Главные идеи Карла Маркса

Расшифровка

Кто такой для нас Карл Маркс? Какие ассоциации сегодня вызывает это знаменитое имя? Очевидно, что в конце 80-х годов прошлого века, в эпоху перестройки, это имя ассоциировалось прежде всего с официальной идеологией советского общества. Поэтому идеи Карла Маркса часто отторгались, воспринимались многими негативно, как нечто такое, что лучше бы оставить в прошлом. 

Но в последующие годы, когда был взят курс на либерализацию рыночных отношений, идеи Карла Маркса вдруг стали возвращаться к нам в новом, актуальном свете: пролетаризация, наемный труд, извлечение прибавочной стоимости как главная цель экономической деятельности, капитал, находя­щийся в частной собственности, и другие подобные понятия стали отсылать не к каким-то абстрактным, чисто теоретическим и идеологическим смыслам, а называть конкретные явления новой исторической эпохи. Подобно Незнайке из детской книги Николая Носова, мы вдруг как будто бы оказались на Луне — то есть в том мире, где царят капиталистические отношения, — и новая реальность оказалась во многом как раз такой, какой ее описывал Карл Маркс в своих работах еще в XIX веке. 

В XX веке идеи Маркса стали основой не только советской идеологии, но и многочисленных научных концепций, а также программ социальных и политических движений, призванных критически пересмотреть и радикально преобразовать существующий капиталистический порядок.

Предваряя наш разговор о Марксе, мы должны вспомнить, что сама его концепция носит достаточно сложный междисциплинарный характер. Проблемы и вопросы, которыми сегодня занят целый спектр научных дисциплин: таких, например, как экономическая теория, политология, социология, а также культурология, антропология, — все они были охвачены концепцией Карла Маркса. Для того чтобы понять внутреннюю логику этого синтеза, мы в нашем курсе сделаем акцент прежде всего на тех философских основаниях, из которых исходил Карл Маркс в своем понимании человека и общества, а также истории и современного ему мира.

Одно из самых известных философских изречений Маркса звучит так: «Философы лишь различным образом объясняли мир. Но дело заключается в том, чтобы изменить его»  Из работы «Тезисы о Фейербахе» (1845 год, опубликованы в 1888 году).. Многие марксисты, последователи Маркса будут считать, что здесь в предельно лаконичной форме выражено смысловое ядро его философской программы. 

Конечно, прежде всего бросается в глаза политическое требование перейти от теории к практике. Но, очевидно, здесь есть также и существенный философский смысл. Все дело в том, что изменение мира, как полагает Маркс, это не внешняя альтернатива познанию мира, а, наоборот, условие истинной, а не фиктивной познаваемости мира. Только изменяя мир, вторгаясь в его структуру, мы можем действительно познать, как мир устроен на самом деле. В реальности мы всегда вовлечены в мир, как минимум в социум, в общество: мы занимаем в нем какую-то определенную позицию, воздействуем на него, изменяем его. Парадоксально, но даже если мы бездействуем, мы все равно тем самым оказываем какое-то влияние на те процессы, которые происходят в мире и в обществе. И, конечно, наши действия являются ответом на те воздействия, которые мир и общество осуществляют по отношению к нам. Люди, как говорит Маркс, сами делают свою историю, но делают ее в рамках тех обстоятельств, которые они не выбирают.

Отсюда мы можем вывести то знаменитое определение философии Маркса, которое связывает его с так называемой традицией подозрения. Это термин, который в ХХ веке предложил французский философ Поль Рикёр  Поль Рикёр (1913–2005) — французский философ, ведущий теоретик феномено­логической герменевтики. О «традиции подозрения» см. «Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике» (1969).. Кроме Маркса к этой традиции он относил прежде всего Фридриха Ницше и Зигмунда Фрейда.

Если раскрыть смысл этого термина — «традиция подозрения», — то он состоит в следующем: там, где нам что-то представляется совершенно неизменным, вечным — как говорили классические философы, такой вечной и неизменной нам может представляться некоторая сущность вещей, а также позиция самого субъекта, — так вот, вместо этой вечной сущности или вместо этого неизменного субъекта на самом деле имеет место процесс создания и преобразования как вещей, так и субъектов. И, кроме этого, сам этот процесс, его форма тоже открыта для преобразований. 

С точки зрения Маркса, за всяким положением, которое претендует выражать некоторое вечное правило человеческой жизни: например, кто-то всегда должен командовать, а кто-то — всегда подчиняться, или, как говорил Аристотель, одни люди по своей природе свободны, другие по своей природе рабы, или, например, кто-то всегда должен получать больше, а кто-то меньше, — так вот, говорит Маркс, за этими так называемыми вечными и неизменными правилами мы должны заподозрить попытку закамуфли­ровать, затормозить, предотвратить тот процесс, который направлен на возможное преобразование существующего порядка. Этот порядок может быть кому-то из нас выгоден или просто привычен, но это вовсе не означает, что он единственно возможный и наилучший. 

Таким образом, главная идея Маркса заключается в следующем: не только философ критикует действительность — то есть, говоря философски, мы не просто движемся от внешних явлений к какой-то внутренней сущности, — но и сама объективная действительность дана нам как процесс своей самокритики: то есть в действительности всегда уже заключен потенциал для ее преобразования. И поэтому то, что философы называют сущностью, — это не какое-то неизменное ядро явлений, а, наоборот, это раскол, существующий в сердце действительности, это как будто бы неудовлетворенность самого мира своим сегодняшним наличным состоянием. На социальном, на политическом уровне Маркс это будет связывать прежде всего с расколом внутри общества, с так называемым классовым антаго­низмом — борьбой классов друг с другом. 

Конечно, нельзя сказать, что философская позиция Маркса возникает на пустом месте, что ей вообще ничего не предшествует. Например, уже философия эпохи Просвещения претендовала на то, чтобы изменить мир, сделать его максимально рациональным. Прежде всего этой рационализации мира предполагалось достичь на путях научно-технического и социального прогресса. Однако философы эпохи Просвещения  Эпоха Просвещения — эпоха, зародившаяся во Франции в начале XVIII века и сильно повлиявшая на культуры Европы и Северной Америки. Основные идеи: приоритет разума как высшей инстанции при решении всех проблем человеческого общества, свободо­мыслие и антидогматизм, антиклерикализм, политический радикализм. в большинстве своем считали, что таким образом они смогут освободить вечную и универсальную сущность человека как прежде всего разумного, рационального существа от различных суеверий, которые представляют собой просто некоторое временное явление. 

Но Маркс радикализирует подобную постановку вопроса. Он показывает, что и сама сущность человека не есть нечто от века данное. Эта сущность непрерывно трансформируется, она никогда не совпадает с тем, что человек о себе думает, исходя из стереотипов того общества, в котором он живет. Кроме того, история развивается не просто линейно, скорее она развивается циклически. Поэтому бывает так, что прошлое, от которого человечество полагает, что раз и навсегда избавилось, возвращается назад, хотя, конечно, в видоизмененной форме. 

За любым прогрессом мы всегда можем увидеть и какие-то регрессивные тенденции, движение вперед может сопровождаться движением вспять. Например, буржуазные революции освобождают человека от форм личной зависимости, они делают его юридически, формально свободным. Но при этом они восстанавливают зависимость и даже рабство человека на уровне эконо­мики. Например, добровольно подписывая трудовой контракт, мы тем самым подчиняем себя целому ряду требований нашего работодателя, эксплуати­рующего наш труд во имя увеличения своей прибыли. 

Таким образом, с точки зрения Маркса, за рациональным фасадом просве­щенного — а по Марксу это означает буржуазного — мира мы можем выявить различные иррациональные процессы. То есть наш современный мир, раскол­дованный мир вновь оказался внутренне противоречивым, непрозрачным, мистифицированным. А значит, изменение мира — это многоактная драма. И главное, полагает Маркс, что развязка, последнее действие еще впереди. 

Всякий раз, когда Маркс использует выражение «буржуазный», «буржуа», «буржуазия», он, разумеется, использует это понятие в рамках своей теоре­тической модели, в рамках своей концепции. Под буржуазией понимается класс людей, который обладает средствами производства.

Итак, говорит Маркс, необходимо изменить мир. Но возникает вопрос: а что тогда остается на долю философии, если простое объяснение нас уже не удо­влетворяет? Не означает же это, что философия вообще остается не у дел? Нет, очевидно, это не так. Философия должна вырабатывать прежде всего метод изменения мира. И, как полагает Маркс, чтобы этот метод был эффективным, он должен принять форму материалистической диалектики. Но чтобы понять, что такое материализм и диалектика, как их понимает Маркс, и как они связаны друг с другом, мы расскажем вначале о жизни Маркса. 

Маркс родился на западе Германии в городе Трире в 1818 году. Родом он был из еврейской семьи, которая обратилась в протестантизм. Начиная с 1835 года Маркс учится: вначале в Бонне, потом в Берлине. Первоначально он посвящает себя праву, но в какой-то момент его очень начинают занимать философия и история. В 1841 году он защищает диссертацию по философии. Тема — античная натурфилософия  Натурфилософия — область философских исследований, которые стремятся рационально постичь целостность природы и ее первоначала, осмыслить природу как общее, предельное понятие, задающее принципиальную схему понимания и объяснения отдельных вещей, построить рационально-научную картину мира, восполнив данные естествознания и выявив внутренние принципы взаимосвязи и детерминации вещей., если более точно, то сравнение концепций Демокрита и Эпикура  Демокрит (ок. 460–370 до н. э.) был основоположником атомизма, учения, согласно которому все материальное в мире состоит из неделимых частиц, атомов. Позже Эпикур (341–270 до н. э.) заимствовал и развил эту концепцию.. В дальнейшем знание античной натурфилософии окажется очень важным для Маркса. 

Дело в том, что Демокрит и Эпикур предполагали, что мир, физический мир, состоит из многочисленных атомов, любая вещь — это прежде всего соединение атомов различной формы. А Маркс, как мы увидим дальше, будет критиковать современное ему буржуазное общество в том числе за атомизацию человеческих отношений. Означает это, что люди разобщены: каждый индивид рассматривает себя как противостоящий другим индивидам, и все отношения между такими индивидами оказываются как будто бы исключительно внешними, механическими. 

В какой-то момент Маркс примыкает к движению так называемых младо­гегельянцев — так называли последователей великого немецкого философа-идеалиста Гегеля. Но — в отличие от так называемых старогегельянцев, которые трактовали философию Гегеля в консервативном ключе, видели в ней базу оправдания существующего порядка как наиболее разумного, идеаль­ного, — младогегельянцы старались максимально развить именно критический потенциал философии Гегеля и тем самым как бы обратить ее против суще­ствующих порядков, прежде всего — против религии как основы консерватив­ной идеологии прусского государства. Наиболее ярким среди младогегельянцев был Людвиг Фейербах. Именно Фейербах противопоставлял свою философию гегелевской как материализм идеализму. 

Гегель считал, что в процессе истории люди достигают максимального освобождения, но происходит это в духовной сфере, то есть в сфере мышления, которая воплощается прежде всего в разумном устройстве современного государства, где люди, несмотря на принадлежность к различным сословиям, становятся равноправными гражданами. Фейербах же полагал, что такое освобождение, освобождение в сфере духа, как минимум неполное, потому что единству людей на уровне духа, — например, на уровне национальной идеи — может противостоять их разобщенность на уровне телесного, чувственного бытия. Конкретный, а не абстрактный человек, с точки зрения Фейербаха, это прежде всего телесный, чувственный человек. Поэтому подлинное освобо­жде­ние должно быть освобождением коммунистической природы его чувствен­ности. Любовь, дружба, общительность — это прежде всего чувственное и в этом смысле материальное, а не только лишь идеальное, абстрактное выражение родовой общечеловеческой сущности. Это очень важная мысль Фейербаха: по своей сути человек является прежде всего родовым существом. Собственно человеческие, а не животные чувства предполагают, что мы раз­деляем их с другими, — в языке, в любви, в других формах отношений выра­жена прежде всего эта коммунистическая, то есть общественная, обобщенная природа человеческого существования. 

Маркс находится под большим влиянием философии Фейербаха где-то до 1844 года. Позже он отходит от него и подвергает резкой критике его идеи, как и идеи других младогегельянцев. Он критикует их прежде всего за их ограниченный характер, за их неспособность выйти за пределы того, что Маркс будет называть буржуазной идеологией. 

При этом, однако, Маркс сохраняет верность так называемому диалекти­ческому принципу именно гегелевской философии. Что такое диалектика? Диалектика — это философский метод. Разработка его восходит еще к Антич­ности, прежде всего — к взглядам Сократа и Платона. Само слово означает, что наше осмысление предмета проходит через речь, предмет обсуждается с раз­ных сторон. Вследствие этого каждое явление рассма­тривается не только как позитивное, равное себе, самотождественное, но и как то, что содержит момент своего самоотрицания. В любом явлении есть что-то, что выходит за его пределы, преодолевает его ограниченность и в итоге может трансформировать его природу. 

Именно поэтому, разговаривая друг с другом, мы часто начинаем спорить и не соглашаться. Дело не в том, что мы не согласны исключительно на уровне наших взглядов, а в том, что и сам предмет является многосторонним и каждый из собеседников может видеть ту его сторону, которую не видит другой. Уже только давая имя предмету, мы выявляем в нем его отличия от самого себя. Например, назвав данное дерево деревом, мы как минимум отличаем его от других деревьев, от кустов, от травы и так далее. 

Но особенно важной диалектика, конечно, становится при осмыслении человеческой реальности, поскольку человек обладает не только сознанием окружающего мира, но и самосознанием. Говоря про себя «я», человек противопоставляет себя как всему миру, так и себе самому как всего лишь части этого мира. Таким образом, можно сказать, что «я», с помощью которого каждый человек означает свою позицию в мире, оказывается как бы требова­нием преодолеть свою ограниченность, превзойти теперешнюю ситуацию как неадекватную нашему чувству свободы. 

Поэтому в предисловии ко второму изданию «Капитала», своей главной книги, Маркс скажет, что буржуазия, которая знает или хочет знать человека только на атомарном, на эгоистическом уровне, ненавидит диалектику именно потому, что с точки зрения диалектики в любом позитивном явлении — природном, общественном — уже всегда содержится момент его самопре­одоления, самокритики. За буржуазным человеком, который знает себя свободным, но только в своем частном жилище, идет, с точки зрения Маркса, коммунистический человек, свобода которого должна совпасть в пределе с границами Вселенной. 

Итак, в 1841 году Маркс защитил диссертацию, то есть он стал профессио­нальным философом. Однако места в университете, на которое он рассчи­тывал, он не получил, потому что в это время правительство начинает внима­тельно наблюдать за младогегельянцами, видит в их взглядах чрезмерную критику и старается удалять их из университетов. Поэтому Маркс стал журналистом, а именно — главным редактором «Рейнской газеты», которая, впрочем, за свои либеральные критические взгляды тоже преследуется цензурой и сталкивается с многочисленными трудностями. В 1843 году Маркс, женившийся на Женни фон Вестфален, подруге своей юности, переезжает в Париж, где сходится с Фридрихом Энгельсом. Дружба с ним будет, можно сказать, главным событием его жизни. 

Энгельс — сын немецкого фабриканта. Он работает в фирме отца. В то же время Энгельс — интеллектуал, ученый, философ, историк. Маркс и Энгельс практически сразу признают друг в друге единомышленников, поскольку они оба соглашаются в том, что реальным субъектом современной им истории, то есть тем, на кого возложена миссия реально, а не только в теории — как получалось у младогегельянцев — изменить мир, является рабочий класс, пролетариат. И Маркс, и Энгельс полагают, что именно реальное положение этого класса воплощает диалектический принцип внутреннего противоречия как источника всякого изменения. Дело в том, что рабочие своим трудом производят все богатства современного общества и в то же время практически исключены из числа тех, кто обладает этим богатством, пользуется им, делает его источником своего развития, своего совершенствования. В этом Маркс и Энгельс видят объективное противоречие.

Маркс и Энгельс становятся, можно сказать, боевыми друзьями в Париже, а затем Брюсселе Маркс напишет ряд своих важнейших работ, часть из них в соавторстве с Энгельсом. В 1847 году Маркс и Энгельс примкнут к политической организации социалистического толка «Союз справедливых», которая затем будет переименована в «Союз коммунистов». В самом начале 1848 года выйдет знаменитый «Манифест Коммунистической партии», который Маркс и Энгельс написали в соавторстве специально для «Союза коммунистов» как программный документ этого движения. 

В этом же году начинается европейская революция во Франции, затем и в Германии   Европейские революции 1848–1849 годов —череда революционных событий в европей­ских странах началась с февральской революции 1848 года во Франции. Эта революция закончила эпоху Июльской монархии и привела к возникновению Второй республики. Во Франции были введены всеобщие выборы для мужчин старше 21 года, проведена реформа парламента. Главными идеями революции в Германии было объединение страны и предоставление демократических свобод.. Маркс с Энгельсом участвуют в ней, но революция терпит поражение, и в 1849 году Маркс эмигрирует в Лондон, где он останется до самой своей смерти в 1883 году. Именно в Лондоне, помимо других важных работ, Маркс будет писать «Капитал» — свое главное произведение, посвя­щенное исследованию капиталистической экономики. 

В то же время Маркс активно участвует и в политической жизни. Например, в 1864 году создается Международное товарищество рабочих, более известное под названием Первого Интернационала. Одним из его лидеров становится Маркс. Другим является русский анархист Бакунин  Михаил Александрович Бакунин (1814-1876) — русский революционер, теоретик анархизма., с которым Маркс будет яростно бороться за лидерство в этой организации. В 1871 году во Франции произойдет революция, в результате которой возникнет Парижская коммуна. Несмотря на то что она потерпит поражение, сам опыт коммуны Маркс будет рассматривать как первый росток будущего коммунистического общества, которое возникает не из каких-то утопических фантазий, не из чисто теоретических представлений, а из самой исторической практики. 

Конечно, хотелось бы немного подробнее рассказать о характере дружбы Маркса и Энгельса. Энгельс был моложе Маркса, но зато изначально он очень хорошо изнутри знал капиталистическую экономику, ее устройство. Дело в том, что он имел коммерческое образование и, как мы уже говорили, работал в хлопкопрядильной компании своего отца, которая называлась «Эрмен и Энгельс», вначале как приказчик, а потом и как компаньон. Сама компания находилась в Манчестере — в одном из главных промышленных городов Англии. И поэтому для понимания перспектив развития капитализма именно английский пример был наиболее важным. В лондонской эмиграции Маркс будет получать от Энгельса не только финансовую помощь, хотя она, конечно, будет крайне важна, поскольку дела самого Маркса окажутся очень тяжелыми: у него было многочисленное семейство, большую часть времени он старался посвятить научной работе, а доходы от каких-либо публикаций были минимальны. Но кроме материальной помощи от Энгельса Маркс получит еще и очень важные эмпирические сведения о состоянии британской промыш­ленности, положении рабочего класса. Эти сведения он будет использовать для развития и эмпирического подкрепления своей концепции. 

Сам Энгельс еще в 1845 году написал работу «Положение рабочего класса в Англии», где описал тяжелейшие условия пролетариата в самой передовой стране мира. Кстати, сам Маркс признавал, что многие свои мысли, многие свои тезисы он развивал, идя по следам Энгельса, который двигался в этом направлении раньше него. Энгельс, правда, признавал при этом интеллек­туальное лидерство Маркса и считал, что в их паре именно Марксу принадлежит ведущая роль теоретика. 

Конечно, это история великой дружбы. Но всем нам свойственны какие-то специфические человеческие черты характера, в силу которых даже у самых близких друзей могут возникнуть разногласия, недопонимания. Например, когда гражданская жена Энгельса скончалась — а она, кстати, была выходцем из ирландских рабочих, — то Маркс довольно холодно отреагировал на это известие своего друга. Дело в том, что Маркс по отношению к браку занимал достаточно консервативную позицию: гражданский брак он в общем не при­знавал. В отличие от Энгельса, который, наоборот, был против официального брака. Так вот, Энгельс, узнав о холодной, равнодушной реакции Маркса, высказал ему свою обиду, упрекнул его в том, что тот не вполне по-дружески отреагировал на смерть очень дорогого для него человека.

Между Марксом и Энгельсом есть и достаточно большая разница как между философами. Энгельс тоже ратовал за диалектику как метод истинного познания, как за метод критики, но тем не менее сам он часто тяготел к позитивизму, то есть к такой философской концепции, которая, чтобы обосновать различные процессы, опирается прежде всего на факты, доступные наблюдению, и при этом сами эти факты часто рассматриваются не крити­чески, не диалектически. То есть Энгельс не был до конца последователен в применении диалектического метода. 

Но, вообще говоря, полемика по поводу аутентичного понимания идей Маркса началась еще при его жизни. Известно, что когда Марксу рассказали про некоторых авторов, которые называли себя марксистами, Маркс сказал: если это марксист, то я не марксист. Но важно, что эта полемика продолжается и до сих пор, что доказывает, помимо прочего, актуальность идей Маркса. 

Если говорить про историю, то в России, например, в конце XIX — начале ХХ века эта полемика так же, как и в других европейских странах, носила довольно острый характер. Главным был вопрос о развитии капитализма и перспективах пролетарской революции в России. Многие русские марксисты считали очевидным, что Россия — отсталая, по преимуществу аграрная страна — еще не созрела для подобной революции. Но Ленин будет крити­ковать тезис о том, что пролетарская революция должна произойти сначала в наиболее развитых странах, как нетворческое понимание марксизма. Им будет создана так называемая концепция слабого звена, с помощью которой он будет обосновывать возможность революции как раз в сравнительно отсталой России. 

Как Ленин это делает? Дело в том, что, с точки зрения Маркса, главным социальным противоречием, которое должно привести к революции, является прежде всего противоречие между трудом и капиталом, между рабочими и капиталистами, между развитой капиталистической промышленностью и эксплуатируемым трудом наемных рабочих. Но известно, что в России пролетариат был сравнительно малочислен. Однако, полагал Ленин, в конкретной исторической ситуации это главное противоречие может соединиться со множеством других противоречий, которые существуют в отсталых странах, и поэтому именно в сравнительно отсталой стране может произойти резкий рывок вперед. То есть, по сути дела, мы можем миновать буржуазную революцию и сразу совершить революцию пролетарскую. Такова была позиция Ленина, и, как известно из истории, она была проведена в жизнь. 

В ХХ веке идеи Маркса будут лежать как в основе политической борьбы, в основе рабочего движения, так и в основе многих теоретических иссле­дований, включая и академическую, и университетскую науку. В Советском Союзе марксизм, а точнее говоря — марксизм-ленинизм будет превращен в официальную идеологию, хотя, конечно, отдельными авторами будут предприниматься попытки бороться с ее догматическим характером. Можно назвать московского философа Эвальда Васильевича Ильенкова, который сделал очень многое для того, чтобы освободить истинный смысл учения Маркса от различных его идеологических упрощений и искажений. 

Если говорить о Западе, то там в ХХ веке возникает целый ряд школ и направлений, которые принято обобщать под рубриками «неомарксизм» и «постмарксизм». Постмарксизм — это более поздние течения, которые возникли после революции 1968 года. 

Для всех этих школ характерны, помимо прочего, попытки синтезировать идеи Маркса с более поздними философскими направлениями — такими как, например, психоанализ, экзистенциализм, структурализм. Если назвать только самые известные имена западного марксизма, то это будут Георг (Дьёрдь) Лукач, Вальтер Беньямин, Теодор Адорно, Герберт Маркузе, Жан-Поль Сартр, Луи Альтюссер, Юрген Хабермас, Фредрик Джеймисон и, наконец, Славой Жижек. Последний — это один из наиболее популярных и известных совре­менных философов, который соединяет идеи Маркса с идеями французского психоаналитика Жака Лакана. 

Если для неомарксизма, который развивался прежде всего в первой половине — середине ХХ века, одной из главных тем была критика овеществления обще­ственного сознания. Например, Теодор Адорно и Макс Хоркхаймер свяжут это овеществление с так называемой культуриндустрией, то есть многочислен­ными способами фабрикации различных образов, клише и стереотипов: самый известный и очевидный пример — это клише голливудского кинематографа, которые так или иначе примиряют массы с действительностью. Так вот, если неомарксисты занимались прежде всего критикой овеществления обществен­ного сознания, то для постмарксизма, более позднего направления, главной проблемой станет поиск нового определения современного субъекта борьбы с капитализмом. 

Все дело в том, что капитализм по-прежнему налицо, это по-прежнему господствующий строй, а вот пролетариат в его классическом понимании по крайней мере в развитых странах во многом сходит с исторической сцены. Поэтому появляются различные теории, которые пытаются обозначить или найти какой-то новый революционный класс. Например, предлагается такой термин, как «прекариат», когда главным признаком этого нестабильного, потенциально опасного класса становится нестабильный характер занятости. Или, например, используется понятие когнитариата, где акцент делается прежде всего на том, что механический и физический труд все больше и больше вытесняется интеллектуальным трудом. То есть когнитариат — это работники интеллектуального труда. 

Различные школы марксистской мысли во многом не похожи друг на друга, да и наследие самого Маркса, а также Энгельса не всегда выглядит одно­родным. Оно хранит в себе следы поиска, различные варианты ответов на те или иные вопросы. Но все-таки должен быть некий общий знаменатель. Мы не ошибемся, если скажем, что в политическом плане марксизм — это только тогда марксизм, когда он определяет сущность социальных изменений как борьбу за освобождение труда от господства капитала. А в философском плане марксизм является марксизмом, только если он признает, что материа­листическая диалектика — это единственно адекватный метод понимания действительности, как минимум действительности человеческих, то есть общественных, отношений. Но если присмотреться внимательнее, то эти два плана, политический и философский, практический и теоретический, предполагают друг друга: метод выражает специфику предмета. 

Диалектика исходит из того, что явление постоянно переопределяет свои границы, и делает оно это только на основе своей внутренней противо­ре­чивости. Человек как природное существо обладает свободой и разумом, благодаря которым он рассматривает свои природные задатки, а также весь окружающий мир как ту материю, форма которой сама может быть транс­формирована. В этом смысл человеческого труда. Труд — это не просто добы­вание пищи и удовлетворение каких-то своих естественных потребностей. Человеческий труд — это прежде всего качественное преобразование всех условий существования. 

Однако, пусть только относительно, но все-таки преодолевая свою зависимость от природы, человек создает новые формы материальных предметов — не толь­ко орудия труда, но и все культурные ценности, социальные институты и так далее. И в какой-то момент эти новые формы материальной предметности могут противостоять самому человеку как его вторая природа, то, от чего теперь зависит его нынешний труд. Собственно говоря, это и есть капитал в самом широком смысле слова. Капитал, который при определенных условиях может подчинить себе труд и тем самым отрицать, затормозить, извратить изначальный смысл этого труда, то есть развитие человека. 

Дело в том, что результаты труда по преобразованию материи сами материа­лизуются, в том числе в виде общественных отношений, когда трудящемуся начинает противостоять собственник средств труда, то есть капитала. И теперь эти материализовавшиеся условия сами начинают требовать новой трансфор­мации. Здесь можно представить любого творческого работника, который испытывает кризис из-за того, что в какой-то момент его прошлые успехи и достижения превратились в навязчивые клише, которые тормозят его развитие. 

Итак, деятельность, попавшая в зависимость от собственного продукта, — вот это и есть то материально воплощенное противоречие, которое должно быть разрешено, причем разрешено диалектически, то есть путем выхода на каче­ственно иной, более высокий уровень отношений. Теперь мы понимаем, чем же Маркса не устраивал материализм Фейербаха. Апеллировать к чув­ственности человека, которая якобы в основе своей свободна, недостаточно. 

Все дело в том, что сами чувства современного человека историчны, а это означает прежде всего, что они являются продуктом предшествующего развития, в том числе и промышленности. Мы ведь не просто видим как люди — видеть как люди означает, что наше зрение сформировано: например, живописью, фотографией, кинематографом, рекламой, то есть тем контекстом, внутри которого наше зрение развивается, эволюционирует. В своих рукописях Маркс так и скажет, что история человеческих чувств — это история развития промышленности. И то же самое касается объектов нашей чувственности, то есть самого окружающего мира. Например, иронически замечает Маркс, вишневое дерево в нашем поясе появилось только благодаря торговле и только поэтому оно дано нашему созерцанию. То есть, казалось бы, чисто природный объект, который находится в окружающем мире, появился в этом окружающем мире благодаря деятельности человека, благодаря торговле, благодаря экономике и так далее. 

Обычно марксистский материализм понимается согласно формуле «бытие определяет сознание». Но понять смысл этого тезиса можно лишь в той уточненной формулировке, которую Маркс предложит в своем тексте «К критике политической экономии». В уточненной формулировке этот тезис звучит так: «Не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их обще­ственное бытие определяет их сознание». Слово «общественное» часто забывается. Что это означает? Означает это прежде всего то, что в сознании нашем лишь выражаются, причем часто выражаются в превратной, иллю­зорной форме, те противоречия, которые существуют в обществе в силу его исторической динамики. Эти противоречия, по Марксу, связаны прежде всего с поляризацией общества на угнетенных трудящихся с одной стороны и угнетателей, эксплуататоров с другой стороны. 

Поэтому материалистическая трактовка сознания видит в сознании не только и не столько способ раскрытия истинного смысла вещей, сколько под видом такого раскрытия, наоборот, способ скрыть, завуалировать, загладить конфликтный характер реальности. Иначе говоря, там, где идеализм видит торжество истины, там Маркс обнаруживает производство и функционирование некоторой идеологии. 

Понятие «идеология» появилось, опять-таки, еще в эпоху Просвещения, но там оно означало просто учение о сознании, то есть о тех понятиях, которые возникают и существуют в нашем сознании. Маркс же понимает идеологию иначе. Идеология — это ложное сознание в том смысле, что оно является частичным, оно выдает часть за целое. А точнее говоря, идеология выдает частный интерес господствующего класса за некий общечеловеческий интерес. То есть частный человек выдается за человека как такового.

Поэтому мысли господствующего класса в каждую эпоху являются господ­ствующими мыслями: класс, который господствует материально, то есть господствует прежде всего над производством, господствует и духовно. Таким образом, то, что нам кажется просто лишь какими-то представлениями, каким-то мировоззрением, на самом деле всегда является инструментом господства одной части человечества над другой его частью. 

Итак, метод материалистической диалектики не просто открывает за явлением сущность, а за иллюзией — истину. В «Капитале» Маркс следующим образом резюмирует смысл своего материалистического метода, полемизируя прежде всего с Фейербахом: «Легко с помощью анализа найти земное ядро туманных религиозных представлений вместо того, чтобы, наоборот, из данных отно­шений реальной жизни вывести соответствующие им религиозные формы». Здесь речь идет о религии, но то, что характерно для религии, то характерно и для других форм идеологии: например, для художественных, или полити­ческих, или правовых представлений. Тезис Маркса означает, что нельзя просто-напросто взять и отбросить идеологию как некоторую внешнюю форму и остаться наедине с истиной. Наоборот, истинный смысл обществен­ных отно­шений, какими они существовали до сих пор, заключается в необхо­димости этого идеологического искажения реальности. Только понимая идеологию как инструмент господства одного класса над другим, мы можем поставить вопрос о сознании угнетенным классом своего собственного интереса, направленного на радикальное изменение существующего порядка. И только если будет изменен сам существующий порядок, будет разрушена и идеология. 

Расшифровка

Метод Маркса — это метод материалистической диалектики; об этом мы пого­ворили в первой лекции. И этот метод предполагает взгляд на мир, который находится в процессе постоянного развития. Более того, это не просто медлен­ное эволюционное преобразование — это революционные процессы. Поэтому важнейшей частью в философской системе Маркса является его философия истории. 

Наверное, самое известное высказывание Маркса (а точнее, Маркса и Энгельса, поскольку они соавторы «Манифеста Коммунистической партии»  «Манифест коммунистической партии» — программный документ, написанный Марксом и Энгельсом по поручению Союза коммунистов, опубликован в 1848 году.) звучит так: «История всех до сих пор существовавших обществ была историей борьбы классов». То есть классовая борьба рассматривается как сама сущность, как движущая сила исторического процесса. Акцент Маркс, конечно, делает прежде всего на современной эпохе — эпохе господства буржуазии. Под бур­жуа­зией Маркс понимает всех тех людей, кто обладает средствами производ­ства — землей, капиталом, техникой — и поэтому может нанимать рабочих, которые таких средств как раз лишены.

Так вот, возникает вопрос: какую же роль играет буржуазия в истории — и какую роль играет пролетариат? С точки зрения Маркса, буржуазия играет прогрессивную (и даже очень прогрессивную) роль. Самое главное, что сделала буржуазия, — она предельно упростила классовые противоречия, которые в закамуфлированной форме существовали всегда. Раньше эти классовые проти­воречия были замаскированы под множество пестрых разнообразных форм. В одном из своих текстов  Речь идет об «Экономическо-философских рукописях» 1844 года, см. главу «Земельная рента». Маркс называет это романтической види­мостью, которая окутывает эти отношения угнетения и эксплуа­тации.

Это может быть, например, личная преданность вассала сеньору, связь с землей, которая рассматривается как некоторые нерасторжимые узы. Это могут быть различного рода моральные, религиозные, национальные, культурные особенности и так далее и тому подобное. И все эти много­численные формы, с точки зрения Маркса, всегда носят идеологизированный характер.

Но теперь, в эпоху буржуазии, главное противоречие — противоречие между угнетателем и угнетаемым — обнажается. Господство чистогана, говорит Маркс, жажда прибыли ради прибыли больше не нуждаются в каком-то прикрытии. Эпоха буржуазии — это эпоха, когда вместо брака по любви возникает брак по расчету. Вместо личных связей между людьми теперь царствует голый безличный интерес (или, как еще говорит Маркс: «Вместо священного трепета религиозного экстаза мы имеем дело с ледяной водой эгоистического расчета»). И если раньше различные сословия обладали различ­ными пожалованными им свободами, то теперь на место этих многочисленных свобод приходит одна-единственная свобода — свобода торговли как главный лозунг капиталистического общества. 

Но, как мы уже сказали, Маркс, а также Энгельс признают, что в истории буржуазия сыграла очевидно прогрессивную роль. Наверное, это можно выразить в виде афоризма: лишенный иллюзий цинизм лучше, чем тот цинизм, который скрывается за иллюзиями. По сути дела, буржуазия внесла в мир действительно целый ряд революционных изменений. Например, те географические открытия, которые в свое время раздвинули границы известного мира, прежде всего привели к росту рынков, к созданию мирового рынка. Расширение торговли вызывает к жизни рост промышлен­ности, а как следствие — прогресс в области технологий, в области науки. Само развитие начинает идти более быстрыми и более радикальными темпами.

Очень важны успехи буржуазии и на политическом уровне. Если при феода­лизме буржуазия была, по сути дела, угнетенным сословием — любой дворя­нин смотрел на купца свысока, — то уже при абсолютной монархии, которая возникает в истории именно в тот момент, когда буржуазия начинает возвы­шаться, буржуазия становится третьим сословием, которое во многом начи­нает противостоять дворянству, конкурировать и бороться с ним. А если гово­рить о современном представительском государстве, то в нем, говорит Маркс, буржуазия вообще получает свое исключительное политиче­ское господство. Поэтому, говорят Маркс и Энгельс в «Манифесте Коммуни­стической партии», современное государство — это не что иное, как «комитет по делам буржуа­зии».

Итак, если резюмировать и философски обобщить эту революционную роль в истории, которую играет буржуазия, то эта роль состоит в ее способ­ности подвергать отрицанию, преодолевать все то, что, как говорят Маркс и Энгельс, носит застойный, покрытый ржавчиной, устаревший характер. То есть буржуа­зия тоже воплощает диалектический принцип истории, когда новое качество достигается лишь в результате того отрицания, потенциал которого был зало­жен в истории с самого начала. Все сословное исчезает, все священное осквер­няется, как говорят Маркс и Энгельс в своем «Манифесте». Например, вместо национального государства, которое, конечно, сохраняется и по-прежнему очень значимо, на первый план выходит космополитический рынок. Дешевые товары, которые производятся современной промышлен­ностью, сказано в «Манифесте», играют роль той артиллерии, которая разрушает все китайские стены. Все народы, все страны начинают зависеть друг от друга, и тем самым в итоге происходит объединение мира. То есть уже здесь мы видим зачатки того, что в ХХ веке будут называть глобализацией.

Итак, Маркс с Энгельсом начинают, по сути дела, с гимна буржуазии. Но то пре­образование традиционного мира, которое начала реализовывать буржуазия, сама буржуазия завершить не способна. Дело в том, говорят Маркс и Энгельс в «Манифесте», что современное буржуазное общество «походит на волшебника, который не в состоянии более справиться с подземными силами, вызванными его заклинаниями», такой образ Франкен­штейна здесь возникает.

Первое, пока еще поверхностное проявление этой неспособности справи­ться с теми силами, которые буржуазное общество породило, — это эпидемии перепроизводства, экономические кризисы, которые всем нам знакомы. Действительно, экономический кризис в капиталистическую эпоху выглядит неким парадоксом: бедность, которая вдруг начинает поражать общество, оказывается следствием не дефицита, не нехватки товаров, а, наоборот, следствием их избытка, просто этот избыток в какой-то момент не находит платежеспособного спроса и поэтому, например, уничтожается совершенно иррациональным образом. Количество произведенных товаров оказывается гораздо большим, чем общество в данный момент может себе позволить, просто потому что общество живет на заработную плату.

Но кроме этого, говорят Маркс и Энгельс, буржуазия (конечно, бессознательно, сама того не желая) выковала оружие, которое несет ей смерть. Этим оружием является пролетариат. Пролетариат — это современные наемные промышлен­ные рабочие. А это означает, что пролетарий — это человек, который сущест­вует и живет лишь до тех пор, пока покупается его рабочая сила, причем покупается с целью увеличения капитала. Если спрос на рабочую силу падает, рабочий оказывается, по сути дела, перед лицом голодной смерти, перед лицом небытия. Кроме этого, еще один очень важный момент: рабочий, пролетарий превращается в придаток машины. Если традиционный средне­вековый мастер владел своим инструментом и инструмент был продолжением личности и субъективности мастера, при капитализме, наоборот, рабочий становится продолжением, деталью, придатком машины. С точки зрения капиталиста, рабочая сила — это всего-навсего такой же ресурс, такой же фактор производ­ства, как, например, техника или сырье. Таким образом, человек здесь превра­щается в некоторую вещь или в придаток вещи, то есть теряет свой собственно человеческий облик, свое человеческое достоинство. Поэтому можно сказать, что именно пролетариат воплощает самим своим бытием, своим телом, своей жизнью самое главное противоречие современного буржуазного общества. Пролетариат — это класс людей, но людей, которые поставлены в нечеловече­ские условия жизни.

Пролетариат, с точки зрения Маркса, — это такой класс, для представителей которого существует не просто нехватка каких-то конкретных прав, а универ­саль­ное бесправие. Будучи пролетарием, человек полностью подчинен усло­виям, которые выдвигает для него капитал. То есть пролетариат — это суще­ство, которое деградирует и регрессирует в силу тех социальных условий, в которые он поставлен. Но именно поэтому, говорит Маркс, пролетариат выражает универсальный смысл челове­ческого существования, но делает это отрицательным образом. Пролетариат — это человек как таковой, но со знаком минус, потому что он показательно лишен всего того, что делает человека человеком. Он производит своим трудом все богатства современного мира, но сам лишен какого-либо доступа к этим богатствам. 

Положение пролетариата можно рассматривать как своего рода исторический симптом того, что универсальные человеческие ценности (то есть как раз то, на чем строится вся буржуазная идеология со времен, например, эпохи Просвещения) на самом деле доступны только части человечества — человеку-буржуа. Идеологически понятая универсальность человеческих ценностей оказывается фиктивной. И в силу такого положения, полагают Маркс и Энгельс, пролетариат не может не вступать в революционную борьбу с буржуазией за изменение сложившегося порядка. 

Но, конечно, поначалу эта борьба будет носить наивный неразвитый характер, принимая, например, форму порчи оборудования, разрушения техники, в которой воплощается эксплуатация труда капиталом. Но постепенно, шаг за шагом, пролетариат должен будет осознать себя как класс, осознать свои интересы и перейти к более последовательной, более радикальной борьбе. 

В чем же состоит программа политической борьбы пролетариата против господства буржуазии? Если выразить ядро этой программы, оно будет связано с отменой буржуазной частной собственности. Это очень важно: Маркс и Энгельс подчеркивают — не вообще собственности, как ошибочно понимают, скажем так, вульгарные, некомпетентные критики Маркса и марксизма, не собственности вообще, а именно буржуазной ее формы. То есть такой формы, в которой собственность на средства производ­ства одного класса предполагает полное отсутствие средств производства у другого класса, благодаря чему один класс должен будет продавать свою рабочую силу другому классу. Эта борьба с частной собственностью на капитал, с точки зрения Маркса, вполне справедлива. Потому что капитал, который в буржуаз­ном обществе находится в частной собственности, на самом деле является продуктом общественного труда. И поэтому, полагает Маркс, в конечном итоге в ходе революционной борьбы этот капитал должен быть возвращен его подлинному собственнику — обществу производителей. Это и есть то самое коммунистическое общество, построение которого есть цель классовой борьбы.

Важно, что в этой борьбе, в самой динамике буржуазного общества, которое путем революции должно будет перерасти в общество коммунистическое, будет преобразована не только экономика, не только производство, но и весь социум. В какой-то момент, полагают Маркс и Энгельс, государство должно будет отмереть. Да, вначале пролетариат завоевывает государство для того, чтобы закрепить свое политическое господство. Но поскольку пролетарская революция подразумевает уничтожение самих классов, оппози­ции угнетателя и угнетенного, то государство как инструмент господства одного класса над другим окажется просто ненужным.

Буржуазия, говорят Маркс и Энгельс, видит огромную угрозу в этой коммуни­стической программе и поэтому обвиняет коммунистов в разного рода смертных грехах. Можно это подытожить простой формулой — для комму­нистов нет ничего святого. Маркс и Энгельс насмешливо признают правоту этих обвинений, но говорят, что за этими обвинениями на самом деле стоят грехи самой буржуазии. 

Например, коммунистов обвиняют в том, что они готовы предать свое отече­ство, что они не признают господство национальных интересов. Все верно, говорят Маркс и Энгельс, но только не будем забывать, что пролетарий поставлен в такие условия, что у него по определению нет отечества. Все, что у него есть, — это собственная рабочая сила, которую он вынужден продавать капиталу. Или коммунисты критикуют семью. Маркс и Энгельс даже говорят о том, что буржуа обвиняют коммунистов в том, что они хотят ввести общность жен. Действительно, если мы вспомним разного рода утопические концепции коммунизма, восходящие еще к «Государству» Платона  «Государство» (370–360 до н. э.) — диалог Платона, в котором философ анализирует существующие типы государственного устройства и предлагает проект идеального государства., то мы видим, что там пропагандируется общность жен. На это Маркс и Энгельс отвечают: конечно, на самом деле речь идет не о наивно понятой общности жен, а о том, что должна быть изменена буржуазная форма брака — так же, как должна быть изменена и буржуазная форма собственности. Что такое буржуазный брак? На самом деле это просто юридический инструмент для эксплуатации женского труда, позволяю­щий закрепить частную собственность на женщин. Буржуа во всем видит собственность, и, когда он слышит, что коммунисты хотят отменить частную собственность, он автоматически заключает, что коммунисты хотят предоста­вить всех женщин в некоторое общее пользование.

Итак, можно сделать вывод, что ситуация, которая описывается в «Манифесте Коммунистической партии», — это реальная возможность исторического изменения. Но важно понимать, что для того, чтобы реальная возможность стала действительностью, воплотилась, актуализировалась, пролетариат должен обрести политическое самосознание, то есть сформироваться как класс, осознать свою миссию — и только после этого начать последовательно действовать на основе достигнутого понимания объективной ситуации. То есть задача «Манифеста Коммунистической партии» состоит в том, чтобы сформи­ровать у пролетариата самосознание, избавить его от каких-либо иллюзий и объединить рабочих для борьбы за достижение их подлинной цели — созда­ния бесклассового общества, в котором будет невозможна эксплуатация труда одних людей для обогащения других. 

«Манифест Коммунистической партии» вышел в самом начале 1848 года, и в том же году, как мы уже говорили, в Европе разразилась революция, в которой пролетариат принял участие как одна из важнейших сил. Революция эта окончилась неудачей  Речь идет о европейских революциях 1848–1849 годов — во Франции, Германии и других странах. Маркс и Энгельс принимали участие в революции в Германии, но она потерпела поражение.. Вся последующая история будет показывать, что пролетарская революция часто оказывается преждевременной, недостаточно радикальной и в итоге терпит поражение.

Оказавшись в Лондоне после поражения революции, Маркс внимательно следит за тем, как развиваются дальнейшие события. Там он пишет один из самых своих знаменитых и ярких текстов, который называется «Восемнад­цатое брюмера Луи Бонапарта». Этот текст посвящен очень проницательному анализу того, что произошло во Франции как раз после поражения революции 1848 года.

Произошло, по сути, превращение буржуазной республики в империю, во главе которой встал племянник Наполеона I. Как мы знаем из истории, Наполеон I действительно пришел к власти вследствие государственного переворота, кото­рый состоялся по революционному календарю 18 брюмера, то есть 9 ноября 1799 года, — а теперь к власти приходит Луи Бонапарт  Луи Наполеон Бонопарт пришел к власти во Франции на всеобщих президентских выборах, объявленных после победы революции 1848 года и свержения Июльской монархии. В возникшей Второй республике его права и полномочия были ограничены законами, но уже через несколько лет он провел государственный переворот и уничтожил эти ограничения.. Под именем Наполеона III его провозглашают императором 2 декабря 1852 года. Маркс показывает те обстоятельства, вследствие которых тенденция пролетарской революции встречает целый ряд противодействий, вызывает реакцию и тем самым терпит поражение. 

Работа эта начинается с еще одной знаменитейшей фразы Маркса, в которой он как раз выражает свое отношение к текущему историческому процессу. Итак, мы помним фразу из «Манифеста»: «История — это история классовой борьбы», — а теперь Маркс говорит следующее: «Гегель где-то отмечает, что все великие всемирно-исторические события и личности появляются, так сказать, дважды. Он забыл прибавить: первый раз — в виде трагедии, второй раз — в виде фарса». То есть мы видим, что, несмотря на то что у истории есть неко­торая логика развития, внутри этого прогрессив­ного развития возможны и регрессивные процессы, как бы возвращения вспять. Это и есть, собственно говоря, диалектическая поступь истории, где, делая шаг вперед, мы потом начинаем или топтаться на месте, или отступать назад. 

Трагедия — это, собственно, приход к власти Наполеона I. Это событие, кото­рое завершает Великую французскую революцию. А переворот, который совершает его племянник спустя полвека, — это фарс. Наполеон I символи­зирует именно революционную миссию буржуазии: он как бы закрепил те позитивные, прогрессивные завоевания буржу­азии, которых она добилась в ходе Великой французской революции. Наполеон III, Луи Наполеон, напро­тив, выражает реакционную позицию буржу­азии, которая вызвана страхом уже перед пролетарской революцией как рево­люцией более радикального порядка. Ведь ради того, чтобы сохранить свое экономическое господство, то есть господство капитала над трудом, буржуазия в какой-то момент может быть готова пожертвовать теми, например, полити­че­скими свободами, с которыми она ранее связывала свою историческую миссию. Порядок и безопасность, то есть широкие полномочия исполнитель­ной власти, теперь стали как будто бы главным интересом буржуазии как класса. Но почему? Потому что пролета­риат перед лицом буржуазии обна­ружил себя как силу, готовую бросить вызов господству капитала.

Так в чем же тогда состоит логика истории, которая раскрывается в тех событиях, которые описывает и интерпретирует Маркс? Прежде всего он указывает на то, что люди, конечно, сами делают свою историю, но, как мы помним, они не сами выбирают те обстоятельства, в которых они эту историю делают. Исторические действия совершаются в тех обстоятель­ствах, которые получены из прошлого. Поэтому новое, революционное, очень часто наряжается в какие-то старые одежды, примеряет маски прошлого. Например, если вспомнить эпоху Великой французской революции, то для деятелей этой революции герои Древнего Рима, римские республиканцы, часто были прооб­разами, символами, которым деятели Французской революции пытались подражать. Но если, говорит Маркс, в эпоху Великой французской революции образы прошлого были нужны прежде всего для возвеличивания революции, для придания ей большего масштаба, теперь, в середине XIX века, фигура Наполеона I, которому пытается подражать его племянник, нужна скорее для того, чтобы затормозить революцию. Эти образы наполеоновской эпохи в эпоху Наполеона III начинают как раз играть роль пародии, фарса, комедии.

Ведь если, говорит Маркс, старые, классические буржуазные революции неслись от успеха к успеху, то революции, которые мы видим в XIX веке, постоянно останавливаются, критикуют себя, тормозят, снова и снова отсту­пают перед громадой собственных целей. Что это за громадные цели? Речь идет об освобождении труда, об отмене частной собственности на сред­ства производства, об упразднении господства буржуазии. То есть если рево­люции прошлого приводили к тому, что один господствующий класс сменял другой господствующий класс, то новая революция ставит своей задачей упразднить классовое господство как таковое. И, разумеется, это не может не вызвать реакцию со стороны буржуазии, которая будет принимать все меры, чтобы не допустить такого развития событий. Поэтому свои некогда револю­ционные радикальные настроения буржуазия сменит на контрреволюционные, консервативные. 

Вообще, работа Маркса «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» — это один из лучших политико-философских анализов консервативной реакции, которая наступает в эпоху больших перемен. Лозунги реакции, лозунги буржуазных республиканцев, которые боятся революции и вследствие которых рано или поздно придет Наполеон III, — это прежде всего борьба за порядок, за безопас­ность, за спасение общества. Маркс очень интересно иронизирует по этому поводу: когда Наполеон III говорит о спасении общества, то в итоге мы видим, что общество будет спасенным только тогда, когда все более и более узкие интересы подчиняют себе все более и более широкие. 

Но еще более важны те методы, с помощью которых власть Наполеона III будет выполнять свои обязательства — спасать порядок, устанавливать безопасность и так далее. Маркс указывает на то, что одним из важнейших политических инструментов этой новой власти является осадное положение — сегодня бы мы назвали это чрезвычайным положением. Но самое важное, что оно начи­нает рассматриваться как нормальный институт, то есть как повсеместно применяемая практика для того, чтобы революционные волнения или даже просто свободомыслие ввести в какие-то узкие рамки, а то и полностью уничтожить. 

Те самые буржуазные республиканцы, которые пришли к власти в результате революции 1848 года, содействовали этому контрреволюционному пере­вороту Луи Наполеона, пытались удержать революцию в приемлемых для себя грани­цах. Например, если взять ту конституцию, которая была выработана еще в 1848 году, то в ней можно увидеть, что все классические буржуазные сво­боды — такие как, например, свобода совести, свобода слова — снабжаются очень специфическими оговорками. Только один пример. В одной статье этой конституции сказано: провозглашается свобода образования. Но тут же дела­ется примечание: пользоваться этой свободой можно при условиях, предусмот­ренных законом, и под верховным надзором государства. Каждый параграф конституции, говорит Маркс, содержит в себе свою противоположность. То есть мы тоже видим, что конституция — это такая пародия на диалектику: каждое явление содержит в себе свое отрицание. Эта реакционная политика, венцом которой является приход к власти Наполеона III, соответ­ствует своего рода инстинкту буржуазии, по сути, ее инстинкту самосохра­нения. 

Дело в том, что в какой-то момент буржуазия начинает стремиться к менее полным и к менее развитым, но зато более безопасным формам своего господ­ства. Поэтому от республиканского содержания она постепенно переходит к монархической форме, которая, конечно, искажает буржуазные идеалы, но зато спасает буржуазию от настоящей революции. Буржуазия в какой-то момент понимает, что все те орудия борьбы, которые когда-то она сама применяла, борясь за свое собственное господство, теперь могут быть обра­щены против нее. Свобода печати, свобода собраний — все это теперь начинает объявляться социализмом — страшное слово, — и все, на что ставится клеймо «социализм», сразу начинает подвергаться преследованию.

Поэтому в какой-то момент, говорит Маркс, совершенно логично, что, следуя этому инстинкту самосохранения, буржуазия предпочтет отказаться от своих принципов, от своих свобод в пользу деспотического правления первого встречного авантюриста, как Маркс называет Луи Бонапарта. Маркс, конечно, не стесняется в выражениях, характеризуя личность Наполеона III: он описы­вает его как финансового мошенника, представителя богемы, предво­дителя люмпен-пролетариата, то есть всякого сброда, и так далее. Историки сегодня во многом оспаривают эту точку зрения, говоря о том, что Маркс, конечно, рисует Луи Бонапарта в очень гротескном, утрирован­ном, карикатурном виде. Но Маркс не просто описывает эмпирическую дейст­вительность — то, каким Наполеон III был в реальности как человек. Маркс также моделирует опреде­лен­ную ситуацию, в которой реакционная логика действий буржуазии порождает потребность в деспотиче­ской форме правления. И, в принципе, оказывается совершенно все равно, кому будет в итоге передана верховная власть, главное — чтобы эта власть выпол­няла свои основные функции, то есть полицейские функции, функции по сдер­жи­ванию любых революционных настроений и выступлений. 

Кстати, это можно сравнить со знаменитым анализом государства, который Гегель дал в своей последней философской работе «Философия права». Маркс глубоко ценил эту работу и свои ранние сочинения посвящал критике концеп­ции государства Гегеля. Гегель считал вершиной развития государства именно современную конституционную монархию, где действуют органы сословного представительства. Монарх сохраняется в современном государстве только как некоторый символ: он просто ставит подпись под законами, то есть как бы субъективирует их содержание, показывает, что это не просто абстракт­ные законы, неизвестно кем созданные, а что у них есть некоторый автор, тот, кто ставит под ними свое имя. И Гегель считал это, по сути дела, наиболее рациональной формой правления, где монарх выполняет просто символиче­скую функцию. Эта функция очень важна, но надо понимать, что при этом монарх может быть самым посредственным, самым серым человеком. 

Так вот, Маркс как бы возвращает Гегелю его аргумент, показывая, что в случае Луи Бонапарта, Наполеона III, мы видим, что этот никчемный серый чело­век, первый встречный авантюрист, на самом деле не просто подписывает законы, которые имеют рациональный и прогрессивный смысл, а как раз, наоборот, воплощает реакцию, разрушение, извращение всех завоеванных ранее свобод — и все это вследствие того, что сама буржуазия столкнулась с революцией, с революционными требованиями нового типа. Если угодно, она столкнулась с новым субъектом истории — пролетариатом. 

Расшифровка

В наследии каждого большого мыслителя мы обычно стараемся выделить какой-то главный, итоговый труд его жизни. В случае с Карлом Марксом это, конечно, «Капитал». Как мы уже говорили в первой лекции, Маркс работает над этой книгой в лондонской эмиграции, в частности в библиотеке Британ­ского музея. Целью «Капитала» было показать, как устроен капиталистический способ производства, какие противоречия внутри его устройства должны в будущем привести к более прогрессивному — то есть к коммунистиче­скому — устройству общества. 

Поскольку в современном капиталистическом обществе экономические отношения доминируют над всеми прочими, наиболее актуальной наукой становится политическая экономия. Поэтому «Капитал» — это прежде всего критика современной Марксу политической экономии, которую Маркс называет буржуазной. 

Но почему именно критика так важна? Потому что, как полагает Маркс, политическая наука — это не просто наука: в первую очередь это идеология. То есть она не только объясняет, как устроена экономика фактически, но она еще и пытается представить существующий экономический строй — а сле­довательно, и социальный — как неизменный, раз и навсегда установленный, то есть наиболее справедливый и эффективный. Маркс же делает акцент на том, что современное, как и любое прошлое состояние общества, является исторически преходящим.

Итак, итогом многолетней работы Маркса оказалось произведение, которое даже профессионалам, — например, специалистам в области экономической науки — было очень нелегко понять. Сам Маркс с грустью констатировал, что многие ключевые положения были или совсем не поняты, или поняты неверно. Почему же книга Маркса для современников, да и для последующих читателей, оказалась очень тяжелой для понимания? 

Во-первых, поражает масштаб задачи. Необходимо понять экономическое устройство современного общества, но не абстрагируясь от других сторон — от религии, политики, нравственности. Необходимо понять, как все эти аспекты связаны друг с другом. А во-вторых, эта книга сложна из-за метода, который непривычен для многих ученых, особенно для экономистов. Это метод, о котором мы уже говорили в первой лекции, так называемая мате­риалистическая диалектика. А это, напомним, означает, что исследование материальной жизни (чем, по сути, и является экономика) видит в любом явлении то, что ставит под вопрос его нынешнюю форму как слишком ограниченную, как тесную для того потенциала, который в этом явлении заключен. Например, коммерция, торговля — это универсальная форма общения людей, она преодолевает, казалось бы, любые границы, но в то же время она формирует новые границы: все наше общение начинает зависеть от таких понятий, как выгодное и невыгодное, рентабельное и нерентабельное, интересное и неинтересное и так далее. 

Таким образом, «Капитал» — это не просто книга по экономике. Это прежде всего комплексное социально-философское осмысление современного Марксу общества, которое объединило в себе сразу несколько подходов. Укажем только на два: английскую политическую экономию — Адам Смит  Адам Смит (1723–1790) — шотландский экономист, считающийся основателем экономики как науки, автор основопола­гающего для классической политэкономии труда «Исследование о природе и причинах богатства народов» (1776)., Давид Рикардо  Давид Рикардо (1772–1823) — английский экономист и политик. Начал заниматься экономикой, вдохновившись идеями Адама Смита. Разработал целый ряд важных экономических теорий, в том числе теорию трудовой стоимости, повлиявшую на работы Маркса. — с немецкой философией — Гегель, Фейербах, а в какой-то мере — Кант  Иммануил Кант (1724–1804) — немецкий философ и ученый, считающийся основа­телем «трансцендентального», или «крити­ческого», идеализма, утверждающего идею первичной необходимости исследовать формы и границы познания человеческих способностей. См., например: «Критика чистого разума» (1781), «Критика практиче­ского разума» (1788), «Критика способности суждения» (1790)., Фихте  Иоган Готлиб Фихте (1762–1814) — немецкий философ и общественный деятель, предста­витель школы немецкого идеализма и осно­воположник нескольких направлений в фило­софии. Из-за его воззваний к немцам в годы оккупации армией Наполеона часто воспри­нимается как «отец национализма».. К тому же анализ ведется, скажем так, не с профессорской точки зрения, которая предполагает описание ситуации с какой-то якобы нейтральной, чисто теоретической позиции. Маркс показывает, что понимание общества будет различаться в зависимости от того, чью позицию мы займем для ее описания: или позицию эксплуататора, капиталиста, или позицию эксплуатируемого, рабочего. И это тоже делает «Капитал» трудной для понимания книгой. 

Наконец, нельзя не отметить, что «Капитал» замечателен еще и в эстети­ческом, художественном плане. Известно, что Маркс был глубоким знатоком искусства и литературы. Он даже мечтал написать книгу о Бальзаке — одном из своих любимых писателей, но сокрушался, что посвятил все свое время освобождению пролетариата и на такие эстетические опусы у него просто не оставалось сил. Но цитаты из Бальзака, так же как и, например, цитаты из Шекспира и целого ряда других авторов — античных, современных, — в «Капитале» попадаются сплошь и рядом. То, насколько «Капитал» значим для эстетической сферы, можно проиллюстрировать только одним примером. Сергей Эйзенштейн, великий кинематографист, хотел даже экранизировать «Капитал». До нас дошли его рабочие материалы, из которых видно, что творчество Маркса Эйзенштейн сопоставлял с творчеством Джойса, в частности с его знаменитым романом «Улисс». 

Напугав слушателя тем, насколько «Капитал» труден, теперь попробуем все-таки понять изложенную в «Капитале» концепцию в ее общих чертах. Для этого нам нужно последовать за логикой рассуждения Маркса. И самое главное — зафиксировать исходный пункт анализа. Чтобы понять, как устроено капиталистическое общество, надо на его поверхности найти то явление, в котором, как в зародыше, в свернутом виде содержится весь общественный организм. 

Первая глава первого тома «Капитала» начинается со знаменитой фразы: «Богатство обществ, в которых господствует капиталистический способ производства, выступает как огромное скопление товаров, а отдельный товар — как элементарная форма этого богатства». На что здесь надо обратить внимание? Прежде всего на то, что Маркс не говорит про общество вообще. Мы уже знаем, что его всегда интересует конкретно-историческая форма общества, то, что называется общественно-экономической формацией. «Конкретно-историческая» означает «открытая для будущих изменений». Маркс анализирует именно капиталистическое общество, то есть особое историческое состояние человеческой жизни. 

Богатством мы можем назвать все то, что людям важно, чем они дорожат, к чему стремятся — в любом обществе. Но важно то, что в каждую эпоху в обществе есть или может быть какой-то стереотип богатства. Например, кто-то из нас обладает глубокими познаниями в какой-то области, кто-то — какими-то талантами, кто-то имеет много друзей. Но с точки зрения, которая сегодня — как, впрочем, и во времена Маркса — является общепринятой, я богат, только если мои знания, моя духовность имеет рыночную цену, если я могу монетизировать свое внутреннее богатство, то есть превратить его в товар. 

Кстати, неслучайно с точки зрения современной экономической теории дружба, например, это социальный капитал, некий способ подстраховки. Мы инвестируем в друзей ресурсы, надеясь, что в будущем они подстрахуют нас в каких-то ситуациях. Это типичная капиталистическая, буржуазная логика. Поэтому и общение людей друг с другом в капиталистическом обществе — это прежде всего купля-продажа, то есть обмен товарами. То, что не продается и не покупается, все равно находится как бы в тени товара. Например, есть неподкупные люди — это их личное дело, что они непод­купные. Но если они кому-то своей неподкупностью мешают, то всегда можно купить услуги киллера. Получается, что неподкупность можно выразить в деньгах. 

Товар, говорит Маркс, это не вещь, которая существует от природы, это результат овеществления человеческих, то есть общественных отношений. Конечно, с кем-то мы дружим, кого-то любим, но с большинством людей тем не менее мы общаемся посредством товаров. Возникает иллюзия, что только благодаря товару нам есть о чем пообщаться: товар как бы задает рамку, тему для разговора, без него мы как будто бы неинтересны друг другу — если только не фиксироваться на каком-то узком кругу близких людей. 

Итак, товар — это именно форма богатства, которая доминирует в совре­менном капиталистическом обществе. Не все, чем мы обладаем как чем-то важным и интересным для нас, вписывается в эту форму. Но надо сразу же ответить на вопрос: чем определяется эта форма? Маркс отвечает на этот вопрос так: прежде всего товар должен удовлетворять какую-то потребность, он должен быть полезен. Но полезные вещи, как мы знаем, есть в природе. Однако сами по себе они товарами не являются, и вот почему: мы, люди, ничего не вложили в них от себя, они достались нам даром, а значит, хотя они и обладают полезностью, но они не обладают стоимостью как таковой, которую Маркс связывает с количеством того труда, который мы затратили, чтобы произвести данный товар. То есть товар — это не только полезная, но и трудная вещь.

При этом важно еще и то, что товаром произведенная нами вещь становится лишь в том случае, если имеется в виду полезность этого товара не для меня, а для кого-то другого. Вот это свойство удовлетворять чью-то потребность Маркс называет потребительной стоимостью товара. Товар поэтому всегда предполагает обмен: наш товар удовлетворяет потребность нашего партнера, его товар удовлетворяет нашу потребность. И, произведя что-то именно в форме товара, мы ориентируемся на эту способность товара к обмену. 

Но потребительная стоимость — это только качественная сторона товара: например, сладость сахара или интересное содержание книги. А ведь в обмене важно еще и количество, в котором сахар, например, обменивается на соль или литература — на музыку. То, что определяет ту пропорцию, в которой один товар обменивается на другой, Маркс называет просто стоимостью, в отличие от стоимости потребительной. Понятно, что если мы эту стоимость выразим в деньгах, то она будет дана нам в привычном облике цены товара. Но воз­никает вопрос: что же сообщает товару эту двойную, то есть качественную и количественную, определенность? Мы ведь не просто меняем сахар на соль, а определенное количество сахара — на определенное количество соли. 

И та и другая сторона, с точки зрения Маркса, определяется трудом, который, если внимательно присмотреться, тоже двойственен. Потому что в труде есть конкретная и абстрактная стороны. Например, кондитер, учитель и дворник создают вполне конкретные потребительные стоимости — пирожные, знания, чистоту. Но есть в их труде и нечто общее, ведь все они тратят свое жизненное время и силы. Именно это Маркс называет абстрактным трудом. Когда учитель дает знание, он создает потребительную стоимость. Но, поскольку, давая знание, учитель затрачивает свое время и свои силы так же, как это делает любой другой трудящийся, он вместе с потребительной стоимостью создает и просто стоимость товара. Стоимость — это, по сути дела, трудоемкость. Поэтому, если мы зададим вопрос, почему две разные потребительные стоимости обмениваются друг на друга в определенном отношении, например 1:5, то ответ будет такой: потому что количество абстрактного труда, вопло­щенное в каждом товаре, будет соответствовать именно такой пропорции. Первый товар окажется в пять раз более трудоемким, чем второй. 

Конечно, труд бывает относительно простым и относительно сложным, и час простого труда создает стоимость меньшую, чем час сложного. Если за свой труд известный дирижер получает в сто раз больше дворника, то это просто означает, что на уровне абстрактного труда дирижер затрачивает гораздо больше усилий, чем дворник. С ходу это может показаться неочевидным. Но давайте предположим, что в каждом часе труда дирижера заложено то время, которое было потрачено им на получение образования, развитие и сохранение своего таланта, а ведь можно еще говорить о том, что в труде дирижера содержится также и вклад предшествующих поколений — как минимум родителей этого музыканта, которые совершали какие-то усилия для того, чтобы его вырастить, направить, создать ему обстановку, условия для развития своего таланта и так далее и так далее. И тогда эта разница интуи­тивно становится нам понятной — разница между трудом дирижера и трудом дворника.

Кроме того, говорит Маркс, важно понять, что стоимость того или иного товара, конечно, зависит не от индивидуального вложения труда. Ведь мы можем представить себе какого-нибудь нерадивого, очень медлительного производителя, который затрачивает очень много труда. Но это вовсе не означает, что большие затраты на рынке труда будут оценены в большем количестве денег. Поэтому, говорит Маркс, мы должны исходить из среднего труда. Например, если я целый месяц готовлю такую же лекцию, какую кто-то готовит за день, а кто-то — за неделю, то никто не заплатит мне больше, чем им. То есть если мы представим себе, что в производстве какого-то товара участвуют сотни рабочих, каждый из которых более или менее быстро работает, то вот тот усредненный труд, усредненные затраты труда и будут выражать стоимость того или иного товара. 

И последний вопрос: а почему же, например, если вы нашли алмаз, то есть вообще не вложили никакого труда, он стоит так дорого? Вообще-то, алмазы не валяются на улицах, как иронично пишет Маркс, а добываются с огромными трудозатратами. Поэтому, опять же, стоимость алмаза определяется средними затратами труда по отрасли добычи алмазов. 

Итак, раз товар — это доминирующая форма богатства, то это означает, что в капиталистическом обществе труд изначально ориентирован на рынок, на нужды рынка. То есть товаропроизводитель создает вещи не для собствен­ных нужд, а для нужд покупателя. И поэтому, как бы ни была важна потреби­тельная стоимость и конкретный труд, они все-таки подчиняются стоимости и абстрактному труду, которыми измеряется величина капиталистического богатства. Стоимость товара изначально принимается во внимание, когда люди производят предметы именно как товары.

То есть, если вы пишете книгу и реализуете свой творческий замысел — это замечательно, но в рамках рыночной экономики, если вы делаете это как профессионал, вы должны еще принимать во внимание продаваемость, реализуемость вашей книги, и, таким образом, потребительная стоимость вашей книги будет лишь предлогом реализовать стоимость. Поэтому неверно понимать смысл абстрактного труда в концепции Маркса только как неко­торую интеллектуальную конструкцию. Абстрактный труд — это абстракция, но прежде всего эта абстракция существует в реальности, именно потому что целью наших конкретных занятий является получение денег. Говоря коротко, деньги и есть тот инструмент, с помощью которых любой конкретный труд преобразуется в абстрактный. 

К примеру, представьте себе писателя, который пишет глубокую и сложную книгу, и издателя, для которого эта книга — прежде всего товар, а потому значение имеет тираж. Когда писатель подчиняется пожеланию своего изда­теля быть доступнее, он в реальности, а не в теории абстрагируется в своем ремесле от тех моментов потребительной стоимости, которые усложняют ее реализацию на рынке. 

Итак, товар — это своего рода кентавр, или, как говорит Маркс, «чувственно-сверхчувственная вещь» — так Маркс определяет его противоречивую сущ­ность. Дело в том, что как потребительная стоимость товар есть нечто природ­ное, физическое, его можно пощупать: мы чувствуем вкус сахара, мы слышим музыку, в результате услуг парикмахера что-то меняется на нашей голове. А вот как стоимость товар относится уже не к физике, а к метафизике. Ее ма­терия носит какой-то возвышенный, ускользающий характер. Стоимость — это не природное, а общественное свойство товара, в том смысле что оно прояв­ляется лишь в отношении одного товара к другому. Вот эту форму проявления стоимости Маркс называет меновой стоимостью. 

При этом, считает Маркс, все экономисты до него не делали различия между самой стоимостью и меновой стоимостью как формой проявления стоимости. А это очень важно, потому что именно на уровне вот этой формы возникнет то загадочное явление, которое Маркс назовет товарным фетишизмом. О товарном фетишизме мы скажем в конце этой лекции, а пока по порядку рассмотрим само развитие формы стоимости. 

В своем самом элементарном виде форма стоимости — то есть меновая стоимость — представляет собой простое уравнение, где некое количество одного товара, в примере Маркса — двадцать аршин холста приравниваются к некоторому количеству другого товара, например к одному сюртуку. Понят­но, что любой экономист увидит в этом что-то очень банальное, а именно — что один сюртук и двадцать аршин холста обладают равной стоимостью, что на их изготовление ушло равное количество труда. 

Но, говорит Маркс, не будем торопиться. Ведь кроме того, что выражено в этом уравнении — равная стоимость как равенство трудозатрат, — важно то, как это выражено. Прочтем это уравнение так, как если бы мы были хозяином именно холста, который он вынес на рынок. Так в чем же выражается потребительная стоимость холста? Здесь все просто — в самих его свойствах. Холст есть не что иное, как холст. Но есть ли среди свойств холста нечто такое, в чем выражена его стоимость? Нет, говорит Маркс, сколько ни исследуй холст или любой другой свой товар, стоимости среди его свойств не обнаружишь. Дело в том, что стоимость товара может быть выражена лишь относительно, то есть в форме потребительной стоимости какого-то другого товара. Что это означает? Стоимость холста можно сравнить с душой вещи — стоимость как душа холста парадоксальным образом дает о себе знать, лишь вселяясь в тело какого-то другого товара, например сюртука. То есть Маркс описывает мир товарообмена как переселение душ. Потребительная стоимость сюртука служит теперь для воплощения стоимости холста, она оказывается эквивалентом его стоимости. 

Маркс коротко резюмирует: как потребительная стоимость холст есть холст, а вот как стоимость он выглядит как сюртук, он сюртукоподобен. Почему это так важно? Дело в том, что в простом факте обмена одного товара на другой Маркс видит ситуацию, когда отношения между людьми овеществляются. Вся стоимость, то есть затраты труда, — это то, что люди сами вкладывают в вещи в процессе их производства. Но зато когда эти вещи выступают как товары, нам начинает казаться, что сама эта стоимость является некоторой вещью. Для продавца холста, который обменивает его на сюртук, сюртук представляется воплощением стоимости его собственного товара — холста.

Здесь можно привести в качестве примера сцену из фильма Пола Верховена «Шоугерлз», где начинающая танцовщица, мечтающая покорить Лас-Вегас, видит в витрине дорогого бутика платье от Versace. Подруга говорит ей, что может сшить ей такое, но героине важно именно купить платье. Шикарное платье, как и любой другой товар, обладает своего рода мистической аурой: труд, которым измеряется его стоимость, представлен здесь не как долгий и утомительный процесс, а как то, чем можно владеть. Причем владеть в удобной, полезной, а часто еще и престижной форме. Именно благодаря этой форме, форме эквивалента, товар и программирует наше существование — определяет то количество труда, которое мы должны потратить, чтобы быть достойным платья от Versace. 

В одной любопытной сноске Маркс делает следующее примечание: вообще говоря, в некотором смысле человек напоминает товар. Дело в том, что мы рождаемся без зеркала в руках, и для того, чтобы каждому из нас понять, а что значит быть человеком, мы должны вначале представить себе человеч­ность, сущность человека, но в лице какого-то другого человека. Для человека по имени Петр, как говорит Маркс, человек как таковой вначале принимает форму человека по имени Павел. И в самом деле, неслучайно ведь мы подра­жаем друг другу, заводим себе кумиров и так далее. Но в буржуазном обществе, как мы помним, люди общаются посредством товаров и поэтому представляют себе человеческое достоинство как некий товар, в котором это достоинство выражается. 

Конечно, простая форма стоимости, то есть равенство друг другу двух обычных товаров — холста и сюртука, например, — это лишь зачаточная форма товарно-денежных отношений. Она может существовать и в развитом обществе, но скорее как исключение. Все мы знаем, что бартерный обмен может существовать даже в развитой денежной экономике. 

В капиталистическом современном обществе мы сталкиваемся с гораздо более развернутой, более совершенной формой стоимости, а именно — с денежной ее формой. То есть вместо единичного случая, когда стоимость именно холста выражена именно в сюртуке, потому что продавцы нашли друг друга, имеет место ситуация, когда стоимость любого товара выражена в таком идеальном товаре, как деньги. Таким образом, если холст казался нам сюртукоподобным, то все товары, включая холст и сюртук, как пишет Маркс, «какими бы обор­вышами они ни выглядели, есть деньги в их духе и истине». Ведь и деньги, говорит Маркс, и сюртук обладают своими вещными свойствами: например, сюртук можно носить, а деньги обладают весом, блеском и так далее. Но толь­ко свойства денег используются в обществе для того, чтобы представлять стоимость других товаров. То есть вещные, физические свойства предмета используются для символизации общественного отношения. 

То есть можно сказать, что денежный товар представляет стоимость всех других товаров подобно тому, как правитель, например, — предположим, король — своим телом, своим обликом должен представлять всех своих граждан. А раз золото служит лишь для того, чтобы представлять стоимость других товаров, то оно само как реальный металл может быть заменено лишь мысленным золотом, как говорит Маркс, например в форме бумажных денег, а сегодня — и в форме электронных денег. Ведь не важно, что король голый, как в известной сказке Андерсена. Важно, что, даже будучи голым, он нахо­дится на своем месте, то есть задает центр общественных отношений, вводит измерение всеобщего эквивалента. 

Поэтому, даже если монархия как форма правления и единобожие, монотеизм как форма религии, как мы часто полагаем, уже не обладают абсолютной властью над жизнью людей, то деньги как всеобщий эквивалент во многом заменяют теперь их место в структуре общественных отношений. Можно даже сказать, что деньги — неважно, рубль это или другая валюта, — это как бы Бог или абсолютный властитель, а все остальные товары — это ангелы или министры.

Теперь вернемся к тому, что мы уже анонсировали. Почему в итоге своего анализа Маркс говорит о фетишизме товаров и денег? Просто потому, что реальный характер отношений между людьми в буржуазном обществе самими людьми воспринимается в перевернутом виде, то есть мы видим себя как бы в перевернутом зеркале. Как всегда иронически, Маркс замечает: «Король является королем только в силу того, что люди относятся к нему как к королю, только в силу того, что люди признают его королем. Но парадокс в том, что сами эти люди рассматривают себя в качестве подданных потому, что считают короля королем». То есть вообще-то король зависит от подданных в реаль­ности, но люди воспринимают ситуацию так, что их собственный статус подданных зависит от того, что в обществе есть король. Это и есть эффект перевернутого зеркала. 

И то же самое происходит на уровне товара и стоимости. Стоимость, которую мы реализуем сами, своим собственным трудом, мы начинаем воспринимать в качестве свойства, которым объективно, от природы обладает товар-экви­валент, например деньги. И если первобытные люди, как мы привыкли счи­тать, верили в сверхъестественные свойства тех многочисленных священных предметов, которые они сами же изготовляли, то, с точки зрения Маркса, современные люди ушли не сильно далеко, веря в то, что товары, которые они создали своим трудом, обладают стоимостью от природы. 

Заметьте, что от того, что мы поняли Маркса, мы тем не менее не перестаем быть товарными фетишистами, хотя бы уже потому, что на практике мы про­должаем подчинять свое жизненное время всем тем требованиям, которые нам предъявляют товары и деньги. Мы помним, что дело не только в сознании, но прежде всего в общественном бытии, которое, по Марксу, как раз и опре­деляет сознание. Так и здесь: осознав фетишизм, но не изменив при этом общественного устройства, то есть бытия, не преодолев именно капитали­стический характер отношений, мы продолжаем поступать как фетишисты. Понимая теорию Маркса, мы все равно идем в магазин и исходим из того, что каждый товар на полке этого магазина обладает стоимостью. И точно так же, как товар и деньги мы наделяем мистической способностью воплощать стоимость, точно так же мы наделяем и капитал сверхъестественной силой эту стоимость увеличивать, а значит — заставлять нас трудиться все больше и больше. Об этом речь пойдет в следующей лекции.

Расшифровка

В прошлый раз мы начали обсуждать главную книгу Карла Маркса «Капитал». Мы подробно разобрали, как Карл Маркс понимает товарно-денежные отно­шения в капиталистическом обществе. Однако интересно, что, когда мы гово­рили о товаре, о стоимости, о деньгах, мы так и не задали главный вопрос: что же такое капитал в представлении Карла Маркса? 

Это не случайно, потому что Маркс начинает с предпосылок возникновения капитала. Именно товарно-денежные отношения в их развитой форме и являются той основой, на которой капитал возникает, в рамках которой он функционирует. То есть чтобы понять, что такое капитал, как он работает, нужно было вначале уяснить, какова же логика товарно-денежных отношений. 

Давайте кратко резюмируем смысл товарно-денежного обращения как общест­венного процесса. С точки зрения Маркса, у него есть две стороны. Первая сторона — это то, что каждый из нас наблюдает каждый день. Деньги служат нам для покупки нужного товара, а товар мы покупаем для того, чтобы исполь­зовать его по назначению. Но есть и другая, оборотная сторона. Когда мы по­ку­паем нужный нам товар и оставляем деньги в руках продавца, он, в свою очередь, в какой-то момент тоже становится покупателем и тратит эти деньги на то, чтобы купить у другого продавца товар уже для своего потребления. А что касается денег, то они продолжают свой путь дальше. 

Этот процесс непрерывного движения денег, перетекания стоимости мы, как правило, не осознаем. Обычно он как бы скрыт от нас за тем или иным конкретным товаром. Вообще, стоимость можно сравнить с рекой или морем, а товары — с теми волнами, которые выбрасывают на берег ту или иную потребительную стоимость. В современной экономической и социальной литературе мы очень часто видим выражения «денежные потоки», «финан­совые потоки». 

С нашей точки зрения, стоимость и деньги — это только средство купить нужный нам товар. Как, например, река для нас — это либо транспортная артерия, либо источник рыбы, электроэнергии или каких-то красивых видов. Но если мы абстрагируемся от своей личной заинтересован­ности в товаре — в хлебе, масле, черной икре, неважно, — то мы увидим безлич­ный процесс движения денег, поток стоимости, для которой каждый отдельный товар — это лишь временное пристанище, маска, которая непрерывно сменяется другой маской, и так до бесконечности. 

Каждый раз, когда один товар обменивается на другой, пишет Маркс, к рукам третьего лица прилипает денежный товар. Обращение непрерывно источает из себя денежный пот. Таким образом, сам рыночный процесс представляет собой бесконечное движение стоимости, которое воплощается прежде всего в деньгах. Формулу можно записать очень просто: Товар — Деньги — Товар. Как шутливо замечает Маркс, мы продаем водку, чтобы купить Библию, то есть меняем горячительный напиток на напиток живота вечного. Если в виде формулы записать смысл товарно-денежного обращения как непрерыв­ного процесса, где каждый товар — это только временная оста­новка, то у нас получится другая формула: Деньги — Товар — Деньги. И поэтому на первый взгляд, на взгляд какого-нибудь марсианина, в этом есть что-то иррациональ­ное. Мы поменяли деньги, но поменяли их опять-таки на деньги. 

Но, конечно, то, что выглядит иррациональным с качественной точки зрения, может оказаться рациональным с количественной точки зрения. Если деньги, полученные в конце, больше денег, полученных в начале, то тогда в нашем действии возникает смысл и формула приобретает другой вид: Деньги — Товар — Большие деньги. В таком преобразованном виде данная формула и выражает собой смысл капитала. Если представить за этой форму­лой какую-то конкретную экономическую операцию, то самым обы­денным примером будет перекупщик, который, покупая товар по низкой цене, потом на другом рынке перепродает его по более высокой цене и тем самым извлекает прибыль. Маркс называет это прира­щение изначально вложенной суммы прибавочной стоимостью. 

Теперь нам легко ответить на вопрос, что же такое капитал. Самое простое определение, которое дает ему Маркс, звучит так: «Капитал — это самовозра­стаю­щая стоимость». Понятно, что это могут быть деньги, земля, оборудо­вание, рабочая сила, а также технология, знание, социальные связи. Однако главное — это всегда возрастание стоимости. 

Самым ярким примером этой ситуации самовозрастающей стоимости будет получение процента по банковскому вкладу. То, что сегодня делают банки, в более архаические времена делали ростовщики. Они являлись зачат­ками, ростками капитализма до возникновения капиталистической формации. 

Но тогда может возникнуть вопрос: в чем специфика развитого капита­листического общества, раз сами капиталистические отношения появились гораздо раньше — в Античности, в Средние века? Ответить можно так: если в докапиталистических обществах капитал был скорее периферий­ным явлением — хотя бы потому, что производство для рынка было скорее исключением, чем прави­лом, — то в обществе капиталистического типа капитал подчиняет себе практически всю сферу производства, а следо­вательно, постепенно пере­страивает и социальные отношения, культуру, образ жизни, мировоззрение людей. 

Итак, если мы рассмотрим капиталистический процесс, то его смысл сводится к тому, что непрерывно должна производиться прибавочная стоимость. А что касается тех людей, которых мы вслед за Марксом называем капитали­стами, то они, с точки зрения Маркса, лишь персонифицируют капитал, то есть выступают как бы в роли его функционеров, представи­телей. Очевидно, что главным жизненным мотивом капиталиста будет жажда прибавочной стоимости, жажда прибыли. Но дело здесь не просто в свойст­вах характера того или иного человека, а в том, что сами черты характера во многом определяются социальной функцией капиталиста как олицетво­ренного капитала. 

В этом пункте капиталиста можно очень хорошо понять по контрасту с более архаическим типом личности, тоже обуреваемой жаждой денег. Можно вспомнить про такой классический литературный персонаж, как скупец, — например, скупой рыцарь из «Маленьких трагедий» Пушкина. Скупого привлекает богатство, причем богатство в его денежной форме. Поэтому высшее наслаждение для него — перебирать золотые монеты в своих сундуках. Таким образом, его стремление — это тяга к изыманию денег из оборота, к их удерживанию в виде золота. Собиратель сокровищ, говорит Маркс, — это своего рода помешанный капиталист, а капиталист — это, наоборот, рацио­нальный собиратель сокровищ. 

В чем состоит помешательство скупого? Он испы­тывает иллюзию, что деньги в их материальности — это и есть богатство как таковое. Соби­ратель сокровищ спасает деньги, изымая их из оборота, в то время как капиталист спасает деньги, вновь и вновь бросая их в кругооборот. Он делает это для того, чтобы на каждом новом этапе получать большую сумму, чем была вложена изначально. 

Когда Маркс употребляет в своем тексте слово «спасать», «спасение», он имеет в виду двойственный смысл этого слова. Дело в том, что слово «спасать» во многих языках — например, уже в древнегреческом — означает спасение как в религиозном смысле слова — например, спасение для жизни вечной в христи­анстве, — так и в смысле накопления, сохранения богатства. Англий­ский глагол to save, как и греческий глагол «сазейн» (σῴζω,), означает одновременно и «спасать», и «сберегать». 

Вообще говоря, связь капитализма с религией для Маркса является очень важной темой. Совершенно не случайно, на его взгляд, капиталистические отношения развиваются в тех странах, в рамках той цивилизации, где господ­ствует иудео-христианское мировоз­зрение. Маркс показывает это по кон­трасту с Античностью. 

Одним из первых ученых, который очень внимательно анализировал эконо­мические отношения, был древнегреческий философ Аристотель  Аристотель (384–322 до н. э.) — древне­греческий философ и ученый, считается основоположником ряда дисциплин (политики, этики, логики, психологии, поэтики). Основал собственную философ­скую школу, в фундаменте которой лежит критика платонизма (веры в существование идей как общих сущностей вне предметов материального мира).. Маркс подчеркивает, что Аристотель выделял два смысла экономических отношений. Словом «экономика», или «ойкономия» (οἰκονομία) по-гречески, Аристотель называл прежде всего определенное отношение к богатству. Это отношение предпо­лагает, что богатство для нас — средство, мы используем его для каких-то конкретных конечных целей. Например, деньги обычно нужны для того, чтобы сделать запасы продуктов, организовать праздник или, если мы вспомним образ жизни в греческом полисе, сделать взнос на общественные нужды — например, принять участие в постройке флота. Кстати говоря, слово «литур­гия», которое позже начнет означать «богослужение», в древнегре­ческом полисе означало пожертвование средств на общенарод­ные мероприя­тия. С точки зрения Аристотеля, в этом состоит смысл эконо­мики как разумной практики применения богатства к каким-то целям.

Помимо этого, согласно Аристотелю, мы можем говорить еще и о таком отношении к богатствам, которое точнее было бы назвать словом «хрема­тистика»: греческое слово «хрематистика» (χρημᾰτιστική) по своему значению связано с понятием «польза, полезность». Цель хрематистики — это накоп­ление полезных предметов, богатства до бесконечности. Но, говорит Аристотель, цель богатства находится вовне, в чем-то другом, поэтому само богатство — лишь средство для достижения разумных, истинных целей. Человек, который занят исключительно хрематистикой — то есть накоплением богатства ради самого владения богатством, — согласно Аристотелю, подобен безумцу, который смешивает понятия «средства» и «цели». 

С точки зрения Аристотеля, и сам космос, то есть разумное и гармоничное устройство мира, тоже предполагает, что все предметы, люди, вещи, суще­ствующие в космосе, в своем бытии, управляются Богом как высшим умом, который выступает в то же время и в качестве конечной цели суще­ствования мира. Поэтому можно сказать, что сам космос как законченное и совершенное, соразмерное себе целое и является главной целью всех вещей и существ внутри него. 

Если мы теперь возьмем по контрасту христианскую религию, то она осно­вывается на том, что Бог превращается в некое бесконечное суще­ство, которое к тому же находится вне мира. Сам мир (и прежде всего жизнь человека в нем) — это лишь процесс перехода, который внутри этого мира завершен быть не может. То есть последняя цель никогда не реализу­ется в настоящем времени, она всегда проецируется на то, что будет иметь место после конца времен. Маркс показывает, что формула капитала, которая предполагает, что деньги должны вновь и вновь бесконечно обращаться, чтобы увеличиваться в своем количестве, в чем-то напо­минает смысл христианской догматики, где Бог понимается не как конечная, завершенная сущность, но как некий процесс. 

Бог Отец порождает Бога Сына, но, говорит Маркс, хотя мы и раз­личаем Отца и Сына как два разных лица, по сути, они представляют собой одного и того же Бога. Формулу капитала мы можем сравнить с христианским догматом о воплощении Бога в Сыне: Отец поро­ждает Сына точно так же, как сто фунтов стерлингов порождают прибавочную стоимость — например, десять фунтов. Но сто фунтов и десять фунтов вместе составляют сумму сто десять фунтов: две разные суммы воплощают один и тот же смысл — деньги. Итак, деньги становятся капиталом, как только сто фунтов превра­тились в сто десять, и точно так же Бог стано­вится Отцом, как только у него появляется Сын. Но как только это происходит, само различие исчезает: оба они едины суть сто десять фунтов стерлингов, пишет Маркс. 

Если внимательно присмотреться к этой богословской аналогии, то мы уви­дим, что христианский догмат о троичности Бога здесь используется в усе­ченной формуле. Есть Бог Отец, есть Бог Сын, но нет третьей ипостаси — Святого Духа. Ведь Святой Дух означал бы, что у мировой истории все-таки есть некоторая завершающая его (пусть и потусторонняя) цель — царство Духа. Но по Марксу выходит, что капитал в своем движении отсекает эту завершаю­щую божествен­ный процесс фигуру, то есть Святого Духа, и тем самым превра­щает процесс накопления капитала в потенциально бесконечный. Происходит непрерывное порождение прибавочной стоимости, но целью является сам процесс непрерывного порождения прибавочной стои­мости. 

Именно поэтому в ХХ веке один из наиболее оригинальных интерпретаторов марксизма и один из наиболее проницательных критиков капитализма немецкий философ Вальтер Беньямин  Вальтер Беньямин (1892–1940) — немецкий философ, историк литературы и социолог, считающийся основателем исследований массмедиа и фотографии. Философские идеи Беньямина обусловлены интересом к марк­сизму, который он сочетал с увлечением идеями идеализма и мистицизма. Наиболее известно его эссе «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости» (1936). высказал следующую мысль. На самом деле, говорит он, вся история христианства, христианской культуры — это история того паразита, который возникает на христианстве, а именно капита­лизма. Капитализм, говорит Беньямин, паразитирует на христианской догма­тике, на религии спасения, подменяя подлинное спасение мира непрерывным накоплением капитала. Благодаря этому всем людям прививается чувство неискупимой вины, неоплатного долга: сколько ни выплачивай проценты, сумма только возрастает. 

Может возникнуть вопрос: а с какой же целью Маркс приводит эту аналогию экономического, материалистического процесса и христи­анского догмата о боговоплощении? Марксу важно подчеркнуть, что капиталистиче­ская эпоха является переходной, то есть в ней появляется идея спасения, появляется аналог спасителя, но сама процедура спасения приоб­ретает самоцельный и бесконечный характер. То есть при капитализме происходит накопление капитала, но цель, которая могла бы состоять в том, что люди сообща владе­ли бы этим богатством и делали бы свою жизнь более счастливой, обеспе­ченной и осмысленной — а это и есть спасение, если спустить его с небес на землю, — так вот, эта цель постоянно откладывается в будущее. То есть при капитализме происходит постоян­ное, вновь и вновь повторяющееся порожде­ние Сына, но Дух, который симво­ли­зирует конец истории как достижения царства свободных от внешнего при­нуждения людей, непрерывно откла­дывается, выносится за скобки. 

Итак, царство Духа есть богословский аналог того, что Маркс будет связывать с коммунистическим обществом. А сама коммунистическая революция тогда будет аналогом Страшного суда. Христианская догматика для Маркса — это своего рода символ, знак реального, посюсто­роннего исторического процесса, который указывает его направление. 

А теперь давайте зададим в каком-то смысле самый главный вопрос. Если капитал — это, как говорит Маркс, самовозрастающая стоимость, то что же тогда является источником этого самовозрастания? Откуда берется приба­вочная стоимость, из какого духа или из какой материи она возникает и как? Конечно, слово «возрастание» — это не только ирония Маркса. Оно указывает на то, что мы действительно наблюдаем в реальности. Например, если вы вкладываете деньги в ценные бумаги и впоследствии начинаете получать стабильный доход, то это выглядит так, как если бы у ваших денег была природная способность порождать еще большие деньги. 

Но, конечно, как и в случае с представлением о стоимости как о природном свойстве товара, представление о способности создавать прибавочную стоимость как о природном свойстве капитала — это не что иное, как эффект фетишизма, о котором мы говорили в третьей лекции. То, что на повер­хности нам представляется естественным свойством капитала, на сущно­стном уровне оказывается результатом скрытого в глубине процесса, который явля­ется общественным, а не природным. 

Итак, на вопрос о происхождении капитала Маркс дает следующий ответ. На первый взгляд нам кажется, что прибавочная стоимость возникает на уровне обращения товаров. В самом деле, мы не случайно ассоциируем капиталиста прежде всего со сферой коммерции. Но, говорит Маркс, если внимательнее рассмотреть процесс обращения товаров, то здесь возникнет следующая проблема. Давайте предположим, что на рынке все товары обмени­ваются друг на друга по эквивалентной стоимости, то есть каждый в процессе обмена получает аналог своего труда. Тогда, конечно, никакой прибавочной стоимости возникнуть не может: каждый получил эквивалент того, что он отдал. Наобо­рот, если мы предположим, что на рынке обмениваются не экви­валенты, то есть, грубо говоря, один покупатель обманывает другого, то опять-таки может возникнуть лишь чья-то спекулятивная прибыль. Но это не даст нам то, что мы видим в современном капиталистическом обществе: целый класс капиталистов непрерывно увеличивает свое богатство. То есть взятые в совокупности, капиталисты не могли бы увеличивать свой совокуп­ный капитал на основе того, что одни из них просто перекачивали бы деньги в свой карман из кармана другого. 

Итак, заключает Маркс, как ни крути, если обмениваются эквиваленты, прибавочной стоимости не возникает. Но если обмениваются не эквива­ленты, ее тоже нет. Так откуда же она берется? Ответ Маркса носит диалек­тический, то есть двойственный характер: она возникает не из обращения, но в то же время и не вне обращения. Еще раз: она возникает не из обращения, но в то же время и не вне обращения. То есть обращение, движение товаров и денег на рынке — это необходимый, хотя и недостаточный момент для понимания, откуда же берется прибавочная стоимость. 

В чем же необходимость этого обращения? Маркс говорит нам следующее: единственное, как мы можем объяснить происхо­ждение прибавочной стои­мости, — это найти на рынке такой товар, который обладал бы чудесной способностью производить стоимость большую, чем его собственная стои­мость. То есть нам надо найти курицу, которая будет нести золотые яйца. 

Представьте, что вы купили плитку шоколада. Когда вы ее съели, ее стои­мость, которую вы оплатили в магазине, исчезла. Если вы ее не съели, то можно предположить, что эта стоимость осталась бы прежней — пока, по крайней мере, шоколад не испортился. А теперь давайте представим себе такой шоко­лад, который становится дороже, но не потому что мы, купив его за небольшие деньги, нашли какого-то человека, который так хочет шоко­лада, что готов заплатить за него гораздо больше, чем заплатили за него мы. Давайте пред­ставим такой шоколад, который становится дороже в силу только того, что мы сами его едим. Вы едите шоколад кусочек за кусочком, а его стоимость парадоксальным образом при этом увеличивается. 

Так вот, говорит Маркс, необходимо найти именно такой товар на рынке, потребление которого стабильно могло бы приводить к увеличению его стоимости. Такой товар капиталист на рынке обнаруживает. И это, разумеется, не шоколад и даже не вино, которое при выдержке может становиться дороже (потому что мы понимаем, что не все капиталисты являются виноделами). Что же тогда это за специфический товар? 

Этим товаром, говорит Маркс, является рабочая сила. Только благодаря инвестированию средств в этот товар и может быть произведена прибавочная стоимость. Рабочая сила — это способность человека к труду. Кто тогда будет продавцом этого товара? Ими будут те самые пролетарии, главная особен­ность которых состоит в том, что они обладают способностью к труду, но не об­ла­дают при этом средствами производства. То есть у них нет всех тех необхо­димых вещей для реализации своей способности к труду — оборудования, сырья, земли, зданий и так далее. 

Отвечая на вопрос, откуда возникает прибавочная стоимость, мы вслед за Марксом можем сказать: прибавочная стоимость возникает в результате потребления капиталистом рабочей силы. Ее продавцом является рабочий, пролетарий, а покупателем — капиталист. Для этого и необходим рынок — чтобы продавец и покупатель рабочей силы нашли друг друга. Но на рынке прибавочная стоимость существует лишь потенциально, а актуально она возникает уже вне рынка, в сфере производства, то есть на капиталисти­ческом предприятии, где способность к труду превращается в труд. 

И теперь снова надо указать на важность такого явления, как фетишизм. Рабочий должен производить не только стоимость, которая необходима для покрытия издержек, содержания себя и своей семьи, но еще и приба­воч­ную стоимость для капиталиста как собственника предприятия. В рамках капита­листического мира это рассматривается как некое естественное свойство самого товара «рабочая сила». В самом деле, можете ли вы себе пред­ставить, что, нанимая работника на свое предприятие, вы не предпола­гаете, что его труд на вашем предприятии совершенно естественным образом должен приносить вам прибыль? Для чего тогда вы его нанимаете? Это пред­ставле­ние о том, что создание прибавочной стоимости есть естественное свойство рабочей силы, очень глубоко укоренено в представ­лениях человека, живущего в капиталистическом мире. 

Но, говорит Маркс, на самом деле это совершенно не естественное свойство рабочей силы. Дело в том, что капиталист по праву собственника куплен­ного им товара рабочей силы теперь волен сам устанавливать режим ее эксплуа­тации. И, конечно, раз капиталист олицетворяет собой капитал, то есть жажду прибавочной стоимости, он будет стараться удлинять рабочий день и интенси­фицировать труд. Это замечательно показано в классическом фильме Чарли Чаплина «Новые времена», где Чаплин играет рабочего, который стоит у конвейера, а хозяин предприятия непрерывно увеличивает скорость этого конвейера.

На рынке продавец рабочей силы встречается с покупателем рабочей силы, между ними совершается акт купли-продажи, и, как опять-таки говорит Маркс, оба уходят с рынка как равноправные партнеры, однако почему-то один при этом с довольным лицом потирает руки (потому что хочет немедленно присту­пить к делу), а другой идет с понурым выражением лица (потому что он только что продал свою шкуру и понимает, что теперь ее будут дубить). 

Маркс со свойственной ему иронией говорит: в том, что рабочий своим трудом может создавать стоимость большую, чем стоит его существование, нет ника­кой несправедливости для продавца, но в этом есть особое счастье для покупа­теля. Опять-таки, вспомним наш пример с шоколадом: разве вы обманываете продавца шоколада, если вы покупаете у него плитку по ее обычной цене, а сами, съев ее, испытываете наслаждение на миллион? Разумеется, нет. Точно так же и с капиталистом: покупая рабочую силу, он путем ее эксплуатации может увеличить ее стоимость. Поэтому важно, что рабочий продает, а капи­талист покупает у него не труд, а именно рабочую силу. Труд — это результат потребления рабочей силы капиталистом.

Когда мы считаем, что заработная плата, которую мы полу­чили на пред­приятии, есть плата за наш труд, а трудимся мы, например, восемь часов в день, нам кажется, что весь продукт, который мы произвели в течение рабочего дня, мы и получили в виде заработной платы. Нет, говорит Маркс, заработная плата будет соответствовать не восьми часам нашего труда,

а, например, шести или четырем — то есть тому времени, которого было бы достаточно для того, чтобы были покрыты все издержки, включая и стоимость средств нашего существования. Остальное время мы бесплатно работаем на капитал — то есть на капиталиста, — производя прибавочную стоимость. 

Таким образом, критика Марксом капиталистической эксплуатации труда не носит чисто морализаторского характера. Маркс не сводит все к особен­ностям личности отдельного капиталиста: к его жадности, амораль­ности и так далее. Мы помним, что личность — это лишь персонификация капитала. Критика Маркса носит гораздо более фундаментальный характер, то есть она является критикой самих условий, самого того строя, где чем-то самим собой разумеющимся является превращение способностей человека, его умений, его знаний, наконец, его жизненного времени — в товар. И тогда чисто техни­че­ское определение капитала как самовозрастающей стоимости вдруг приобре­тает вид, напоминающий готический роман. В одной из глав «Капитала» Маркс пишет: «Капитал — это мертвый труд, который, как вампир, оживает лишь тогда, когда всасывает живой труд, и живет он тем полнее, чем больше живого труда он поглощает»  К. Маркс, Ф. Энгельс. Полное собрание сочинений. В 50 т. Т. 23. Капитал. Критика политической экономии. Том первый. Книга I. Процесс производства капитала. М., 1960.. Но почему это мертвый труд? Мертвым он стал именно потому, что он материали­зовался в здании, машинах, сырье, деньгах и так далее.

Каждый раз, когда мы продаем свою рабочую силу, каждый раз, когда мы выхо­дим на предприятие, мы сталкиваемся с воплощенным в технике, техно­логиях, оборудовании капиталом, а капитал — это создание человече­ского труда. То есть он появляется благодаря тому, что когда-то в него тоже была вложена рабочая сила, но только теперь она опредмечена, она стала мертвым. Капитал — это то, что противостоит нашему живому труду, но без живого труда, конечно, он функционировать не может. 

И здесь возникает еще один интересный вопрос. Если на рынке встреча­ются, во-первых, рабочий, пролетарий, который не обладает ничем, кроме рабочей силы, и капиталист, который обладает капиталом, то есть накоплен­ным прошлым трудом, то что же тогда является первоначальным источником того капитала, который есть у капиталиста и которого нет у рабочего? Об этом Маркс напишет в своей знаменитой двадцать четвертой главе первого тома «Капитала», которая посвящена так называемому первоначальному накоп­лению капитала. Например, в России в 1990-е годы многие говорили именно о первоначальном накоплении капитала, характеризуя этим марксов­ским термином приватизацию. 

В этой главе Маркс сразу же говорит нам о том, что в буржуазном капитали­сти­ческом обществе есть своего рода миф, который подобен религиозным мифам о происхождении мира, человека и так далее, но только в капитали­стическом мифе речь идет об эпохе так называемого первоначального накоп­ления. С самого начала люди делятся как бы на две категории: одни являются трудолюбивыми, другие — лентяями. Более трудолюбивые люди работали много, хорошо и поэтому постепенно накопили богатство и в какой-то момент стали использовать его как капитал, то есть предоставлять свое богатство для того, чтобы другие люди, которые трудолюбием и бережливостью не отли­чались, могли с его помощью тоже зарабатывать себе на жизнь. 

Это миф; его функция, говорит Маркс, — скрывать реальное положение дел. Если мы рассмотрим историческую реальность — например, развитие капита­лизма в Англии, — то увидим, что капитализм там начинается прежде всего с обезземеливания крестьян: эти земли стали собственностью лордов, которым она была нужна для разведения овец и производства шерсти. Это так называе­мое огораживание, то есть процесс, который в Англии начался в конце XV века, в начале перехода от Средних веков к Новому времени. В результате подобного огораживания земель, с одной стороны, возникает капитал — например, земля, собственность лордов, без которой люди не могут трудиться, с другой стороны, возникает первый пролетариат — люди, которые могут трудиться, но лишены каких-либо средств производства. Таким образом, истинный, а не мифический смысл так называемого первоначального накопления состоит в том, что путем, как правило, прямого насилия масса людей лишается средств производства и тем самым превращается в проле­тариат. 

Хотя огораживание, которое описывает Маркс, вроде бы отсылает нас к пер­вым векам истории капитализма, на самом деле в каких-то, может быть, более завуалированных формах оно вновь и вновь воспроизво­дится. Каждое новое поколение, каждая новая эпоха должна создавать новые поколения пролета­риев — то есть людей, лишенных средств производства и вынужденных продавать свою рабочую силу на тех условиях, которые выгодны собствен­никам этих средств производства. 

Возьмем для примера науку и университет — как они развиваются в современ­ном мире. Совершенно не случайно некоторые социологи говорят сегодня об академическом капитализме. В самом деле, в последние десятилетия во всем мире деятельность ученых и университетов все больше стала подчиняться рыночным, то есть капиталистическим, отношениям. Если классический университет в большей или меньшей мере был сообществом людей, профес­соров и студентов, которые вместе занимались наукой и иссле­до­­ваниями, то благодаря новому менеджменту преподаватели и профессора переводятся на так называемые эффективные контракты, то есть во многом они должны воспринимать теперь университет как своего рода фабрику, некоторое деловое предприятие. Ученые, преподаватели должны теперь постав­лять определенный объем публикаций, работать на повышение рейтин­гов и так далее. В принципе, это можно даже назвать огораживанием универ­ситета, который теперь начи­на­ет противостоять своим сотрудникам как предприятие, которое эксплуатирует их интеллект, их знания.

Итак, капиталистический процесс представляет собой непрерывное производ­ство и накопление капитала, условием которого является процесс воспроизвод­ства товара рабочей силы, то есть непрерывная пролетаризация человеческого труда. Производство носит общественный характер, а капитализм предпола­гает частный способ присвоения прибавочной стоимости. И когда это противо­речие обострится, то, говорит Маркс, пробьет послед­ний час капитализма. 

Поэтому в конце главы о первоначальном накоплении капитала Маркс провоз­гла­шает свое знаменитое «Экспроприаторов экспроприируют»  К. Маркс, Ф. Энгельс. Полное собрание сочинений. В 50 т. Т. 23. Капитал. Критика политической экономии. Том первый. Книга I. Процесс производства капитала. М., 1960.. Если капита­лизм начина­ется с экспроприации у населения средств производства, то закон­читься он должен революцией, когда оказавшиеся в частной собствен­ности средства производства вновь вернутся в общую собственность всех людей. Таков был прогноз Маркса.

Расшифровка

Критика капитализма, о которой мы много говорили в наших прошлых лекциях, для Маркса, конечно, не самоцель. Целью этой критики было показать, что развитие капитализма в какой-то момент должно привести к новой, более справедливой, более продвинутой форме общества — к комму­низму. Поэтому в конце нашего курса стоит задаться вопросом: как именно Маркс понимал коммунизм, что он вкладывал в смысл этого понятия? И в первую очередь нужно понять, почему сам Маркс так подробно исследовал устройство капиталистического способа производства, особенности буржуаз­ного общества, а вот о коммунизме он как раз ограничивался лишь немногими и часто очень общими замечаниями. 

Объясняется это просто: Маркс по возможности старался воздерживаться от утопических проектов. Например, в духе Шарля Фурье, который описывал будущее в точных деталях — давал оптимальное количество жителей фалан­стера. Фаланстером Шарль Фурье  Шарль Фурье (1772–1837) — французский философ, один из представителей утопиче­ского социализма, автор термина «феминизм». называл дворец, специально построенный для того, чтобы в нем могла жить фаланга — сообщество людей, которые подчинили свою жизнь новым принципам, по сути, коммунистическим принципам. Маркс же полагал, что то, каким коммунизм окажется в реаль­ности, мы узнаем только тогда, когда преодолеем капитализм. Знание о ком­мунизме изнутри капитализма может быть лишь каким-то общим контуром коммунизма.

У многих из нас коммунизм ассоциируется прежде всего с тем неудачным, во многом трагическим опытом коммунистического строительства, который был апробирован в Советском Союзе. Напомним, что, хотя в Советском Союзе власть действительно принадлежала коммунистической партии и в ходу были понятия вроде «коммунистического труда» или «коммунистического суббот­ника», но никто все-таки не утверждал, что коммунистическое общество уже сформировано. В лучшем случае на уровне лозунгов объявлялось, что нынеш­нее поколение советских граждан будет жить при коммунизме; последние тридцать лет именно это поколение, как мы видим, живет при самом что ни на есть классическом капитализме. Поэтому тот строй, который сущест­вовал в Советском Союзе реально, назывался социалистическим и рассматри­вался как переходная стадия (или, как говорилось на языке того времени, первая фаза) коммунистического строительства. 

Существует целый ряд критериев, с помощью которых мы можем критиковать то, что называлось реальным социализмом. Исследования различных авторов указывают, например, на чрезмерную бюрократизацию советского общества, на подчинение общества партийной номенклатуре, на вырождение самой коммунистической идеи в набор идеологических догм и клише, на сложную международную обстановку, на неудачу в попытках организовать плановую экономику, которая работала бы хотя бы не менее эффективно, чем рыночная, и на многое другое.

Но мы могли бы подробно остановиться лишь на одном, самом одиозном символе недовольства советских людей обществом, в котором они жили. Символом краха социализма и, соответственно, коммунистического строитель­ства оказался дефицит. Вообще, в истории Советского Союза, и особенно в последние годы, наблюдался банальный факт дефицита, нехватки огромного количества товаров — их называли товарами народного потребления. 

А что же такое товар при социализме? Мы ведь помним, что, по Марксу, товар или товарно-денежные отношения — это основа капитализма. При капита­лизме товар господствует над сознанием человека, все становится товаром, в том числе и жизненное время человека. Но если мы предполагаем, что советский опыт есть преодоление капитализма, то, по всей видимости, и с товаром, и с деньгами должна произойти какая-то модификация. 

О природе так называемого социалистического товара и социалистических денег в советской науке существовали очень любопытные теоретические дискуссии, которые сегодня, конечно, кажутся нам надуманными, схоластиче­скими, абстрактными. Например, спор между товарниками и антитоварни­ками — то есть представителями взгляда о том, что все-таки при социализме существуют товары, и представителями точки зрения, что товар преодолен: то, что мы называем товаром, — это что-то совершенно другое. Так вот, эти споры между товарниками и антитоварниками можно, наверное, даже сравнить с борьбой свифтовских тупоконечников и остроконечников по поводу того, с какого конца следует разбивать яйцо. Но что-то поучительное и интересное в подобного рода спорах есть. 

Один из философов, Ричард Косолапов, высказал очень интересный тезис: да, мы в Советском Союзе, по-прежнему пользуемся понятиями товара, стоимо­сти, денег, и вроде бы это не только понятия, ведь мы держим в руках реальные банкноты и монеты, за них мы покупаем в магазинах товары. Но, по сути, содержание этих отношений изменилось. С марксистской точки зрения товар предполагает прежде всего частную собственность. При социализме в подавля­ю­щем большинстве сфер и отраслей экономики частная собственность упразд­нена. Например, практически вся сфера промышленного производства в Совет­ском Союзе была обобществленной. А это означает, что если рабочий получает за свой труд деньги и потом идет в магазин, где покупает какие-то промыш­лен­ные товары, то, строго говоря, здесь не происходит перехода товара от одно­го собственника к другому. Рабочий как член социалистического общества — полноправный собственник всей промышленности и, соответст­венно, всей выпускаемой продукции. Покупка рабочим промышленного изделия в магазине — это просто форма распределения общего продукта между отдельными лицами, и в его основу положен социалистический критерий — каждому по труду. То есть деньги, которые приносит рабочий в магазин, — это просто-напросто квитанция, по которой он получает продукт согласно своему трудовому вкладу. 

При коммунизме, кстати, эта формула распределения «каждому по труду» должна была быть изменена на формулу «каждому по потребностям». И, конечно, такая идея распределения по потребностям предполагает вообще коренное изменение сознания, культуры людей. Например, если дети в Совет­ском Союзе спрашивали родителей : «А что такое коммунизм?» — то родители могли дать, например, такой ответ: «Коммунизм — это когда мы приходим в магазин и можем брать бесплатно все, что нам нужно, и сколько нам нужно». И ребенок тогда мог спросить: «Значит ли это, что, если я приду в игрушечный магазин, я могу забрать все игрушки, какие там только есть?» И родители могли, например, отвечать: «Вот пока люди так думают, коммунизма и не будет», — и наоборот: «Только когда люди поймут, что не стоит брать больше, чем им нужно в реальности, тогда возникнет коммунизм».

Итак, деньги при социализме, строго говоря, не деньги, а просто квитанции, с помощью которых человек свой трудовой вклад может превратить в конкретный продукт. Тогда и товары — это, строго говоря, не товары, а просто продукты совместной деятельности, которые принадлежат тем, кто их произвел. Поэтому, резюмирует Ричард Косолапов, при социализме во многих отраслях товарно-денежные отношения уже, по сути, преодолены, но тем не менее форма или просто название — товар, деньги — пока сохраня­ются. Своему реальному смыслу они если где-то еще и отвечают, то лишь там, где в рамках советской экономики остаются отношения различных собствен­ников — например, при покупке колхозной сельхозпродукции, потому что, в отличие от промышленных предприятий, колхозы были в кооперативной собственности. 

Но даже если товар — всего лишь форма, которая осталась от прошлого, какой-то атавизм товарно-денежных отношений (в том числе и на уровне психологии) в ней все равно оставался. Парадокс социалистической экономики, возможно, состоял в том, что, хотя в советском обществе был культ труда и произ­водства и экономика работала на то, чтобы постоянно мобилизовывать труд — то есть создавать то, что при капитализме называется стоимостью, — трудящиеся при этом испытывали нехватку продуктов, которые могли бы удо­влетворять их потребности. То есть деньги часто было не на что потратить — или то, на что можно было их потратить, не всегда удовлетворяло людей. 

В качестве примера можно привести одну сцену из фильма Киры Муратовой. Это ее первый фильм, снятый еще в 1967 году, «Короткие встречи». Одного из главных героев в нем играет Владимир Высоцкий. Он играет геолога. И вот однажды он заходит в какой-то провинциальный буфет и просит буфетчицу подать «что там у тебя есть» — пиво, колбасу, — короче, какую-то нехитрую снедь, хотя, как, наверное, кто-то еще помнит, пиво в СССР часто тоже бывало в дефиците. Так вот, персонаж Высоцкого сидит за столом и рассматривает рекламу французского коньяка на вырванной из какого-то журнала странице. На этой рекламе изображена красивая фотомодель, своего рода такое окошко в западную жизнь, и Высоцкий говорит при этом: «Вот ерунда ведь, а красиво!»

Мы видим, что люди, которые, вообще-то, много и тяжело работают и пред­полагают, что их социалистический ударный труд должен создавать реальное богатство, которое должно принадлежать самим трудящимся, сталкиваются с этим богатством скорее через эффект нехватки. То, что существует в качестве реальных продуктов социалистического труда, не удовлетворяет весь спектр потребностей — в том числе эстетических потребностей советского человека.

Если в западном обществе в 1960–70-е годы, в том числе в марксистской литературе, начинается критика так называемого общества потребления, то в Советском Союзе в это же время человек от этого потребительского рая оказывается отчужден, в том числе и с помощью так называемого железного занавеса. Например, советский человек мог путешествовать по всему миру, но только смотря передачу «Клуб путешественников», где за всех совет­ских людей путешествовал ее ведущий Юрий Сенкевич. Вот что послужило одним из симптомов кризиса, а затем и несостоятельности так называемого социалистического общества. То, что персонажу Высоцкого не хватает именно красоты на уровне повседневного потребления, очень важно. Ведь коммунизм обладает и эстетическим измерением — и оно, кстати говоря, далеко не на по­следнем месте.

В качестве примера можно привести концепцию одного из наиболее инте­ресных советских философов-марксистов, много занимавшегося вопросами эстетики. Речь о Михаиле Лифшице, который в свое время написал замеча­тельную книгу под названием «Философия искусства Карла Маркса». Понятно, что у Маркса не было отдельной философии искусства. Тем не менее в различ­ных его работах, даже в чисто экономических, в том же самом «Капитале», Маркс постоянно использует какие-то аналогии из художественной жизни, из истории искусства. 

Так вот, очень интересно, отмечает Лифшиц, что Маркс был большим поклон­ником античной классики: греческий мир, греческое искусство для Маркса выступало примером гармонии между человеком и миром, между людьми и богами, человеком и обществом. Но очень важно помнить, что в немецкой философии искусства, на которой во многом базировался и Маркс и которая развивалась от Канта до Гегеля, понятие прекрасного всегда сопоставлялось с понятием возвышенного. И для Маркса, как во многом и для Гегеля, возвы­шенное являлось как раз чем-то таким, что ставит под вопрос гармонию, ставит под вопрос соразмерность человека и мира. Например, Бог в иудейской религии бесконечно превосходит человека — его нельзя ни изобразить, ни назвать, в отличие от богов и героев греческого пантеона. То есть возвы­шенное — это то, что мы не можем представить себе, или то, что мы можем представить себе только негативно, как нечто такое, чем мы никак не можем обладать. 

Очень интересно, что как раз стоимость — ту стоимость, про которую, как мы помним, Маркс писал, что она постоянно выходит за пределы того или иного конкретного товара и находится в бесконечном движении — Маркс рассматривал через категорию возвышенного. То есть, например, крупный капитал для рабочего является чем-то возвышенным, именно потому что он не обладает им и вынужден подчиняться его требованиям. 

Социализм в этой логике должен был быть шагом к тому, чтобы преодолеть вот этот возвышенный — то есть несоразмерный человеку — характер его собственной деятельности. В сцене с Высоцким из фильма Муратовой мы видим, что красивая картинка предстает для советского человека как нечто, скажем так, вдвойне возвышенное, потому что он может видеть эти товары, которые изображены на картинке, но он даже представить себе не может, что он будет ими реально обладать. И поскольку великая идея свободного труда и свободного общества в реальности воплотилась лишь в очень скудном числе продуктов, это не могло не вызывать разочарования. 

Теперь попробуем понять, что же сам Маркс понимал под коммунизмом — прежде всего как философ, который, как мы помним, хотел не только объяснять, но и изменять мир. Да, говорит Маркс, коммунизм — это в первую очередь упразднение частной собственности. Но важно, что это упразднение должно иметь положительный, а не только отрицательный характер. То есть в результате этого упразднения каждый человек должен приобрести всю полноту своей действительной жизни, то, что молодой Маркс называет родовой сущностью человека. Маркс полагал, что изначальной родовой сущностью человека является труд — та творческая способность, благодаря которой человек себя развивает, выражает. Но в современности мы сталки­ваемся с отчуждением труда, и причиной этого как раз выступает господство частной собственности. Те, кто трудится, не владеют более продуктом своего труда.

Более того, сам процесс труда воспринимается как нечто чуждое, то есть тяжелое, бессмысленное, часто бесчеловечное. А значит, говорит Маркс, в какой-то момент люди становятся чужими не только друг другу, но и самим себе, чужими для своей человеческой сущности. Потому что вместо того чтобы наслаждаться трудом как процессом саморазвития, мы бежим от него, как от чумы. Люди начинают чувствовать себя людьми только в своих животных, дочеловеческих чувствах и занятиях: во время еды, сна и так далее. Во многом это, конечно, справедливо и сегодня — там, где свою свободу человек связывает не со своим каждодневным занятием, а с отдыхом, отпуском, процессом потребления и так далее. 

Поэтому, говорит Маркс, прошлые, то есть буржуазные революции меняли лишь политическую картину мира, но сама ситуация, когда существует класс собственников и угнетателей и класс тех, кто трудится и испытывает отчуж­дение труда, сам этот порядок оставался нетронутым. И вот что касается коммунистической революции, то она как раз, с точки зрения Маркса, должна быть не просто политическим переворотом: это будет прежде всего изменение прежнего характера жизнедеятельности людей. Одна из самых сильных формул, которую Маркс использует в этой связи, звучит следующим образом: коммунизм связан прежде всего с уничтожением труда. Имеется в виду тот труд, который не развивает человека, а скорее приводит его к деградации, калечит и унижает как телесно, так и духовно. 

Есть и другое определение коммунистического общества, в котором мы видим какие-то утопические черты. Это определение дано в «Немецкой идеологии» — тексте, который Маркс и Энгельс писали вдвоем. Но вот эта утопическая версия коммунизма, очевидно, дана с некоторой иронией. Маркс и Энгельс пишут: «В коммунистическом обществе никто не должен быть ограничен каким-то исключительным кругом своей деятельности». Когда само обще­ство — а не отдельные капиталисты — начнет регулировать производство, тогда в конечном итоге каждому человеку будет предоставлена возможность сегодня заниматься какой-то одной деятельностью, завтра — другой, а после­завтра — третьей. Например, утром охотиться, после полудня ловить рыбу, вечером заниматься скотоводством, после ужина предаваться критике — но в результате всех этих занятий человек при этом не станет превращаться только в охотника или только в рыбака, только в пастуха или только в кри­тика. 

Конечно, за этим определением угадывается утопия, которую в свое время разрабатывал уже упомянутый нами Шарль Фурье, знаменитый социалист-утопист. Но в этой утопии содержится и некое истинное зерно: раз уж по своей сути человек является творцом, его творческая деятельность не должна носить какой-то однобокий характер, который обессмысливал бы жизнь каждого конкретного человека. Сегодняшний образ жизни, особенно в развитых странах, показывает, что некоторые профессии действительно предполагают смену режима деятельности, когда человек может сам ставить себе задачи, сам распределять свое время, менять в течение жизни несколько раз профессию и так далее. 

Эта эволюция труда показывает нам, что капитализм развивается в том числе и за счет своей критики. Но, конечно, он остается капитализмом до тех пор, пока все элементы коммунизма он подчиняет своему главному принципу, а именно требованию производить прибавочную стоимость в интересах собственника капитала. 

Итак, вернемся к мысли Маркса: коммунизм связан именно с положительным упразднением частной собственности. Речь идет не просто о том, что люди лишаются своей частной собственности и взамен ничего не получают. Конечно, легко представить себе коммунизм как общество всеобщей уравни­ловки, но это, как писал Маркс, еще не является подлинным коммунизмом. Выражаясь философским языком, это будет коммунизм как абстракция, грубый и уравнительный коммунизм, который, наоборот, возводит в закон всеобщего положения вещей нищету. По сути дела, этот грубый коммунизм — всего-навсего государственный капитализм, когда все начинают работать на государство как на большую фабрику, которая (может быть, и неофици­ально), кому-то принадлежит — например, той же партийной номенклатуре. 

Подлинный коммунизм, говорит Маркс, не предполагает такого тотально отчужденного, репрессивного, негативного характера. Речь о таком обществе, в котором люди не оказываются взаимно чуждыми друг другу, а, наоборот, оказываются во всесторонней связи друг с другом. Можно вспомнить еще одно определение коммунизма, которое дано в «Манифесте Коммунистической партии»: «Общество будущего должно представлять из себя ассоциацию, в которой свободное развитие каждого становится условием свободного развития всех». То есть общее здесь развивается не за счет того, что личное, индивидуальное приносится в жертву. Как раз наоборот: общество только тогда оказывается коммунистическим, когда интересы и свободное развитие каждого учитываются и включаются в общее движение. 

И здесь можно предложить несколько неожиданное сравнение. Маркс был современником великого немецкого композитора-романтика Рихарда Вагнера. Как и Маркс, Вагнер в молодости был под большим влиянием философии Фейербаха. И вот в своем самом известном теоретическом сочинении, которое называется «Произведение искусства будущего», Вагнер совершенно, на пер­вый взгляд, неожиданно использует понятие коммунизма. 

Все дело в том, говорит Вагнер, что если мы посмотрим, как сегодня устроена художественная жизнь, то нам бросится в глаза, что в большинстве случаев она устроена на началах эгоизма. Каждый отдельный художник, каждый артист, а также каждый отдельный вид или жанр искусства конкурирует с другим, утверждается за счет другого. Этому эгоистическому представлению о мире искусства Вагнер противопоставляет коммунистическую организацию произведения искусства будущего, которое будет иметь форму гармоничного сотрудничества художников и артистов самых разных специальностей. 

Например, опера будущего, которую представляет себе Вагнер, будет объединять и поэта, и композитора, и архитектора, который будет строить театр, и художника, который будет делать декорации, — и при этом никто из них не будет стараться утвердиться за счет друг друга, а все вместе они будут участвовать в создании единого всеобщего произведения искусства. Эта художественная аналогия действительно точно иллюстрирует то, что Маркс имел в виду под коммунистическим обществом. Но Маркс рассматривает его уже не только на уровне высокого искусства, но и на уровне повседневной материальной деятельности.

Итак, при капитализме, говорит Маркс, мы достигли такого состояния, когда из всей богатой палитры человеческих чувств на первый план вышло лишь самое бедное, самое пустое, самое абстрактное чувство — чувство обладания. Главной целью капиталистического человека является обладание предметом, исключительное пользование, то есть такая ситуация, когда мое богатство предполагает бедность другого человека. А вот коммунистическое общество должно вывести на свет всю палитру человеческих чувств, а человеческие чувства по определению предполагают общение людей друг с другом. Когда нам нравится какая-то музыка, мы хотим, чтобы ее послушал кто-то другой; когда нам кажется, что мы прочитали какую-то очень интересную книгу, мы обязательно хотим поделиться и книгой, и мыслями с другим человеком. Даже когда мы готовим вкусную еду, мы обязательно хотим пригласить за стол других людей, чтобы они оценили наши кулинарные способности. 

Поэтому, говорит Маркс, при коммунизме даже бедность оказывается не негативным, а позитивным феноменом. Дело в том, что бедность — это та пассивная связь, которая заставляет нас ощущать потребность в том величайшем богатстве, каким для нас является другой человек. И вот уже на этом чувственном уровне мы видим, что в основе человеческой деятель­ности лежит именно коммунистическая природа, которая тем не менее может быть отчуждена, если все эти чувства будут подчиняться чувству обладания.

И, наконец, есть еще один очень важный момент, который подчеркивает Маркс, когда говорит о коммунизме. Можно представить себе, что комму­низм — это только идеал, как бы некий горизонт, к которому мы можем лишь бесконечно продвигаться, но при этом никогда его не достигать. В «Немецкой идеологии» Маркс и Энгельс говорят, что это не так: «Коммунизм для нас, — пишут они, — это вовсе не какое-то состояние, которое должно быть только еще установлено, это не некий идеал, с которым должна сообразовываться действительность, это не некое внешнее требование. Наоборот, коммунизмом мы называем то действительное движение, которое уничтожает теперешнее состояние человечества». 

Что имеется в виду? Идеал предполагает потенциально бесконечный процесс, когда цель всегда в будущем. Но тогда настоящее превращается всего лишь в средство, и, как мы понимаем, при такой логике мы опять не преодолеваем отчуждение: теперь настоящее оказывается отчужденным от будущего. Мы рабо­таем на будущие поколения так, как пролетарий работает на капи­талиста. 

То есть можно сказать, что, с точки зрения Маркса и Энгельса, даже если мы живем в условиях капитализма, участвуем в его историческом разви­тии, тем не менее мы постоянно должны обнаруживать в порах капитализма зачатки коммунизма. Те зачатки, которые будут изнутри каждый день преобра­зовывать капиталистические отношения в коммунистические.

Вспомним «Манифест Коммунистической партии»: «Капитал порождает своего могильщика — пролетариат». Это справедливо хотя бы еще и потому, что в погоне за прибылью капитал непрерывно совершенствует производство, а значит, эксплуатирует уже не только и не столько физический, но прежде всего интеллектуальный и эмоциональный труд людей, а люди благодаря этому все более и более кооперируются между собой. Причем кооперируются не внешним, чисто механическим, а гораздо более глубинным, можно сказать, органическим образом. 

Дело в том, что знания и эмоции очень трудно отделить от процесса непре­рывной коммуникации людей, принадлежащих не только уже разным профес­сиям, но зачастую и разным поколениям. Например, в научно-исследователь­ской работе мы кооперируемся как с прошлыми, так и с будущими поколе­ниями. И поэтому сам труд в своем развитии, в своем совершенствовании из чисто экономической категории превращается в категорию политическую, потому что рабочий перестает быть только трудящимся — он становится субъектом политики, субъектом требования изменить существующую действительность. 

Все эти процессы, происходящие внутри капитализма, способны ставить под вопрос эффективность и справедливость присвоения капиталом результатов общего труда, что капитал делает, например, с помощью юридических инстру­ментов патентования, а также в форме новых огораживаний, о которых мы го­во­­рили на прошлой лекции. Но, конечно, надо сказать, что и капитализм вновь и вновь обнаруживает способность подчинять себе эти подрывные силы, подчинять их своей логике, своим целям. Таким образом, борьба продолжа­ется.

Если опыт построения коммунизма, по крайней мере в истории ХХ века, не удался, то в завершение можно задаться вопросом: а в принципе устарела ли идея коммунизма, а вместе с ней и философия Маркса? Конечно, философия Маркса, как и любая другая концепция, требует критики и дополнительных размышлений, которые учитывают те изменения, которые произошли в мире за последние сто пятьдесят и больше лет. 

Но тем не менее можно сказать, что сама идея коммунизма, которая лежит в основе философии Маркса, не устарела. И вот по каким причинам: мы видим, что господство капитала над живым человеческим трудом по-прежнему сохраняется. Конечно, характер труда действительно изменился: люди уже, по крайней мере в развитых странах, вряд ли трудятся по двенадцать часов, как описывал Маркс в XIX веке. Труд стал гораздо более гуманным, гораздо более защищенным. Хотя опять мы все время должны помнить о том, что одно дело — развитые страны, другое дело — развивающиеся, куда, как мы знаем, сегодня вынесены многие фабрики и заводы, где люди по-прежнему трудятся очень много и часто в очень тяжелых и изнурительных условиях. 

Наконец, мы видим, что государство, которое сегодня зависит от междуна­родных финансовых структур, которые требуют от него быть экономным, минимизирует свои социальные обязательства. Эти обязательства, кстати, были завоеваны в ходе долгой борьбы, во многом вдохновленной идеями Маркса. 

Идеи коммунизма важны и представляют интерес сегодня еще и потому, что современный капитал, который по-прежнему находится в част­ном управлении, активно использует обобществление труда. Многие виды деятельности сегодня требуют не только чисто технических, профессиональ­ных компетенций, но еще и так называемых общечеловеческих компетенций, таких как общительность, улыбчивость, услужливость, умение работать в команде, умение объединять свои усилия, кооперироваться и так далее. 

Поэтому мы можем сказать, что одно из главных требований современного капитала, которое он предъявляет работнику, — это вообще стереть разницу между рабочим временем и временем свободным. То есть человек должен работать, как бы играя, но и отдыхать человек должен, как бы постоянно работая, продолжая продумывать какие-то свои задачи, или как минимум заботиться о своем здоровье для того, чтобы на рабочем месте быть более эффективным. Кстати, в конце «Капитала» Маркс высказал свою знаменитую фразу о том, что главной ценностью при коммунизме будет свободное время. Так вот, свободное время сегодня тоже под вопросом. 

Многие задачи, которые ставятся перед современным работником, вообще выходят за рамки официального рабочего времени. Например, один из совре­менных итальянских философов, Паоло Вирно, назвал это состояние современ­ного мира очень точно — коммунизм капитала. То есть капитал, по сути дела, сегодня создает коммунистический характер общества в рамках производства, он делает людей зависимыми друг от друга, нуждающимися друг в друге, он постоянно вроде бы на уровне видимости преодолевает отчуждение труда, превращает труд в какие-то творческие задачи, какой-то интересный процесс, но при этом продолжает из всего этого частным образом извлекать прибыль. 

Вирно говорит, что сегодня во многих случаях та прибавочная стоимость, которая производится человеком, производится им зачастую не на рабочем месте и не в рабочее время, а в течение всего жизненного времени. То есть в пределе, может быть, немножко гиперболизируя, мы можем сказать, что даже наши сновидения или наше дружеское общение тоже вносят вклад в производство прибавочной стоимости. Но оплачивает капитал, конечно, только официальное рабочее время. 

Итак, наш курс о Марксе подошел к концу. Последняя тема, о которой мы говорили, — это тема коммунизма. Какой же итоговый вывод мы можем сделать и из этой темы, и из курса в целом? Конечно, многие внешние стороны отчуждения труда преодолены. Но трудно все-таки сказать, что серия «косме­тических ремонтов» упразднила саму сущность капиталистического общества, которое критиковал Маркс в своих работах. Эксплуатация, несправедливость и неравенство — все это по-прежнему актуальные вопросы. И поэтому для многих актуальна идея коммунизма. 

Однако кровавые разрушительные события в истории ХХ века уточняют вопрос о возможности и необходимости коммунистических преобразований. И сего­дня, наверное, вопрос для многих марксистов и сторонников коммунистиче­ской идеи должен быть поставлен так: возможно ли построение коммунизма как подлинно демократического, а не авторитарного или тоталитарного общества?