Текст и иллюстрации Финская архитектура: как строить дома для людей
Эта история должна начинаться формулой из «Иронии судьбы»: каждый год мы с друзьями из петербургской «Do-галереи» собираем автобус единомышленников и едем смотреть финскую архитектуру. «Это у нас такая традиция». Так что дальше будет
Для начала — эпизод из одной поездки трехлетней давности. Тогда только-только открылось небольшое общественное пространство в кампусе Университета Хельсинки. В Финляндии все, что относится к образованию, занимает крайне важное место в системе общественных и архитектурных приоритетов, так что университет исторически живет в самом центре города, рядом с Сенатской площадью и городским собором.
В 2017 году одно из административных зданий университета было частично перестроено в заведение под названием Think Сorner — там и кафе, и помещения для встреч, дискуссий, концертов и занятий, и коворкинг, и спортзал. И вот компания промокших петербургских туристов заглядывает туда погреться, буквально на пять минут, — а потом нет никакой возможности выкурить их оттуда меньше чем через час. Настолько комфортное, человеческое, гуманное и при этом абсолютно современное пространство — еще поискать. И если искать, то как раз в Финляндии, поскольку в финской архитектуре эти качества — правило, а не исключение.
Плюс — фирменное финское внимание к материалу. В случае Think Corner все вообще выглядит предельно сдержанно и при этом очень эффектно: никаких излишеств, демонстративно дорогих материалов, никакой пыли в глаза — просто грубый бетон, сосновая рейка, деревянные торцы полов. Но пространство так устроено и так решено в смысле дизайна, что уходить оттуда действительно не хочется.
Разговор о финской архитектуре тем и интересен, что он не обязательно строится вокруг имен гениальных архитекторов и уникальных памятников. Хотя в финской истории есть и свои звезды мирового масштаба, прежде всего Алвар Аалто, и свои Парфеноны и Пантеоны — хрестоматийные, входящие во все учебники постройки.
Социальная рефлексия, понимание заказчика — общества, для которого работает архитектор, — знание технологии, умение работать с материалом, внимание к городскому контексту и природному окружению, сочетание выразительных формальных решений и дизайнерской сделанности даже в мелочах — все это приметы профессиональной культуры, и они налицо и в «иконах» финского зодчества, и в рядовой застройке. А еще часто эта архитектура просто очень красивая и чувственная, что сегодня для архитектуры вроде как и не обязательно. И очень свободная — при всей сдержанности, вокруг которой строятся стереотипы о национальном характере финнов.
Любитель исторической архитектуры тоже найдет в Финляндии много интересного. Это старинные замки: например, в Турку или замок Святого Олафа в Савонлинне. Или крепости помоложе, скажем XVIII века: Суоменлинна на островах рядом с Хельсинки или укрепления в Хамине и Лаппеэнранте. Или суровые и солидные средневековые церкви: грандиозный собор в Турку, каменные храмы в Порвоо, Эспоо или Пюхтяа — таких церквей много десятков (разной степени сохранности).
История финской архитектуры — это в большой степени история взаимодействия традиций, поскольку страна существовала на стыке больших европейских держав, Швеции и России, и до обретения независимости в 1917 году являлась их частью.
В 1812 году столицей Великого княжества Финляндского, недавно образованного в составе Российской империи, становится Гельсингфорс. Вскоре он перестраивается на столичный имперский манер стараниями Карла Людвига Энгеля. Энгелевский извод классицизма восходит именно к русской и петербургской его версии, так что по приезде в Хельсинки вас встречают милые глазу петербуржца колоннады, штукатурка и лепной декор, а заодно и фирменная окраска в два цвета. И разве что ландшафт, перепады рельефа сразу говорят, что вокруг Финляндия, а не плоская, как тарелка, столица Российской империи.
Следы русского проникновения не ограничиваются ансамблями первой половины XIX века. Одна из главных, наиболее заметных доминант в центре финской столицы — Успенский собор, фантазия на темы русской архитектуры, построенная по проекту Алексея Горностаева в 1860-х. А после Второй мировой было построено здание советского посольства в формах сталинской неоклассики — буквально тошнотворной помпезности, выглядящее несколько диковато в сдержанном окружении.
Но главный пример взаимодействия архитектурных традиций относится все‑таки к рубежу XIX и ХХ столетий. Именно тогда финские архитекторы создали новый язык, который оказался настолько успешным, что даже на время завоевал метрополию. До этого, во второй половине XIX века, мы видим в застройке финских городов: Хельсинки, Турку, Тампере и других — примеры той архитектуры, которую обычно определяют понятием историзма. Язык ее основан на словаре, заимствованном из прошлого. Это искусство очень культурное, очень профессиональное, но оно все же общее — так можно было строить хоть в Париже, хоть в Лондоне, хоть в Вене, хоть в Москве, хоть — с поправкой на масштаб — в Турку. Кстати, там архитекторы особенно успешно имитировали флорентийское кватроченто Кватроченто (итал. quattrocento — четыреста) — период Раннего Возрождения в итальянской культуре, приблизительно совпадающий с XV веком по хронологии. Архитекторы кватроченто обращались к раннехристианскому искусству и искусству Древнего Рима, соединяя их черты с зодчеством XV века, преимущественно готическим. Самые известные представители периода — Леон Баттиста Альберти и Филиппо Брунеллески.. В общем, это просто нормальная европейская архитектура — такое носят все.
Однако на рубеже веков архитектура становится для народов северных стран одним из главных инструментов воплощения именно национальных начал, визуальным выражением национальной идентичности, буквально «особости». Для финнов эти поиски себя были особенно актуальны в условиях усилившегося русифицирующего политического давления со стороны метрополии. С другой стороны, в отличие, например, от соседей-шведов, опереться на национальное прошлое, на собственную архитектурную традицию большого стиля они не могли за отсутствием таковой.
Визуальную идентичность пришлось конструировать по преимуществу из образов родной природы и карельского эпоса с добавкой зодчества Средневековья: местный гранит, фактурная штукатурка, дерево, патинированная Патинирование применяют, чтобы визуально состарить вещь. На поверхности медных и бронзовых изделий вызывают процесс окисления, в результате которого образуется налет (на меди он зеленоватый) — это и есть патина. бронза, окна любых форм и размеров, эркеры, башенки; современные стандарты комфорта плюс отличное качество исполнения. Финский национальный романтизм оказался идеальной национальный архитектурой — и идеальной архитектурой среднего класса, то есть той новой аудитории, под которую модернизировались в это время европейские города. Она отлично подходила для решения задач, с которыми сталкивался зодчий: от доходного дома до вокзала, от банка до музея, от собора до загородной виллы, от ратуши до пожарного депо.
И неожиданно оказалось, что эта архитектура при всем различии идеологического и градостроительного контекста нашла спрос в столице империи. Причем в Петербург финский национальный романтизм, «северный модерн», приходит именно в художественном качестве, растеряв по дороге весь идеологический запал. Что для одного — сильный политический жест и высказывание, для другого — просто модный и интересный дом с совами на фасаде, построенный качественно и из хороших материалов и отвечающий представлениям о современном образе жизни, комфорте и так далее.
То есть язык русские зодчие отлично научились — да и всегда умели — воспроизводить. Тем более что в случае с национальным романтизмом он был легко опознаваемым, цельным, сводился к внятной системе приемов и допускал подобный перенос. Это даже стилизацией не назовешь — просто модное наречие, на котором принято говорить. А вот привычка смотреть на север останется на весь ХХ век, в особенности благодаря Алвару Аалто, работами которого «заболеют» целые поколения ленинградских зодчих. Да и клиенты, особенно из советского истеблишмента, будут обращать внимание именно на финнов каждый раз, когда им захочется устроить островок современного западного образа жизни для себя (в море строительства для всех).
Главные звезды рубежа столетий и начала ХХ века — это, во-первых, трио Германа Гезеллиуса, Армаса Линдгрена и Элиэля Сааринена, а во-вторых, Ларс Сонк. Из работ первого бюро достаточно упомянуть Дом врачей в Хельсинки, здание компании «Похьёла», каменные фасады которого полны эпической нежити, Национальный музей Финляндии или собственную загородную виллу-студию архитекторов Виттреск. Среди самых ярких построек Сонка — здание Телефонной компании, клиника Эйра, биржа Хельсинки, церковь в Каллио и собор в Тампере, солидностью каменных форм близкий средневековым финским каменным церквям, а размерами изрядно их превосходящий.
Целый мини-заповедник такой застройки сложился в Хельсинки на острове Катаянокка за Успенским собором. Да и в принципе, гуляя по столице, постоянно задаешься вопросом: откуда в не самой богатой стране образовался такой платежеспособный спрос, что хватило на все эти доходные дома, жилые комплексы страховых компаний, банки, театры и прочее. А ведь все это — архитектура рукодельная и многодельная: количество труда и плотность ремесла там просто зашкаливают. Это особенно явно, когда в цоколе одного дома видишь несколько фактур камня: тут и грубо околотый, и гладкий, и полированный.
У архитектуры национального романтизма была некоторая внутренняя эволюция. Декор ранних построек более изобразительный, предметный. Язык более поздних форм, например сонковской биржи или шедеврального вокзала Хельсинки, построенного по проекту Элиэля Сааринена, более геометричен. Стилизованные, сведенные к орнаментальным мотивам природные формы — или буквально намеки на них — введены в контекст, основу которого составляют упрощенные классические структуры, скажем пилонады и гигантские арки столичного вокзала. Историки архитектуры видят в этой постройке, особенно в часовой башне, пример своего рода прото-ар-деко — один из ранних симптомов тенденции, которая утвердится в мировой архитектуре межвоенного периода.
Геометризованная, упрощенная, лишенная ордерных деталей, но ордерная по композиционной логике архитектура — один из характерных ответов на складывающийся в начале ХХ века запрос на классику. Этот запрос породит в разных странах разные неоклассические тенденции; в северных странах тоже возникнет свой северный классицизм. Среди самых ярких его примеров — здание парламента в Хельсинки, египетской мощи творение Йохана Сирена, возведенное между 1924 и 1931 годами. Другие отличные вещи в неоклассическом духе — современные, сдержанные, респектабельные — в 1920-х строит в Турку Эрик Бриггман.
С неоклассических построек начинается и карьера Алвара Аалто. До того как стать главной звездой финского модернизма и финской архитектуры вообще, Аалто строит, например, Рабочий клуб в Ювяскюля с застекленной дорической колоннадой первого этажа.
Непрерывность традиции и преемственность профессиональной культуры особенно привлекают в финской архитектуре наших соотечественников, привыкших к тому, что в ХХ веке зодчие стремительно разворачиваются на 180 градусов и сбрасывают наследие предыдущего исторического этапа с корабля современности.
Существенный пласт застройки финских городов составляют вещи промежуточные, переходные, основанные не на отрицании, а на сочетании традиций, когда ты даже не всегда понимаешь, построено здание в 1915, 1925 или 1935 году. Это могут быть и неоклассические сооружения, и архитектура наподобие «Стокманна» в Хельсинки, имеющая немало общего с кирпичным экспрессионизмом, популярным на севере Германии и в северных странах.
Эта непрерывность, равномерность имеют не только временнóе, но и пространственное измерение. Оно выражается в отсутствии деления на столичную и провинциальную архитектуру, в отсутствии иерархии, с которым вы постоянно сталкиваетесь в поездке по Финляндии. Ансамбль мирового класса, буквально шедевр, вы можете встретить в месте, про которое русская «Википедия» всего знает пару абзацев.
За примерами далеко ходить не надо — достаточно обратиться к творчеству Аалто. Работы архитектора раскиданы по всей стране, причем в его послужном списке с городами в десятки и сотни тысяч жителей соседствуют гораздо более скромные поселения (скажем, Алаярви) или рабочие поселки при предприятиях Сунила, Инкеройнен и так далее. А с постройками, видными буквально на половину Хельсинки, например дворцом «Финляндия» или офисом компании «Энсо — Гутцайт», соседствует хрестоматийный, вошедший в учебники общественный центр поселка при деревообрабатывающей фабрике на острове Сяунятсало, где живут три с половиной тысячи жителей.
В принципе, одного этого комплекса достаточно, чтобы вписать финскую архитектуру в историю мирового зодчества, поскольку на ваших глазах из ничего, из холма, рождается абсолютная вещь, причем абсолютная и в социальном, и в художественном смысле вещь. Это практически акрополь — или, скорее, агора, окруженная по периметру кирпичными корпусами муниципалитета с залом заседаний, офисами, магазинчиками и библиотекой. Это идеальная общественная архитектура, архитектура для комьюнити равных сограждан — и одновременно идеальное произведение искусства, пример слияния с ландшафтом. Главное впечатление, которое выносишь из знакомства с архитектурой Аалто, — сочетание абсолютной свободы с абсолютной же дисциплиной.
Ранний Аалто — сдержанно-классический. Потом начинается его «белый» модернистский — он же функционалистский — период. Примером такой архитектуры может служить библиотека в Выборге. Все это здание — остроумная инвенция: от планировок и объемных решений до освещения читального зала через круглые фонари в перекрытии. А знаменитая волна деревянного акустического потолка в лекционном зале — это, наверное, одна из самых чувственных линий в архитектуре ХХ века — как, скажем, и аалтовское «северное сияние», колышущаяся стена из деревянных реек в павильоне Финляндии на Всемирной выставке 1939 года в Нью-Йорке.
Другая икона довоенного периода — туберкулезный санаторий в Паймио, здание — медицинский инструмент, которое каждым архитектурным решением, каждой деталью, каждым элементом дизайна должн было работать на излечение пациента. Это тотальное произведение дизайна, где Аалто проектирует все вплоть до бесшумных раковин, специальной мебели, заставляющей сидящего дышать полной грудью, и даже дверных ручек такой формы, чтобы широкие рукава больничного халата не цеплялись — на этот счет у архитектора были неприятные воспоминания времен финской гражданской войны.
Впрочем, эта попытка оказалась более успешной в архитектурном, чем в медицинском смысле. Лечить туберкулез тогда еще не умели и основным средством был свежий лесной воздух: больному приходилось лежать на специальной открытой террасе по несколько часов круглый год ежедневно (зимой — в меховом мешке). А когда изобрели антибиотики, надобность в этой сложной машине просто отпала.
Так что история с Паймио — это еще и прививка от иллюзий архитекторского всемогущества, а заодно и свидетельство: даже на самого опытного зодчего хватает простоты. На экскурсии вам непременно расскажут, как архитектор обо всем позаботился и все сделал, чтобы отвлечь обитателей санатория от мрачных мыслей, — а вот про шкафы для одежды забыл, и пришлось проектировать их в последний момент. Так что первое, во что упирается взгляд просыпающихся пациентов, — это платяные шкафы, несколько напоминающие не то старый холодильник, не то модный гроб. Такое memento mori Memento mori (лат.) — помни о смерти..
В сороковые начинается «кирпичный» период Аалто. Обычно его отсчитывают от Baker House, общежития MIT в Кембридже. В эти же годы архитектор строит на острове Мууратсало собственный дом, где экспериментирует с разными форматами кирпича и керамическими отделками. Результаты этих экспериментов можно видеть по всей стране, от Рованиеми на севере до Хельсинки на юге, да и за рубежами Финляндии. Многие вещи достраивались уже после смерти архитектора его коллегами.
Ощущение свободы источает буквально каждая вещь Аалто. Это, наверное, должно порождать особую зависть коллег — у того в голове словно на одно измерение больше. Аалто вообще не чувствует себя связанным какими бы то ни было формальными «приличиями». Стена и проем у него равноправны, где понадобилось окно, там оно и будет. Надо — вырезал уголок объема. Надо — чуть-чуть, под небольшим углом, переломил стену, надо — пустил ее по дуге. Плюс залы в форме веера, криволинейные потолки, сложные перекрытия аудиторий и так далее.
Этой свободой в отношениях с формой Аалто успешно заразил следующие поколения финских архитекторов, свидетельством чему, например, здание «Диполи» — клуб Технологического университета Хельсинки (сейчас Университета Аалто) архитекторов Реймы и Райли Пиетиля в кампусе Отаниеми. Вокруг этого здания можно ходить часами в тщетных попытках найти прямой угол или хоть
Что до архитектурной дисциплины, то попробуйте несколько раз подряд посетить дом-студию Аалто в Хельсинки или дом на Мууратсало — и представьте себе, что вы обречены провести остаток жизни в окружении этих — кто спорит, лучших в мире — стульев, полок и шкафов. Это повседневное совершенство предполагает дисциплину пользователя, иначе вы просто умрете от скуки и осознания собственного несовершенства.
Упомянутая равномерность, равное присутствие мастерства в столичной застройке и в архитектуре небольшого городка, даже
Но и этого мало. В новом столетии аалтовской библиотеки оказалось недостаточно, и был объявлен новый конкурс. А в результате него в 2012 году напротив старого здания библиотеки появилось новое, построенное по проекту бюро JKMM и связанное со старым подземным переходом. Ради одной этой постройки стоит проделать четыре с половиной сотни километров от границы — просто чтобы оценить ничуть не уступающее аалтовскому (и от него же идущее) сочетание функциональности, пространственного и формального разнообразия, безупречного владения материалом и такта в отношениях с окружением. Особенно впечатляет бетонный клин, который вы не сразу замечаете в интерьере и в котором расположен зал для тихих занятий, требующих сосредоточенности, — разумеется, с обширным, во всю торцовую стену, окном с видом на окружающий городской пейзаж.
Кстати, слово «конкурс» не случайно звучало уже несколько раз, поскольку качество архитектуры находится, вероятно, в некоторой связи с общими порядками. И честный конкурс не менее важен для поддержания этого качества, чем, например, состояние архитектурного образования. Многие отличные финские постройки появились в результате конкурсов, причем порой в них выигрывали вполне молодые, еще не звездные бюро.
Финляндия — буквально страна просвещения, без всяких натяжек и преувеличений. Неудивительно, что главным архитектурным событием становится строительство не офиса нефтяной компании, а публичной библиотеки, как это недавно случилось в Хельсинки. В центре города открылась Oodi — огромная, современная, функционально совершенная центральная библиотека. Много воздуха, много дерева, прозрачность, сочетание открытых и укромных пространств (для семейного времяпровождения и для сосредоточенной работы), правильно рассчитанная акустика, плюс самое разнообразное оборудование — в такой библиотеке можно и хочется жить.
И это не столичное исключение, а общее правило. Достаточно назвать несколько городских и университетских библиотек по проектам Аалто, или библиотеку Metso («Глухарь») в Тампере, спроектированную четой Пиетиля, или публичную библиотеку Турку, построенную по проекту все тех же JKMM.
Столь же сильные ощущения оставляет знакомство с новыми школами, например, в муниципалитетах Большого Хельсинки Эспоо и Вантаа или в районе Виикки. Причем эти ощущения слабо соотносятся с собственными воспоминаниями о школьной архитектуре. Здесь налицо все те же общие свойства финского зодчества: от свободы формообразования и работы с пространством до тщательности в выборе материалов, фактур, цвета. Среди самых сильных путевых впечатлений — школы Кирккоярви, Сауналахти, Сакаринмяки, Опинмяки. Но это, что называется, моя вкусовщина — можно подобрать
А еще надо упомянуть простую стенку, которая отгораживает задний двор школы Сауналахти, где стоит техника, чтобы чистить снег. Эта стенка сделана с тем же вниманием и той же тщательностью, что и главный фасад. Вернее, в этой архитектуре все фасады — главные; как нет деления на столичное и провинциальное, так нет и деления на показушный фронт и неприглядный тыл.
Обязательный пункт в архитектурном маршруте по Финляндии — университетские кампусы, скажем работы того же Алвара Аалто: уже упоминавшийся комплекс зданий Технологического университета в Отаниеми или университет в «финских Афинах» — Ювяскюля. Еще есть новый кампус Университета Турку, спроектированный Аарне Эрви, или новые здания Университета Хельсинки в районе Виикки, вообще образцовом в смысле архитектуры и решения среды.
Еще одно качество финской архитектуры, тоже идущее прежде всего от Аалто, — тяготение к крупным и лаконичным скульптурным формам. Силу этих формальных жестов отлично чувствуешь, стоя под гигантской кирпичной дугой лекционного амфитеатра университета в Отаниеми, или перед белым, но не менее тактильным, чувственным, даже скульптурным тыльным фасадом жилого крыла санатория «Паймио». Перед вами буквально вырастает
Это умение извлекать сильный пластический и психологический эффект в сочетании с общей сдержанностью формы, скульптурность, чувственность архитектуры отличает и работы архитекторов следующих поколений. Например, церковь Калева в Тампере, где очень сильное, монументальное пространство создано самыми лаконичными средствами. Здание состоит из вогнутых с фасада скорлуп, разделенных вертикалями окон. Эти скорлупы выступают в интерьере так, будто вы находитесь внутри исполинской колоннады. Плюс говорящий план в виде рыбы: манипуляция несложная, но работает — тут и человек, не склонный к религиозным переживаниям, испытает восторг. Это и мощно, и изобретательно, и просто очень красиво.
Красота финской архитектуры — особого свойства. Это красота без сентиментальности, свидетельством чему прежде всего церкви, очень важный пласт современного зодчества Финляндии. Здесь они не просто дом молитвы, но и центр приходской, общественной жизни. В церковном строительстве тоже налицо сочетание свободы, например в решении пространства, и дисциплины. Мы найдем здесь примеры модернистской стерильности и современной экологической моды, работы звезд и молодых бюро, архитектурные «иконы» Аалто (в Сейняйоки, Лахти, Иматре) и постройки OOPEAA, офиса периферийной архитектуры. Эта команда за последние десятилетия спроектировала несколько церквей, обошедших архитектурные медиа: например, церковь в Куоккале, пригороде Ю́вяскюля, а еще часовня Сувела, церкви Клауккале, Кярсямяки.
Характерный прием в сегодняшней архитектуре — дерево в церковных интерьерах, а иногда, кстати, и на фасадах. Можно вспомнить церковь Виикки, или любимую туристами Часовню тишины в комплексе «Камппи» в центре Хельсинки, или часовню Святого Генриха, идеально посаженную в пейзаже рядом с Турку — обшитый медными листами, буквально перевернутый корабль с деревянными внутренностями.
Однако одно из самых сильных впечатлений из архитектурных поездок по Финляндии — это бруталистские церкви 1960-х. Такие есть, скажем, в Ярвенпяа или Тапиоле, образцово-показательном районе Эспоо, который создавался как полигон и витрина современного градостроительства.
В бруталистских постройках баланс между радостью для глаза и дисциплиной сильно смещен в сторону последней, поэтому приводить туда публику всегда немного боязно: слишком непохоже это на привычные нашему соотечественнику храмы. Однако, например, церковь Ярвенпяа коллеги тоже не хотели покидать. Люди самого разного возраста, привычек, образования, религиозные и нет — все они отлично почувствовали, что этот суровый и демонстративно простецкий бетонный сарай рассказывает про
Финские зодчие — вообще большие мастера по части работы с грубым бетоном и большой формой. Чтобы убедиться в этом, загляните под бетонные зонтики концертного зала в музее Сибелиуса в Турку: скульптурные, мощные и суровые, с отпечатками досок опалубки, которые бруталисты по всему миру полюбили благодаря Корбюзье, а финны использовали и раньше (например, тот же Аалто в Паймио).
Интерес к финской архитектуре может быть различным. Можно искать в ней прежде всего художественные достоинства, можно — социальные. Можно учиться у финнов тщательности в работе с материалами, в дизайне, умению соотносить постройку с ландшафтом, экологическим и технологическим решениям, пониманию нужд, ценностей и образа жизни общества. Можно ехать за комфортной, человечной и разнообразной средой — не случайно упоминания Алвара Аалто обычно сопровождаются ссылками на гуманизм как идеологию его архитектуры. Поскольку и то и другое — про любовь.
