Как читать «Понедельник начинается в субботу»
Вместе с произведениями Василия Аксенова и Анатолия Гладилина, фильмами Эльдара Рязанова и Георгия Данелии повесть Аркадия и Бориса Стругацких «Понедельник начинается в субботу» входит в «шестидесятнический» канон, благодаря которому сформировался эталонный образ типичного молодого интеллигента этой эпохи, романтизирующего научный и творческий поиск и искренне презирающего быт. «Сказка для научных сотрудников младшего возраста», главный герой которой, программист Саша Привалов, попадает на работу в сказочный НИИЧАВО, — одно из самых светлых и оптимистичных произведений братьев Стругацких. Однако устроена повесть не так просто, как может показаться на первый взгляд, — и, возможно, даже сложнее, чем представлялось ее авторам
Седьмое небо
Благодаря кропотливой работе группы «Людены» Группа энтузиастов-исследователей творчества братьев Стругацких, название которой отсылает к циклу романов о Мире Полудня., многочисленным письмам, дневникам, рабочим тетрадям и интервью Стругацких нам многое известно о том, как именно и в каких условиях создавались произведения классиков советской фантастики. Далеко не все книги получились именно такими, как их задумывали соавторы: нередко в процессе работы над рукописью менялись акценты и герои. Вот два ярких примера: в 1950-х братья несколько лет вынашивали идею легкой, приключенческой, «мушкетерской» повести без всякого социального подтекста и блуждания по этическим тупикам. А десятилетием позже, устав от бесконечных отказов издателей и редакторских придирок, они запланировали, цитируя «Комментарии к пройденному» Бориса Стругацкого, «бездумный, безмозглый, абсолютно беззубый, развлеченческий, без единой идеи роман о приключениях мальчика-е…чика, комсомольца XXII века». Оба текста были написаны — но
С «Понедельником» история сложнее. С одной стороны, соавторы с самого начала подходили к этой вещи как к тексту чисто развлекательному, проходному. В письме, отправленном брату в 1962 году, Аркадий Натанович призывал наконец взяться за давно задуманную «повесть о магах»: «Легкомысленную. Веселенькую. Без затей». С другой стороны, в основу книги положена ключевая для ранней прозы Стругацких идея о созидательном труде как об одной из главных жизненных ценностей — а к этой концепции Стругацкие относились со всей возможной серьезностью, по крайней мере в 1950–60-х. Среди набросков сохранилась запись: «Человек — это животное, которое может стать магом. Волк рождается волком и всю жизнь остается волком. Свинья рождается свиньей и всю жизнь остается ею. Человек рождается обезьяной, но вырасти он может волком, свиньей и магом». Никакой иронии, вполне искренний пафос молодых максималистов.
По воспоминаниям Бориса Стругацкого, замысел повести «о магах, ведьмах, колдунах и волшебниках» появился еще в конце 1950-х. Однако братья долго не могли определиться ни с сюжетом, ни с названием, ни даже с объемом. В оживленной переписке речь шла то о небольшом произведении размером три-четыре авторских листа, то о повести в нескольких частях, менялось рабочее название: «Седьмое небо», «Восьмое небо», «Маги». Дело сдвинулось с мертвой точки лишь в октябре 1960 года, когда Борис Стругацкий вместе с коллегой по Пулковской обсерватории Лидией Камионко оказался на несколько недель заперт на Кисловодской горной станции.
Именно там в четыре руки был написан текст, который можно считать первым драфтом, черновым эскизом «Понедельника». «БН только что прекратил труды свои по поискам места для Большого Телескопа в мокрых и травянистых горах Северного Кавказа и теперь ждал, пока закончатся всевозможные формальности, связанные с передачей экспедиционного имущества, списанием остатков, оформлением отчета и прочей скукотищей, — рассказывает Борис Натанович в „Комментариях к пройденному“. — А Л. Камионко, приехавшая на Горную станцию отлаживать
Более плотно взяться за эту работу братья смогли только в конце 1963 года, начав, как обычно, с составления плана. Первую часть «Понедельника» соавторы завершили за несколько недель. Согласно записям в рабочем дневнике, в июне 1964 года в Ленинграде Стругацкие закончили черновик второй и третьей частей (рабочие заглавия — «Ночь перед Рождеством» и «О времени и о себе…»).
Отдельного упоминания заслуживает история названия повести — Борис Натанович подробно рассказывает об этом все в тех же «Комментариях к пройденному». Афоризм «Понедельник начинается в субботу» обязан своим происхождением шутке, которую сыграла с младшим Стругацким другая его коллега по Пулковской обсерватории Наталия Свенцицкая. Именно она сообщила Борису, в то время страстному поклоннику Эрнеста Хемингуэя, что в Доме книги якобы появился новый роман Хемингуэя, «Понедельник начинается в субботу». Розыгрыш быстро раскрылся, но название оказалось слишком удачным, чтобы пропасть впустую.
Повесть Стругацких была закончена к концу 1964 года, а в 1965-м «Понедельник» вышел стотысячным тиражом в издательстве «Детская литература» с иллюстрациями Евгения Мигунова, ставшими неотъемлемой частью канона.
Дивана не было!
Вряд ли эту повесть можно назвать жизнеописательной — однако без автобиографических мотивов не обошлось. Окончив в 1955 году математико-механический факультет ЛГУ по специальности «астроном», Борис Стругацкий более десяти лет проработал в Пулковской обсерватории. Причем большую часть этого срока — в должности инженера-эксплуатационника по счетно-аналитическим машинам, бок о бок с программистами, коллегами главного героя «Понедельника», оператора вычислительной машины «Алдан» Саши Привалова. Собственно, соавторы никогда не скрывали, что образ Научно-исследовательского института чародейства и волшебства основан именно «на реалиях Пулковской обсерватории». Только местом действия стал не Ленинград, а вымышленный город Соловец на Русском Севере — эта деталь должна была подчеркнуть сказочный, фольклорный характер происходящих событий.
НИИЧАВО во многом напоминает Пулковскую обсерваторию начала 1960-х: сфера деятельности института охватывает все области, так или иначе связанные с магией, от разработки сугубо теоретических вопросов (отдел Абсолютного Знания) до исследования истории чародейства и волшебства (Изба на курьих ногах). Стругацкие попытались уйти от прямых параллелей в сторону максимального обобщения: в окончательный вариант рукописи не попал, например, отдел Цирковой техники, придуманный Борисом Стругацким по аналогии с отделом астрометрии, некогда уважаемой астрономической отрасли, в 1960-х переживавшей тяжелый кризис. Зато появился «захудалый, запущенный» отдел Предсказаний и Пророчеств, который, однако, не спешат закрывать — такое подразделение существовало, наверное, в каждом советском НИИ, и часто не в единственном экземпляре.
Разумеется, в работу Пулковской обсерватории 1960-х активно вмешивались чиновники — то же происходит и с НИИЧАВО. Большинство конфликтов повести «Понедельник начинается в субботу» построены на контрасте: всемогущие маги живут по законам бюрократического учреждения с бесконечным документооборотом, обязательными выездами в колхоз, комсомольскими собраниями и заседаниями ученого совета. Пока соавторы мягко иронизируют — но в прямом продолжении, «Сказке о Тройке», гротескный бюрократический аппарат, против которого бессильны чародейство и волшебство, станет объектом ядовитой сатиры.
Некоторые прототипы героев «Понедельника» легко узнаваемы, другие требуют пояснений. Персонажей повести можно условно разделить на три группы. Во-первых, это герои, позаимствованные у других писателей: например, самовлюбленный зануда Мерлин, вечный претендент на пост главы отдела Предсказаний и Пророчеств, явился из романа Марка Твена «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура». Другие персонажи списаны с коллег Бориса Стругацкого по научному сообществу: скажем, прототипом директора НИИЧАВО, двуликого Януса Полуэктовича Невструева, стал астроном Александр Александрович Михайлов, с 1947 по 1964 год занимавший пост директора Пулковской обсерватории. Наконец, третья категория — герои, наделенные узнаваемыми чертами советских писателей: так, Федор Симеонович Киврин, заведующий отделом Линейного Счастья, отчасти дружеский шарж на Ивана Антоновича Ефремова, автора «Туманности Андромеды», «Часа Быка» и «Таис Афинской».
Особняком стоит образ профессора Амвросия Амбруазовича Выбегалло, в котором соединились черты академика Лысенко и фантаста Александра Казанцева, сыгравших роковую роль в истории советской науки и советской литературы. Кроме того, неистребимые «-изьмы» в речи Выбегалло напоминали о публичных выступлениях Никиты Сергеевича Хрущева. Амвросий Амбруазович может показаться смешным, нелепым, жалким — но на самом деле персонажей, настолько полно воплощающих абстрактное зло, можно пересчитать по пальцам даже в ранней прозе Стругацких.
Сложился вокруг «Понедельника» и целый корпус легенд, иногда весьма показательных. Например, сотрудники Пулковской обсерватории до сих пор с удовольствием рассказывают о диване из вычислительного центра, который якобы стал прототипом дивана-транслятора, вокруг которого разворачивается действие первой части повести. Между тем ударная фраза «ДИВАНА НЕ БЫЛО!!!» впервые появилась в том самом легендарном первом черновике, написанном Борисом Стругацким в соавторстве с Лидией Камионко на Кисловодской горной станции, и к Пулковской обсерватории никакого отношения не имела.
Другой пример: в Романе Ойре-Ойре узнают одного из основателей советского программирования Михаила Романовича Шуру-Буру (а иногда и академика Сергея Петровича Новикова). В действительности Ойра-Ойра — один из полностью вымышленных героев «Понедельника», его фамилия имеет совсем другое происхождение и другой смысл. «Я не помню уже в точности, но мы вычитали в
Еще одна легенда связана с профессором Выбегалло: из-за сходства фамилий его иногда ассоциируют с Азазелло из «Мастера и Маргариты». Этот миф опровергается проще всего: «Понедельник» вышел в 1964 году, а роман «Мастер и Маргарита» был впервые опубликован только три года спустя, в 1966–1967 годах, на страницах журнала «Москва» — только тогда братья Стругацкие смогли познакомиться с Азазелло, Бегемотом, Воландом и прочими персонажами Михаила Булгакова.
Девять десятых программиста
Саша Привалов — идеальный главный герой для повести «о магах и чародеях», безупречный сторонний наблюдатель, органически чуждый всему потустороннему, иррациональному, волшебному. Человек будущего с переднего края науки, представитель редкой и престижной профессии, но — парадокс! — именно в таких людях остро нуждается НИИЧАВО.
«„Вам действительно так нужен программист?“ — спросил я. „Нам позарез нужен программист“. — „Я поговорю с ребятами, — пообещал я. — Я знаю недовольных“. — „Нам нужен не всякий программист, — сказал горбоносый. — Программисты — народ дефицитный, избаловались, а нам нужен небалованный“. — „Да, это сложнее“, — сказал я. Горбоносый стал загибать пальцы: „Нам нужен программист: а — небалованный, бэ — доброволец, цэ — чтобы согласился жить в общежитии…“ — „Дэ, — подхватил бородатый, — на сто двадцать рублей“. — „А как насчет крылышек? — спросил я. — Или, скажем, сияния вокруг головы? Один на тысячу!“ — „А нам
всего-то один и нужен“, — сказал горбоносый. „А если их всего девятьсот?“ — „Согласны на девять десятых“».
Братья Стругацкие увлеклись кибернетикой еще в середине 1950-х, вскоре после выхода этапной статьи Сергея Соболева, Анатолия Китова и Алексея Ляпунова «Основные черты кибернетики» в августовском номере журнала «Вопросы философии» за 1955 год, когда информация о существовании в СССР малой электронной счетной машины (МЭСМ) и быстродействующей электронно-счетной машины (БЭСМ-1) перестала быть страшной государственной тайной. Впервые к этой теме соавторы обратились на страницах рассказа «Спонтанный рефлекс» (1958); инопланетный корабль, управляемый логической машиной, появляется в их повести «Извне», написанной в 1957–1958 годах и впервые опубликованной в 1960 году. В рассказе Стругацких, получившем название «Испытание СКИБР» (1959), подробно описан универсальный кибернетический комплекс, оснащенный дистанционными машинами-разведчиками, а в «Забытом эксперименте» (1959) соавторы используют слово «кибер» «для обозначения любой достаточно сложной многофункциональной „разумной“ машины», — вероятно, впервые в отечественной фантастике.
Впрочем, неофитский восторг вскоре схлынул, настало время напряженной практической работы: лаборатории и отделы электронно-вычислительной техники открывались при вузах и НИИ по всей стране. Еще недавно полузапретная, ославленная в прессе как буржуазная лженаука, кибернетика стремительно превращалась в один из самых ярких символов ранних шестидесятых наравне с космонавтикой, а «мыслящие машины» всех типов заполняли страницы советской фантастики.
Этот прорыв кибернетики из закрытых исследовательских центров и военных лабораторий на первые полосы центральных газет стал своеобразным символом оттепели, важным этапом обновления. Примерно то же происходит с чародейством и волшебством в «Понедельнике». Иррациональное рационализируется и становится на службу человечеству; то, что еще недавно представлялось мракобесием, суеверием, опасным предрассудком, на глазах превращается в перспективную научную отрасль, в дисциплину, которая подчиняется строгим внутренним законам. И так же, как любая другая отрасль, нуждается в точных расчетах, тщательной систематизации и сложных математических моделях. Что возвращает нас к кибернетике, вычислительной машине «Алдан» и ленинградскому программисту Саше Привалову, который позарез нужен Научно-исследовательскому институту чародейства и волшебства.
Гвоздики
В 1960-х Стругацкие активно экспериментировали с элементами нарратива, учились у классиков и вырабатывали свой индивидуальный подход. Причем экспериментировали не только с фабулой, композицией, но и с языком. В период работы над «Понедельником» братья, как и значительная часть советской интеллигенции, переживали страстное увлечение Эрнестом Хемингуэем и осваивали его «телеграфный» стиль. Лаконичные фразы, минимум прилагательных, энергичные глаголы действия, сдержанность при описании экстремальных ситуаций, передача переживаний через язык тела — все это выдает влияние «папы Хэма». К собственным находкам соавторов относится то, что Стругацкие называли гвоздиками. В интервью «Без напарника» Борис Натанович рассказывает: «Мы стремились на каждой странице забивать два-три „гвоздика“ — это могли быть
В качестве таких «гвоздиков» Стругацкие охотно использовали в своих произведениях неологизмы. В «Понедельнике», например, только профаны называют волшебную палочку волшебной палочкой, профессиональные маги и чародеи именуют ее исключительно умклайдетом. «Насколько я помню, название это возникло так: я взял немецко-русский словарь, раскрыл его наугад и наткнулся на слово umkleiden, — вспоминает Борис Натанович в онлайн-интервью. — Звучание нам понравилось, мы поиграли этим словом так и сяк — образовался „умкляйдет“».
Ну и конечно же, «Понедельник» подарил читателям массу запоминающихся фраз и афоризмов. В 1960–80-х любители фантастики могли часами перекидываться цитатами из Стругацких, по этим репликам узнавали своих: «Человек — это промежуточное звено эволюции, необходимое для создания венца творения пpиpоды — рюмки коньяка и дольки лимона», «Не чай он там пьет», «Я по натуре не Пушкин, я по натуре Белинский», «Так вот и возникают нездоровые сенсации», «Совершенно секретно. Перед прочтением сжечь». И, конечно, слова Кристобаля Хозевича Хунты о задаче, которая не имеет решения: «Мы сами знаем, что она не имеет решения. Мы хотим знать, как ее решать. <…> Бессмыслица — искать решение, если оно и так есть. Речь идет о том, как поступить с задачей, которая решения не имеет». С легкой руки Стругацких эта фраза вошла в лексикон научных сотрудников и стала своего рода девизом нескольких поколений советских ученых.
Диалог между текстами
Но чаще всего в «Понедельнике» роль «гвоздиков» играют цитаты и литературные аллюзии. Повесть насыщена ими так плотно, как ни одна другая вещь Стругацких. Диапазон источников невероятно широк, от Откровения Иоанна Богослова до журнала «Вопросы философии» за 1959 год, от Цицерона до Станислава Лема и от «Грядущего Хама» Дмитрия Мережковского до «12 стульев» Ильи Ильфа и Евгения Петрова.
В первой части повести, «Суете вокруг дивана», это очевидные отсылки к «Руслану и Людмиле» и другим произведениям Пушкина, повестям Гоголя и Алексея Николаевича Толстого — но не только. Развернутые цитаты из экзотических источников вроде «Основ Упанишад» под редакцией В. Синга или работы Павла Карпова «Творчество душевнобольных и его влияние на развитие науки, искусства и техники» добавляет происходящему нотку абсурдности, а фрагменты из оды Михаила Хераскова «Добродетель» подчеркивают архаичность «памятника соловецкой старины» Избы на курьих ногах, куда определяют на ночлег Сашу Привалова. Во второй части, «Суете сует», Стругацкие цитируют «Гаргантюа и Пантагрюэля» Франсуа Рабле в переводе Владимира Пяста, а реплики профессора Выбегалло на искаженном французском позаимствованы из «Войны и мира» Льва Толстого. Наконец, в третьей части, «Всяческая суета», в эпизоде, посвященном путешествию Привалова в описываемое будущее, соавторы иронически обыгрывают сочинения советских фантастов 1950–60-х: «Победителей недр» Григория Адамова, «Гриаду» Александра Колпакова, «Суэму» Анатолия Днепрова, «Пути титанов» Олеся Бердника, «Туманность Андромеды» Ивана Ефремова, «Гостя из бездны» Георгия Мартынова.
В основном это беззлобное подтрунивание: к большинству упомянутых авторов Стругацкие относились с симпатией, с некоторыми дружили, а перед Ефремовым и вовсе благоговели. Досталось в этом эпизоде и классике мирового масштаба: фраза о совершенном обществе, где все граждане «богаты и свободны от забот, и даже самый последний землепашец имеет не менее трех рабов» — очевидная отсылка к античным и средневековым утопиям, начиная с «Диалогов» Платона и заканчивая «Городом Солнца» Томмазо Кампанеллы и «Утопией» Томаса Мора.
Не всегда это очевидные источники. «Понедельник» начинается фразой «Я приближался к месту моего назначения», дословно позаимствованной из второй главы «Капитанской дочки». Между тем еще в начале 1990-х писатель и переводчик Александр Щербаков предположил, что своим появлением у Стругацких такой зачин обязан не столько Пушкину, сколько Александру Архангельскому, написавшему около 1937 года серию прозаических пародий, начинавшихся именно с этих слов.
Благодаря этой яркой постмодернистской цитатности, интертекстуальности, непрерывному бахтинскому диалогу между текстами повесть заметно выделяется на фоне советской фантастики шестидесятых — да и советской литературы в целом. Но сами Стругацкие относились к «сказке для научных сотрудников младшего возраста» спокойно. В онлайн-интервью Борис Натанович признается с некоторым недоумением: «Мы никогда не считали „Понедельник“ программным произведением. Это был капустник, „развлекуха“, „беззубое зубоскальство“ (как сказали бы Ильф с Петровым). Да и популярность его не так уж велика: научники, студенты „естественных“ вузов, вундеркинды из ФМШ — вот и весь его „ареал существования“. Заметьте, что продолжение „Понедельника“ („Сказка о Тройке“) — повесть значительно более серьезная — не имеет и этой аудитории. Народ любит развлекуху. По крайней мере, en masse В массе (фр.). (как сказал бы Амвросий Амбруазович)».
И все же, вопреки скепсису Бориса Стругацкого, именно этот капустник стал для нескольких поколений читателей олицетворением «идеальных 1960-х» — с их азартом и энтузиазмом, наивностью и искренностью, воодушевлением и молодым запалом. Ну а маги из НИИЧАВО, искренне влюбленные в свою работу, считавшие творческий труд главной жизненной ценностью, — образцом для подражания, символом веры в то, что эпохи сменяются, кризисы приходят и уходят, а понедельник
