Туве Янссон, Алвар Аалто, Ян Сибелиус и другие — в лекциях о культуре и жизни самой счастливой страны мира
Когда мне предложили прочитать аудиолекцию о финском дизайне, я испугался: как можно рассказывать о нем и при этом не показывать? А он очень красивый, и на него бесконечно любуешься. Например, мои университетские лекции о финском дизайне состоят в основном из демонстрации большого количества слайдов, а текстовое сопровождение картинок — это мои ахи и охи по поводу того, как же это красиво.
Я стал думать, каким образом можно рассказать о финском дизайне, не показывая его, — и придумал. Если я не могу показывать вам вещи и говорить: «Посмотрите, как чудесен этот изгиб!» — пусть это будет рассказ о моем личном опыте, о том, как я погрузился в финский дизайн.
Итак, представьте, вы идете по улице, а перед вами — многоквартирный дом. Но этот дом похож на средневековый замок, причем не на настоящий, а скорее на сказочный, такой, что рисуют на иллюстрациях детских книг. Там все немного преувеличено: высоченные башни со шпилями и черепичные кровли, мрачные коты и совы, вырезанные на дубовых воротах.
А теперь представьте, что он не один. Представьте, что вся улица в таких домах — и даже более того, что город по преимуществу состоит из таких зданий. Так выглядит центр Хельсинки: именно чтобы полюбоваться на этот удивительный город, туда и едут туристы со всего мира.
Город вообще довольно молодой. Самые древние части Хельсинки — это время Александра I. Окрестности и улицы, названные именем этого императора, выглядят как типичный русский провинциальный город, например Тверь. Сам старинный Хельсинки — это часть центра города. Раньше он был крохотным, а в самые первые годы ХХ века город внезапно увеличился в размере в несколько раз, и в один момент в эпоху национального романтизма кварталы, непосредственно примыкающие к центральным улицам, в первую очередь районы Эйра и Катаянокка, были застроены удивительными, сказочными, очень большими домами. Самым активным бюро, которое застраивало город в этот момент, было бюро Гезеллиуса, Линдгрена и Сааринена.
Элиэль Сааринен более известен, чем его товарищи: после того как Финляндия отделилась от России и стала независимым государством, он в
Итак, поговорим о финском дизайне. Я опишу город Хельсинки как своего рода машину, позволяющую постичь финский дизайн. Она предлагает три способа.
Первая опция: прогуляться по Эспланаде. Это центральная улица Хельсинки, которая одним своим концом упирается в порт, а другим — в театр. По ней гуляют люди, на нее выходят фасадами магазины важнейших финских марок, которые производят посуду, мебель, одежду. Самых известных не очень много, и их легко перечислить: Artek, Arabia, Iittala, Marimekko Oyj. Iittala — это производитель стекла, Arabia — производитель керамики. Artek — это самый главный и известный производитель мебели. Легендарная фабрика была основана в
В Финляндии был еще один известный мебельный дизайнер, Илмари Тапиоваара, и мне он особенно нравится. Он младше Аалто и начинал немного раньше середины
Прогуливаясь по Эспланаде, вы можете разглядывать те самые знаменитые предметы финского дизайна
И не только предметы. Экспозицию магазинов вообще делают очень талантливые современные дизайнеры. Например, когда я последний раз был в Хельсинки в магазине Iittala, посреди магазина стояла громадная дубовая колода с обугленным отверстием внутри, в которую можно было заглянуть. Стекольщики задували стекло в эту колоду, и получившаяся ваза приобретала форму полости. Поэтому полость и была обугленной — стекло было горячим. Эта колода использовалась для изготовления савойских ваз, названных по имени ресторана Savoy Алвара Аалто. Алвар Аалто был дизайнером интерьера и самих ваз. Они были спроектированы для другого производителя, но Iittala потом поглотила его и теперь до сих пор по лицензии производит эти вазы.
А Savoy находится на той же Эспланаде. Это один из немногих полностью сохранившихся интерьеров Аалто, где есть всё то, за что этого архитектора любят. Там потолок из березовой фанеры, там много тех интерьерных приемов, которые очень нравились Аалто: деревянные рейки, по которым ползут вьющиеся растения, кирпичная кладка, которая не то чтобы совсем обнажена, но побелена так, что сквозь побелку проступают контуры кирпичей. Там деревянная некрашеная лакированная мебель; если березовую поверхность покрыть лаком, то примерно через полвека она начнет выглядеть
Но можно воспользоваться и другим порталом. Это дом самого Алвара Аалто, который он сам построил для себя в середине
Однажды я работал в библиотеке и нашел там довольно редкую книжку. В 1961 году в Москве в ГМИИ имени Пушкина была выставка финской, как это тогда называли, художественной промышленности, а сейчас бы мы сказали — дизайна. Ее куратором был дизайнер Илмари Тапиоваара. Я читал каталог, который выпустили к выставке, и кураторский текст, разумеется, написал сам Тапиоваара, а
Как я говорил,
Финляндия испокон веков была частью Шведского королевства и только в начале XIX века отошла к России. В Финляндии до сих пор живет очень много шведов, а шведский — это второй государственный язык, и на нем дублируются дорожные указатели. Финляндия всегда ощущала себя частью большого скандинавского мира, до сих пор очень близка к Швеции и тесно связана с ней.
Так обстоят дела с культурой в общем, но есть более узкая тема — прикладное искусство, мир художественной промышленности, мир дизайна. Здесь тоже все очень интересно, потому что феномен под названием скандинавский дизайн обладает некоторым очевидным единством благодаря в первую очередь большим художественно-промышленным международным выставкам. Они почти каждый год проходили в разных скандинавских странах, но чаще всего в Швеции, в Стокгольме.
Выставки были международными, но на них приглашали только северные страны, точнее страны Балтийского региона. В конце XIX века таких стран было всего три: Швеция, которая в это время включала в себя Норвегию, Дания и Россия, в составе которой была и недавно отобранная у Швеции Финляндия, и Прибалтика.
Поэтому мне кажется, что в начале ХХ века не просто северный скандинавский дизайн эпохи национального романтизма сильно повлиял на дизайн русский — об этом известно и об этом много пишут, — но, возможно, чуть раньше, в конце XIX века, искусство Абрамцевского кружка довольно сильно повлияло на прикладное искусство Скандинавии. Это вообще интересная тема для исследования.
В ХХ веке между уже независимыми государствами Балтийского региона был очень сильный культурный обмен. Например, мебель той же самой фабрики Artek, которую основал Аалто, экспортировалась в Швецию. А ведь Алвар Аалто знаменит тем, что в
Как хозяин мебельной фирмы, он систематически проектировал и производил именно деревянную, но сделанную по принципиально новой технологии мебель. Он не изобрел эту технологию, но совершенствовал ее. В просторечии она называется гнутая фанера: берется стопка смазанных клеем листов, их прижимают друг к другу и одновременно изгибают. Когда клей засыхает, получается изогнутый фанерный лист, который уже не разогнешь: он зафиксировался в своем изгибе.
Технологию он почерпнул у эстонцев, а сами эстонские архитекторы в
То, о чем я сейчас говорю, в целом относится к дизайнерам середины ХХ века во всем северном регионе и в равной степени к финнам. Они вполне современны, они открыты всему новому, но не закрыты от прошлого. Радикальный, классический модернизм революционен, он отметает прошлое, он зачеркивает его. А северный, скандинавский модернизм, как губка, впитывает в себя весь опыт прошлого и преобразует его. Именно поэтому в послевоенные годы, когда в целом стало ясно, что возврата к прошлому нет — ведь даже в Советском Союзе к концу
На общем фоне этого традиционного деревянно-ремесленного скандинавского дизайна интерьера финский дизайн выделяется тем, что в нем нет-нет да и проглянет эта хитроватая физиономия рукастого хуторянина, несмотря на то что они делали очень изысканные, прекрасные и, даже хочется сказать, культурные вещи.
Например, в
Сарпанева, кстати, гордился своим происхождением. Его предки по одной линии были кузнецы, а по другой — ткачи, так что он считал свое занятие дизайном наследственным делом, в сущности не отделяя дизайн от ремесла. Он много времени проводил в мастерских стеклодувов, работал с ними рука об руку. Думаю, что наверняка он и сам время от времени брал в руки трубку и дул в нее.
Об этом я знаю потому, что был на его выставке. Южнее Эспланады находится район Эйра. Если пройти вглубь этого района, то там находится Музей дизайна. Это не очень большое здание: там есть маленькая постоянная экспозиция и большое пространство, которое используется для грандиозных и очень классных временных выставок.
Я был в Хельсинки всего три раза, и два раза мне посчастливилось попасть на большие ретроспективы. В одном случае — Илмара Тапиоваара, а в другом случае — Тимо Сарпанева. Поскольку Сарпанева больше работал со стеклом, половина выставки была даже не про форму его ваз, не про дизайн, а про технологию. Например, целая стена была увешана расколотыми на части дубовыми колодами, куда стеклодувы выдували вазы по его проекту, и подробные экспликации описывали, как именно эти вазы выдували. Было много видео, на которых показывали работу стеклодувов.
На выставке Илмари Тапиоваара, которую я посетил раньше, тоже были видео, и мне запомнилось одно. Самый знаменитый предмет Тапиоваара — это стул с подлокотниками для студенческого общежития Domus, который он спроектировал в 1946 году. Его изготовление — это довольно сложная технология. Используется не гнутая фанера, а прессованная — там не одинарная, а двойная кривизна. С точки зрения технологии по сравнению с мебелью Алвара Аалто это шаг вперед, и это очень передовая вещь для своего времени.
На видео показывали, как делают этот стул, и это было прекрасно. Стоит невозмутимый рабочий в белом халате, рядом с ним — жестяное ведро. Он окунает в ведро кисточку и медленно, но при этом необъяснимо быстро смазывает стопку фанерных листов, затем складывает их под пресс. Он делает это
Тапиоваара еще близок и интересен мне тем, что имеет некоторую связь с нашей страной. Он приезжал в 1961 году, потому что в Пушкинском музее проходила выставка, которую он курировал, и, конечно, он должен был быть там. А заодно он заехал на Воробьевы горы, на строительную площадку Дворца пионеров. Это архитектурный шедевр, и команда молодых архитекторов, которая его построила, сразу прославилась благодаря этому проекту. Один из этих архитекторов, Феликс Новиков, был там специалистом по оборудованию интерьеров и рассказал мне некоторые подробности того, как в интерьерах Дворца пионеров появилась мебель. В основном она была импортной, преимущественно финской. Многие предметы сделала фирма Asko, причем некоторые из них были специально модифицированы — это была не серийная продукция, а немного измененная под конкретный проект, под московский Дворец пионеров.
Тапиоваара, который был не только куратором выставки, но и представителем фирмы Asko, совместил приятное с полезным и сам осмотрел стройплощадку здания, для которого фабрика должна была совершить крупную поставку. До некоторой степени его тоже можно считать автором интерьеров Дворца пионеров. Те самые стулья Domus стояли в некоторых залах и кабинетах, и, поскольку эта модель вписана в историю финского, да и мирового дизайна золотыми буквами, я очень бы хотел знать, куда они делись.
Район вокруг Музея дизайна
Недалеко от Музея дизайна есть другой секонд-хенд, интерьерный. Он занимает бóльшее пространство: это огромный железобетонный подвал с маленьким неприметным входом с улицы. Называется этот магазин Fasaani, или «Фазан», и чего там только нет: бесконечные стеллажи со знаменитым финским стеклом, бокалы, стаканы, груды серебряных вилок и ложек, целые залы с мебелью
При желании можно закупиться изрядным количеством того же самого дизайна: стульев, тумбочек и журнальных столиков, которые находятся рядом в постоянной экспозиции Музея дизайна.
Вот таким образом можно постигать в Хельсинки финский дизайн: либо как буржуазный потребитель пройтись по Эспланаде, либо как богемный — порыскать по подвалам магазина Fasaani. На самом деле там есть и другие, не столько антикварные, но и винтажные интерьерные магазины, но Fasaani — самый известный и самый крупный. А можно постигать как академический человек, пойти в музей, осмотреть выставку и купить ее каталог. Вот три варианта на выбор, которые предоставляет Хельсинки.
Стоит рассказать и о других местах, которые тоже связаны с дизайном, но географически находятся не в Хельсинки, а рядом с ним. Например, Тапиола —
Там есть Музей современного искусства Эспоо. В названии — Эспоо, но находится музей в Тапиоле. У него хорошая экспозиция, но самый главный экспонат — снаружи, во дворе. Это Futuro — знаменитый пластмассовый дом, тоже построенный в
Домик спроектировал архитектор Матти Сууронен. Сууронен не дизайнер, но поскольку этот маленький пластмассовый дом серийно производится, его можно считать и произведением дизайна.
В эпоху нового авангарда, в самом конце
Ирьё Куккапуро известен тем, что придумал странное, но очень эффектное кресло с пластиковой основой под названием «Карусель» (Karuselli). Оно считается едва ли не самым удобным креслом за всю историю человечества или одним из самых удобных. Но вот в чем суть: притом что это якобы самое удобное кресло, какое только можно найти в Финляндии, я не слышал, чтобы оно часто встречалось в финских домах. А вот, например, знаменитый круглый табурет — обычно он на трех ногах, но бывает и на четырех —
Эта история должна начинаться формулой из «Иронии судьбы»: каждый год мы с друзьями из петербургской «Do-галереи» собираем автобус единомышленников и едем смотреть финскую архитектуру. «Это у нас такая традиция». Так что дальше будет
Для начала — эпизод из одной поездки трехлетней давности. Тогда только-только открылось небольшое общественное пространство в кампусе Университета Хельсинки. В Финляндии все, что относится к образованию, занимает крайне важное место в системе общественных и архитектурных приоритетов, так что университет исторически живет в самом центре города, рядом с Сенатской площадью и городским собором.
В 2017 году одно из административных зданий университета было частично перестроено в заведение под названием Think Сorner — там и кафе, и помещения для встреч, дискуссий, концертов и занятий, и коворкинг, и спортзал. И вот компания промокших петербургских туристов заглядывает туда погреться, буквально на пять минут, — а потом нет никакой возможности выкурить их оттуда меньше чем через час. Настолько комфортное, человеческое, гуманное и при этом абсолютно современное пространство — еще поискать. И если искать, то как раз в Финляндии, поскольку в финской архитектуре эти качества — правило, а не исключение.
Плюс — фирменное финское внимание к материалу. В случае Think Corner все вообще выглядит предельно сдержанно и при этом очень эффектно: никаких излишеств, демонстративно дорогих материалов, никакой пыли в глаза — просто грубый бетон, сосновая рейка, деревянные торцы полов. Но пространство так устроено и так решено в смысле дизайна, что уходить оттуда действительно не хочется.
Разговор о финской архитектуре тем и интересен, что он не обязательно строится вокруг имен гениальных архитекторов и уникальных памятников. Хотя в финской истории есть и свои звезды мирового масштаба, прежде всего Алвар Аалто, и свои Парфеноны и Пантеоны — хрестоматийные, входящие во все учебники постройки.
Социальная рефлексия, понимание заказчика — общества, для которого работает архитектор, — знание технологии, умение работать с материалом, внимание к городскому контексту и природному окружению, сочетание выразительных формальных решений и дизайнерской сделанности даже в мелочах — все это приметы профессиональной культуры, и они налицо и в «иконах» финского зодчества, и в рядовой застройке. А еще часто эта архитектура просто очень красивая и чувственная, что сегодня для архитектуры вроде как и не обязательно. И очень свободная — при всей сдержанности, вокруг которой строятся стереотипы о национальном характере финнов.
Любитель исторической архитектуры тоже найдет в Финляндии много интересного. Это старинные замки: например, в Турку или замок Святого Олафа в Савонлинне. Или крепости помоложе, скажем XVIII века: Суоменлинна на островах рядом с Хельсинки или укрепления в Хамине и Лаппеэнранте. Или суровые и солидные средневековые церкви: грандиозный собор в Турку, каменные храмы в Порвоо, Эспоо или Пюхтяа — таких церквей много десятков (разной степени сохранности).
История финской архитектуры — это в большой степени история взаимодействия традиций, поскольку страна существовала на стыке больших европейских держав, Швеции и России, и до обретения независимости в 1917 году являлась их частью.
В 1812 году столицей Великого княжества Финляндского, недавно образованного в составе Российской империи, становится Гельсингфорс. Вскоре он перестраивается на столичный имперский манер стараниями Карла Людвига Энгеля. Энгелевский извод классицизма восходит именно к русской и петербургской его версии, так что по приезде в Хельсинки вас встречают милые глазу петербуржца колоннады, штукатурка и лепной декор, а заодно и фирменная окраска в два цвета. И разве что ландшафт, перепады рельефа сразу говорят, что вокруг Финляндия, а не плоская, как тарелка, столица Российской империи.
Следы русского проникновения не ограничиваются ансамблями первой половины XIX века. Одна из главных, наиболее заметных доминант в центре финской столицы — Успенский собор, фантазия на темы русской архитектуры, построенная по проекту Алексея Горностаева в 1860-х. А после Второй мировой было построено здание советского посольства в формах сталинской неоклассики — буквально тошнотворной помпезности, выглядящее несколько диковато в сдержанном окружении.
Но главный пример взаимодействия архитектурных традиций относится все‑таки к рубежу XIX и ХХ столетий. Именно тогда финские архитекторы создали новый язык, который оказался настолько успешным, что даже на время завоевал метрополию. До этого, во второй половине XIX века, мы видим в застройке финских городов: Хельсинки, Турку, Тампере и других — примеры той архитектуры, которую обычно определяют понятием историзма. Язык ее основан на словаре, заимствованном из прошлого. Это искусство очень культурное, очень профессиональное, но оно все же общее — так можно было строить хоть в Париже, хоть в Лондоне, хоть в Вене, хоть в Москве, хоть — с поправкой на масштаб — в Турку. Кстати, там архитекторы особенно успешно имитировали флорентийское кватроченто Кватроченто (итал. quattrocento — четыреста) — период Раннего Возрождения в итальянской культуре, приблизительно совпадающий с XV веком по хронологии. Архитекторы кватроченто обращались к раннехристианскому искусству и искусству Древнего Рима, соединяя их черты с зодчеством XV века, преимущественно готическим. Самые известные представители периода — Леон Баттиста Альберти и Филиппо Брунеллески.. В общем, это просто нормальная европейская архитектура — такое носят все.
Однако на рубеже веков архитектура становится для народов северных стран одним из главных инструментов воплощения именно национальных начал, визуальным выражением национальной идентичности, буквально «особости». Для финнов эти поиски себя были особенно актуальны в условиях усилившегося русифицирующего политического давления со стороны метрополии. С другой стороны, в отличие, например, от соседей-шведов, опереться на национальное прошлое, на собственную архитектурную традицию большого стиля они не могли за отсутствием таковой.
Визуальную идентичность пришлось конструировать по преимуществу из образов родной природы и карельского эпоса с добавкой зодчества Средневековья: местный гранит, фактурная штукатурка, дерево, патинированная Патинирование применяют, чтобы визуально состарить вещь. На поверхности медных и бронзовых изделий вызывают процесс окисления, в результате которого образуется налет (на меди он зеленоватый) — это и есть патина. бронза, окна любых форм и размеров, эркеры, башенки; современные стандарты комфорта плюс отличное качество исполнения. Финский национальный романтизм оказался идеальной национальный архитектурой — и идеальной архитектурой среднего класса, то есть той новой аудитории, под которую модернизировались в это время европейские города. Она отлично подходила для решения задач, с которыми сталкивался зодчий: от доходного дома до вокзала, от банка до музея, от собора до загородной виллы, от ратуши до пожарного депо.
И неожиданно оказалось, что эта архитектура при всем различии идеологического и градостроительного контекста нашла спрос в столице империи. Причем в Петербург финский национальный романтизм, «северный модерн», приходит именно в художественном качестве, растеряв по дороге весь идеологический запал. Что для одного — сильный политический жест и высказывание, для другого — просто модный и интересный дом с совами на фасаде, построенный качественно и из хороших материалов и отвечающий представлениям о современном образе жизни, комфорте и так далее.
То есть язык русские зодчие отлично научились — да и всегда умели — воспроизводить. Тем более что в случае с национальным романтизмом он был легко опознаваемым, цельным, сводился к внятной системе приемов и допускал подобный перенос. Это даже стилизацией не назовешь — просто модное наречие, на котором принято говорить. А вот привычка смотреть на север останется на весь ХХ век, в особенности благодаря Алвару Аалто, работами которого «заболеют» целые поколения ленинградских зодчих. Да и клиенты, особенно из советского истеблишмента, будут обращать внимание именно на финнов каждый раз, когда им захочется устроить островок современного западного образа жизни для себя (в море строительства для всех).
Главные звезды рубежа столетий и начала ХХ века — это, во-первых, трио Германа Гезеллиуса, Армаса Линдгрена и Элиэля Сааринена, а во-вторых, Ларс Сонк. Из работ первого бюро достаточно упомянуть Дом врачей в Хельсинки, здание компании «Похьёла», каменные фасады которого полны эпической нежити, Национальный музей Финляндии или собственную загородную виллу-студию архитекторов Виттреск. Среди самых ярких построек Сонка — здание Телефонной компании, клиника Эйра, биржа Хельсинки, церковь в Каллио и собор в Тампере, солидностью каменных форм близкий средневековым финским каменным церквям, а размерами изрядно их превосходящий.
Целый мини-заповедник такой застройки сложился в Хельсинки на острове Катаянокка за Успенским собором. Да и в принципе, гуляя по столице, постоянно задаешься вопросом: откуда в не самой богатой стране образовался такой платежеспособный спрос, что хватило на все эти доходные дома, жилые комплексы страховых компаний, банки, театры и прочее. А ведь все это — архитектура рукодельная и многодельная: количество труда и плотность ремесла там просто зашкаливают. Это особенно явно, когда в цоколе одного дома видишь несколько фактур камня: тут и грубо околотый, и гладкий, и полированный.
У архитектуры национального романтизма была некоторая внутренняя эволюция. Декор ранних построек более изобразительный, предметный. Язык более поздних форм, например сонковской биржи или шедеврального вокзала Хельсинки, построенного по проекту Элиэля Сааринена, более геометричен. Стилизованные, сведенные к орнаментальным мотивам природные формы — или буквально намеки на них — введены в контекст, основу которого составляют упрощенные классические структуры, скажем пилонады и гигантские арки столичного вокзала. Историки архитектуры видят в этой постройке, особенно в часовой башне, пример своего рода прото-ар-деко — один из ранних симптомов тенденции, которая утвердится в мировой архитектуре межвоенного периода.
Геометризованная, упрощенная, лишенная ордерных деталей, но ордерная по композиционной логике архитектура — один из характерных ответов на складывающийся в начале ХХ века запрос на классику. Этот запрос породит в разных странах разные неоклассические тенденции; в северных странах тоже возникнет свой северный классицизм. Среди самых ярких его примеров — здание парламента в Хельсинки, египетской мощи творение Йохана Сирена, возведенное между 1924 и 1931 годами. Другие отличные вещи в неоклассическом духе — современные, сдержанные, респектабельные — в 1920-х строит в Турку Эрик Бриггман.
С неоклассических построек начинается и карьера Алвара Аалто. До того как стать главной звездой финского модернизма и финской архитектуры вообще, Аалто строит, например, Рабочий клуб в Ювяскюля с застекленной дорической колоннадой первого этажа.
Непрерывность традиции и преемственность профессиональной культуры особенно привлекают в финской архитектуре наших соотечественников, привыкших к тому, что в ХХ веке зодчие стремительно разворачиваются на 180 градусов и сбрасывают наследие предыдущего исторического этапа с корабля современности.
Существенный пласт застройки финских городов составляют вещи промежуточные, переходные, основанные не на отрицании, а на сочетании традиций, когда ты даже не всегда понимаешь, построено здание в 1915, 1925 или 1935 году. Это могут быть и неоклассические сооружения, и архитектура наподобие «Стокманна» в Хельсинки, имеющая немало общего с кирпичным экспрессионизмом, популярным на севере Германии и в северных странах.
Эта непрерывность, равномерность имеют не только временнóе, но и пространственное измерение. Оно выражается в отсутствии деления на столичную и провинциальную архитектуру, в отсутствии иерархии, с которым вы постоянно сталкиваетесь в поездке по Финляндии. Ансамбль мирового класса, буквально шедевр, вы можете встретить в месте, про которое русская «Википедия» всего знает пару абзацев.
За примерами далеко ходить не надо — достаточно обратиться к творчеству Аалто. Работы архитектора раскиданы по всей стране, причем в его послужном списке с городами в десятки и сотни тысяч жителей соседствуют гораздо более скромные поселения (скажем, Алаярви) или рабочие поселки при предприятиях Сунила, Инкеройнен и так далее. А с постройками, видными буквально на половину Хельсинки, например дворцом «Финляндия» или офисом компании «Энсо — Гутцайт», соседствует хрестоматийный, вошедший в учебники общественный центр поселка при деревообрабатывающей фабрике на острове Сяунятсало, где живут три с половиной тысячи жителей.
В принципе, одного этого комплекса достаточно, чтобы вписать финскую архитектуру в историю мирового зодчества, поскольку на ваших глазах из ничего, из холма, рождается абсолютная вещь, причем абсолютная и в социальном, и в художественном смысле вещь. Это практически акрополь — или, скорее, агора, окруженная по периметру кирпичными корпусами муниципалитета с залом заседаний, офисами, магазинчиками и библиотекой. Это идеальная общественная архитектура, архитектура для комьюнити равных сограждан — и одновременно идеальное произведение искусства, пример слияния с ландшафтом. Главное впечатление, которое выносишь из знакомства с архитектурой Аалто, — сочетание абсолютной свободы с абсолютной же дисциплиной.
Ранний Аалто — сдержанно-классический. Потом начинается его «белый» модернистский — он же функционалистский — период. Примером такой архитектуры может служить библиотека в Выборге. Все это здание — остроумная инвенция: от планировок и объемных решений до освещения читального зала через круглые фонари в перекрытии. А знаменитая волна деревянного акустического потолка в лекционном зале — это, наверное, одна из самых чувственных линий в архитектуре ХХ века — как, скажем, и аалтовское «северное сияние», колышущаяся стена из деревянных реек в павильоне Финляндии на Всемирной выставке 1939 года в Нью-Йорке.
Другая икона довоенного периода — туберкулезный санаторий в Паймио, здание — медицинский инструмент, которое каждым архитектурным решением, каждой деталью, каждым элементом дизайна должн было работать на излечение пациента. Это тотальное произведение дизайна, где Аалто проектирует все вплоть до бесшумных раковин, специальной мебели, заставляющей сидящего дышать полной грудью, и даже дверных ручек такой формы, чтобы широкие рукава больничного халата не цеплялись — на этот счет у архитектора были неприятные воспоминания времен финской гражданской войны.
Впрочем, эта попытка оказалась более успешной в архитектурном, чем в медицинском смысле. Лечить туберкулез тогда еще не умели и основным средством был свежий лесной воздух: больному приходилось лежать на специальной открытой террасе по несколько часов круглый год ежедневно (зимой — в меховом мешке). А когда изобрели антибиотики, надобность в этой сложной машине просто отпала.
Так что история с Паймио — это еще и прививка от иллюзий архитекторского всемогущества, а заодно и свидетельство: даже на самого опытного зодчего хватает простоты. На экскурсии вам непременно расскажут, как архитектор обо всем позаботился и все сделал, чтобы отвлечь обитателей санатория от мрачных мыслей, — а вот про шкафы для одежды забыл, и пришлось проектировать их в последний момент. Так что первое, во что упирается взгляд просыпающихся пациентов, — это платяные шкафы, несколько напоминающие не то старый холодильник, не то модный гроб. Такое memento mori Memento mori (лат.) — помни о смерти..
В сороковые начинается «кирпичный» период Аалто. Обычно его отсчитывают от Baker House, общежития MIT в Кембридже. В эти же годы архитектор строит на острове Мууратсало собственный дом, где экспериментирует с разными форматами кирпича и керамическими отделками. Результаты этих экспериментов можно видеть по всей стране, от Рованиеми на севере до Хельсинки на юге, да и за рубежами Финляндии. Многие вещи достраивались уже после смерти архитектора его коллегами.
Ощущение свободы источает буквально каждая вещь Аалто. Это, наверное, должно порождать особую зависть коллег — у того в голове словно на одно измерение больше. Аалто вообще не чувствует себя связанным какими бы то ни было формальными «приличиями». Стена и проем у него равноправны, где понадобилось окно, там оно и будет. Надо — вырезал уголок объема. Надо — чуть-чуть, под небольшим углом, переломил стену, надо — пустил ее по дуге. Плюс залы в форме веера, криволинейные потолки, сложные перекрытия аудиторий и так далее.
Этой свободой в отношениях с формой Аалто успешно заразил следующие поколения финских архитекторов, свидетельством чему, например, здание «Диполи» — клуб Технологического университета Хельсинки (сейчас Университета Аалто) архитекторов Реймы и Райли Пиетиля в кампусе Отаниеми. Вокруг этого здания можно ходить часами в тщетных попытках найти прямой угол или хоть
Что до архитектурной дисциплины, то попробуйте несколько раз подряд посетить дом-студию Аалто в Хельсинки или дом на Мууратсало — и представьте себе, что вы обречены провести остаток жизни в окружении этих — кто спорит, лучших в мире — стульев, полок и шкафов. Это повседневное совершенство предполагает дисциплину пользователя, иначе вы просто умрете от скуки и осознания собственного несовершенства.
Упомянутая равномерность, равное присутствие мастерства в столичной застройке и в архитектуре небольшого городка, даже
Но и этого мало. В новом столетии аалтовской библиотеки оказалось недостаточно, и был объявлен новый конкурс. А в результате него в 2012 году напротив старого здания библиотеки появилось новое, построенное по проекту бюро JKMM и связанное со старым подземным переходом. Ради одной этой постройки стоит проделать четыре с половиной сотни километров от границы — просто чтобы оценить ничуть не уступающее аалтовскому (и от него же идущее) сочетание функциональности, пространственного и формального разнообразия, безупречного владения материалом и такта в отношениях с окружением. Особенно впечатляет бетонный клин, который вы не сразу замечаете в интерьере и в котором расположен зал для тихих занятий, требующих сосредоточенности, — разумеется, с обширным, во всю торцовую стену, окном с видом на окружающий городской пейзаж.
Кстати, слово «конкурс» не случайно звучало уже несколько раз, поскольку качество архитектуры находится, вероятно, в некоторой связи с общими порядками. И честный конкурс не менее важен для поддержания этого качества, чем, например, состояние архитектурного образования. Многие отличные финские постройки появились в результате конкурсов, причем порой в них выигрывали вполне молодые, еще не звездные бюро.
Финляндия — буквально страна просвещения, без всяких натяжек и преувеличений. Неудивительно, что главным архитектурным событием становится строительство не офиса нефтяной компании, а публичной библиотеки, как это недавно случилось в Хельсинки. В центре города открылась Oodi — огромная, современная, функционально совершенная центральная библиотека. Много воздуха, много дерева, прозрачность, сочетание открытых и укромных пространств (для семейного времяпровождения и для сосредоточенной работы), правильно рассчитанная акустика, плюс самое разнообразное оборудование — в такой библиотеке можно и хочется жить.
И это не столичное исключение, а общее правило. Достаточно назвать несколько городских и университетских библиотек по проектам Аалто, или библиотеку Metso («Глухарь») в Тампере, спроектированную четой Пиетиля, или публичную библиотеку Турку, построенную по проекту все тех же JKMM.
Столь же сильные ощущения оставляет знакомство с новыми школами, например, в муниципалитетах Большого Хельсинки Эспоо и Вантаа или в районе Виикки. Причем эти ощущения слабо соотносятся с собственными воспоминаниями о школьной архитектуре. Здесь налицо все те же общие свойства финского зодчества: от свободы формообразования и работы с пространством до тщательности в выборе материалов, фактур, цвета. Среди самых сильных путевых впечатлений — школы Кирккоярви, Сауналахти, Сакаринмяки, Опинмяки. Но это, что называется, моя вкусовщина — можно подобрать
А еще надо упомянуть простую стенку, которая отгораживает задний двор школы Сауналахти, где стоит техника, чтобы чистить снег. Эта стенка сделана с тем же вниманием и той же тщательностью, что и главный фасад. Вернее, в этой архитектуре все фасады — главные; как нет деления на столичное и провинциальное, так нет и деления на показушный фронт и неприглядный тыл.
Обязательный пункт в архитектурном маршруте по Финляндии — университетские кампусы, скажем работы того же Алвара Аалто: уже упоминавшийся комплекс зданий Технологического университета в Отаниеми или университет в «финских Афинах» — Ювяскюля. Еще есть новый кампус Университета Турку, спроектированный Аарне Эрви, или новые здания Университета Хельсинки в районе Виикки, вообще образцовом в смысле архитектуры и решения среды.
Еще одно качество финской архитектуры, тоже идущее прежде всего от Аалто, — тяготение к крупным и лаконичным скульптурным формам. Силу этих формальных жестов отлично чувствуешь, стоя под гигантской кирпичной дугой лекционного амфитеатра университета в Отаниеми, или перед белым, но не менее тактильным, чувственным, даже скульптурным тыльным фасадом жилого крыла санатория «Паймио». Перед вами буквально вырастает
Это умение извлекать сильный пластический и психологический эффект в сочетании с общей сдержанностью формы, скульптурность, чувственность архитектуры отличает и работы архитекторов следующих поколений. Например, церковь Калева в Тампере, где очень сильное, монументальное пространство создано самыми лаконичными средствами. Здание состоит из вогнутых с фасада скорлуп, разделенных вертикалями окон. Эти скорлупы выступают в интерьере так, будто вы находитесь внутри исполинской колоннады. Плюс говорящий план в виде рыбы: манипуляция несложная, но работает — тут и человек, не склонный к религиозным переживаниям, испытает восторг. Это и мощно, и изобретательно, и просто очень красиво.
Красота финской архитектуры — особого свойства. Это красота без сентиментальности, свидетельством чему прежде всего церкви, очень важный пласт современного зодчества Финляндии. Здесь они не просто дом молитвы, но и центр приходской, общественной жизни. В церковном строительстве тоже налицо сочетание свободы, например в решении пространства, и дисциплины. Мы найдем здесь примеры модернистской стерильности и современной экологической моды, работы звезд и молодых бюро, архитектурные «иконы» Аалто (в Сейняйоки, Лахти, Иматре) и постройки OOPEAA, офиса периферийной архитектуры. Эта команда за последние десятилетия спроектировала несколько церквей, обошедших архитектурные медиа: например, церковь в Куоккале, пригороде Ю́вяскюля, а еще часовня Сувела, церкви Клауккале, Кярсямяки.
Характерный прием в сегодняшней архитектуре — дерево в церковных интерьерах, а иногда, кстати, и на фасадах. Можно вспомнить церковь Виикки, или любимую туристами Часовню тишины в комплексе «Камппи» в центре Хельсинки, или часовню Святого Генриха, идеально посаженную в пейзаже рядом с Турку — обшитый медными листами, буквально перевернутый корабль с деревянными внутренностями.
Однако одно из самых сильных впечатлений из архитектурных поездок по Финляндии — это бруталистские церкви 1960-х. Такие есть, скажем, в Ярвенпяа или Тапиоле, образцово-показательном районе Эспоо, который создавался как полигон и витрина современного градостроительства.
В бруталистских постройках баланс между радостью для глаза и дисциплиной сильно смещен в сторону последней, поэтому приводить туда публику всегда немного боязно: слишком непохоже это на привычные нашему соотечественнику храмы. Однако, например, церковь Ярвенпяа коллеги тоже не хотели покидать. Люди самого разного возраста, привычек, образования, религиозные и нет — все они отлично почувствовали, что этот суровый и демонстративно простецкий бетонный сарай рассказывает про
Финские зодчие — вообще большие мастера по части работы с грубым бетоном и большой формой. Чтобы убедиться в этом, загляните под бетонные зонтики концертного зала в музее Сибелиуса в Турку: скульптурные, мощные и суровые, с отпечатками досок опалубки, которые бруталисты по всему миру полюбили благодаря Корбюзье, а финны использовали и раньше (например, тот же Аалто в Паймио).
Интерес к финской архитектуре может быть различным. Можно искать в ней прежде всего художественные достоинства, можно — социальные. Можно учиться у финнов тщательности в работе с материалами, в дизайне, умению соотносить постройку с ландшафтом, экологическим и технологическим решениям, пониманию нужд, ценностей и образа жизни общества. Можно ехать за комфортной, человечной и разнообразной средой — не случайно упоминания Алвара Аалто обычно сопровождаются ссылками на гуманизм как идеологию его архитектуры. Поскольку и то и другое — про любовь.
Под современным Петербургом есть местечко под названием Васкелово. На рубеже XIX–ХХ веков в нем жила удивительная женщина.
Культура рубежа веков существовала в переломном времени, и за этим переломом виделось нечто, что пугало современников. Можно много говорить о том, что ХХ век с его тоталитарными режимами, двумя мировыми войнами, использованным в 1945 году ядерным оружием действительно оказался одним из самых трагических веков в истории человечества. И мистическим образом художник — а всякий художник немножко мистик, Сибелиус в особенности, и мы еще поговорим об этом — как будто бы видит отсветы будущего на настоящее. И вот эта пугающая составляющая очень внятно звучит в искусстве того времени — и в символизме, и в других направлениях рубежа веков.
По характеру Ян Сибелиус был настоящим героем своего времени. От матери он унаследовал нервность, рефлексивность натуры, депрессивность. Он и так все время думал о смерти (смерть — основополагающий образ в ранней системе символизма), а в 1900 году к тому же потерял двухлетнего ребенка (третью из шести его дочерей). Насколько сильно Сибелиус переживал потерю дочери, можно судить по одному эпизоду. Спустя десять лет после ее смерти финский художник Оскар Парвиайнен, друг Сибелиуса, написал для него картину «Смерть ребенка». Сибелиус повесил ее точно напротив рояля в своей музыкальной гостиной. Он каждый день садился к роялю. Как только он поднимал глаза, перед ним оказывалась эта картина.
Эти переживания, безусловно, окрашивали соответствующим образом его музу и его творчество. Как я уже сказала, по характеру он был человеком довольно депрессивным. И к своим первым шагам в композиторском творчестве, которые были очень хорошо восприняты в Финляндии, он сам относился критически. А когда случилось так, что далеко не весь мир сразу принял его произведения, он стал мучить себя даже не столько неуверенностью, сколько неприятием собственного творчества.
Закончилось это для художественной культуры даже, я бы сказала, трагически, потому что за последний 31 год своей жизни Сибелиус, который каждый день сидел в своей библиотеке и работал над нотными листами, не донес до мира ни одного нового произведения. За исключением
Будучи очень рано признан в Финляндии, ведь его творчество хорошо ложилось на национальную идею, Сибелиус стал одним из символов финской культуры, и остается им до сих пор. Финны часто говорят, что Финляндия — это страна трех «с»: Суоми, сауна и Сибелиус. Действительно, с именем Сибелиуса финская культура взмыла на уровень мировой культуры, и мы сегодня наблюдаем последствия этого подъема. Так сложилось, что молодое государство Финляндия, благодаря славе Сибелиуса, стало уделять время и главным образом деньги на развитие музыки. И то, что в последние десятилетия финская образовательная музыкальная школа стала одной из важнейших в мире, а финские фестивали вышли на уровень мировых музыкальных фестивалей, конечно, не в последнюю очередь связано с этим обстоятельством.
Сибелиус стал знаком финской культуры. Однако, будучи хорошо известным в англосаксонских странах, в таких как Соединенные Штаты и Англия, он, закончивший свое обучение в Берлине и в Вене, не был признан немцами — традиционными законодателями музыкальной моды. На рубеже веков вся Германия и все, что вокруг нее, жили именем Вагнера Рихард Вагнер (1813–1883) — немецкий композитор и дирижер, оказавший значительное влияние на европейскую музыкальную культуру, в особенности на развитие оперных и симфонических жанров. и его новациями. Уже выросли еще несколько поколений: Густав Малер Густав Малер (1860-1911) — австрийский композитор и дирижер, один из крупнейших симфонистов XX века. — композитор, который казался обжигающим новатором, а за ним ко времени, когда на музыкальную арену вышел Сибелиус, уже появился Арнольд Шёнберг Арнольд Шёнберг (1874–1951) — крупнейший представитель музыкального экспрессионизма, основоположник новой венской школы.. В силу вступили модернистские поколения. Германия оказалась в области музыки в авангарде модернизма.
Шёнберг известен тем, что положил начало музыкальным движениям, связанным с таким понятием, как атональность. Все песни, которые мы с вами слушаем, написаны или в мажоре, или в миноре, и других вариантов классической гармонии нет. Атональность — это выход за границы классических музыкальных устоев, классической гармонии. И вот под знаком этих новаций живет центр Европы. Сибелиус, в котором все тогда казалось традиционным, немецкой культурой признан не был. С чувством, что он устарел раньше, чем стал известен, он прожил большую часть своей жизни.
В 1955 году, когда Сибелиус еще был жив, очень известный венский педагог Рене Лейбовиц написал статью, которая называлась «Сибелиус — худший композитор на свете». Он пишет, что Сибелиус — просто маргинал, пропустивший главное интеллектуальное событие века, атонализм и серийную технику.
А Игорь Федорович Стравинский Игорь Федорович Стравинский (1882–1971) — один из самых известных композиторов XX века. Писал музыку разных направлений: в русской фольклорной традиции, неоклассическую и так называемую «серийную» (с помощью серийной техники)., когда 20 сентября 1957 года Сибелиус скончался и Стравинскому позвонил американский журналист с просьбой дать комментарий по поводу этого трагического события, бросил трубку, продемонстрировав тем самым, что это не тот уровень, о котором он с его композиторской вершины может говорить.
Но к 1970-м годам, когда новации Шёнберга перестали быть новациями, когда модернизм ушел в историю и отзвуки модернизма ушли в историю, мир стал открывать для себя Яна Сибелиуса.
В 1974 году были сделаны первые записи полного цикла симфоний Сибелиуса — это то, что было им создано в период между самым концом XIX века и 1920 годом. И оказалось, что эта музыка тоже модернизм, но другое его направление. Модернизм спорит с принципами развития. Основополагающий принцип развития в музыке — это принцип пружины, которую сначала сжали, а потом она разжимается, и музыка развивает один мотив за другим. Но Сибелиус предложил другой тип развития, и он очень точно сам сказал об этом в одном из своих писем, что ему кажется, будто Бог сыпет мелодии с неба ему на голову и хочет, чтобы он их комбинировал в картины. И тут вспоминается спор Сибелиуса с великим композитором Густавом Малером, который произошел в 1907 году, когда Малер гастролировал в Финляндии. Они говорили о симфонизме. И Сибелиус сказал, что видит симфонию как
Сибелиус вел дневник, и там он все время пишет о том, что устарел, одинок, никому не нужен. Ему свойственна, как я уже сказала, невеселая муза. Наверное, самое известное или одно из самых известных его произведений — «Грустный вальс». Изначально эта музыка была написана к спектаклю с таким опять же символическим названием — «Смерть». Автором пьесы был шурин Сибелиуса Арвид Ярнефельт Арвид Ярнефельт (1861–1932) — финский писатель.. Сегодня это самая, вероятно, известная и опять же знаковая финская музыка.
Она называется «Грустный вальс», и действительно палитра этого произведения — такая утонченная печаль. Как и всегда у Сибелиуса, перед нами одна из моделей существования человека. Сибелиус со свойственной ему музой поднимает грусть на уровень обобщения. Простая мелодия — остаточные представления о тех самых рунах, финских попевках. И если мелодия, например, Чайковского (а они почти современники) льется широким потоком, то здесь это маленькая попевка. Но она так ювелирно сделана. Во-первых, в ней огромный диапазон светотеней — высвеченность и почти что фактурность, которая дает эти тени. Это в музыке называется нюансировкой. Но есть здесь и тончайшая фразировка. У всех людей разные почерки. Один записывает свои мысли размашистым круглым, а другой может написать каллиграфически. Качество текста остается одним и тем же, но каллиграфия может стать сама по себе художественным явлением. Вот так написан «Грустный вальс».
Я хочу обратить ваше внимание, что все произведения, о которых мы говорим, созданы на рубеже XIX–ХХ веков. В русской культуре мы называем это время Серебряным веком. Но и в мире, повторю, это было удивительное время новаций и перехода от прямого взгляда на мир к поиску тех тонкостей, которые существуют в невидимом пространстве. И микромиры, которые создавал Сибелиус, очень точно отражают его время.
Другое очень известное произведение Сибелиуса — его Скрипичный концерт. Это не просто концерт, это выстраданное Сибелиусом произведение. Дело в том, что ребенком он начинал играть на рояле. Учила его тетка Мария, сестра матери. Не думаю, что у нее были педагогические принципы, но методы у нее были не самые лучшие — она вязальной спицей ударяла Сибелиуса по пальцам, ему это страшно не нравилось и отчасти способствовало тому, что он не полюбил рояль.
А потом, как Сибелиус пишет в одном из писем, была еще одна история. Он начинал учиться на очень старом инструменте, который был настроен на три четверти тона ниже, чем было принято на инструментах того времени. Уже ближе к юности Сибелиуса семья смогла позволить себе купить рояль, и он оказался настроен иначе. Это микротоны, но для человека с абсолютным слухом, а Сибелиус был именно таким человеком, это было существенно. Этот слуховой диссонанс он никак не мог в себе преодолеть.
И тогда Сибелиус решил, что отойдет от фортепиано и возьмет в руки скрипку. Постепенно
Самое интересное, что он изменил форму инструментального концерта, которая сложилась очень давно — у венских классиков, а может быть, даже еще раньше. Дело в том, что традиционно концерт подает инструмент, для которого написан — фортепиано, или скрипку, или виолончель, — в самом выигрышном свете. Оркестр подыгрывает этому инструменту. И, собственно, первый вариант Скрипичного концерта Сибелиуса 1903 года так и был написан. Но сегодня мы с вами знаем другую версию — это версия 1906 года. Он его переделал. Потому что в 1905 году он услышал скрипичный концерт Брамса. И был совершенно потрясен. Мне кажется, что он услышал даже больше, чем было в самом концерте Брамса, и его фантазия дорисовала остальное. Я не хочу сказать, что скрипичный концерт Брамса недостаточно хорош, но у Брамса тоже есть эта солирующая скрипка, а Сибелиус услышал, как скрипка, по сути дела, становится единым симфоническим потоком вместе с оркестром. И тогда Сибелиус переписал свой концерт как симфонию для скрипки. Его новация заключается в том, что скрипка все время уступает место оркестру. Они пластично переливаются — то звучит мелодия скрипки, то вдруг появляются другая совершенно блистательная мелодия или
Особая страница — симфонии Сибелиуса. Эти семь симфоний — это размышления человека о жизни. Он жил в имении Айнола, которое находилось, по сути дела, в сосновых лесах, на очень красивом высоком берегу озера. Сибелиус обожал эту природу. Чуть-чуть ступив за границы этого имения, он попадал в лес, и каждый раз, отправляясь туда гулять, Сибелиус говорил своей жене: я иду в храм.
У него было с детства утонченое слышание природы. Это есть в его письмах — он говорил о том, что курлыканье лебедей похоже на крики журавлей, но без тремоло Тремоло (от итал. «дрожащий») — многократное быстрое повторение или чередование звуков.. Он абсолютно музыкально представлял себе эти звуки. Шелест леса, перешептывание трав — во всем он слышал музыку. Для него Богом была природа, и природа была мерилом всего, что есть во внутреннем мире человека. Он все время пытался найти место человека с его устроенностью и неустроенностью, с его талантом и его неудовлетворенностью, с его страшными и радостными эмоциями. Он задавался вопросом: что в этом мире вечно? Конечно, природа. Но как с ней соотносится человек, как ему жить в этом текучем времени, где его место? И попытке прозреть замысел бытия были посвящены все семь его симфоний.
Мы послушаем вторую часть Пятой симфонии Сибелиуса. Она знаменательна тем, что в ней есть одна очень внятная тема — она повторяется снова и снова. Сам Сибелиус говорил, что эту тему он услышал, когда 16 прекрасных белых лебедей в одно июньское утро кружили над Айнолой. Но самое интересное, что для этой музыки Сибелиус взял ритм и форму развития рунических песнопений.
Он ни разу не процитировал в своем творчестве ни одной подлинной народной мелодии. В отличие, скажем, от Михаила Глинки или Николая Римского-Корсакова, которые построили русскую оперу, русский симфонизм на цитировании русских народных песен и создали на этом материале великую традицию. Но Сибелиус взял основы языка рунического пения и создал на этих основах
Сибелиус занимает место самого главного композитора Финляндии. Он написал очень много произведений, связанных с финским эпосом «Калевала», особенно в ранний период своего творчества. Он познакомился с ней поздно — он и финский язык выучил поздно. Сибелиус — швед. Нам неизвестно, были ли у него хоть
Дома говорили
Прочитал Сибелиус эпос «Калевала» тоже довольно поздно. То есть уже он фактически закончил образование в финском музыкальном институте и, поехав стажироваться в Германию и в Австрию, так заскучал по родине, что там начал знакомиться с «Калевалой». Но если вы думаете, что он этот эпос запечатлел во всем его масштабе в музыке, то ошибаетесь. Он писал произведения на основе сюжетов из «Калевалы», но, как однажды совершенно замечательно сказал другой композитор, Гия Канчели, можно назвать симфонию «Космос», а можно «Мама», суть от этого не поменяется. Так и у Сибелиуса — он настолько общечеловеческие вещи говорит, что привязать его музыку к конкретным сюжетам не получается. Хорошо это демонстрирует его знаменитая симфоническая поэма «Финляндия». Она тоже написана на рубеже веков, и написана в связи с конкретным событием. Царское российское правительство пыталось ввести цензуру в финноязычной прессе, и был организован день солидарности с финской прессой, в рамках которого показывали живые картины — этот жанр был моден в то время. Сибелиуса попросили написать музыку к живым картинам, представление прошло, а музыка осталась. Казалось бы, она должна быть полна пафоса — это же патриотическое произведение. Но вот мы послушаем ее и услышим низкие раскатистые тембры духовых инструментов, где главенствует тромбон, почти что похоронные ритмы. Эта музыка — музыка судьбы, которая совсем не благосклонна к человеку. Вот настолько иногда внутренний сюжет, который ведет композитора, оказывается важнее, чем внешний сюжет, который как программа отражается в названии.
Сибелиус не дожил двух месяцев до своего 92-летия. Он шутил, что никак не может умереть, и писал в своем дневнике: «Уже давным-давно умерли те врачи, которые запрещали мне пить и курить и говорили, что это слишком вредно для моего здоровья».
Умер он скоропостижно. Он был приглашен на исполнение своей Пятой симфонии в Хельсинки и даже собирался ехать — одна из дочерей Сибелиуса, которая была его секретарем, уже обещала филармонии, что он будет. Но потом он заколебался, сказал, что нет, наверное, не поедет, а лучше послушает трансляцию по радио. И вот вся семья собралась в библиотеке слушать это исполнение. Он ушел в соседнюю комнату, чтобы там прилечь ненадолго. И когда туда пришли, он был уже мертв. То есть фактически он умер под звуки своей Пятой симфонии. Пятая симфония считается самым светлым произведением Сибелиуса.
Сибелиус — знаковая для Финляндии фигура. Небольшая страна сделала этого крупного мастера путеводной звездой для развития и финской идентичности, и, безусловно, финской культуры. В 1939 году тот институт, который закончил Сибелиус, получил его имя. Сегодня это одно из крупнейших музыкальных заведений мира — там учится очень много иностранцев. Преподают там все музыкальные предметы, и есть у этого учебного заведения уникальная особенность, которая отличает его от других знаменитых консерваторий мира: и Петербуржской, и Лейпцигской, и Института Кёртиса в Филадельфии. Благодаря щедрому государственному финансированию каждый студент может одновременно изучать множество специальностей, осваивать другие инструменты или вокал. И это дает свои результаты: в последние десятилетия в мире возник феномен финского дирижирования. Это мировоззренческая профессия. У дирижирования есть только один аналог в современной культуре — режиссура. Это философские виды творчества, которые связаны с концептуальностью, с очень широким диапазоном мышления.
Академия Сибелиуса дает такую возможность. И если первый патриарх финского дирижирования Пааво Берглунд был выпускником Венской консерватории, то такие дирижеры, как Лейф Сегерстам, как Эса-Пекка Салонен и более молодое поколение, которое тоже выходит сегодня на международную арену, — это выпускники Академии Сибелиуса.
Финляндия — страна большого количества музыкальных фестивалей. В крохотной Финляндии, которая по количеству жителей чуть больше Санкт-Петербурга, их больше ста. Не все классические, не все академические — там есть и джазовые, и народные, но несколько фестивалей весьма заметны на карте мира. Прежде всего это Савонлиннский оперный фестиваль. Это потрясающе красивое место. Город Савонлинна стоит на озере Сайма, и на одном из островков была построена в XV веке крепость Олавинлинна. Когда она потеряла свое военное значение, она сначала стала музеем. Собственно, она им и остается, но последние 100 лет с небольшим перерывом в ней проводится Савонлиннский фестиваль.
У этого фестиваля удивительная атмосфера: мало того что и зал, и сцена расположились во внутреннем дворе крепости — задником сцены становятся крепостные стены, и стенами зала тоже оказываются крепостные стены, — представления дают во время белых ночей, запах воды, крики чаек — все это добавляет атмосферы. Сначала этот фестиваль был только финским, но один из крупнейших певцов Финляндии, которого называют финским Шаляпиным, Мартти Талвела, в начале 1970-х годов стал художественным руководителем Савонлиннского фестиваля и поставил его на мировой уровень.
Среди других важных фестивалей — Фестиваль Сибелиуса в Лахти, и для этого фестиваля специально построено прекрасное по акустике здание в лучших традициях деревянного зодчества. Дерево, правильно высушенное, прекрасно резонирует, поэтому в тех залах, которые построены из дерева — они находятся в Лахти и в Кухмо, — превосходная акустика. И если в Лахти проходит фестиваль крупных симфонических форм, который носит имя Сибелиуса, то огромный зал Кухмо, достойный крупного города, находится в совсем маленьком городке, где, кроме этого зала, только большое озеро и несколько улиц. Фестиваль здесь летний и камерный.
Расскажу еще о двух людях, без упоминания которых картина музыкальных вершин, завоеванных Финляндией, будет неполной. Вот я уже сказала о Мартти Талвела — это был удивительный человек. Он прожил, к сожалению, не очень большую жизнь — 50 с небольшим лет, но это была насыщенная жизнь. Он пел самые важные для басового репертуара партии, особенно блистал в партии Бориса Годунова, но пел и Пимена Партии Бориса Годунова и Пимена — басовые партии оперы Модеста Мусоргского «Борис Годунов»., и Филиппа II Басовая партия в опере Джузеппе Верди «Дон Карлос».. Великие басовые партии — протяженные, драматичные и очень сложные. Но при этом он всегда повторял, что он крестьянин, и поэтому, когда ему предлагали лишний раз выступить на
Его приглашал Герберт фон Караян Герберт фон Караян (1908–1989) — австрийский дирижер. на ответственные вагнеровские партии — а Караян был номером один в музыкальном мире с послевоенного времени до своей смерти в 1989 году, и когда приглашал Караян, это было равно приглашению от самого Бога. Но в
Еще об одной певице, которую мы послушаем, я хочу сказать несколько слов. Ее зовут Карита Маттила. Она наша с вами современница — 1960 года рождения, но
Между прочим, Лейф Сегерстам — не только дирижер. Он пианист, ансамблист и композитор, автор более 500 симфоний. Цифра кажется совершенно нереальной, но этот человек буквально пишет по десятку симфоний за год. Никто и никогда, кроме него, не может сказать, сколько у него на сегодняшний день симфоний. Это не такие громадные симфонии, как у Малера — симфонии-монстры ушли вместе с рубежом XIX–ХХ веков. Произведения Сегерстама — гораздо более интимные высказывания, но их у него очень и очень много. Он тоже продолжает заложенную Сибелиусом линию музыкальной культуры. Которая, как видите, действительно гордость Финляндии.
В лекции прозвучали фрагменты произведений Яна Сибелиуса:
— «Грустный вальс» в исполнении Филармонического оркестра Хельсинки, дирижер Лейф Сегерстам.
— Концерт для скрипки с оркестром ре-минор в исполнении Симфонического оркестра Лахти, дирижер Осмо Вянскя, солист Леонидас Кавакос.
— Симфония № 5 в исполнении Симфонического оркестра Всесоюзного радио и телевидения, дирижер Геннадий Рождественский.
— Симфоническая поэма «Финляндия» в исполнении Борнмутского симфонического оркестра, дирижер Пааво Берглунд.
— Симфоническая поэма «Луоннотар» в исполнении Симфонического оркестра Бирмингема, дирижер Сакари Орамо, поет Карита Маттила.
«В своем настоящем мы не одиноки. Прошлое, с его воспоминаниями, событиями и опытом, тоже живет в нас. И зачастую это прошлое имеет намного большее влияние на нашу жизнь, нежели настоящее».
Этими словами замечательного финского поэта Эйно Лейно, который известен тем, что перевел на финский язык «Божественную комедию» Данте, начинается фильм Петера фон Бага «Хельсинки, навсегда». Петер фон Баг — замечательный финский режиссер, и фильм «Хельсинки, навсегда» я всем советую посмотреть.
В первом кадре этого фильма — пароход, который наваливается на лед Южной хельсинкской гавани. Съемка сделана в 1907 году, и, по сути, это финское «Прибытие поезда» Прибытие поезда на вокзал Ла-Сьота (ок. 1896) — короткометражный фильм братьев Люмьер, один из первых публично продемонстрированных фильмов.. Огромный корабль движется прямо на зрителя, а камера опасно стоит на льду, по которому снуют любопытствующие мальчишки, велосипедисты и степенные джентльмены. Это очень затейливая съемка. Вторая камера стоит на палубе, третья — с другого борта корабля, и видно, как хорошо хроникеры подготовились, чтобы запечатлеть такое уникальное событие. Его явно будет интересно смотреть зрителям по всему миру.
И вот в этом принцип финской кинематографии: найти
Вообще, по ряду параметров кинематография Финляндии представляет собой идеальную возможность для исследования национальной кинокультуры — такой кинокультуры, которая может сложиться даже при малом количестве зрителей. Финский язык не похож на французский, английский или испанский, на нем говорит очень ограниченное количество людей, и, соответственно, рынок сбыта для финского кино всегда был очень узким. Но
Во-первых, дело в том, что кинематограф пришел в Финляндию очень рано. Свой первый игровой фильм «Самогонщики» финны сняли в 1907 году. Для сравнения: в том же году в России начало работать киноателье Александра Дранкова Александр Дранков (1886–1949) — придворный фотограф, основатель первой русской киностудии, создатель первого русского игрового фильма «Понизовая вольница» («Стенька Разин»). , но премьера его «Понизовой вольницы», от которой отсчитывают историю российского кино, состоится только осенью 1908 года. «Самогонщики», к сожалению, не сохранились, но важно то, что этот фильм был снят по сценарию, который был выбран в результате большого народного конкурса: в газету поместили объявление, а после выбрали победитель, по замыслу которого прошла съемка.
Во-вторых, корпус финских фильмов в принципе компактен и обозрим, и это тоже очень удобно. Исследователи называют примерную цифру в 1300 единиц, и, что удивительно, 95 % фильмов сохранились.
В-третьих, интересно само положение Финляндии — страны, которая находилась и под влиянием Запада, и под влиянием Востока, но все-таки не утратила свою идеологическую и политическую самостоятельность.
Кроме того, в Финляндии издавна ставится вопрос о необходимости государственной поддержки кинематографа как части культуры, формирующей национальное своеобразие. Причем поставлен этот вопрос был заметно раньше, чем во многих других странах мира. Уже в 1960-е годы начались разговоры о том, что кино необходимо поддерживать и дотировать на государственном уровне.
Приход кинематографа в Финляндию состоялся одновременно с его приходом в Россию: показы Люмьеров в Петербурге, в Москве и в автономном Великом княжестве Финляндском состоялись в 1896 году. И первые его шаги совпали с финальным этапом борьбы за национальную идентичность и независимость, которая началась еще в 1870-е годы, когда Финляндия была в составе Российской империи, а завершилась в 1918 году с окончанием финской гражданской войны.
Кино в конце XIX века возникло не как искусство — и развивалось тоже не как искусство. Уже потом, после Второй мировой войны, французы, в том числе легендарные критики «Кайе дю синема» «Кайе дю синема» (фр. Les Cahiers du Cinéma), или «Кинематографические тетради», — французский журнал о кино, основанный в 1951 году кинокритиками Андре Базеном и Жаком Дониоль-Валькрозом. В дальнейшем из него вышли режиссеры французской «новой волны»: Жан-Люк Годар, Франсуа Трюффо и другие. , назвали кинематограф таковым, то есть провозгласили его уникальность среди других искусств и равнозначность литературе, музыке, архитектуре. А до тех пор кино было развлечением для тех, кто либо не интересовался высоким, либо не мог за него платить. Взаимоотношения со средним и высшим классами у кино складывались постепенно. Росло количество кинотеатров, порой открывались элегантные, достойные изысканной публики залы. Так было везде, и в Финляндии тоже.
В первые годы кино было для Финляндии исключительно импортным делом. Сначала большинство фильмов снималось во Франции, затем география расширялась. В 1910-е стали популярны датские и итальянские мелодрамы, а примерно с 1916 года начался импорт фильмов из США. Огромное влияние на Финляндию, конечно, оказывала и Швеция: главные финские кинопредприятия начала века находились в руках шведскоговорящих продюсеров. При этом режим работы был двуязычным — двуязычными были и титры немых картин. С началом Первой мировой войны в интертитры добавили еще и третий язык — русский.
При этом в начале ХХ века кино было наименее зарегулированным в культуре пространством: на него не обращали особого внимания. Скажем, первым кадром, снятым финской компанией, был кадр, наверное, невозможный в газете, — похороны Эйгена Шаумана, который убил генерал-губернатора Финляндии Николая Бобрикова, а потом покончил с собой. Фильм без проблем демонстрировался; на дворе стоял революционный 1905 год.
Регулировать эту вольницу начали лишь в 1911 году, когда политический климат Финляндии начал заботить имперскую власть, поскольку сепаратистские настроения и националистические взгляды были слишком сильны. Из-за политических подтекстов те или иные картины — в том числе довольно невинные — вполне могли не допустить до экранов. Скажем, именно такая участь постигла последний фильм, снятый до обретения независимости. Это была как будто обычная мелодрама, где один из героев был военным, но шел 1916 год, и выход романтического фильма о человеке в мундире казался неуместным.
В 1915 году организатор первой финской киностудии Эрик Эстландер посчитал, что для покрытия производственных затрат на игровой фильм ему нужно продать 18–20 копий картины. Эстландер относился к кино уже не как к увлечению, а как к самому настоящему бизнесу. Он импортировал фильмы начиная с 1908 года, а с 1912-го начал снимать. Рынок сбыта продюсер видел в окружающих странах: например, он планировал продавать фильмы в Швецию, благо титры это позволяли. Однако его бизнес-план работал довольно плохо. В Швеции и в Финляндии экранов для картин было недостаточно, и практически до 1930-х годов финская кинематография существовала в режиме нехватки экранов и зрителей.
Сразу после обретения независимости молодая нация столкнулась с вызовом гражданской войны, которая унесла жизни 40 тысяч человек. 1920-е годы наложили определенные запреты на развитие финской кинематографии — притом что это были годы бурного развития кино. Среди импортных фильмов, например, не было советских лент, а советское кино в те годы развивалось очень стремительно. Возможно, это в
В 1920-е годы в Финляндии работали как финско-, так и шведскоязычные кинокомпании. Самая крупная из них — Suomi-Filmi, основанная Эркки Кару, который являлся решительным сторонником финского языка в кино. Другие продюсеры не могли бросить вызов лидеру рынка, и это сыграло решающую роль в формировании представлений о финском кино: уже с самого начала становится понятно, что финский кинематограф — это прежде всего финскоязычное кино, несмотря на то что в стране говорят еще и на шведском языке.
Количество финских фильмов в 1920-е все еще незначительно по сравнению с количеством импортированных лент: на рынке доминируют американские, немецкие и шведские картины. Местные производители все силы отдают экранизациям национальной классики. В числе первых экранизаций можно назвать фильмы «Сапожники Нумми» Эркки Кару, который снят по роману Алексиса Киви, и «Анна-Лииса» по классической пьесе Минны Кант.
Звук приходит в финское кино чуть позже, чем в американское и советское, в 1931 году. Внедрение звука — вопрос не столько эстетический или даже технологический, сколько экономический, потому что нужно не только снять фильмы со звуком, но и показать их в
Внедрение звука совпадает по временеми с формированием концепции национального фильма. Эту идеологическую концепцию формируют и звук, и мировой общеполитический климат, и экономический спад начала 1930-х, связанный с Великой депрессией, которая распространилась не только на Америку, но и на европейские рынки. В этой ситуации многие страны пытаются защитить отечественного производителя и ограничивают импорт иностранного кино. Именно с этим временем в Финляндии связан подъем киноиндустрии.
Повлияли на него еще и изменения в налоговом законодательстве. Правительство, которое видело в кинематографе инструмент пропаганды, снизило налоговые сборы на производство документальных фильмов, а игровое кино и вовсе от них избавило. В России в конце 1990-х точно так же «пробили» подобную меру для отечественного кинематографа, что во многом помогло поднять его из руин.
Руководитель Suomi-Filmi Эркки Кару, к сожалению, с большим трудом пережил экономическую депрессию и расстался со своей компанией. Ему пришлось создать новый концерн SF, или Suomen Filmiteollisuus. Это огромная компания, которая просуществовала до начала 1970-х и погибла примерно одновременно с финской студийной системой.
Один из лучших фильмов довоенного периода — это фильм 1937 года, снятый по роману Юхани Ахо «Юха» режиссером Нюрки Тапиоваара, человеком трагической судьбы, который был очень талантливым постановщиком, но погиб во время Советско-финской (Зимней) войны.
Сюжет фильма «Юха» разворачивается в Восточной Финляндии XVIII века: простосердечный крестьянин Юха воспитывает несчастную сиротку и женится на ней, а затем хитроумный карельский торговец ее соблазняет. Мелодраматические темы и сентиментальные сюжеты становятся превалирующими в финском кино наряду с комическими. А роман «Юха» экранизируется уже не в первый раз: первая постановка была в 1919 году, но тогда съемки этого национального хита проходили в Швеции, и фильм 1937 года почитается гораздо больше именно потому, что он уже национальный.
В 1931 году начинают сниматься звуковые финские фильмы. Первым фильмом со звуком был «В костюме Адама и (чуть-чуть) Евы» режиссера Яаакко Корхонена. Правда, звуковым его можно назвать лишь отчасти, потому что картина изначально немая и все диалоги в ней титрованные, но на картинку наложена музыка, то есть кинотеатры уже могли экономить на тапере или на оркестре.
В том же 1931 году выходит фильм «Скажи
В 1930-е годы финское кино процветает. По статистике, в среднем в этот период снималось около 20 лент в год, и эти показатели до сих пор фактически недостижимы для финского кино.
Помимо Эркки Кару, из режиссеров стоит выделить Валентина Ваалу. За этим псевдонимом скрывается родившийся в Хельсинки в 1909 году Валентин Яковлевич Иванов, чаще всего работавший в жанре эксцентрической комедии. Стоит выделить и Теуво Тулио, который был актером еще в эпоху немого кино, а затем стал одним из самых заметных и плодовитых режиссеров финского кинематографа. Из фильмов 1930-х стоит обратить внимание на его картину «Силья, усопшая в юности», сюжет которой основан на романе финского нобелевского лауреата Франса Эмиля Силланпяя. К сожалению, фильм не сохранился: в 1959 году он и еще три картины Тулио сгорели при пожаре.
Тулио, в котором смешались турецкая и польская кровь, был мастером душещипательной мелодрамы, и ее уроки впоследствии отлично усвоил режиссер Аки Каурисмяки: Тулио был одним из его любимых режиссеров. Важно сказать, что Тулио был большим новатором визуальной формы. Он одним из первых в Финляндии начал очень серьезно работать с внешним видом картины. Первые фильмы режиссера не сохранились, но его поздние работы — последний фильм он снял уже в 1970-е — сейчас вызывают у киноведов огромный интерес. Публика в свое время не принимала эти фильмы: они явно не вписывались в визуальную среду финской «новой волны», и над ними смеялась прогрессивная критика. Однако сегодня эти фильмы — настоящие сокровища. Обязательно посмотрите картину «Сенсуэла» — страннейшую экранизацию пушкинского «Станционного смотрителя», где немецкий военный летчик падает в ледяные снега в Лапландии, его подбирает оленевод, и он влюбляется в его дочку и увозит ее в порочный свингующий Хельсинки Понятие «свингующий» обычно относят к Лондону 1960-х годов. Это время одержимости молодостью, гедонизма и период культурной и сексуальной революций в поведении, моде и особенно в музыке. Музыкальными символами эпохи свингующего Лондона стали Дэвид Боуи, Мик Джаггер, Pink Floyd. . Это, наверное, самое странное изображение Хельсинки на экране — как западноевропейского города, отравленного цивилизацией.
К концу 1930-х, когда депрессия уже закончилась, кинобизнес снова начал процветать, потому что у людей снова были деньги, чтобы ходить в кино. Выросло количество кинотеатров и количество премьер. На экранах в это время доминировали голливудские фильмы, хотя кинотеатры предлагали широкий спектр картин из Германии, Великобритании, Франции, Швеции.
Но и для финского кино это было золотое время. Им, по сути, занималось две компании: Suomi-Filmi и Suomen Filmiteollisuus. Уже тогда начала складываться понятная экосистема финского кинематографа, которую сейчас историографы называют студийной системой. С 1936 года студии производили одновременно по нескольку фильмов в год, что стремительно увеличивало количество отечественных премьер. Кроме того, начинали работать небольшие компании: Теуво Тулио, например, владел своим собственным продакшен-бизнесом. Были еще компания Jäger-Filmi, которая проработала 30 лет и рассыпалась в 1969-м, и Elo-seppo, которая прекратила свою деятельность в 1940-х. Эти кинокомпании заложили основу студийной эры финского кинематографа, просуществовавшего до начала 1960-х.
Но нужно сказать, что все-таки 1930-е в стилистическом смысле были консервативным временем. Это было время легких жанров. Большие студии даже приглашали специалистов и актеров из Франции и Швеции и снимали жизнерадостные комедии.
Если смотреть эти комедии сегодня, они вызовут вопросы. Они неоднозначны, потому что слишком патриотичные, иногда даже откровенно антисемитские, как «Невеста егеря» Ристо Орко, но нужно понимать, что они сделаны в 1930-х и ориентируются на внутреннего зрителя страны, живущей в чрезвычайно враждебном окружении и готовящейся к войне, которая вот-вот случится. Кино в это время — прежде всего политика.
Годы ожидания и войны формируют в Финляндии новый кинематографический жанр, так называемый военный фарс. Первая ласточка такого незатейливого кино — «Черная овца режима» режиссера Тойво Сярккя, снятая в 1938 году. Но главные фильмы в этом стиле будут сниматься, что любопытно, уже после окончания войны, даже в 1950-х.
Во время Второй мировой войны финская киноиндустрия не замирает. Есть материальные дефициты, ощущается нехватка персонала, но кино, по сути, остается единственным способом развлечься для аудитории, которая лишена танцев и театров и постоянно ждет плохих известий с фронта. И количество кинотеатров и аудитория в них растут. Кроме того, для финского кино это хорошее время, потому что война мешает импорту зарубежных картин. В освободившееся кинотеатральное пространство входят отечественные производители, и созданы условия для роста национального производства.
И несмотря на то, что после поражения в войне Финляндии приходится перепрофилировать свою внешнюю и внутреннюю политику, налаживать рабочие отношения с бывшими врагами, в том числе со своим главным врагом, Советским Союзом, приходится поддерживать сбалансированные отношения между Востоком и Западом, задел, сделанный финским кино в 1940-х, остается. На фоне трудных послевоенных лет финский кинематограф процветает.
В целом реконструкция и индустриализация Финляндии были ориентированы на Запад. Одним из ярких событий новой Финляндии, продемонстрировавших открытость Финляндии миру, были Олимпийские игры 1952 года, которые проходили в Хельсинки.
В 1950-е ведущие киностудии выбирают различные стратегии для того, чтобы справиться с экономическими проблемами своей аудитории: у зрителей действительно сократился бюджет на развлечения. Suomi-Filmi, например, сокращает расходы на собственное производство, сосредоточившись на дистрибуции иностранных картин. В то же время их первейшие конкуренты, компания SF, наоборот, наращивает обороты, сосредотачиваясь на непритязательных картинах — народных мюзиклах, комедиях, которые не удовлетворяют интеллектуалов, но очень хорошо воспринимаются широкой аудиторией.
Интеллектуалы же следят за тем, что происходит в Европе, а в Европе происходит поворот к совсем другому кино. В Италии — неореализм Итальянский неореализм — течение в итальянском кинематографе после Второй мировой войны, характерными чертами которого стали документальная манера съемок, непрофессиональные актеры, сюжет, посвященный тяготам простого народа. Его главные представители — Роберто Росселлини с культовой картиной «Рим, открытый город», Федерико Феллини, Микеланджело Антониони., во Франции вот-вот грянет французская «новая волна», в Великобритании уже подрастают «молодые рассерженные» «Рассерженные молодые люди» (англ. «Angry young men») — группа английских писателей 1950-х годов, в которую входили Джон Уэйн, Кингсли Эмис, Джон Брейн. В своих текстах они выступали против неравенства и лицемерия общества. Самый известный пример — пьеса Джона Осборна «Оглянись во гневе», где главный герой бунтует против государства, милитаризма и произносит негодующие монологи об обществе..
На этом фоне финское кино 1950-х выглядит несколько старомодно. Особенно эта старомодность чувствуется теми, кто в это время, например, уже покупает телевизоры, потому что в 1956 году в Финляндию приходит телевидение и начинается действительно острая борьба за зрителя. Ощущение того, что
При этом кинопродюсеры, большинство из которых — немолодые люди,
Количество неизбежно бьет по качеству, и особенно это заметно в условиях небольшой кинематографии. 1955 год — это один из рекордных годов для финского кинопроизводства: было снято 30 кинолент.
Зрителя пытаются удержать у экранов не только повторением
Еще об одном событии 1950-х годов нужно сказать отдельно — это открытие государственного киноархива в Финляндии. Это решение во многом говорит о том, что кино уже воспринимается не как досужее и, в
К концу десятилетия становится очевидно, что общий кризис (кризис смысловой, кризис форм, взаимосвязей и отношений с аудиторией) не за горами. Финскому кино приходится конкурировать не только с телевидением, но и с иностранными фильмами, которые больше привлекают молодое поколение.
Интересно, что кризис в финском кинематографе в миниатюре очень похож на то, что произошло в американском кинематографе в 1960-е годы, когда уже не контролировавшая рынки сбыта и кинотеатральные сети студийная система столкнулась с тем, что молодой зритель не хочет смотреть пышные мюзиклы и
Примерно то же самое происходит и в Финляндии, только на месте большого американского кино оказывается студийное финское. Например, в 1961 году молодой критик, культурный обозреватель, а потом известный режиссер Йорн Доннер публикует статью «Финское кино в нулевом году». В ней он бросает вызов студийной системе и говорит о том, что студии слишком успокоены своим стабильным положением, слишком одержимы заработками.
В глазах критиков вроде Доннера кино нуждается в
Конечно, Доннер пишет не на пустом месте, и его слова отзываются эхом манифестов «новых волн». Слышны в этой статье и отзвуки Франсуа Трюффо, и оборот головы на Ромера и Базена — на всю компанию французского «Кайе дю синема».
Чтобы оценить динамику финской «новой волны» 1960-х годов, нужно учитывать специфику именно финских обстоятельств, которые коренным образом отличаются от проблем послевоенной колониальной Франции или проблем Великобритании, империи, которая рассыпается на ходу в 1950–60-х. Там у «молодых рассерженных» были свои трудности и свои вопросы к правительству.
Финская «новая волна» по своей сути не монолитна: это сложный комплекс переплетающихся интересов отдельных людей, социальных групп. И в этой связи интересно другое: ответить на вызовы и вопросы, которые ставила критика и зрители, решило государство, и решение было странным. В 1960-е годы в стране возникла система государственной поддержки кинематографа. Поначалу эта система осуществлялась в виде государственных грантов и не носила системного характера, но даже в таком виде она уже обострила внутреннюю конкуренцию с большими студиями и заставила эти студии пошевелиться.
Преодолению кризиса 1950-х способствовала и полная отмена налогов на кинодеятельность в 1958 году. Было очевидно, что сохранить киноиндустрию в том виде, в каком она существовала до этого, невозможно, но государство постаралось сделать все, чтобы
Помимо SF, начали возникать проблемы и у других студий, и старая система зашаталась. Производство заметно упало, на экране начали появляться картины, созданные маленькими коллективами и даже киногруппами, которые в борьбе за гранты от государства стремились к нетрадиционным ходам и методам. Ориентировались все на европейские традиции, опиравшиеся на авторское кино в том виде, в каком его суть формулировал журнал «Кайе дю синема».
«Кино — материал гибкий и эластичный, подвижный и восприимчивый, нельзя ограничивать его художественным воспроизведением литературных текстов», — пишет в 1962 году такой финский апологет Апологет — защитник
1960-е — это на самом деле фильмы о городской молодежи, снятые Микко Нисканеном и Ристо Ярва. Романтические комедии больше не интересуют зрителя: ему требуется нечто радикальное и шокирующее. Кинематограф чувствует и дыхание сексуальной революции — тут очень важно имя Микко Нисканена. В Финляндии начинают снимать эротические фильмы, и появляется «Кожа к коже» — этот фильм Микко Нисканена я советую посмотреть.
Стилистика «новой волны» определит в Финляндии, как это ни странно, не только 1960-е, но и 1970-е — и повлияет на кино 1980-х и 1990-х. Это естественное освещение, ручную камеру, так называемые неправильные склейки джамп-каты, импровизацию как драматургический метод, часто — непрофессиональных актеров. Все это становится понятным, органическим инструментарием финского кинематографа. По этим элементам можно опознавать финское кино, наверное, до 1990-х годов.
Но делая акцент на стилистическом содержании фильмов этой «новой волны», необходимо помнить, что сформирована она крахом студийной системы и в то же время технологическими инновациями — упрощением и облегчением камер и упрощением технологии записи звука, которые и позволяют создать раскрепощенный стиль.
Одна из разделительных линий в разговоре о «новой волне» — это отношение к авторству и к фигуре автора. Наверное, именно с этого времени, с 1960–70-х годов, стоит говорить об авторах в финском кинематографе. Несмотря на то что выше упомянуто много фамилий, в это время появляются те, кого действительно можно назвать авторами.
1970-е — это эпоха кинематографического модернизма, эпоха титанов, про́клятых поэтов. У Финляндии такая фигура не одна, но самый заметный автор — Микко Нисканен, единственный, чей стиль авторства отвечает романтическим представлениям о взлетах и падениях настоящего художника, у кого есть и творческие кризисы, и конфликты с продюсерами, и странная судьба, и неудачи в личной жизни. Не случайно именно о нем снял свой исследовательский фильм «Хельсинки, навсегда» Петер фон Баг, с которого я начинал свой рассказ.
Фон Баг является не только замечательным режиссером, но и удивительным исследователем финского и мирового кино. Если зайти в книжную лавку финского музея современного искусства Kiasma и посмотреть книги по истории финского кино, там наверняка найдутся четыре-пять книг, написанных Петером фон Багом. Петер фон Баг был еще и автором книги о втором величайшем финском режиссере современности — Аки Каурисмяки. Каурисмяки уже в 1980-х разработал свою весьма своеобразную кинематографическую поэтику — через изображение обычных людей, которые оказались вытеснены на обочину общественной жизни.
Его меланхолический, очень печальный взгляд как будто оказался пророческим для нового постиндустриального мира. Казалось бы, 1980-е годы — время всеобщего оптимизма, по крайней мере в западных странах. Конец 1980-х — это крах железного занавеса, победа либеральных идей, победа принципов преуспевания, личного роста, а в кинематографе — яппи Яппи — прозвище молодого образованного человека, который добился успеха в бизнесе, вошедшее в моду в США в 1980-е годы. За этим прозвищем — целая субкультура, рациональная, нацеленная на бизнес и карьеру. . Но Каурисмяки уже тогда начинает формулировать законы собственного мира, отнюдь не такого радужного и веселого, который, может быть, представляется по американским фильмам конца 1980-х.
Его меланхолический взгляд во многом оказался пророческим для нового постиндустриального мира и востребованным у международной публики в 1990-е и нулевые. За этот успех Аки Каурисмяки финская кинематография расплачивается до сих пор. Международный успех очень трудно конвертировать в кассовые сборы на родине. Есть ощущение, что Каурисмяки сформулировал свой собственный взгляд на финскую жизнь, на Финляндию и на финнов, с которым в глазах зарубежного зрителя теперь соотносится все финское кино. Финскому фильму как будто бы нельзя быть непохожим на фильмы Аки Каурисмяки, и то, что Каурисмяки — это прекрасный бренд, в который нужно «попадать», — большая проблема.
Сам он при этом очень эклектичный автор, состоящий из множества разнообразных веяний. С одной стороны, его кино черпает вдохновение в Робере Брессоне Робер Брессон (1907–1999) — французский кинорежиссер, один из мэтров авторского кино. Его работы часто имели литературную основу — от средневековых французских романов до романов Федора Достоевского и Льва Толстого. При этом он отказывался от приемов экранной выразительности. , который оказывает на него прямое и постоянное, как мне кажется, влияние. С другой стороны, он воспитан большим классическим голливудским кинематографом. С третьей стороны, он впитал в себя финскую национальную живопись: свет в фильмах Каурисмяки имеет абсолютно живописные корни.
Он также очень социальный автор, смело вглядывающийся в те проблемы, в которые коммерческое кино обычно не заглядывает. Если искать аналогии в мировом кино, его можно сравнить, например, с Кеном Лоучем Кен Лоуч (р. 1936) — английский режиссер кино и телевидения. За Лоучем закрепилась репутация остросоциального режиссера, картины которого посвящены социальным проблемам и по сей день. или с братьями Дарденн Жан-Пьер и Люк Дарденны — дуэт бельгийских режиссеров, работы которых отличают гуманизм, правдивость материала и реалистичная картина мира. , даже при всей разнице визуального стиля.
Сегодня в финской кинематографии, как и во второй половине ХХ века, сохраняется очень сильное влияние государства, и последние годы экономическая политика показывает очень хорошие результаты. Доля аудитории финских фильмов в стране в 2010–2015 годах, по последней статистике, которую я видел, составляла примерно 25 %, то есть 25 % зрителей приходится на фильмы, выпущенные финскими компаниями. По объективным причинам трудно достичь той же популярности, которая была у финского кино в 1935 или в 1940 году, но тут, наверное, ничего не поделать: мы живем в большом, очень хорошо интегрированном международном пространстве, где нет тех границ и препон, которые были в 1930–40-е годы.
Сегодня, в 10-е и начинающиеся 20-е годы XXI века, кажется, что определенный этап в истории финского кино закончен. Петер фон Баг, прекрасный режиссер и исследователь кино своей юности, к сожалению, умер в 2014 году, а Нисканена не стало в 1990-е. Аки Каурисмяки сказал, что он снял свой последний фильм и теперь собирается уйти на пенсию, и, наверное, уже нужно предоставить слово другим авторам и режиссерам, которые сегодня снимают новые фильмы.
Но есть ощущение, что финский кинематограф становится все менее национально ориентированным, то есть теряет свою специфическую остроту и нотку. Мне хотелось бы, чтобы финские кинематографисты больше снимали для своего собственного зрителя и чаще обращались к своей собственной истории, как это делал тот же фон Баг, который замечательно смотрел на прошлое через призму кинематографа.
В том же самом фильме про Хельсинки, «Хельсинки, навсегда», фон Баг, например, склеивает из фрагментов классических финских лент — тех самых комедий, даже жизнерадостных мюзиклов и послевоенных фильмов — портрет Хельсинки. Он утверждает, что во многом облик Хельсинки определила камера, поставленная в 1910-е годы в месте, которое будет центром Хельсинки. Тогда это место не было центром, а сейчас там, недалеко от финского парламента, стоит памятник Карлу Густаву Маннергейму Карл Густав Маннергейм (1861–1951) — барон, финский маршал и президент Финляндии с 1944 по 1946 год. Во время Первой мировой войны был генералом русской армии.. Мне кажется, что кино должно играть именно эту жизнеопределяющую роль, чтобы смотреть на мир так, как на него будут смотреть спустя 50, 100 или 200 лет.
В пересчете на душу населения Финляндия является второй страной в мире по числу издаваемых книг. В то же время, если взять простого человека с улицы и задать ему вопрос, что он знает о финской литературе, скорее всего, на ум ему придет только эпос «Калевала». Наверное, он вспомнит еще про муми-троллей и Туве Янссон, если не перепутает ее с Астрид Линдгрен и не сочтет ее шведской писательницей, что тоже случается очень часто, потому что писала она все-таки на шведском языке. Старшее поколение может припомнить книгу Мартти Ларни «Четвертый позвонок» — в свое время очень популярную в СССР и странах Восточного блока сатиру на западное общество.
Но эти отдельные имена никаким образом не меняют того факта, что финская литература не является бестселлером на мировом рынке и в принципе мало известна широкому читателю.
Так было до недавнего времени. Все изменилось шесть лет назад, и ситуация стала меняться достаточно быстро. Например, в 2019 году, если верить статистике Центра по продвижению финской литературы за рубежом, доход от продажи авторских прав на тексты финских писателей, а также роялти, то есть авторские отчисления, достигли рекордной за всю историю суммы. Что именно стало поворотным моментом, я расскажу позже — а пока немного истории, для того чтобы понять, с чего все началось.
Если приводить метафору, то литературу в целом и финскую литературу в частности можно сравнить с морем, а иногда даже с океаном. Самый нижний, придонный слой — это фольклор и первые записанные на национальном языке тексты. Как правило, это тексты, которые фиксируют устную традицию. Второй слой — это устоявшаяся классика. И третий слой, на поверхности, — это современная литература.
Первый слой условно спокойный. Во втором происходит
Для того чтобы понять, в каких условиях формировалась финская литература и каковы ее особенности, нужно взглянуть в прошлое. И необходимо помнить, что Финляндия только 100 лет как является независимой страной: независимость Финляндии была официально провозглашена 6 декабря 1917 года. До этого страна столетиями находилась сперва под властью Швеции, потом — под властью России. Это не могло не отражаться на литературной традиции и, конечно же, на языке, на котором создавались литературные тексты.
Отцом финского письменного языка и финской литературы считается Микаэль Агрикола, просветитель и деятель Реформации. В XVI веке Финляндия находилась под властью шведов, и в это же время в Швеции сменилась религиозная конфессия: произошел переход от католицизма к лютеранству. Соответственно, эта же самая смена конфессии произошла и в Финляндии. На тот момент Микаэль Агрикола был первым лютеранским епископом, направленным из Швеции в Финляндию. Он стал епископом Турку, который был тогда финской столицей.
К заслугам Агриколы принадлежит создание азбуки на финском языке и перевод на финский Библии. Как раз этот момент в XVI веке считается официальным моментом рождения финского языка.
До этого финский был в основном языком устного творчества, то есть языком фольклора, и на самом деле оставался таким еще очень долгое время, несмотря на то что была переведена Библия, несмотря на то что в нем появилась азбука. Азбука использовалась только для обучения детей грамотности, но никаких связных текстов на финском языке не пишется еще достаточно долгое время.
В XVII веке появляются первые публикации на финском, но это не литература в прямом смысле слова, а, например, перевод на финский язык государственных указов со шведского или религиозные тексты, такие как катехизис. Главным государственным языком страны
В XVIII веке начинают появляться первые публикации отрывков, народной поэзии, но это, опять же, не самостоятельные публикации, не книги, не издания. По большей части это исследования: шведоязычные ученые, например Генрих Габриеэль Портан и его ученики, которые занимались в университете исследованиями национальной традиции, собирают финскую устную традицию и упоминают ее в своих диссертациях. Но литературой в полном смысле слова это тоже назвать нельзя.
Если вернуться сейчас к метафоре о литературном море, то мы рассмотрели самый глубинный, придонный слой, самые первые тексты, появившиеся на финском языке. Но настоящий экшен, настоящее зарождение и становление финской литературы происходит только в XIX столетии.
За это время власть успела поменяться. Финляндия стала частью России, но, несмотря на это, государственным языком и языком, на котором говорили образованные знатные люди,
Продолжая нашу метафору, мы переходим ко второму слою литературного моря, то есть к устоявшейся финской классике. И, опять же, нам необходим исторический контекст.
XIX век в Финляндии, как и во многих европейских странах, — это эпоха формирования национальной идентичности. Финны ощутили себя единой, сплоченной нацией, и эта нация, конечно же, нуждалась в собственном искусстве, то есть в собственной литературе, в собственной поэзии.
Проблема была в том, что большая часть литературы, сколь угодно патриотичной, сколь угодно направленной на укрепление этой национальной идентичности, создавалась на шведском языке. Например, национальным поэтом Финляндии считается Йохан Людвиг Рунеберг, который писал на шведском языке. Рунеберг, в частности, написал стихотворение «Наш край», которое входит во все школьные учебники, которое знает фактически любой человек, выросший и учившийся в Финляндии. Но «Наш край», который в наши дни исполняется в качестве государственного гимна на финском языке, изначально был написан на шведском, и это несколько расходилось с его национально-романтическим содержанием.
Наверное, самое громкое имя, без которого наш рассказ обойтись никак не может, это Алексис Киви. Его значимость для финской литературы заключается в том, что он написал первый в истории роман на финском языке. Роман назывался «Семь братьев». Киви был первым писателем, который снискал широкий успех именно на финском языке.
Основной заслугой Киви можно назвать то, что он добился высочайшего профессионализма, высочайшего литературного мастерства. У него был очень образный язык, он уверенно писал, и у него были прекрасные метафоры. Алексиса Киви называют родоначальником финской литературы совершенно не зря: он первый создал настолько масштабное литературное произведение на финском языке.
Сейчас роман является культовым: он вошел в учебную программу, по нему написаны сотни, если не тысячи диссертаций, а театральные и кинопостановки по его мотивам выходят едва ли не каждое десятилетие. Но изначально тексту сопутствовал совершенно ледяной прием.
Роман «Семеро братьев» описывает жизнь в крестьянской усадьбе Юкола. Этой жизни соответствуют все пейзанские Пейзанский — деревенский. атрибуты, в частности неумеренное употребление горячительных напитков.
Мне даже неловко цитировать разгромные рецензии, которые публиковали на этот роман, потому что в массе своей они абсолютно непечатные, но я все‑таки позволю себе это сделать. Шведоязычный профессор хельсинкского университета Август Альквист
Как можно понять, это не способствовало душевному равновесию автора. Алексис Киви изначально был человеком достаточно слабого здоровья. То, что тогда во врачебных диагнозах называлось меланхолией, в наши дни наверняка было бы классифицировано как расстройство психики или, может быть, душевное расстройство. Критика и негативное восприятие его романа публикой привели к тому, что здоровье Киви пошатнулось. Все симптомы его заболеваний начали ухудшаться, и в итоге он скончался в сумасшедшем доме.
От Алексиса Киви нужно перейти к другому наиболее известному деятелю национально-романтического периода Финляндии, а именно к Элиасу Лённроту. Элиас Лённрот по образованию и роду занятий был врачом, но при этом он был страстно увлечен фольклором. Лённрот занимался сбором рун — карело-финского фольклора. Позже эти руны превратились в то, что сейчас называется героическим эпосом «Калевала», и именно этот эпос сделал Лённрота всемирно известным.
Финно-угорские руны — совсем не то же самое, что скандинавские руны (руническое письмо). Финно-угорские руны — это эпические песни карелов, финнов, эстонцев и других прибалтийско-финских народов. Руническая песня — это, по сути, стихотворный размер, и в основном руническая поэзия представляет собой древние мифы о сотворении мира.
«Калевалу» очень тепло и с очень большим восторгом восприняли во многих странах, в том числе в России. Там это стало возможным благодаря профессору Якову Гроту, который был профессором в Александровском университете Хельсинки и близким другом Лённрота и даже совершал с ним поездки, во время которых Лённрот собирал руны. Благодаря такому дружескому отношению Грота, который позже прорекламировал «Калевалу» в санкт-петербургских кругах, она была достаточно хорошо известна и в России.
Если говорить о том, где и как Лённрот собирал свои руны, то это происходило, например, в Олонецкой и Архангельской губерниях. Позже из рун было составлено два сборника. Первый сборник — это как раз широко известная «Калевала», героический эпос. Второй — это куда менее знаменитая «Кантелетар». И если «Калевала» — это классический эпос, полный рассказов о мужских подвигах, таких как похищение Сампо, то «Кантелетар» — это лирическая поэзия. Наверное, можно даже пожалеть о том, что «Кантелетар» во многом осталась в тени «Калевалы»: руны, которые в нее вошли, не менее красивы и интересны, чем те, что вошли в «Калевалу».
Многие поклонники литературы в жанре фэнтези и ее отца-основателя Толкина знают, что эльфийский язык был изобретен на базе финского. Но мало кто осведомлен, что для своей вселенной, для того легендариума, в который входят «Хоббит», «Властелин колец», «Сильмариллион», Толкин прямо заимствовал сюжеты из «Калевалы».
История о Турине Турамбаре и его сестре Ниэнор, которую частично можно встретить в «Сильмариллионе» и, кажется, в «Сказаниях Нуменора», почти полностью повторяет историю о Куллерво, одну из основных историй «Калевалы». Это трагический рассказ о юноше, который оказывается разлучен со своей семьей. Сперва он проводит долгие годы в рабстве и в скитаниях, а после того, как возвращается в родные края, влюбляется в свою собственную сестру, не узнав ее. После того как их родство открывается, сестра от горя убивает себя, а потом Куллерво кончает жизнь самоубийством, как и Турин у Толкина.
XIX век — это пробуждение национальной гордости, когда финские деятели культуры, поэты, писатели начинают массово менять свои имена со шведских на финские. В это же время на фоне пробуждения национального самосознания происходит то, что в наши дни, наверное, можно назвать пробуждением феминизма, хотя тогда это никто так не называл. Можно отдельно выделить плеяду талантливых финских женщин, которые очень много сделали для финской культуры.
Скажем, Фредрика Рунеберг, жена национального финского поэта Рунеберга, была одной из наиболее просвещенных женщин своего времени. Она же является автором первого исторического романа, написанного в Финляндии, — правда, он был создан на шведском языке. Официально автором первого исторического романа в Финляндии считается Сакариас Топелиус, сказочник, который больше известен как автор детских сказок, в том числе в России. На самом деле Фредрика Рунеберг написала свой роман на шесть лет раньше, чем Топелиус, но поскольку в то время для женщины было неприлично публиковать свою литературную деятельность, тем более под своим именем, он остался в некотором забвении.
Среди талантливых женщин можно также упомянуть Минну Кант. Она была драматургом и первой профессиональной писательницей, которая зарабатывала себе на жизнь творчеством. Кант также известна как общественный деятель, борец за женское равноправие — яркая феминистка, хотя в то время это так не называлось. Считается, что Алексис Киви был первым крупным финноязычным писателем в Финляндии, а Минна Кант уверенно держит второе место, и в знак признания ее заслуг перед обществом день рождения Минны Кант, 19 марта, отмечается в Финляндии как государственный праздник — День равноправия.
Если снова возвращаться к морской литературной метафоре, то мы рассмотрели второй слой и теперь переходим к третьему. Он, наверное, является самым бурлящим и кипящим. Здесь, в современной литературе от начала ХХ века и до наших дней, происходят все самые интересные вещи.
Говоря о самых популярных и известных в мировом масштабе финских авторах, скорее всего, надо сказать о Туве Янссон. Это статистически подтверждается изданиями и переизданиями ее книг: они изданы более чем на 40 языках по всему миру.
Если рассказывать о ней коротко, то стоит упомянуть, что она не хотела прославиться в качестве автора именно детской литературы, несмотря на то что известность ей принесли муми-тролли. Янссон хотела быть художником. Она происходила из творческой семьи, в которой мать была иллюстратором, а отец — скульптором, и сама она хотела стать живописцем. Но случилось неожиданное, и прославили ее муми-тролли — маленькие забавные существа, похожие на бегемотиков, чему сама Янссон, кстати, была не настолько рада.
В этом году день рождения Туве Янссон, 9 августа, тоже стал национальным праздником и теперь называется Днем финского искусства, что совершенно оправданно.
Если перейти от Туве Янссон к остальной современной финской литературе, то можно заметить, что финская литература до сих пор является двуязычной. Шведоязычная литература в Финляндии — это отдельная ветвь, которая по сей день существует автономно.
Уникальной чертой современной финской литературы является и большое количество авторов с интернациональным бэкграундом, и не просто авторов, а авторов очень успешных. Самые популярные и известные лица на финской книжной арене — Софи Оксанен и Пайтим Статовци, и оба иностранцы. Мать Софи Оксанен — из Эстонии, и сама Оксанен — эстонка. Пайтим Статовци по происхождению косовский албанец: он переехал в Финляндию, когда ему не было двух лет, как беженец.
Оба они переосмысляют свой опыт некоторой «чуждости» на финской земле, и в их книгах это очень ясно и очень понятно. Софи Оксанен в основном пишет про период, когда Эстония находилась под советской оккупацией, а у Пайтима Статовци, в свою очередь, осмысляет балканский опыт.
Помимо балканской темы, одна из основных вещей, о которых пишет Статовци, — это гомосексуальные отношения. Эта тема проходит красной нитью от одной его книги к другой. Наверное, самыми известными его книгами являются «Моя кошка Югославия» и «Болла», и это достаточно новые романы — они появились за последние четыре года.
И Статовци, и Оксанен являются лауреатами высшей финской литературной награды — премии Finlandia в области художественной литературы, а Статовци к тому же является и самым молодым ее лауреатом: он получил премию, когда ему было 29 лет.
В 2019 году второй роман Статовци, «Сердце Тираны», был номинирован на крупнейшую американскую премию National Book Awards как лучший переводной роман. Он не получил награды, но сама по себе номинация — это очень большое достижение, потому что раньше ни один финский писатель не добивался такого успеха на мировой арене.
Если говорить о том, насколько современная финская литература известна в России, то лучше всего российскому читателю известны детские книги. Их переводят чаще, чем остальную художественную литературу, и среди самых популярных имен на слуху Синикка Нопола, Ханну Мякеля, Маури Куннас и та же Туве Янссон, которую переиздают как в старых переводах, так и в новых.
В контексте переводов и в контексте знакомства читателей с переводной литературой стоит упомянуть FILI. FILI — это общество поддержки финской литературы за рубежом. Если переводить дословно, оно называется даже обществом продвижения финской литературы за рубежом, что звучит как термин из деловой жизни, из бизнес-мира. На самом деле FILI действительно занимается именно этим: она продвигает своих финских авторов по всему миру. FILI делает возможным то, что финских авторов узнают в самых разных странах, в том числе в России. Практически все выходящие в России книги финских авторов выходят только благодаря грантам FILI.
А жанры, в которых сильны финские писатели и которые зачастую переводятся на другие языки, — это комиксы, графический роман. Сейчас жанр графического романа популярен во всем мире. И тут опять же придется вернуться к Туве Янссон: она была одним из первых очень известных финских создателей комиксов. В 50-е годы прошлого века, после того как в Англии «выстрелили» первые книги о муми-троллях, Туве Янссон заключила контракт с одной из британских газет на еженедельный выпуск комиксов о муми-троллях. Комиксы, которые создавала Янссон, транслировались на весь мир, и в лучшие моменты аудитория у комиксов про муми-троллей была больше 20 миллионов человек.
И во всем мире происходит переосмысление
Стоит упомянуть и о совершенно другой тематике комикса — финских очень забавных комиксах под названием «Finnish Nightmares», или «Финские кошмары». Их создала довольно молодая финская художница Каролина Корхонен. «Финские кошмары» рассказывают в основном о социальной неуклюжести. Герой этих комиксов, финн Матти, попадает во всевозможные очень неловкие ситуации, и ему тяжело из них выходить. Обычно это всем известные ситуации, и каждый может представить в них себя; наверное, именно поэтому «Finnish Nightmares» завоевали такую большую популярность по всему миру.
Например, ты заходишь в лифт с соседом, с которым плохо знаком, и не знаешь, о чем с ним говорить. И вот ты уныло молчишь все те несколько минут, что лифт едет вниз. Или в автобусе к тебе подсаживается человек и начинает с тобой разговаривать, а ты сидишь в наушниках, слушаешь музыку, тебе весело и хорошо, и ты совершенно не хочешь отвлекаться на это.
Когда мы говорим о литературе северных стран, люди больше представляют себе литературу Скандинавии. Большим хитом были скандинавские детективы, например скандинавский нуар. Но в Финляндии нет
Есть свои известные мастера детектива, например Леена Лехтолайнен. Насколько я знаю, ее переводили на русский язык. Есть Матти Рёнкя, который тоже пишет достаточно интересные детективные истории. В принципе, в Финляндии детектив — это популярный жанр, который хорошо читается и раскупается, но именно на международной арене он представлен не настолько хорошо.
Жанр, в котором издается большинство интересных новинок на финском языке, — это, скорее всего, это мистический реализм. К нему принадлежит, например, тот же самый роман «Болла» Пайтима Статовци.
Помимо этого, всегда популярны исторические переосмысления прошлого, но вместе с тем популярен чистый реализм, причем чисто отвратительный. Финские писатели очень часто склонны к тому, чтобы живописать с мельчайшими подробностями такие детали, которые среднестатистический читатель, возможно, не хотел бы видеть в книгах.
В начале я упомянула о том, что в 2014 году произошел всплеск интереса к финской литературе, ее стали гораздо больше издавать. На самом деле причина, по которой произошел такой рост интереса, достаточно простая. В 2014 году Финляндия была почетным гостем на Франкфуртской книжной ярмарке. Франкфуртская книжная ярмарка — это главное событие для всех профессионалов, работающих в сфере книгоиздания, книгопечатания. Там собираются издатели, авторы, литературные агенты, продаются авторские права, проводятся презентации новых книг и прочее и прочее.
И произошло совершенно невероятное. В том году финны собрали самое большое количество публикаций и упоминаний за всю сознательную историю этой книжной ярмарки. До этого рекорд принадлежал Китаю, но публичность и освещение, которые получал Китай, были негативными. Журналисты и пресса в основном сосредотачивались на правах человека, на негативных вещах, которые происходят в Китае, в том числе по отношению к авторам, к писателям. Финны же собрали 95% позитивных отзывов, и это способствовало просто огромному скачку интереса к финским авторам в мире. То есть если до этого какое-то минимальное количество финских книг публиковалось, например, в Америке или в Англии, то после Франкфуртской книжной выставки 2014 года этот показатель просто взлетел до небес.
Однажды, много лет назад, мне рассказали шутку. Вопрос: что такое Финляндия? Ответ: это отколовшийся от России в 1917 году кусочек здравого смысла.
Это шутливое определение вызвало бы смех в самой Финляндии. Ведь еще в 1918 году Финляндия была нищей. Даже в 1930-е годы это еще была аграрная страна. Большинство населения жило в бедности и не имело источников дохода. Но постепенно все изменилось. И не в последнюю очередь потому, что финны научились управлять собственной страной.
До 1917 года Великое княжество Финляндское было частью Российской империи, к которой оно отошло в 1809 году после Русско-шведской войны. А до этого целых 650 лет Финляндия входила в состав Шведского королевства. То есть опыта управления собственной страной у финнов не было — этому им пришлось учиться.
Впрочем, учились финны не с нуля: общественное устройство молодого суверенного государства опиралось уже тогда, к 1917 году, на реформы Александра II, которые были проведены по всей Российской империи в 1860–1870-х годах. И для Финляндии эти реформы имели огромное значение. Как и в целом правление Александра II — недаром в центре Хельсинки стоит памятник российскому императору.
Если в России, когда речь заходит о реформах Александра II, все сразу вспоминают отмену крепостного права, то в Финляндии эта реформа как раз осталась незамеченной: крепостных там не было. А вот земская реформа 1864 года оказалась для Финляндии чрезвычайно важной: благодаря земской реформе здесь начали формироваться местные сообщества, которые постепенно учились самоуправлению.
Другой важной реформой Александра II, последствия которой мы можем наблюдать до сих пор, была школьная реформа. До середины XIX века все образование в Финляндии велось на шведском языке, а после реформы Александра стали появляться народные школы, где преподавали на финском. Школьная реформа совпала с очередным этапом развития национального финского самосознания и стала его важной частью. Как сказал Юхан Вильгельм Снелльман, философ и государственный деятель Финляндии XIX века, создатель Финляндского банка и финской национальной валюты: «Сила нашей нации не в вооружении, а в просвещении».
Вот эти две важные реформы — земская и школьная — оказали огромное влияние на формирование Финляндии как отдельного государства. Финнам удалось развить заложенную при Александре модель местного самоуправления и сохранить ее, несмотря на все испытания XX века: голод 1930-х, войну с Советским союзом, Вторую мировую войну и тяжелый послевоенный период восстановления экономики.
Финский подход к решению жизненно важных вопросов опирается на преодоление различий между государственными, общественными и личными интересами. Стоит поставить одни выше других, и начинается социальное неравенство, с которым Финляндия настойчиво борется — и неплохо справляется.
По оценкам ООН, Финляндия третий год подряд является самой счастливой страной в мире. ООН проводит всемирное исследование The World Happiness Report, в котором участвует более 150 стран. Основные достижения счастливой страны: ожидаемый уровень жизни, социальная помощь и ничтожная коррупция. Финляндию принято называть государством всеобщего благополучия — welfare state Государство всеобщего благополучия (благоденствия) — политическая система, при которой государство несет ответственность за экономическое и социальное благосостояние всех граждан и обеспечивает пенсии, бесплатную медицину и т. д. В основе лежит принцип равенства возможностей. Концепция стала особенно популярна в Европе после Второй мировой войны..
В 2006 году доктор медицинских наук и депутат парламента Илкка Тайпале решил собрать все социальные инновации Финляндии в одном сборнике. Под социальными инновациями он имеет в виду те реальные проекты и общественные инициативы, которые получили широкое общественное признание. Таких социальных инноваций, по мнению Илкки, сто. Но, честно говоря, их больше — и их количество постоянно растет, ведь жизнь продолжается.
Например, знаменитый материнский пакет. Каждая мать в Финляндии, родив ребенка, получает от государства в подарок все необходимые вещи практически на весь первый год жизни. Даже сама коробка, в которой лежат эти вещи, преобразуется в кроватку. Для получения этого желанного пакета женщина должна встать на учет в женской консультации уже на четвертом месяце беременности. Такая серьезная государственная работа по преодолению детской смертности началась в 1950-е годы, и сейчас Финляндия уже на протяжении многих лет находится в тройке лучших стран мира по этому показателю. Как говорят специалисты, без привлекательности материнского пакета этого вряд ли удалось бы достичь. Похожая инициатива уже есть в Москве — будем надеяться, что она
А вот еще пример: государственное студенческое пособие. В 1969 году была внедрена система кредитов на учебу. Все студенты, подтверждающие свою академическую успеваемость, получают пособие, которое позволяет им бесплатно обучаться и оплачивать жилье в студенческом общежитии. Студенты обычно живут в общежитиях, а не дома: в Финляндии принято уезжать учиться в университет в другой город. Стипендию студенты тоже, естественно, получают. В такой маленькой стране, как Финляндия, предоставление каждому права учиться является важным: конкурентоспособность страны растет за счет высокого уровня образования и полного равноправия в самой системе образования.
Самая главная отличительная особенность Финляндии — даже по сравнению с ближайшими скандинавскими странами — заключается в том, что в основе финского гражданского общества находится самостоятельная деятельность граждан, объединенных в организации и общества. Несмотря на то что плотность населения в Финляндии очень низкая — около 17 человек на квадратный километр, — люди не живут разобщенно. Они объединяются в различные сообщества с друзьями, знакомыми, соседями, коллегами и единомышленниками. Люди помогают друг другу, вместе приводят в порядок дворовые территории, постоянно организуют совместные мероприятия, субботники, походы, демонстрации и марши, собирают деньги на благотворительность и на ремонт дорог.
Население Финляндии примерно такое же, как в Санкт-Петербурге: пять с половиной миллионов человек. При этом в финских общественных организациях суммарно 20 миллионов членов. Дело в том, 75 % финнов являются членами различных объединений и всего 30 % из них имеют членство в одной организации, а подавляющее большинство состоит в двух, в трех и даже в пяти различных обществах. Если объединить численность этих организаций, получится как раз 20 миллионов человек.
Деятельностью всех этих многочисленных организаций управляют советы, которые выбираются на общем собрании. В городе председатель совета уполномоченных — выборная должность — первое лицо. А мэр города, назначенный этим советом, — только третье. Вторым человеком в городе (большом — например, таком, как Турку или Хельсинки) будет председатель городского управления. Вот такая структура — и в городах, и в самих общественных организациях.
Как же общественные решения становятся государственными? Общественные организации передают свои предложения или в письменном виде, или через средства массовой информации, или даже по радио. После этого ведомственные институты начинают проработку и маркетинговое исследование по всем перспективам и рискам, связанным с внедрением этой инициативы. Такой подход применяют к любым социальным инновациям, даже к тем, которые кажутся самыми далекими от серьезных социальных решений.
Так, в 1997 году в Финляндии появился новый массовый вид народной физкультуры — ходьба с палками, саувакявелю
Одна из самых массовых общественных организаций в области физкультуры и спорта называется Suomen Latu («Финская лыжня»), в ней состоят около 85 тысяч человек. Именно Suomen Latu стала инициатором общественного движения любителей ходьбы с палками. После этого Институт физической культуры и спорта имени Урхо Калева Кекконена (президента Финляндии с 1956-го по 1981-й год, начинавшего как спортсмен-легкоатлет), в течение нескольких лет проводил серию исследований, а потом рекомендовал этот вид физической активности как реабилитационный, оздоровительный и спортивный тренинг. Парламент Финляндии не просто рассмотрел и заслушал отчеты и рекомендации — была создана специальная группа из депутатов парламента, которая занялась ходьбой с палками. Появились компании, которые начали производить палки и аксессуары для ходьбы.
И в 1997 году люди вышли на улицы. Тогда я жила в Финляндии, и испытала шок: неожиданно я вижу людей с лыжными палками. Конечно, шутки, которые можно встретить сейчас у нас («Лыжи вы где забыли?»), слышались и там.
А дальше появились пешеходные дорожки. Университеты и институты начали готовить специалистов. По всей стране начался активный спрос на здоровый образ жизни, ведь, в отличие от лыж, ходить с палками можно и нужно в любое время года и в любом возрасте. И это только один пример принятия коллективного решения на государственном уровне.
Хочу рассказать еще об одном примере — на мой взгляд, знаковом. В 1943 году в Финляндии, впервые в мире, был принят закон, гарантирующий бесплатные обеды для школьников. В это тяжелое военное время государство взяло на себя заботу о питании учащихся народных школ. Ведь только накормив детей, можно было начать разговор об их образовании.
Социальные инновации в области управления, здоровья, культуры, образования и социальной политики стали основой благополучия и смыслом жизни финского общества. То, чего людям не хватает, то, что мешает им жить или мешает их благополучию, обсуждается коллективно на местном уровне. Если тема актуальная, важная, она постепенно переходит все дальше, включая в свою орбиту все большее количество людей, специалистов и институтов. Для того чтобы новое явление стало законом, нужно не переставать о нем говорить. Так местные сообщества реально влияют на государственные решения — не наоборот.
Хочу перечислить пять основных сфер приложения мыслей и чаяний социально-политических институтов и организаций в Финляндии.
Первое и самое главное — обеспечение жизненных потребностей. Этим занимается институт финских пенсий (Центр народных пенсий), который обеспечивает всем без исключения гражданам Финляндии и финнам, живущим за рубежом, социальную поддержку, предоставляя пособия или пенсии.
Вторая область — это политика занятости. Люди в рыночной экономике периодически остаются без работы, и это понятно. То есть есть
Интересно, что именно местные органы самоуправления, то есть муниципальные организации, предоставляют разнообразные услуги населению, которое нуждается в трудоустройстве. Это и трудовые мастерские для взрослых и молодежи, и предоставление работы в коммунальных учреждениях, и содействие в трудоустройстве в компании и на предприятия, которые работают в рамках соглашений с местным советом уполномоченных за счет коммунального пособия. Для этих целей у муниципального совета есть свой денежный фонд.
Еще есть жилищная политика. В Финляндии нельзя жить в ветхом доме — просто по закону. Нельзя, чтобы в этом доме были сырые подвалы, потому что появляется плесень. Все здания, в которых была обнаружена плесень, подлежат сносу или такому капитальному ремонту, чтобы плесень больше никогда не появилась. Сосулек на крышах домов тоже нет. Порядок коммунального быта — в основе популярных жилищных решений. Есть и общие территории, о судьбе которых должны думать сами жители. Например, нужно решить, как построить автобусный вокзал, не нарушая архитектуру квартала.
Дальше — здравоохранение. Медицина и социальная политика тесно переплетены. В школе, например, нет медсестры: зачем она, если дети там не больные? Но в школе есть специалист здравоохранения — изначально медицинский работник, который получил квалификацию «педагога здоровья». Это такой человек, который умеет объяснить и маленьким детям, и подросткам, как важно быть здоровым. И что полезно делать, а что нет.
Согласно Конституции Финляндии, государство обязано обеспечить каждого гражданина необходимой социальной и медицинской помощью, а также содействовать укреплению здоровья населения. Это закон. Если кратко, то система работает так. Население платит в казну, государству и в местный бюджет, налоги. Эти налоги возвращаются местным, то есть коммунальным, органам власти (вот та самая земская реформа 1864 года — до сих пор работает). Коммунальщики расходуют эти средства на обеспечение населения всеми необходимыми услугами в области здравоохранения. В Финляндии медицина не государственная, сама помощь населению оказывается местными врачами, вроде земских врачей в России в прошлом, как Антон Павлович Чехов, а у финнов — Элиас Лённрот, создатель «Калевалы».
В Финляндии, как и во всей Европе, стареющее население. Следовательно, большое значение приобретают социально-оздоровительные услуги. Здесь Финляндия также оказалась на передовом рубеже. Сегодня и у нас популярны «детские сады» для пожилых, но
Особая тема — социальная политика семьи и образования. В Финляндии есть практически все виды современной семьи. Вообще, тема равноправия стала одной из важнейших движущих сил финской культуры толерантности и равенства. Еще в 1906 году финская женщина стала полноценным членом общества с правом политического голоса — еще тогда, когда Финляндия входила в состав Российской империи.
Одной лекции точно не хватит, чтобы даже кратко рассказать обо всех направлениях социальной политики Финляндии, поэтому я остановлюсь поподробнее только на одном — на образовании. Многие знают или слышали о финском образовательном чуде. На самом деле чудес здесь никаких нет. Финское образование — это зеркало тех общественных изменений, которые происходили и происходят в стране.
Финская школа с 2000 года является лидером мировой системы образования. Именно тогда впервые было проведено исследование PISA (Programme for International Student Assessment) — мониторинговое исследование качества общего образования. Чтобы сравнить системы образования в разных странах, были составлены тесты для учеников 15-летнего возраста. Задачей тестов было понять, способны ли дети применять полученные в школе знания и умения в жизненных ситуациях. То есть измерялась не успеваемость, а функциональная грамотность.
В 2000 году, года тестирование запустили впервые, финские школьники оказались впереди всего мира по чтению на родном языке. Уже в следующем исследовании — а тесты проходят раз в три года — были добавлены математика и естественные науки, а в последние два исследования отдельно добавили и задачи по логике. И на протяжении уже 20 лет Финляндия стабильно остается среди лучших — пятой на сегодняшний день. Но финны не стремятся быть обязательно первыми. На первые места вышли такие страны, как Сингапур и Южная Корея, Эстония сейчас опередила Финляндию. В целом увеличилось количество стран — участниц этого исследования, и Россия тоже старается улучшать свои результаты. В последнем исследовании российские школьники оказались на 31-м месте по чтению, на 30-м — по математике, и на 33-м — по естественным наукам.
В общем, финская школа — это не просто учреждение и не просто здание, в котором нужно получать знания и готовиться к взрослой жизни. Финская школа — это инструмент, помогающий ребенку жить. Финское общество и школа должны помогать становлению не гражданина, а человека — так это записано в основах финского учебного плана.
Все начинается с нулевого, или подготовительного класса. Требований нет, однако есть минимум, который ребенок должен освоить — но в своем режиме. Этот переход из детского сада в школу — это очень важный момент.
Затем, после этого нулевого класса, начинаются классы с первого по шестой — начальная школа, или первая ступень основного общего образования. Разница с российской школой в том, что финны в начальной школе учатся на два года дольше. Классы с седьмого по девятый — вторая ступень, после окончания которой можно выбирать профессиональный колледж или гимназию. С 1993 года гимназическое образование в Финляндии постепенно отказывалось (а теперь уже и отказалось) от классно-урочной системы. Эта система существует во всем мире с XVI века, и вполне возможно, что она уже устарела.
Способность финской школы реагировать на вызовы времени удивительна. Основная задача в начальной школе — помочь детям сохранить индивидуальность, но при этом начать делать общие дела. Естественно, они учатся писать, читать, петь, рисовать, быть здоровыми, начинают изучать иностранные языки — и двигаются в соответствии со своими возможностями.
С пятого класса постепенно вводятся и другие предметы: естественно-научное, лингвистическое (два-три иностранных языка в среднем), математическое, филологическое образование, а также свободные искусства (музыка, изобразительное искусство, дизайн, танец, театр, кино и медиа) изучаются не как отдельные предметы. В каждом направлении выделяется тема или явление, которые рассматриваются со всех сторон.
С прошлого года вступил в силу новый учебный план для гимназий. В нем определена задача интеграции всех предметов в целях создания единой картины мировосприятия и понимания причинно-следственных связей. Такой феноменологический подход внедряется в систему образования уже в начальной школе. Вот были отдельные предметы «Физика», «История», «Физическая культура» — а тут учителя договариваются между собой: давайте попробуем разобраться или создать проект, который будет называться «Движение». И вот это явление рассматривается с точки зрения и физической, и практически-пластической, и с точки зрения истории (очень интересно, как человечество меняло свое отношение и представление о том, что такое скорость, что такое сила и так далее). Все интегрируется и создается такой вот специальный курс. И этот курс является не экстенсивным, а интенсивным: учащиеся будут изучать его в течение максимум пяти-шести недель, а после завершения изучения будет предложен тест. И это не единый финальный тест — финальный тоже будет рано или поздно, в конце года или после окончания полного образовательного цикла — но и в течение вот этого короткого шестинедельного периода ученики проходят тест по проверке полученных знаний.
Переход гимназии на бесклассно-курсовое обучение был обусловлен все тем же правом каждого учащегося на собственный, индивидуальный образовательный маршрут. Право детей — быть самостоятельными и независимыми, и они знают и понимают цену этой независимости и самостоятельности. Самоуправлению тоже учат уже в школе. Во всех финских школах с конца шестого или с седьмого класса существуют такие ученические сообщества, которые занимаются самоуправлением.
Обучение в гимназии обычно длится три года, но при желании его можно пройти за два, а можно продлить удовольствие и до четырех лет, ведь классов нет, есть индивидуальная учебная программа. Только на определенный период времени дети собираются вместе, если они выбрали одни и те же дисциплины.
Есть обязательный минимум дисциплин: все дети изучают родной язык, литературу, математику, естественные законы природы и историю. Все это основа любого среднего образования в любой стране мира. Но не менее важны в школе предметы, связанные с искусством. В Финляндии нет такой разветвленной системы музыкальных, художественных и спортивных школ, как в России. Но музыкальные классы в обычной общеобразовательной школе являются для Финляндии нормой. Нет, конечно, дополнительное образование такое же разнообразное, как и в других европейских странах — одаренный ребнок может посещать, например, музыкальные классы при консерватории.
Специализация проходит в основной школе или гимназии. Например, оркестры и хоры есть практически в каждой школе, но в специализированных музыкальных классах дети могут заниматься на уровне наших музыкальных и консерваторских школ, а после их окончания — спокойно поступать в Академию имени Сибелиуса. Ее выпускники — солисты многих выдающихся оркестров, а финские дирижеры уже стали корифеями мировых сцен. Точно так же дела обстоят и в спортивной или художественной областях.
Теперь несколько слов о том, как школа живет. Школа как здание не является собственностью государства — она построена и управляется из городского или местного бюджета. В центре каждой школы — двор, в котором все дети с первого по шестой класс без исключения проводят переменки. В это время даже запрещено оставаться в здании. Физическая активность в течение 15- или 20-минутной перемены создает хорошие условия и вдохновляет детей на продолжение учебы.
Образ жизни в школе мало отличается от образа жизни дома. Детям удобно выбегать из классов в своей обычной одежде, поэтому формы в финской школе нет. Гардероба в школе тоже нет — все раздеваются около своего класса. И не переодеваются в
Уроки обычные, но с одним отличием: они являются временем для самостоятельного обучения. То есть это не лекционное занятие, когда учитель долго стоит перед детьми и
Говоря о школе, невозможно обойти вниманием столовую. В каждой школе есть своя столовая. Сегодня, как правило, в крупных школах есть и своя кухня, где готовят еду для детей и учителей в соответствии с новейшими знаниями о диетологии и сбалансированном общественном питании. О том, как правильно и полезно питаться, детям регулярно рассказывают учителя в начальной школе.
Можно сказать, что обед в финской школе — это важный ритуал. Столовая — общественное место, в котором царят порядок и культура коллективного застолья. Столы стоят совершенно
Все общеобразовательные школы в Финляндии, кроме нескольких, являются не государственными, а муниципальными, то есть школы, как и медицинские центры, созданы под юрисдикцией местных органов власти. Местное самоуправление, совет городских или сельских уполномоченных, берет на себя заботу о том, как будут расходоваться налоги жителей этой территории, и их существенная часть отдается обеспечению образования. Государство обеспечивает общим средним образованием всех детей и молодых людей, но что конкретно нужно детям в Хельсинки, на островах архипелага Турку или в Лапландии, государство не может, да и не должно знать. За этим следит местная, муниципальная власть.
Средства массовой информации внимательно следят за работой местных органов власти и рассказывают о политических решениях — популярных или нет. В Турку, например, вот уже несколько лет не прекращаются дискуссии по поводу строительства большого транспортного узла под Рыночной площадью в самом центре города, и недовольных очень много. А вот в Тампере все единодушно проголосовали за строительство трамвайных путей через весь город, и несколько лет все терпят неудобства, связанные с такой глобальной стройкой. То есть бывают непопулярные решения, по которым идет живая дискуссия, и рано или поздно люди неизбежно придут к общему результату, а бывают сразу популярные решения.
Общественные организации, местные сообщества и движения активны, и они системно, ежедневно, включены в решение злободневных и важных вопросов жизни: от материнского пакета и отпуска по уходу за ребенком для отца до сухой уборной и мостков для стирки белья. Словом, социальная политика Финляндии — это и есть политика здравого смысла. Поэтому мне так нравится финский вариант известной поговорки «Под лежачий камень вода не течет».
Оставьте ваш e-mail, чтобы получать наши новости
