкретного человека. Сегодняшний образ жизни, особенно в развитых странах, показывает, что некоторые профессии действительно предполагают смену режима деятельности, когда человек может сам ставить себе задачи, сам распределять свое время, менять в течение жизни несколько раз профессию и так далее. 

Эта эволюция труда показывает нам, что капитализм развивается в том числе и за счет своей критики. Но, конечно, он остается капитализмом до тех пор, пока все элементы коммунизма он подчиняет своему главному принципу, а именно требованию производить прибавочную стоимость в интересах собственника капитала. 

Итак, вернемся к мысли Маркса: коммунизм связан именно с положительным упразднением частной собственности. Речь идет не просто о том, что люди лишаются своей частной собственности и взамен ничего не получают. Конечно, легко представить себе коммунизм как общество всеобщей уравни­ловки, но это, как писал Маркс, еще не является подлинным коммунизмом. Выражаясь философским языком, это будет коммунизм как абстракция, грубый и уравнительный коммунизм, который, наоборот, возводит в закон всеобщего положения вещей нищету. По сути дела, этот грубый коммунизм — всего-навсего государственный капитализм, когда все начинают работать на государство как на большую фабрику, которая (может быть, и неофици­ально), кому-то принадлежит — например, той же партийной номенклатуре. 

Подлинный коммунизм, говорит Маркс, не предполагает такого тотально отчужденного, репрессивного, негативного характера. Речь о таком обществе, в котором люди не оказываются взаимно чуждыми друг другу, а, наоборот, оказываются во всесторонней связи друг с другом. Можно вспомнить еще одно определение коммунизма, которое дано в «Манифесте Коммунистической партии»: «Общество будущего должно представлять из себя ассоциацию, в которой свободное развитие каждого становится условием свободного развития всех». То есть общее здесь развивается не за счет того, что личное, индивидуальное приносится в жертву. Как раз наоборот: общество только тогда оказывается коммунистическим, когда интересы и свободное развитие каждого учитываются и включаются в общее движение. 

И здесь можно предложить несколько неожиданное сравнение. Маркс был современником великого немецкого композитора-романтика Рихарда Вагнера. Как и Маркс, Вагнер в молодости был под большим влиянием философии Фейербаха. И вот в своем самом известном теоретическом сочинении, которое называется «Произведение искусства будущего», Вагнер совершенно, на пер­вый взгляд, неожиданно использует понятие коммунизма. 

Все дело в том, говорит Вагнер, что если мы посмотрим, как сегодня устроена художественная жизнь, то нам бросится в глаза, что в большинстве случаев она устроена на началах эгоизма. Каждый отдельный художник, каждый артист, а также каждый отдельный вид или жанр искусства конкурирует с другим, утверждается за счет другого. Этому эгоистическому представлению о мире искусства Вагнер противопоставляет коммунистическую организацию произведения искусства будущего, которое будет иметь форму гармоничного сотрудничества художников и артистов самых разных специальностей. 

Например, опера будущего, которую представляет себе Вагнер, будет объединять и поэта, и композитора, и архитектора, который будет строить театр, и художника, который будет делать декорации, — и при этом никто из них не будет стараться утвердиться за счет друг друга, а все вместе они будут участвовать в создании единого всеобщего произведения искусства. Эта художественная аналогия действительно точно иллюстрирует то, что Маркс имел в виду под коммунистическим обществом. Но Маркс рассматривает его уже не только на уровне высокого искусства, но и на уровне повседневной материальной деятельности.

Итак, при капитализме, говорит Маркс, мы достигли такого состояния, когда из всей богатой палитры человеческих чувств на первый план вышло лишь самое бедное, самое пустое, самое абстрактное чувство — чувство обладания. Главной целью капиталистического человека является обладание предметом, исключительное пользование, то есть такая ситуация, когда мое богатство предполагает бедность другого человека. А вот коммунистическое общество должно вывести на свет всю палитру человеческих чувств, а человеческие чувства по определению предполагают общение людей друг с другом. Когда нам нравится какая-то музыка, мы хотим, чтобы ее послушал кто-то другой; когда нам кажется, что мы прочитали какую-то очень интересную книгу, мы обязательно хотим поделиться и книгой, и мыслями с другим человеком. Даже когда мы готовим вкусную еду, мы обязательно хотим пригласить за стол других людей, чтобы они оценили наши кулинарные способности. 

Поэтому, говорит Маркс, при коммунизме даже бедность оказывается не негативным, а позитивным феноменом. Дело в том, что бедность — это та пассивная связь, которая заставляет нас ощущать потребность в том величайшем богатстве, каким для нас является другой человек. И вот уже на этом чувственном уровне мы видим, что в основе человеческой деятель­ности лежит именно коммунистическая природа, которая тем не менее может быть отчуждена, если все эти чувства будут подчиняться чувству обладания.

И, наконец, есть еще один очень важный момент, который подчеркивает Маркс, когда говорит о коммунизме. Можно представить себе, что комму­низм — это только идеал, как бы некий горизонт, к которому мы можем лишь бесконечно продвигаться, но при этом никогда его не достигать. В «Немецкой идеологии» Маркс и Энгельс говорят, что это не так: «Коммунизм для нас, — пишут они, — это вовсе не какое-то состояние, которое должно быть только еще установлено, это не некий идеал, с которым должна сообразовываться действительность, это не некое внешнее требование. Наоборот, коммунизмом мы называем то действительное движение, которое уничтожает теперешнее состояние человечества». 

Что имеется в виду? Идеал предполагает потенциально бесконечный процесс, когда цель всегда в будущем. Но тогда настоящее превращается всего лишь в средство, и, как мы понимаем, при такой логике мы опять не преодолеваем отчуждение: теперь настоящее оказывается отчужденным от будущего. Мы рабо­таем на будущие поколения так, как пролетарий работает на капи­талиста. 

То есть можно сказать, что, с точки зрения Маркса и Энгельса, даже если мы живем в условиях капитализма, участвуем в его историческом разви­тии, тем не менее мы постоянно должны обнаруживать в порах капитализма зачатки коммунизма. Те зачатки, которые будут изнутри каждый день преобра­зовывать капиталистические отношения в коммунистические.

Вспомним «Манифест Коммунистической партии»: «Капитал порождает своего могильщика — пролетариат». Это справедливо хотя бы еще и потому, что в погоне за прибылью капитал непрерывно совершенствует производство, а значит, эксплуатирует уже не только и не столько физический, но прежде всего интеллектуальный и эмоциональный труд людей, а люди благодаря этому все более и более кооперируются между собой. Причем кооперируются не внешним, чисто механическим, а гораздо более глубинным, можно сказать, органическим образом. 

Дело в том, что знания и эмоции очень трудно отделить от процесса непре­рывной коммуникации людей, принадлежащих не только уже разным профес­сиям, но зачастую и разным поколениям. Например, в научно-исследователь­ской работе мы кооперируемся как с прошлыми, так и с будущими поколе­ниями. И поэтому сам труд в своем развитии, в своем совершенствовании из чисто экономической категории превращается в категорию политическую, потому что рабочий перестает быть только трудящимся — он становится субъектом политики, субъектом требования изменить существующую действительность. 

Все эти процессы, происходящие внутри капитализма, способны ставить под вопрос эффективность и справедливость присвоения капиталом результатов общего труда, что капитал делает, например, с помощью юридических инстру­ментов патентования, а также в форме новых огораживаний, о которых мы го­во­­рили на прошлой лекции. Но, конечно, надо сказать, что и капитализм вновь и вновь обнаруживает способность подчинять себе эти подрывные силы, подчинять их своей логике, своим целям. Таким образом, борьба продолжа­ется.

Если опыт построения коммунизма, по крайней мере в истории ХХ века, не удался, то в завершение можно задаться вопросом: а в принципе устарела ли идея коммунизма, а вместе с ней и философия Маркса? Конечно, философия Маркса, как и любая другая концепция, требует критики и дополнительных размышлений, которые учитывают те изменения, которые произошли в мире за последние сто пятьдесят и больше лет. 

Но тем не менее можно сказать, что сама идея коммунизма, которая лежит в основе философии Маркса, не устарела. И вот по каким причинам: мы видим, что господство капитала над живым человеческим трудом по-прежнему сохраняется. Конечно, характер труда действительно изменился: люди уже, по крайней мере в развитых странах, вряд ли трудятся по двенадцать часов, как описывал Маркс в XIX веке. Труд стал гораздо более гуманным, гораздо более защищенным. Хотя опять мы все время должны помнить о том, что одно дело — развитые страны, другое дело — развивающиеся, куда, как мы знаем, сегодня вынесены многие фабрики и заводы, где люди по-прежнему трудятся очень много и часто в очень тяжелых и изнурительных условиях. 

Наконец, мы видим, что государство, которое сегодня зависит от междуна­родных финансовых структур, которые требуют от него быть экономным, минимизирует свои социальные обязательства. Эти обязательства, кстати, были завоеваны в ходе долгой борьбы, во многом вдохновленной идеями Маркса. 

Идеи коммунизма важны и представляют интерес сегодня еще и потому, что современный капитал, который по-прежнему находится в част­ном управлении, активно использует обобществление труда. Многие виды деятельности сегодня требуют не только чисто технических, профессиональ­ных компетенций, но еще и так называемых общечеловеческих компетенций, таких как общительность, улыбчивость, услужливость, умение работать в команде, умение объединять свои усилия, кооперироваться и так далее. 

Поэтому мы можем сказать, что одно из главных требований современного капитала, которое он предъявляет работнику, — это вообще стереть разницу между рабочим временем и временем свободным. То есть человек должен работать, как бы играя, но и отдыхать человек должен, как бы постоянно работая, продолжая продумывать какие-то свои задачи, или как минимум заботиться о своем здоровье для того, чтобы на рабочем месте быть более эффективным. Кстати, в конце «Капитала» Маркс высказал свою знаменитую фразу о том, что главной ценностью при коммунизме будет свободное время. Так вот, свободное время сегодня тоже под вопросом. 

Многие задачи, которые ставятся перед современным работником, вообще выходят за рамки официального рабочего времени. Например, один из совре­менных итальянских философов, Паоло Вирно, назвал это состояние современ­ного мира очень точно — коммунизм капитала. То есть капитал, по сути дела, сегодня создает коммунистический характер общества в рамках производства, он делает людей зависимыми друг от друга, нуждающимися друг в друге, он постоянно вроде бы на уровне видимости преодолевает отчуждение труда, превращает труд в какие-то творческие задачи, какой-то интересный процесс, но при этом продолжает из всего этого частным образом извлекать прибыль. 

Вирно говорит, что сегодня во многих случаях та прибавочная стоимость, которая производится человеком, производится им зачастую не на рабочем месте и не в рабочее время, а в течение всего жизненного времени. То есть в пределе, может быть, немножко гиперболизируя, мы можем сказать, что даже наши сновидения или наше дружеское общение тоже вносят вклад в производство прибавочной стоимости. Но оплачивает капитал, конечно, только официальное рабочее время. 

Итак, наш курс о Марксе подошел к концу. Последняя тема, о которой мы говорили, — это тема коммунизма. Какой же итоговый вывод мы можем сделать и из этой темы, и из курса в целом? Конечно, многие внешние стороны отчуждения труда преодолены. Но трудно все-таки сказать, что серия «косме­тических ремонтов» упразднила саму сущность капиталистического общества, которое критиковал Маркс в своих работах. Эксплуатация, несправедливость и неравенство — все это по-прежнему актуальные вопросы. И поэтому для многих актуальна идея коммунизма. 

Однако кровавые разрушительные события в истории ХХ века уточняют вопрос о возможности и необходимости коммунистических преобразований. И сего­дня, наверное, вопрос для многих марксистов и сторонников коммунистиче­ской идеи должен быть поставлен так: возможно ли построение коммунизма как подлинно демократического, а не авторитарного или тоталитарного общества?